ДВЕНАДЦАТЬ
— Ты боишься желания, — сказала Лейза Грач, и глаза тускло сверкнули в свете костра. — Ханако Весь-в-Шрамах, я отворачиваю для тебя край мехового одеяла, чтобы мы разделили бездумное соитие, а затем нежные обнимания. Что тут важнее, как думаешь? Ладно, считай одно устрицей, другое раковиной, и если я раскрашу золотом не то, что ценишь ты — таковы превратности любви.
Ханако оторвался от ее глаз и уставился в пламя. — Пелена твоего горя столь тонка, Лейза Грач, что ты отбрасываешь ее, ощутив жар?
— Мужей больше нет! Что мне осталось? — Она отбросила волосы обеими руками, движение заставило выпятиться грудь, и Ханако подумалось о проклятиях анатомии. — Великая пустота пожрала душу, милый мальчик, и нужно ее заполнить.
— Новые мужья?
— Нет! Хватит! Не видишь, я бегу легко, как бабочка, по лугам освобожденного разума? Внимательно смотри в мои глаза, Ханако, убивший Гневного Владыку. В этих прудах снуют все виды похотливого любопытства — вперед и назад, вверх и вниз. Нужна только смелость, чтобы посмотреть.
Этого он делать не хотел. Так что чуть повернулся, сидя на упавшем дереве, и уставился на завернутого Эралана Крида. Воин бормотал во сне: бесконечная литания необычных имен, перемежаемых злобным шипением и леденящими кости ругательствами. Безумие не отступало уже три дня. Даже москиты и кусачие мухи его избегали.
Долина и ужасное озеро, в котором Эрелан убил дракона, остались далеко позади, но мир, казалось, не желал менять своих узоров. Они сидели у другого озера, возле очередной заросшей лесом долины. Два дня Ханако тащил воина, доспехи и оружие, а ночами, едва накатывала тьма, валился наземь, дрожащий и слишком усталый даже для еды.
Лейза Грач взяла на себя готовку, но Ханако приходилось запихивать пищу в рот Эрелана Крида, борясь с бредом, отводя беспорядочно колотящие руки, избегая острых как клыки зубов.
Впрочем, Ханако начинал подозревать, что Эрелан разумнее, нежели показывает. «От еды Лейзы даже мертвый одуреет. Надо предупредить вождя Джагутов. Не ставьте ее на кухню, иначе неупокоенные восстанут, впадут в бешенство и безумие, набросятся на земли смертных!»
— О, услади меня, Ханако, — вздыхала Лейза. — Неужели не протянешь даже одну ласковую руку? Вот, я отдаю тебе твою долю часто срываемых плодов, столь заботливо взлелеянных и выращенных. Соски стонут, вспоминая, как их тянули и крутили. У них вкус меда, говорили мне, и запах цветов.
— Я видел, ты смазываешь их каждое утро.
— Секрет раскрыт! И ты еще говоришь о браке? Ханако, наше путешествие отвратительно, нет уединения даже для туалета и прочих дел. Вообрази интимность, юный господин, которая никогда не кончается. Не удалить ли мне волоски с твоих тайных мест, пока ты будешь выдавливать прыщи на моей спине? Нам суждено вытирать слюни с подбородков друг дружке каждый день, до заката лет? Скажи, какие еще подробности брака должна я поведать, дабы избавить тебя от романтических бредней?
— Прошу, Лейза. Я думаю об Эрелане Криде. Ему не стало лучше. В крови дракона было безумие.
— Говорят, среди жителей юга числятся монахи, давшие обет безбрачия. Проваливай в их холодную компанию, Ханако.
— Лейза Грач, умоляю, давай обсудим, что делать с нашим другом!
— Принесем его к Джагутам, разумеется. И к Азатенаям, что туда затесались. Они изучат нашего болтливого воина и решат, жить ему или умирать. Видишь, Ханако, эти вопросы вне нашего разумения. Эй, о чем это я? Ах, эти налитые плоды, столь сочные и манящие…
Тихо зарычав, Ханако встал. Отступил от костра, прошел мимо Лейзы и спустился на галечный пляж.
Звезды усеяли поверхность озера. Холодный воздух тек от воды, донося до Ханако слабый запах гнили, линию берега усеивал разнообразный мусор. Он медленно шагал вдоль края. Камни и вода… мир привык делать границы скопищем отбросов, словно при столкновении двух мирков вещи не сливаются, лишь ломаются.
Тел Акаи, большие любители рассказов о далеких странах, тем не менее были довольны своей изолированностью. Там есть что защищать, и прежде всего полчище драгоценных и хрупких верований. Но мало что может оборонить от вторжения идей, кроме разве что силы коллективных предубеждений. Даже среди затерянного народа, каковым были Тел Акаи, появляются фракции, сражающиеся за доминирование и готовые чертить линии разделения.
Единственным оружием против подобной глупости стал смех, поражающий сильнее и глубже клинков.
Война со смертью. Это заслуживает громкого гогота. «И смотрите, как мы хохочем на всем пути к Владыке Горных Обвалов. Иные идеи становятся оружием, ранящим владельца, поворачивающимся в руке с гибельной нежданностью».
Он обернулся на звук плеска, мельком заметил бурлящую воду, и кто-то вышел к нему. Ханако заметил блеск клыков, услышал невнятную ругань: незнакомец тащил огромный мокрый тюк. Выволок на берег и выпрямился, вставая лицом к Ханако. — Это грубая самовлюбленность юных, Тел Акай, или милосердие умерло во всем мире?
Ханако ступил вперед, и Джагут швырнул мокрый тюк ему в руки.
— Пора поблагодарить вас за огонь, — бросил Джагут, проходя мимо. — Маяк, манящая пирамида дров, сушилка для плоти и костей. Я увидел всё это и много большее.
Ханако крякнул под тяжестью груза, с которого еще текла вода. Поспешил за Джагутом. — Но… но откуда вы?
— Лодка, Тел Акай. При помощи этой штуки путешествуют через озера. Если только, — добавил он, — лодка не возжелает исследовать глубины.
Они были уже около костра. Донесся голос Лейзы Грач: — Еще один незваный бездельник, Ханако? Не слышу ворчания и рева медведя, как и шипения дракона. Да уж, наше приключение сулит что угодно, кроме простого перепиха под мехами. Расскажи, прошу, сказку о потерпевшем кораблекрушение принце, готовом прыгнуть в мои объятия, и…
Она стояла, ожидая их: голос затих, когда Джагут ступил на свет, уже освобождаясь от мокрой одежды.
— Не имеешь ли ты, женщина, обыкновения пожирать маленьких детей своей сладкой ловушкой? Если нет, лучше ищи удовлетворения у спутника.
Лейза фыркнула и снова уселась. — Бездельник, точно. Разожги костер, Ханако, при удаче такая жара высушит гостя в хрупкий листик, а ветер унесет в ночь.
Обнаженный Джагут подсел к костру и начал раскладывать одежду. — Тел Акаи, — сказал он с деланным раздражением, — целыми неделями валятся с гор. Все ночи я, заточенный в стенах пещеры, мерил неровный пол шагами, искал покоя, а слышал лишь отзвуки бычьего рева, который с трудом можно принять за смех. — Он поднес руки к огню. — Но пусть никто не скажет, что Джагут, достойный своей соли, готов назвать убежищем одну пещеру. Я направился на поиски укрытия более отдаленного.
— Его лодка потонула, — пояснил Ханако.
Лейза Грач сверкнула глазами. — Наконец-то краткость! Внимательно вслушайся в слова жалкого юнца, Джагут, и подумай — на досуге, разумеется — о ценности сжатых речей. Не все мы живем несказанные века, и твоя преамбула может увидеть нас поседевшими и согнувшимися от старости.
Вскоре Джагут встал и принес тюк, который недавно тащил Ханако. Развязал узлы и вынул свернутую кольчугу, затем шлем, пояс и два коротких меча в ножнах.
Ханако выпучил глаза: — Вы плыли со всем этим? Не думаю, господин, что даже я управился бы.
— Если не удается плыть, можно идти.
— Да слушай его, Ханако. К исходу ночи он расскажет, как собирал звезды с небес. — Она вскочила. — Пойду спать, так что вы услышите не стоны, а храп. А ты приклони ухо к бледному Джагуту и раздели его гробовую мудрость. Нет музыки, более способствующей доброму сну.
Ханако проверил Эрелана Крида, однако воин оставался без сознания, лоб орошен жаром лихорадки. Встревоженный Ханако вернулся к Джагуту.
— Что с твоим другом?
— Убил дракона и выпил его кровь.
Джагут хмыкнул. — Полагаю, и сожрал своих вшей.
— Меня зовут Ханако.
— Знаю.
Ханако подождал, потом пожал плечами и принес сук от вытащенного из воды дерева. Швырнул в костер, искры взлетели и погасли.
— Имена, — сказал Джагут, — становятся проклятиями. Они выжжены на твоей душе, обречены следовать за твоими делами. Что за жалкие носилки для невероятных грузов. Полагаю, что нам следует избавляться от старых имен каждые десять лет или около того. Вообрази восторг нового начала, Ханако, очищение истории.
— Я увидел бы мир, господин, в котором нет наказания за преступления.
— Хмм, тут ты прав, но хотелось бы услышать что-то более определенное.
— Имена влекут ответственность за все, что мы сделали и что обещали сделать. К тому же, господин, как бы мы отслеживали друзей? Спутников? Родных?
— Да, и что?
Ханако нахмурился. — Вы Джагут. Вы непохожи на всех нас. Мы жаждем преемственности, а вы готовы ее отвергнуть. Ах, уже отвергли.
Они замолчали, долгое время единственным звуком, кроме треска пламени, было сопение Лейзы.
Потом Джагут сказал: — Ханако, я Раэст.
— Тогда привет вам, Раэст, у нашего очага.
— Пошути хоть раз, Ханако, и придется отрубить тебе голову. Просто чтобы ты понимал, как вести себя сегодня ночью.
— Я слишком беспокоюсь за Эрелана Крида.
— Он будет жить. Или нет.
— Спасибо.
— Если выживет, будет не тем мужчиной, которого вы знали. Если ты доверял этому Эрелану, не доверяй. Если думаешь, что знаешь его — знай, это уже не так. Если же он умрет, почти его память. Сложи достойную могилу, воспой молитвы.
Ханако смотрел в пламя. — Мы странствуем, Раэст, — сказал он, — отвечая на призыв одного из вашего рода.
— Худ. Вот имя, достойное стать проклятием.
— Вы не ответите на его тоску?
— Нет, конечно.
— Вы сказали, что другие Тел Акаи прошли мимо пещеры, по долине. Кажется, в армии Худа будет больше солдат, нежели я вначале воображал.
— Тел Акаи, любители славных шуток, — кивнул Раэст. — Бегущие-за-Псами, сделавшие печаль богиней вечных слез. Илнапы — островитяне, беглецы от узурпатора. Форулканы в поисках последнего судии. Жекки и Джеларканы, всегда охочие до крови, даже до вонючих трупов. Жалкие тираны из-за океана, бегущие от неумолимого правосудия Верховного Короля. Тисте, Азатенаи, Хелакаги, Теломены…
— Теломены!
— Вести путешествуют быстро и далеко, Ханако, и даже волны доносят рассказ.
— Тогда, — шепнул Ханако, — это будет самая замечательная армия.
— Я почти готов отказаться от одиночества, чтобы увидеть уродливую рожу Худа в миг, когда он поймет истинную трагедию, ответ на необдуманный призыв.
— Я должен был догадаться, — твердил Ханако. — Горе соберет огромные полчища. Как могло быть иначе?
— Не горе, юный Тел Акай, но вопросы без ответов. Против молчания, разочарования и ярости каждый готов выхватить меч. Худ жаждет встретить врага и, боюсь, сделает смерть богом. Чтобы было кого проклинать, чтобы вырезать лик из бесчувственного камня, придать ему тупой и злобный взгляд, гранитную гримасу. — Раэст фыркнул. — Вижу дольмены с приношениями, священные колодцы, из коих вздымается смрад гнилого мяса, танцующих мух. Будут принесены жертвы во имя иллюзии, ложного договора.
— Тел Акаи, — заявил Ханако, — держатся веры в равновесие. Где смерть, будет ответ жизни. Все вещи мира нашего и любого иного ищут точку опоры.
— Опоры? Но кто же построил эти космические весы, Ханако?
— Просто так сделаны вещи, Раэст. Горя разрушатся и падут, на месте утесов будет ровная площадь. Реки разольются и пропадут, когда иссякнет вода. Каждой наметенной ветром дюне соответствует впадина.
— Каждому крику отвечает тишина. На каждый смех найдется плач. Да, да, Ханако. — Раэст повел длиннопалой, почти скелетообразной рукой. — Но увы, ты описываешь игры разума с самим собой, а разум одержим нуждой придавать смысл бессмысленному. Будь уверен, тут работают смутные силы, их можно различить. Рушащиеся горы и разливы рек, и так далее. Мельничное колесо ночных звезд. Но предсказуемость способна обманывать, Ханако. Того хуже, вести к самодовольству. Лучше следить за необычным и устанавливать правила, только когда осядет пыль катастроф. В конце концов, за этой потребностью стоит жажда душевного комфорта.
Ханако отвернулся, поморщился, глядя на языки пламени. — Вы надсмеялись над нашей верой.
— Весьма умеренно, уверяю тебя.
— Как будто я дитя малое.
— Таково наше проклятие, — возразил Раэст. — Фактически никто не может смотреть на Джагутов без отвращения. Позволь объяснить, если ты не против.
Ханако кинул в костер дольше хвороста. Он обдумывал предложение Джагута. Да, есть смысл узнать больше об этом необычном народе. Он почти сразу кивнул: — Хорошо.
Раэст подобрал палку и сунул один конец в угли. — Нас победили некие ужасные пороки, одним из которых был интеллект, знающий лишь себя, готовый возвышать наше гордое эго. Наш язык стал соблазном, отвергавшим все нерациональное, все то, что мучает, оставаясь недоступным силе понимания и объяснения. Трудно признать, но он так и работает: объясняя, умаляет, оспаривает и осмеивает. Глаза смотрят на всё с цинизмом, разум восстает, принимая надменную позу. Увы, в результате интеллект становится горделивым и не способным признать ошибки. — Он поднял палку, разбрасывая угольки, и всмотрелся в язычки пламени на почерневшем конце. — Ну разве может быть что-то более утомительное?
Ханако заметил, что вместе с Раэстом уставился на курящееся острие палки.
А тот продолжал: — И Готос даровал нам эту неприятную истину, показал ничтожность наших жизней. Интеллект торжествует внутри, хотя пепел вздымается выше колен, а небеса чернеют от вонючего дыма; хотя дети голодают, брошенные в горнило войны и мятежа. Ибо разум, убежденный в своем превосходстве, лишен смирения, а отсутствие смирения не дает ему расти. — Джагут помахал палкой, заставляя кончик сиять, и начал чертить зависающие в воздухе знаки. — Услышав нас, Каладан Бруд только кивнул и построил памятник нашей глупости. Башню Ненависти. Ох, как мы смеялись и поражались нагло торчащему символу, укору нашим упрямым натурам. Монумент, и правда, возвестил падение цивилизации… и то была праздничная ночь!
— Но ведь, — возразил Ханако, — разумность дает цивилизации множество даров!
Раэст пожал плечами и прикрыл ладонью один глаз, моргая вторым. — О да, теперь я вижу! Эти дары! — Отвел руку и нахмурил лоб. — Не в этом ли цена? Что же видит второй глаз? Несчастных глупцов, вставших на колени среди грязи! Доброжелательных и обманывающих себя вождей — они живут в таком великолепии, держа в руках жизнь и смерть и свободу жалких любимцев! А вон солдаты, уже готовы отдать честь — они будут выполнять волю сказанных вождей, покорять подданных. Да, миром правит разум. Необходимость организации, столь разумные установления — кто смеет отрицать их ценность? — Он фыркнул. — Хмм. Может, спросим рабов, когда они в конце каждого дня получают миг передохнуть от каторжных трудов? Или вождей, кои наделены роскошью привилегий и временем размышлять над благами системы? Или, может, солдат? Но они обязаны не думать, а повиноваться. Где же нам сыскать судью среди множества действующих лиц?
— Барды, поэты, художники и скульпторы.
— Ба, кто их слушает?
— Вы вняли Каладану Бруду.
— Он вонзил копье в нашу цивилизацию, да, но цивилизация уже была трупом, холодным и безжизненным, лежащим на земле. Нет, роль художников — присутствовать при похоронах. Они носильщики неудачи, все их славословия обращены ко временам уже умершим.
— Кто-то танцует, даря нам веселье и надежду.
— Дары мгновенного забытья, — кивнул Раэст. — Это называется развлечением.
— И здесь нет ценности?
— Нет, если не говорить об крайностях. Они дают силу отрицать.
— Тогда в чем ваш ответ, Раэст?
Клыки Джагута тускло сверкнули, когда Раэст улыбнулся. — Я намерен дерзнуть и создать новую цивилизацию, учтя наследственные пороки ее форм. Да, я постараюсь свершить невозможное. Увы, уже предвижу исход, впадая в разочарование и даже отчаяние. Нужно признать возможность — хотя кто посмеет? — что мы, несовершенные твари, обречены на неудачи в построении общества праведности, свободы, равновесия, соразмерности духа и разума. Общества, лишенного тирании мысли и дела, не ведающего беспричинной злобы и природных грехов, будь то зависть, жадность или жажда господства.
Ханако всматривался в костер, заледенев от жестоких слов Джагута. — Но, Раэст, разве мы не можем попытаться?
— Попытка означает готовность принять свои пороки и служить ради их уничтожения. Попытка, Ханако, начинается с признания пороков, что требует смирения… тут мы возвращаемся к интеллекту, убежденному в своем превосходстве — не только над сородичами, но над всей натурой. Поэт Тисте, Галлан, некогда отлично сказал: «Берега не мечтают о вас». Знаешь эту поэму?
Ханако покачал головой.
— А уловил ты смысл строки?
— Природа посрамит любое наше заблуждение.
Раэст кивнул, глаза сияли в свете костра. — Смирение. Ищи ее в себе, будь скептиком по отношению к своему превосходству, как разум скептичен ко всему, кроме себя. Поверни вовнутрь способность критики, изучай с безжалостным упорством — и тогда поймешь истинный смысл мужества. Такая смелость позволит встать на колени, вновь подняться и начать сначала.
— Вы описали путешествие бесконечное, Раэст, и существо, готовое испытать самую суть своей натуры.
— Я описал хорошо прожитую жизнь, Ханако. Описал достойную жизнь. — Тут он швырнул палку в огонь. — Но увы, мои слова не для юнцов. И все же они могут отозваться эхом в грядущие годы, вернуться в нужное время. Потому и предлагаю их тебе, Ханако.
— За дар этой ночи, — сказал Ханако, — благодарю вас.
— Дар едва ли понятый.
Тел Акай услышал лукавство в голосе Джагута, и слова не показались обидными. — Правда, Раэст.
— Бегущих-за-Псами посетило редкое видение, когда они сказали: «В пламени очага мы видим и свой подъем, и свое падение».
— И пепел поутру?
Кривой рот Джагута изобразил горькую усмешку. — Пепел… о да. Никто его не видит. Так никому из нас не дано, вспомнив прошлое тепло, согреться памятью, и никто не знает, каково родиться и на что похожа смерть. Пепел… он говорит, что нечто сгорело, но какова форма той вещи? От тех, что горели неистово, остается лишь груда золы, и ветер быстро ее разносит.
— И нет надежды что-то унаследовать, Раэст?
— Надейся изо всех сил. Ищи и проси. Но что прочтет будущее по оставленному тобой позади — не нам решать. Если это не смирит нас, то что же?
— И все же, — сказал Ханако, — я странствую, чтобы найти ищущую смерть армию, готов вести войну, в которой не может быть победы. Сердце жаждет неудачи и грезит о славе.
— Не сомневаюсь, ты это найдешь.
— Расскажите об Азатенаях.
— Все на подбор жалкие развалины. Не ищи совета Азатенаев.
— Как вы прошли по дну озера, неся доспехи?
— Как? Несколько шагов среди туч ила и наверх, потом снова вниз, и еще несколько шагов. Грязная работенка, скажу я тебе. Там целый лес, все спутано. Круги из кострищ, словно язвы. Предательские провалы. Пни и чрезмерно любопытные рыбы. Кусачие угри. Бывали дни и получше. — Раэст встал. — Сон манит.
Но Ханако еще не закончил с нежданным гостем. — Раэст, вы можете исцелить Эрелана Крида?
Джагут помедлил, прежде чем ответить. — Нет. Я сказал: кровь либо убьет его, либо нет, однако выскажу предупреждение. Родичи сраженного дракона узнают твоего друга по запаху драконийской крови. Некоторые захотят продолжить давние споры.
Ханако уставился на Раэста. — За нами будут охотиться?
Джагут пошевелил плечами: — Вас ожидают веселые дни, Тел Акай.
* * *
Свет зари крался по восточным склонам гор; Гарелко, старший из мужей Лейзы Грач, подошел к туше дракона и ударил ногой. Откуда-то снизу зашипели вонючие газы. Закашлявшись, он попятился.
Из сложенной на скорую руку хижине для ночевки, почти сразу за урезом воды, донесся хохот Реваста. Сидя на пороге, он смотрел, как Гарелко заходит в воду, чтобы подобраться к другому боку.
— Ай! — завопил Гарелко и уставился вниз. — Вода кишит кусачими раками!
Татенал появился с пляжа, таща очередное поваленное дерево. Слыша вопль Гарелко, остановился и поднял глаза. — Ты преследуешь бедное животное, словно волк добычу. Оставь то, что не тебе принадлежит. Или ты решил доказать ваше родство по вони?
— Погоди! — крикнул Гарелко, всматриваясь под ноги. — Что я вижу? Ах, лишь обглоданные косточки любопытства Татенала. Судя по всему, оно было меньше пташки. Слышишь щелканье клешней, о брат по судьбе? Как? Оно должно было досаждать тебе всю ночь.
— Какие истины открыл тебе дохлый зверь?
— Многие истины, Татенал. — Гарелко пошел на берег. — Внимательно изучив бесчисленные детали, я заключаю, к примеру, что не дракон сложил погребальную пирамиду, в которой лежит секира Реваста.
— Неужели? Может, он сам себе череп проломил?
— Готов спорить, эта честь принадлежит Эрелану Криду.
— О, сколь проницателен старый Горелко! А ты уверен, что прожорливые раки не устроили засаду, когда раненый зверь полз на отмель?
— Насмешливые слова, Татенал, соответствуют степени твоего невежества. Я ощутил укусы клешней и говорю: лишь дурак недооценивает их зловредную эффективность.
— Или только глупый дракон, — предположил Реваст, вылезая из хижины на берег. — Татенал, вижу, ты подобрал еще одно дерево. Добавишь к другим семи, чтобы у нас получилась опрятная куча?
Татенал скривился. — Сон был очень реальным, щенок. Говорю тебе, мы были в шаге от утопления, и не построй я корабль, благословенный прозрением, мы могли бы уже умереть.
— Умереть в мире твоих грез?
— Кто скажет, что подобным мирам недостает правдоподобия, Реваст? Да это королевство может оказаться вместилищем драгоценнее наших, и если мы умрем там, проснемся с мертвыми очами и неутолимым влечением к похоронной одежде. Унылой и претенциозной: вот как можно описать твои модные пристрастия, но не мои!
— Ладно, Татенал, — отозвался Реваст, — можешь сооружать свое бревноспасение, но только во сне, в мире, где оно поистине необходимо. — Он обвел жестом вывороченные с корнями деревья, окружившие стоянку. — Эти тебе не помогут, если только ты не видишь корабль, способный оседлать воды реальные и воображаемые.
— Мудро отмечено, — вставил Гарелко, смотревший на Татенала с долей скептицизма. — Но я уже отметил это раньше всех, ибо самый старый и потому самый мудрый. Может быть, в словах Реваста сквозила не мудрость, но юношеская торопливость, что стремится в места очевидных нелепостей, особенно когда трудиться должны будут другие.
— Он стремится к необдуманным суждениям, хотел ты сказать, — крикнул Татенал. — Недавние малыши, каков Реваст, не способны понять нюансы метафизических материй. Не уловил он и великодушия в приглашении занять койку в моем ковчеге.
— Не вижу ковчега, — буркнул Реваст. — А вижу бревна, сучья, листья и корни.
— Лишь возвышенный разум способен созерцать ничтожные материалы, а зреть остроносый монумент мореходного совершенства.
— Похоронили мою секиру, — сказал Реваст, — боясь, что только она от меня и осталась. Увы, мы опоздали и не видели мокрых пятен слез на щеках жены, когда она кидалась на груду камней, вырывая волосы со скальпа в приступе горя, тоски и тому подобного.
— Я осмотрел почву, но не нашел клочьев волос. Нет, куда вернее, она взяла юного и слишком красивого Ханако под меха и если ее воля так сильна, как она воображает, нас вскоре ждет незаконное дитя. Вижу ее раздувшейся, пресыщенной. И проклятие Ханако, он такой же! Хитрый блеск ее глаз не дает мне заснуть. Легкая улыбка женщины, победившей мужей во многих битвах, которых мы даже не замечали, хотя истекали кровью. Вижу ее: нависла словно нож над моим сердцем — но быстрое движение, и она уже нацелилась на невезучее мое естество!
— Давно пора было отрезать, — заметил Гарелко. — Твой угорь сдох от возраста и уже не разевает пасть.
— Реваст, на помощь. Юность и старость должны вступить в союз, ударами отогнав дикаря, не наделенного ни первым, ни вторым. Татенал, ради всего святого строй корабль, но нам придется тебя оставить и бежать, пока не наткнемся на неверную жену, что содрогается в объятиях чужеложца Ханако. Мы с тобой, Реваст, должны показать свежие и острые рога, и узреть в широко открытых глазах первые цветы страха и ужаса! И тогда, когда ее честь будет извиваться под нашими пятками, мы вобьем ее в пыль унижения и раскаяния, обретя изобильный рог милостей!
— Сладки будут плоды, но сок ядовит, — оскалил зубы Татенал. — Когда увижу вас, беспомощно бултыхающихся в глубоких водах, услышу жалобные крики — да, я равнодушно проплыву мимо, чуть помахав пальцами.
Реваст обернулся к хижине. — Кстати пора разбирать убежище, Гарелко, ведь и строили его мы.
— Погодите? А поспать?
— Ну, Татенал, — предложил Реваст, — можешь поспать на своем корабле.
Гарелко засмеялся: — Сладких снов! Ха, ха, ха, ха!
— Хорошо, — сказал Татенал после недолгого размышления, — я сопровожу вас, чтобы убедиться, что вы в порядке, ведь лишь одному из троих довелось быть на пике боевых умений. Щенок слишком дик и неуклюж, до сих пор мнит себя героем, а старец трещит костями, едва способный поднять оружие.
— Ах, — сказал Реваст — можно оставить хижину для следующей партии глупцов.
— Ты признался в ненависти к нам!
— Не признаюсь ни в чем, кроме разве что внезапной лени. Ну, не слишком ли мы засиделись? Пора ловить жену-изменницу!
— Я весьма внушительно замахнусь кулаком, — заявил Гарелко, собирая вещи. — Словно медведь, разбуженный в пещере — губы мои обнажатся, клыки лязгнут со зловещим клацанием. Подобно волку в глубоких снегах, дерну шкурой и подниму шерсть дыбом. Со всей неумолимостью атакующего рака раскрою широкие клешни, устрашающе помавая и жутко угрожая.
— В конце речи, — заметил Татенал, — он нашел для себя сравнение подходящего размера.
Вскоре трое мужей Лейзы Грач вышли по следам жены.
* * *
Виноват, возможно, был остов дракона — мысли Реваста вскоре утонули в военных воспоминаниях. Он едва успел освоиться с оружием, когда налетчики Теломенов напали на деревню. Он помнил тупоносые ладьи, вытянутые на каменистый берег, и как фигуры в доспехах соскочили с бортов и помчались по склону. Деревенские псы взбесились, бросившись навстречу. Большинство собак оказалось достаточно умны, чтобы рычать, но не подбегать близко, хотя некоторые умерли от ударов копий, умерли громко, в куче собственных кишок. Реваст поспешил встать в строй мужчин и женщин, подхвативших оружие; лишь немногие одели кирасу или шлем, или взяли щиты. Заполнил прогал между двумя родичами. Выставил топор и щит и только тогда осознал, что оказался в первом ряду, состоящем из самых старых обитателей. Единственной их задачей было замедлить продвижение Теломенов, дав время молодым воинам полностью вооружиться, а подросткам собрать детей и увести в лесные овраги.
Единственным защитником не на своем месте был Реваст.
И было слишком поздно — первая волна Теломенов настигла их.
Вдовцы и вдовы, хромцы и горбуны, товарищи Реваста дрались в ожесточенной тишине, изгнав все мысли, жалобы и страхи. Умирая, они не кричали, и никто не молил о пощаде. Лишь много позже Реваст понял: та битва, та яростная оборона деревни для соратников стала осуществлением смысла смерти — моментом, коего они ждали. Перед выбором — быстрая гибель или медленные годы угасания от старости — никто не стал колебаться, все взяли оружие.
Выжил один Реваст — он сражался так яростно, что смог отгонять нападавших, пока готовые к бою воины-родичи не вышли туда же, решив помочь ему, а не стоять в стене щитов.
В тот день Теломенов прогнали, даже не дав ступить в деревню. Реваста разом провозгласили и героем, и глупцом, и тот день он заметил взор Лайзы Грач.
Впоследствии Реваст много раз повторил ту битву, рассказывая у костра и видя сны, и страх одолевал его, страх, неведомый в день настоящего боя. Конечно, он умел это скрыть, дабы не омрачать образ юного героя, но, говоря правду, страх оставил больше рубцов на душе, нежели битва на теле.
Лейза Грач легко завоевала его, не подозревая, что в юном теле прячется калечная, дрожащая тварь. Страх сделал желанной жизнь фермера и пастуха, а если окружающие и видели странность в воине, отложившем оружие и латы, то легко решали — всему виной соблазнительная Лейза, самая желанная женщина деревни.
Он научился прятать страх и воздвиг высокие стены во снах. Татенал может мечтать о потопах и разрушениях, собирать деревья, чтобы строить спасительный плот. Реваст не видел пользы в таких жестах. И корабль постройки Тел Акаев, ни ладья богов не одолеет волны страха.
«В таких морях утонет любое судно, скроется под сумятицей водоворотов. В таких морях мужчина вроде меня может лишь погибнуть».
Но вот он — идет рядом с товарищами и кажется спокойным.
«Она не рискнет стать на непредсказуемую тропу Джагута. Она поймет, когда придет время отступить. Задолго до битвы. Если нет, я ей сознаюсь. Расскажу о вдовах и вдовцах, стариках и калеках, что мчались на свои места в первой линии. И тишине, ими овладевавшей, горько-сладком предвкушении, и как они собрали все свои страхи и отдали единственному молодцу.
Расскажу о своих страхах, и пусть даже паду в ее глазах — не поколеблюсь.
Жена. Ты зарыла мой топор. Но я зарыл его гораздо раньше.
Ты считаешь меня мертвым. Да, я умер в том строю. Я, Реваст, вдовец за всех.
Потом мы будем смеяться, разрывая сердца, и постараемся увидеть следы наши и далекую мирную ферму у подножия Уступа, за вуалью дыма от нижней деревни.
Собаки лают, слышу, но не в тревоге. Просто держат глотки в готовности. Ибо Теломены вернутся на ладьях, и я займу место в первом строю. Где буду стоять в тишине. И сладком предвкушении».
Он подумал о трупе дракона и замахе секиры, по чистой случайности попавшей в когтистую лапу зверя. В тот день стены удержались, но лишь потому, что битва вышла очень краткая. Стены удержались, но едва-едва.
— Еще склон, еще гора, еще один проклятый перевал! — застонал Гарелко, едва они вскарабкались на крутизну. — Реваст, умоляю, понеси старичка!
«Ну нет, я и так тащу слишком многое».
Татенал вмешался: — Склонен думать, седло перевала будет высоко. Тем безопаснее от потопа. Реваст, обдумай мою идею насчет следующей ночевки. Хижина с круглой крышей и прочными борта… стенами…
Сон Татенала о потопе был отнюдь не первым. Уже годы его преследовали сны о катастрофе, и воля раз за разом оказывалась бессильной. За вуалью сна его разум имел обыкновение забредать в странные места, словно душа считала себя пропащей. Пейзажи искаженные, знакомые и неведомые, и он видит лица: знакомые и неведомые, и проходит мимо, и они оборачиваются и бормочут на смеси языков, становясь вестниками смущения.
Вечным было лишь ощущение ужаса, словно разлитый в воздухе запах. Корни гор прогнили и ослабли — лишь он может ощущать дрожь, предтечу неминуемого обрушения. Щупальце дыма в ветерке — никто иной не уловит отблеска буйного пламени в гуще леса, нарастающий рев пожара. Болезнь скота, птицы падают с неба, деревенские коты отравились и подыхают под телегами. Каждый раз один Татенал видит знаки, никто не внемлет крикам предостережения, и последним гибнет в катастрофе — уставший, скулящий, но трезво оценивающий масштабы бедствий.
Пророки наслаждаются непониманием. Радуются, когда оказались правы, и наслаждаются, видя, как бедствия и страдания поражают глупцов, дерзких насмешников. Татенал давно приучился держать страхи при себе, лишь иногда исповедуясь близким товарищам. Их брань и ворчание утешали, позволяли не думать много. Знакомые голоса убирали жало из обидных слов. Привычные узоры жизни, знакомые, как поношенная одежда.
Нетрудно собрать сцены разрушений, вспомнить особые детали и понять тот главный страх, что таится за всеми ними, вызывает их. И едва ли он уникален в ужасе перед смертью. Воины смотрят ей в лицо в каждом бою и кураж — лишь видимая сторона маски, а сторона обратная, прилипшая к лицам, холодна и смердит страхом. Женщины, хозяйки очагов, госпожи ферм с мириадами жизней, метут полы и шьют одеяла, и тянут мужей под меха, зажигают огни против мрака. Пастухи считают овец, выискивая следы волков на горных тропах. Дровосеки тащат деревья, сражаясь со своими страхами, ищут оправдания в ремесле. Поэты и певцы вытягивают страсти из душ, возбуждают эмоции и, по сути, видят в том гарантию бессмертия.
Враг стоит за каждым делом, каждый поступком. Враг бежит следом или таится в засаде. Его нельзя победить, он не знает поражений.
Татенал отлично понимал Джагута, Худа. Понимал его призыв и гнев, заставивший его дать такую клятву. Понимал и тщету всего происходящего.
Средний среди мужей, он ощущал себя колеблющимся мостом. Юнец Реваст тащится с одного края, старик Гарелко — с другого. Их позиции неизменны, но поход сквозь время не остановить. Пока смерть не заберет одного. И тогда путешествие превратится в скольжение и падение. Если мир предсказуем, Гарелко падет первым, Татенал займет место старшего и, если Лейза Грач не изменит привычкам, Реваст окажется средним на мосту.
Уму Татенала эта конструкция казалась неуклюжей — но вот же она, упрямая и неизменная. Он не был особенно доволен, ощущая нехватку изящества и бессмысленность. «Просто так оно повелось. Если подумать, глупость. Мост? Почему мост? Что за неведомый поток он пересекает? И почему один я чую под ногами не прочную почву, но шаткий настил? Оказавшись старшим, ступлю ли с облегчением на берег будущего, край реки или уступ над пропастью? И, доведись туда добраться… что я увижу впереди?
Мы носим свои мосты от рождения до смерти. Это моя душа. Не удивительно, что я страшусь потопа, пожара, лавины. Или грызущей тело болезни, или скрытых неожиданностей. Но мои двое спутников, держащих меня меж собой — о, я возложил на них слишком большую тяжесть».
Он понял природу любви, которую ощущал к товарищам. Они в одном строю, Лейза напротив. Подробности не важны. Ни одна душа не заслуживает одиночества, потому и существуют семьи. Во снах он видел, как потоп уносит семью. Снова и снова видел себя одиноким.
Целая армия соберется вокруг Худа по его зову. Татенал уверен. Мир не видывал такого полчища. Его враг невероятен, но это не важно — нет, на деле именно невероятность дает армии силы. Он не смог бы объяснить своей уверенности; не смог бы найти смысл в своей вере. Но он увидит эту армию и, может быть, вольется в нее.
«Я ступлю на край моста. Зная, что случится. Возможно, в самом конце пойму… Лишь смерти дано победить время. Лейза. Любимая супруга, узришь ли ты всю славу этого?»
Но он не верил, что другие последуют за ним, особенно Лейза Грач. И успел примириться с грядущим расставанием. Было бы лучше, если бы армия оказалась сном. Вступив в ряды, он расстался бы со страхами катастрофы. «Конец ужаса перед одиночеством. Конец изолированности души, когда смерть наконец явится. Во всем этом есть что-то… утешительное.
Худ, твоя армия будет огромна».
Гарелко шел по тропе первым, отмеряя скорость для всех. И считал это заслуженным — ведь он старший. Воображал себя седовласым волком, благородным королем, мудрым ветераном тысячи охот. «Добыча наша хитра, это точно. Но и глаза моего разума остры. Вижу виляющие бедра и эти ягодицы, гладкие как сырая глина, как гигантские горшки, слитые воедино, катящиеся шаг за шагом. Зад, в котором можно утонуть — задержав дыхание, конечно. И все же я бросился бы без колебаний.
Не волк, а морской лев, ярый и тяжелый, но элегантный в воде. В середине набегающей волны, что мчится во впадину, в нишу каменной, лукаво-равнодушной стены. Отзвуки ее вскриков станут музыкой моей души.
А выпуклость ее живота! Видите эти руки? Они созданы охватывать ее чудо, гладить и ласкать складки, что сулят роскошь, будто складки богатой одежды. Разве мы не чувственные твари? Разве грубые грани возраста, мозоли и хрупкие ногти, лишают любовные касания нежности? Или похотливости. Какая разница?
Щенок рычит, как свойственно щенкам, но высокомерие — лишь маскировка неопытности. Да, я вижу его насквозь и не уделяю внимания позам. Юность довольна собой, а я давно прошел искушения и не люблю обманы. Словно животное, покатаюсь ради собственного удовольствия, сделаю ее стонущей подушкой.
Сочла нас мертвыми. Ублажается в объятиях Ханако, не сомневаюсь. В этот самый миг! Ну, почему бы не добавить мужа в обширное стадо? Но вскоре она возмечтает об опытных, и когда мы ее найдем… да, вижу, как глаза ее загораются факелами в пещере.
Зад и живот, а потом уж груди.
Ладно. Мы охотники, она — добыча. Тут все просто. Никаких раздумий и обременений.
Даже не верил в драконов. Скользкий миф, соблазнительная легенда, чешуя и раздвоенный язык, крылья и хлещущий хвост! Наглый прерыватель наших бесед. Сожрать освежеванного медведя, как же! Он такой изысканный, что сдирает кожу перед ужином? Занимательно. И какое неуважение к Гневному Владыке!
Драконы! Откуда взялись зловредные твари?
Но в виде гнилой туши — как пошло! Хотя было ли в нем величие? Нет, вовсе нет. Гадкая штука, жуткий зверь из легенд. Нужно будет убивать каждого встреченного, ради восстановления природного равновесия. Мерзость нельзя оставлять без внимания.
Я возьму ее сзади, потом спереди, сражаясь с грудями, будто неся два кувшина эля с прочными пробками. Тащи, дурак! Кусай и выкручивай!
Умудренный волк хорошо знает добычу. Тысяча охот, тысяча завоеваний, и след его старше, чем кажется, но я, пусть старик, вижу его свежим как земляника!
Щенок ничего не знает. Даже Татенал едва ли понял. Самая сласть жизни — в ожидании. Вот наш настоящий миг славы, но поглядите на них — пыхтят и кряхтят, ползя на очередной склон, скоро войдут в очередной проход и начнут спускаться — не впадите в искушение пещер, мои друзья по браку! Это лишь отвлечение! Она бежит, дабы быть пойманной!
Ах, Лейза Грач, любимая, твой пот будет сладок как вино. Легко, ведь я полью всю тебя вином.
Разве наш ум — не чудесный мир? Мысли и ожидания, наполняющие такой радостью? Желания, окунающие нас в мешанину чувств, смущающие рассудок фонтаном сладких извращений!
Реальности не устоять перед внутренним творчеством.
И к черту драконов!»
— Потише, Гарелко! Ты нас до смерти загонишь!
Губы под усами Гарелко растянула усмешка… тут же быстро исчезнувшая. «Ох, какие дурные слова!»
* * *
— Предпочел бы путь более простой, — пробормотал К'рул. — Недолгая прогулка по бесплодной равнине в окружении холмов, и перед нами высокие шесты с черепами, означающие претензии Джеларканов. Неделя пути на север — и мы на искомом месте.
Скиллен Дро чуть пошевелился, изогнул длинную шею и поглядел на К'рула. — Джелеки мне не обрадуются.
— О, и они тоже? Что ты сделал, чтобы заслужить их вражду? Скажи, есть ли те, что готовы будут приветствовать тебя, Скиллен Дро?
Гигантская крылатая рептилия склонила голову в раздумье. — Ничего не приходит на ум, но я подумаю еще.
К'рул потер шею, на которой остались рубцы с того дня, когда спутник вознес его в воздух. Осмотрелся и вздохнул: — Интересно, мое ли воображение или твое создавало миры, подобные этому? Или виной был некий порок тщеславного замысла?
— Если подобные пейзажи — плоды твоего или моего ума, К'рул, тщеславие станет малейшей из наших забот.
В низине перед ними простерся город столь обширный, что заполнил все склоны, а облако пыли заволокло окрестности. Шпили нависали над прямоугольными жилищами и тем, что казалось общественными зданиями, постройками прочными и чем-то вызывающими. Переходы соединяли шпили, пересекая площади; огромная сеть каналов с чистой водой разделяла кварталы, через них были перекинуты одинаковые резные мосты.
Больше всего поражал взгляд масштаб построек и количество горожан, заполнявших все видимые пространства. Ни один шпиль не превышал роста К'рула, а обитателями были насекомые. Какие-то муравьи или термиты, или иные обитатели ульев.
— Предвижу, что пройти будет непросто — заметил К'рул. — То есть если мы не хотим оставить позади руины. Полагаю, придется воспользоваться твоими крыльями.
— В природе таких насекомых, — сказал Скиллен Дро, — игнорировать всё и вся, пока их не побеспокоят. Они заняты насущными заботами, бегают по кругу. Необходимость выживать, повышать статус, сотрудничать и так далее пожирают все их внимание.
К'рул обдумал замечание Скиллена Дро, хмыкнул. — Интересно, есть ли здесь недовольные? Бунтовщики, жаждущие свободы от ежедневных трудов, от жалкой суеты от рождения до смерти? Наши тяжелые сапоги и неуклюжие шаги могут изобразить гнев богов, за спинами нашими возникнут культы, и через десятки лет воспоминания исказят их до неузнаваемости. Были мы мстительными или равнодушными? Вопрос, зависящий от интерпретаций.
— Решил, что это не простая иллюзия цивилизованности? Насекомые обладают письменностью, хрониками? Историями и научными трудами? Литературой?
— Дро, я вижу скульптуры на главных площадях. Среди них имеются художники. Ну, значит, и поэты должны быть? Философы, изобретатели. Историки и политики — естественные разделения профессий, которые в конце становятся заклятыми врагами.
— Забавные мысли, К'рул. Изобретатели и философы как враги? Прошу, объясни.
К'рул пожал плечами. — Изобретатель алчет творчества, но редко думает о побочных эффектах изобретаемого. Отвечая на дилемму функциональности и толкаемые сомнительными целями эффективности, они несут перемены обществу, иногда ошеломительные. Разумеется, Скиллен, тебе не надо объяснять заслуженную и обоснованную опытом вражду политиков и историков. Владыка Ненависти нашел бы что сказать по этому вопросу, и я не смог бы возражать. Цивилизация есть спор между мыслителями и деятелями, изобретение — спор с природой.
— Значит, ты веришь, что насекомые в городе создали настоящую цивилизацию. Но мои глаза, К'рул, острее твоих. Вижу, как они ходят туда и сюда, неотличимые один от другого, хотя замечаю и особенных — солдат или констеблей. Если есть царица или императрица, она прячется в камере центрального дворца, говоря языком запахов и вкусов.
— Как и ты, Скиллен Дро. Разве избранный тобой способ коммуникации лишен тонкости? Не наделен нужными средствами для выражения сложных мыслей? Кто-то правит изнутри, и ему служит двор. Солдаты поддерживают порядок и заставляют всех трудиться сообща. Воздвигнуты скульптуры богам или же древним героям. Что заставило тебя сомневаться?
— Я чувствую не сомнения.
— Что же?
— Чувствую… свое ничтожество.
— Хм. — К'рул вздохнул. — Трудно спорить. Но мы избегаем самой интересной темы. Эти владения, в которые мы вваливаемся, хотя намерены всего лишь оказаться у нужной цели… Иногда, — признался он, — мне кажется, будто природа ставит нам препятствия, намереваясь затемнить.
— Затемнить что, собственно?
К'рул пожал плечами: — Нет сомнения, некоторые простые истины.
— Любое и каждое путешествие, К'рул, требует течения времени, проявляющегося в постепенной смене обстановки. Глаза видят шаги, шаги измеряют расстояние, разум изобретает пространство и дает ему имя. Но мы существа разумные, мы путаемся во времени, оно то сокращается, то растягивается, хотя по сути неизменно.
К'рул взглянул на крылатую рептилию. — Вот как твои нынешние сородичи видят мир? Разве у нас нет воли, чтобы изменять время по своим потребностям?
— Кто знает. Мы таковы?
— Без смущения мы легко синхронизируемся с естественным ходом времени, его размеренным течением. Увы, Скиллен, смущение шагает рядом, упрямее тени. — Он помолчал, обвел взмахом руки город. — Насекомое отправилось на запад, к краю своих земель. Для этой мелочи путешествие будет долгим и даже трудным. А ты, Скиллен, раскроешь крылья и за один миг окажешься впереди него. Похоже, время имеет разные шкалы.
— Нет. Меняется лишь восприятие.
— У нас мало что есть, кроме него.
— К'чайн Че'малле, К'рул, создают инструменты и машины. Изобретают часы, способные разделять само время. Оно приковывается к месту. Ход шестерней никогда не меняется.
— Будут ли обитатели города мерить время теми же интервалами, что твои Че» малле?
— Такое ощущение, что нет… но, как я сказал, механизмы точны, интервалы неизменны.
— Снова, — вздохнул К'рул, — мы должны вспомнить о шкале. Это важно.
— Может быть, — раскрыл крылья Скиллен Дро, — создавая часы, К'чайн Че'малле наложили порядок, установили исходную точку, обуздали природу, прежде не ведавшую закона. И мы пойманы их творением.
Мысль обеспокоила К'рула, он не знал, что ответить.
— Вижу за долиной море.
— Море! Ну, я начинаю понимать, кто заманил нас в этот мир!
— Тем хуже, ведь он тоже не обрадуется нам.
Скиллен Дро подхватил К'рула длинной когтистой рукой и бесцеремонно потащил в воздух, хлопнув крыльями. Оказавшись высоко, К'рул понял, что земля, по которой они недавно шли среди туманов, оказалась островом, хотя это было лишено смысла. Королевство разрухи и праха, забытых тронов и монументов уменьшилось и превратилось в дымку, какую-то границу двух миров.
Разделы между устрашающими своим числом, множащимися мирами казались произвольными; К'рул давно поверил, что, по странной игре мироздания, он и его сородичи стали творцами подобных мест. Поколебать его убеждение было бы трудно, особенно теперь, когда он стал свидетелем вражды двух воль с самим творением.
Остров был проявлением каприза Маэла, а Маэл имеет привычку высмеивать претензии на прочную сушу, подобно рубцам пятнающую идеальную гладь его морей и океанов. Он имеет также обыкновение населять такие земли до нелепости мерзкими, абсурдными существами.
— Насекомые! Город шпилей и статуй, мостов и каналов? Считаешь это смешным, Маэл?
Они пронеслись над городом и островом, тени ползли внизу; вскоре они оказались нал песчаным берегом. Скиллен бесцеремонно бросил К'рула на белый пляж. Воздух был сухим и теплым.
Встав на песок, К'рул расправил одежду. — Твои когти проделали дыры в балахоне, — упрекнул он.
Маэл показался, выходя из лениво шепчущих волн. На миг запутался в водорослях, отряхнул ноги и продолжил путь. Он был обнажен, бледен, глаза оттенка выгоревшей голубизны. Длинные волосы черны, разбросаны по широким плечам. Оказавшись на суше, он ткнул пальцем в сторону Скиллена Дро. — Ты задолжал извинения.
— Моя жизнь измеряется долгами, — просигналил Скиллен Дро.
— Вижу легкое решение, — ответил Маэл и посмотрел на К'рула. — Ты хотя бы мог истечь кровью в море. Но теперь мы видим грубое распыление несдержанной мощи. Неужели никто не посоветовал тебе иного?
— Я решил не делать свое решение объектом дискуссий. Да и никто из нас никогда не обсуждает любые дела, которые мы свершаем. В конце концов, — добавил он, — мы не насекомые.
Маэл улыбнулся. — Упражнение, — сказал он. — Я неплохо развлекся.
— Ради чего это было?
Азатенай-повелитель морей только пожал плечами. — Чего вам нужно? Куда вы направились?
— К Витру, — ответил К'рул.
Маэл хмыкнул и отвел глаза. — Ардата. И Королева Снов.
— Если точнее, это залив, известный как Старвальд Демелайн, где, похоже, снова открылись Врата.
— Открыты? Без стражи?
— Точно не знаем, — признался К'рул. — Отсюда и путешествие. Ну, если ты любезно уберешь море с нашего пути…
Маэл нахмурился: — Не буду. Точнее, я не ставил его на вашем пути. Я решил, что вы сами пришли поговорить. Это не так?
— Нет, — отвечал К'рул. — Мы ничего такого не хотели.
Повисло молчание. Маэл вздохнул. — О. Ну ладно. Полагаю, мы закончили.
Скиллен Дро сказал: — Извини, Маэл. Не знал, что ты притязаешь на все под волнами, даже на затонувшие горы.
— Дело не в самой горе, Дро, а в том, что ты разбил ее и поднял к проклятому небу. Ты оставил проклятую дыру, дурак, рваную раны на морском ложе, и теперь огни пылают в глубинах и странные существа собираются на краях, живя и умирая при каждой вспышке. Если этого не достаточно, я чуть не сварился, когда пришел поглядеть.
— Я даже не подумал…
— Да, — прервал Маэл. — Не нужно ничего добавлять к этому признанию.
К'рул посмотрел на Скиллена Дро. — Что за гора? Куда она поднята?
— В небо, как уже объяснил Маэл. Она пустая и внутри город. Я воспользовался технологией К'чайн Че'малле, испытывал, есть ли у нее пределы. И да, она оказалась достойным жилищем.
— Жилищем? Кто живет в ней?
— Ну, пока никто. Дела несколько осложнились, ведь я ее потерял.
Маэл фыркнул: — Ты потерял летучую гору?
— На данный момент. Уверен, она где-то объявится. Ну, Маэл, если позволишь, мы с К'рулом облетим море, дабы тебя не тревожить.
Отвернувшись к морю, Маэл рассеянно махнул рукой.
Они смотрели, как он пропадает под водой. Потом Скиллен указал на небольшой кораблик у берега, крошечное судно не больше стопы К'рула.
— Ох, хватит.
* * *
Обеденный отдых закончился. Татенал упер руки в бока и размышлял, пока товарищи топтали угли костра. Потом пошевелил плечами. — Гнусные требования жизни. Приходится отказываться от заслуженного покоя, снова горбиться, торопливо преследуя горе, радость и причудливую месть. Так и вижу ее, а рядом — унылое лицо, юный Ханако, владыка измен. Он заслужил короткий взгляд, и она шагает, впав в багровую ярость. «Заставили меня думать, что все трое померли!», кричит она, и вот мы обвинены и ежимся под гневной тирадой, но пролетает одно дыхание, и бормочем слюнявыми губами, извиняясь, комкая слова. — Он встряхнулся. — Нет, мои мечты постигла ошибка. Ни один корабль, из дерева ли, из мечтаний, не спасет от водоворота тревог.
— Твои блуждания стали для нас тяжкой мукой, — упрекнул Гарелко.
— И все же на каждом закате, старик, я буду собирать древесину, дабы кошмары неспокойных снов не стали истиной, погрузив нас в ужас ночного потопа.
— А пока, — сказал Реваст, надевая лямки, — она делает еще один шаг прочь, наша любимая, скорбящая вдова. Не находите ли странным, что она бредет к смерти, которую мы, вроде бы, уже обрели? Или новая цель оживила ее шаги…
— Ага, ожидание ночи, в которой ее пещера примет раздувшееся сочное мясо, — буркнул Гарелко и тут же улыбнулся. — Владыка рогоносцев берет ее руку так мягко, как подобает непостижимо юному щенку, и так ловко, что у любого другого мужчины глаза на лоб полезут…
— Нет, болтливый дурак, — возразил Реваст. — Подумай! Они странствует в поисках нас! К ужасному королевству пауков и паутины, холодного песка, на коем свились сонные змеи, ожидая ночи. В тесные пределы горных обвалов, Гарелко!
Когда Гарелко помедлил, почесав челюсть, Татенал встал рядом и с любопытством оглянулся на Реваста. — Старый козел, слушай паренька. Он может быть прав. В неведении наша вдова мчится на яростную битву с самой смертью. Не из каприза, увы, но ради страшной цели! Она хочет вернуть нас!
— Значит, нам следует, — задумался Гарелко, — перехватить ее до рокового шага.
— Пропасть пересечена, — кивнул Татенал. — Река пройдена вброд, яма перепрыгнута, завеса разодрана, чаша испита…
— О, хватит! — рявкнул Реваст, отворачиваясь от обоих и снова к ним. — Твой вялый разум вечно обречен брести в моей пыли. Твой тоже, Гарелко. Нет, пришла пора мне встать во главе и взойти к господству. Да, давно пора.
Он заметил, как старшие переглянулись. Гарелко улыбнулся Ревасту: — Да, конечно. Просим на мостик, юный волк. Веди нас, болтливых и бесполезных. Мы крепко ухватимся за позолоченный бриллиант путеводного гения и сочтем себя благословенными.
Реваст со вздохом отвернулся. — За мной и не сомневайтесь ни на миг: трон обрел нового хозяина.
— Но я еще не облегчился! — с внезапным негодованием вскричал Гарелко.
Реваст поморщился. — Давай, и поаккуратнее, старый козел. Крякнешь последний раз — и бегом за нами.
Татенал сочувственно прошипел: — Ох, как я ненавижу его кряхтенье.
Реваст пошел первым, огибая озеро. Гарелко вскоре нагнал со-мужей. Тропа свернула от берега, начался извилистый спуск. Густая кровля леса внизу была темной, хотя местами пробившиеся сквозь тучи солнечные лучи создавали ярко-зеленые пятна.
Приближалась буря, оскверняя день и добавляя рвения их поспешному продвижению. Наслаждаясь юностью, Реваст усмехался, слыша тяжелое дыхание двух мужчин сзади. Утром Гарелко еще мог поддерживать энергичный темп, но теперь, наконец-то, старый скрипун начал сдаваться. А это был бодрый шаг, доказательство, что нынешний день поможет миру измениться, решительно и безвозвратно. Грудь готова была разорваться от величия момента, юнец едва-едва сохранял способность трезвой самооценки. Множество обязанностей у вожака отряда, и полезно будет испытать смирение, овладевая новой властью.
Впрочем, сейчас ему слишком приятно, чтобы задумываться о милосердии к старшим товарищам с их подгибающимися ногами и плачущими глазами. Он ускорил ритм.
— Тиран разбушевался! — прохрипел Гарелко довольно далеко позади.
— Накатывает буря, — крикнул Реваст через плечо. — Воздух хрупок. Вы отлично знаете такое затишье. Скоро нам понадобится укрытие…
— Дождь! — заорал Татенал. — Дождь и потоп! Дождь, потоп и оползни! Дождь, потоп и оползни и…
— Хватит реветь! — шикнул Реваст. — Твои вопли привлекают Владычицу Громов!
— Я лишь напоминаю ей о своей смертности, щенок!
— Я уже не щенок!
— Слышишь, как зарычал, — сказал Гарелко. — Вау, вау!
Реваст развернулся. Увидел широкие ухмылки и исполнился внезапной, ошеломительной уверенности: — Вы только издевались надо мной!
— Шерсть и когти, — фыркнул Гарелко. — Думал повалить нас, а? Но кто охранит тебя в ночи? Сиди же на одиноком троне! Вижу, как пялятся твои глаза, дрожат руки, трясутся коленки от каждой тени!
— Он старится скорее нас, — согласился Татенал. — Под грузом всеобщей ненависти и, потом, презрения. Трепетная шелуха мужчины, ты недавно был таким молодым и смелым! Но мудрость не отнимешь у других, щенок!
Реваст угрожающе сжал кулаки. — Мне сломать вас обоих? Не я ли в одиночку отбил налетчиков-Теломенов от деревни?
— О святость! — захохотал Гарелко. — Только не снова!
Покачивая головой, Татенал бросил: — Скоро он приползет к нам, брюхо в пыли, скулеж и поджатый хвост…
Реваст дернулся к нему: — Поджидаешь случая подняться? Как же так? Что ты обещал Гарелко? Новую подстилку? В чем вы поклялись друг другу, чтобы держать меня под пятой?
— Отличная будет подстилка, — сказал Гарелко, а Татенал кивнул.
— Ну ладно, щенок, — продолжал Гарелко. — Вижу поляну внизу справа, и если мои бесполезные глаза еще не совсем бесполезны, там проглядывает крутая кровля. Манящее жилище, прекрасное убежище. Но, возможно, его уже заняли? Придется будить невезучих жителей? Троим Тел Акаям нужно много места, это точно.
— Насмешки не будут забыты, — посулил Реваст. — Но пока что готовьте оружие, если действительно придется гнать чужаков. Гарелко, подними свою дурацкую палицу и встань первым, раз уж решил притязать на вечное правление.
Оскалившись, Гарелко снял оружие и прошел вперед Реваста. — Смотри, щенок, и учись, как это делается.
— Только дверь не вышибай, — посоветовал Татенал.
— Почему? — нахмурился Гарелко.
— Чтобы спрятаться от погоды. Для того и нужны двери, стены и так далее.
Старший муж помялся. — Тут ты прав. Предложения?
— Стоит постучать.
— Костяшками по дереву, да. Здравая мысль. — Он взвалил палицу на плечо. — Видишь, Реваст? Мудрый вождь должен овладеть искусством поощрения подручных. Само собой, эта идея давно пришла мне в голову, но я ж старший и все такое. Однако я безмолвствовал, чтобы Татенал ощутил себя умником. Таково искусство управления.
Татенал подскочил и схватил Гарелко за ухо. — Какое большое… а оторвать можно?
— Айй! Больно!
Татенал отпустил Гарелко и тут же пнул. — Вперед, козел. Я уже слышу, как ветер трясет кроны.
Ворча, Гарелко двинулся по тропе. Реваст и Татенал пошли следом.
Известный вкус, будьте уверены, рождается из долгого сотрудничества и, хотя, Реваст был самым молодым в деле — в деле взаимной верности, нужной тем, что желают выжить в браке с Лейзой Грач — он уже успел признать общие ценности. Что, впрочем, не умаляло радостей превосходства. Недавно его обыграли, но в следующий момент Гарелко провалился в новоявленном союзе с Татеналом, и это было хорошо.
Он плетется рядом с Татеналом по стопам смельчака Гарелко. «Смельчак? Этот барсук ни разу не проявлял смелости! Нет, стыд заставил его выйти вперед, и виной всему — я! Есть чем восхищаться, пусть это и мелко. О, Лейза, вернись к нам и подари жизнь, полную непоследовательностей. Умоляю!»
Они подошли к краю полянки, как раз когда Гарелко стучал в дверь. Точнее, ударял по ней концом палицы, хотя даже тихий стук руки Тел Акая мог проломить хлипкие планки. — Никого дома…
Дверь распахнулась, на пороге стоял Джагут.
Лица Джагутов редко проявляют эмоции, особенно отрицательные, но даже в наступившей тьме было очевидно горестное раздражение. — Как? — почти прорычал он. — Одинокая хижина в чаще леса, высоко в диких горах и далеко от тропы — ну конечно, здесь проживает большой любитель привечать гостей! Хуже того, Тел Акаев! Я предвкушал ночь усердных штудий — всё пало во прах, я должен терпеть вздохи, хрюканье и пердеж трех переростков, не упоминая уже о соразмерных аппетитах! — Он сделал шаг назад и приветственно взмахнул рукой. — Но заходите же, ты и две тени в кустах за твоей спиной. Приветствую в последнем убежище Раэста, постарайтесь оправдать своими манерами мое огорчение.
Гарелко оглянулся и поманил спутников. Спрятал палицу, пригнулся и вошел в хижину.
Татенал тихо загоготал, Реваст ткнул его локтем под ребра. — Хватит! — шикнул он.
— Джагут! — пробормотал Татенал, все еще скалясь. — Мы будем дергать его за струны всю ночь и оставим ошеломление на годы! — Он схватил Реваста за руку и подтащил к себе. — То, что было нужно! Жалкая жертва, чтобы издеваться, прочнее консолидируя нашу солидарность! Пожалей дурака, Реваст, пожалей скорей!
— Мне жаль всех в этом путешествии. Да. Всю дорогу я рыдаю, каждую ночь, даже во сне!
Низкие потолки заставили их сесть на прочные, хотя и неудобные стулья. На столе еще стояли остатки трапезы. Воздух пропах дымом (дымоход, очевидно, был не чищен), еще пахло чем-то кислым, заставившем Реваста подумать о змеиной моче.
— В котле осталась пара черпаков, — устало произнес Раэст. — Сидите, иначе снесете крышу своими слишком прочными черепами.
— Добрый хозяин, — кивнул Гарелко и поерзал на стуле. — Ах, сидение для одного окорока лучше, чем никакое.
— Эта часть тела растет от разговоров, — сказал Раэст, беря для себя мягкое кресло у очага. — На ночь уляжетесь на полу. Грязно, но зато сухо.
Татенал порылся в тюке, вынул три оловянных миски и полез к котлу, кивнув Раэсту. — Весьма щедро, Раэст из Джагутов. Погода мерзкая и все такое.
Хозяин только хмыкнул, снимая парящуюся чашку с полки.
— Простите нас — продолжал Татенал, наливая похлебку, — за вмешательство в одинокие штудии. Впрочем, как я слышал, Джагуты склонны чрезмерно усердствовать в подобных делах? Так сочтите эту ночь приятным перерывом в однообразном существовании.
— Приятным? О да, особенно приятно будет видеть ваш уход на заре.
Татенал с улыбкой подхватил все три миски и вернулся к столу.
Реваст сказал: — Славный Раэст, мы вас благодарим. Слышите вой ветра — он прямо ярится. Бури в горах хуже всего, не находите? Ммм, какой чудный запах. А мясо… Кто из горных копытных попал под вашу стрелу, смею спросить?
— На осыпях живут ящерицы, ядовитые и дурного нрава. Иные вырастают выше вас. Да, говорят, они пожирают коз, овец и детей, которых бросили Джагуты.
Ложка Реваста замерла над краем. — Это ядовитая ящерица?
— Нет, что ты. Ты ешь баранину, дурак.
— А при чем здесь ящерица?
— Ну, одна поселилась в моем жилище. Она смотрит на нас с потолка.
Реваст осторожно поднял голову и увидел блеск немигающих глаз.
— Потому я и просил вас поскорее сесть, — пояснил Раэст. — Таковы обязанности хозяина, пусть и тягостные.
— Не ошобенно люблю баранину, — сказал Гарелко, жадно чавкая.
— Безумие, — встрял Татенал, — ведь мы пасем овец.
— Да, именно так, а? Два раза в день жрем до отвала в течение… скольких там десятков лет? А в желудках одна баранина. Но тут мясо жилистое, а значит, это дикий баран. Слишком сладко и чрезмерно пахуче. Кишки сегодня поработают на славу.
Реваст и Татенал застонали; Раэст тихо выругался и отпил глоток горячего вина.
— Вот мне интересно, Раэст, — сказал Татенал, — насчет твоих трезвых штудий. Чего именно? Разве вы, Джагуты, не отказались от будущего? О чем еще размышлять?
— Как? О прошлом. О настоящем лучше промолчим.
— Но, добрый господин, прошлое мертво.
— Как щедро в устах глупцов, что спешат пройти сквозь Худовы Врата.
Реваст возразил: — О нет, господин, мы ничего такого! Мы преследуем жену с целью вернуть домой, прежде чем она шагнет в тот горький проход!
— Жалкие бормотания обманутых мужей по всему миру, не сомневаюсь! Ваша жена была пышногрудой, чрезмерно чувственной и порядком сварливой? Златокудрой, румянощекой, полногубой и храпящей во сне?
— Да! Всё так!
— В компании бравого Тел Акая, способного порвать вашу троицу на куски? Настоящего воина, мужчины в одних рваных мехах, свежих рубцах и наколках с головы до пят?
Гарелко подавился похлебкой. Реваст заметил, что рот его открыт и челюсть свисает до груди. С трудом глотнул и оглянулся на сомужей. — Слыхали? Она идет с ним! Рвет на нем одежку! Царапает, кусает и грызет в похотливом бешенстве! С нами она никогда ничего подобного. Проклятие!
— С нами покончено, — прорычал Татенал, роняя голову в ладони. — Рогоносцы, брошенные и отставленные! Кто сравнится с юным Ханако, вором Любви! Ханако Истерзанным, Избранным и Изодранным, Раненым но и Радостным!
Раэст наблюдал за ними, прихлебывая из кружки. — И еще один, с драконьей лихорадкой. Я встретил их недавно, на пути сюда. Мы разделили огонь. Лишь потому и только потому я оказываю любезность вам.
Ревасту потребовался миг, чтобы нахмуриться. — Драконья лихорадка? Что за новая южная болезнь?
— О, верно, это будет чумой. Он выживет или нет. Возможно, вы найдете могилу у тропы. Или нет. Или же труп вашего Ханако, горло вырвано до самых позвонков, без кожи, улыбка на пепельном лице.
— Ты разрушаешь нашу решимость, — застонал Гарелко, хватаясь за остатки волос. — Мужья? Не пора ли задуматься о пути домой? Оставим ее… ему? Признаюсь, я сломлен. Оставлен позади. Она попользовалась нами, износила и смело пошла дальше — даже ты, Реваст, такой молодой, не подходишь в воители Лейзы Грач! Ай! Мы проиграли сражение за полные ножки жены!
Реваст дрожал. Снаружи хлынул ливень, деревья тряслись под ударами шторма. Молнии сверкали между скал и стволов, им вторил гром. — Нет, Гарелко. Нужно напасть на нее! Самим узреть ее лицо, торжествующий блеск глаз, услышать признания.
— Нож в сердце будет милосердней!
— Потоп…
— Хватит потопов, Татенал! — рявкнул Реваст. Ударил по столу, заставив подскочить миски. — Она с улыбкой спешит в царство горныхобвалов? Чудно, пнем мягкую задницу тремя сапогами, чтобы придать скорости!
— Владычицы Гнева, — вздохнул Гарелко. — Мягкая задница!
— Всё это звучит довольно жалко, — заметил Раэст, — но забавно.
В тот же миг гром ударил так близко, словно подобрался к самой двери. Все подпрыгнули, ибо ядовитая ящерица упала с балок потолка и тяжело шлепнулась на стол, извернулась и встала на лапы. Глаза сверкали, голова моталась из стороны в сторону.
Рука Гарелко метнулась, схватив тварь за нос. Он поднял ее и пошел к выходу. — Подныривать под треклятую гадину? Ну нет. — Открыв дверь, выбросил ящерицу. И замер, смотря в темноту.
— Закрой дверь, пожалуйста, — сказал Раэст. — Ты разбросал угли, и твои сапоги совсем промокнут, пусть почти новые.
Гарелко закрыл дверь до странности деликатно. Пригнувшись, побрел к столу. — Увы, Раэст, — сказал он со вздохом. — Похоже, у вас еще гость.
— Ящерица настаивает? Нет? Тогда кто? Не слышу стука.
— И хорошо. Господин, у вас во дворе дракон.
Раэст опустил кружку. — Лишь нечестивым ведом покой. — Встал с кряхтеньем, беря пыльный плащ с колышка у двери. Плащ провисел там долго, что доказывалось растянутой кожей на левом плече. Татеналу почудилось, что это сосок, и он отвернулся, закрывая лицо и борясь со смехом.
Гарелко не решался глядеть на со-мужа, дабы самому не впасть в неуместное веселье. Он и сам отодвинул стул, привстав. — Славный господин, я с тобой. Встреча с драконом кажется опасной. Смотри, я в доспехах и при оружии…
Реваст добавил: — Иди с Раэстом. Мы уже видели дракона, хотя отогнал его я. А с этим сражайся сам, старый козел. Татеналу предоставлю следующего. — Он жадно схватил миску Гарелко, столь не любящего баранину.
— Вооруженный эскорт мне не нужен. — Раэст одел кожаную шапку, вроде подшлемника, только чтобы тут же стащить и вывернуть, достав нечто вроде сухого мышиного гнезда. Очищенная шапка наделась охотнее. В таком облачении Джагут открыл дверь и вышел.
Гарелко за ним. — Славный господин, — начал он, — насчет другого дракона…
— Килмандарос за многое нужно ответить, — буркнул Раэст.
Перед ним, заполняя всю поляну, стоял на четырех лапах дракон, раскинув крылья на манер усталой птицы. Тяжелая голова повернулась, блестящие глаза смотрели на них.
Гарелко хмуро сказал Раэсту: — Господин, ты произнес всуе имя нашей благой, хотя и вымышленной богини-матери.
— О, она вполне реальна. Никогда не любила драконов, видишь ли, и похоже, некоторые предубеждения передались побочным детям. Можете держаться обычая нападать на них, но не сейчас, не здесь. Слышишь? Хорошо. Не берись за оружие. Не делай угрожающих жестов. Гляди вежливо… ну, насколько твое лицо может выглядеть вежливым. Разговоры же оставь мне.
— Разговоры? Господин, такой ветер, что я едва слышу тебя.
— Не со мной, идиот. С драконицей.
— Мне выпала честь стать первым Тел Акаем, услышавшим змеиную речь дракона! Женщины-дракона! А ты откуда знаешь?
— Это просто. Она больше. — Раэст шагнул вперед, Гарелко встал на шаг позади. Они замерли в пяти-шести шагах от драконьей пасти. Драконица опустила голову, оказавшись на одном уровне с лицом Джагута. Дождь тек по чешуе, блеск молнии отразился на неровном боку.
Голос заполнил череп Гарелко, холодный и сладкий. — Джагут и Тел Акай. Но вы не хватаете один другого за глотки, из чего заключаю — вы встретились недавно. Ночь еще юна.
— Само собой, — громко крикнул Раэст, — можешь переждать бурю в скромном убежище моей поляны. Но после бури я буду ожидать, что ты продолжишь свой путь, куда бы ни направлялась. Я не то что не люблю драконов, скорее, предпочитаю одиночество.
— Разумеется, Джагут. А что с Тел Акаями?
— Они тоже уйдут поутру. Этот и его товарищи в хижине.
— Я нашла убитого брата на тропе.
Гарелко откашлялся. — Увы, он появился неожиданно.
И тут же взор драконицы стал острым, сконцентрировался на Гарелко. — Боишься, что я мстительна, Тел Акай?
Гарелко стер воду с глаз. — Боюсь?
Раэст вмешался: — У Тел Акаев слишком мало мозгов, чтобы бояться. Говорю так, чтобы не было драки в моем проклятом дворе. Понятно?
— Ты Джагут. Не имею намерения испытывать твой темперамент. Я Соррит, сестра Делка, а он ныне лежит у озера. Убит Тел Акаями. Этот мир оказался опасным.
— В этот мире, Соррит, обитает Килмандарос.
— Может быть, я соберу сородичей, чтобы обдумать месть.
Раэст пожал плечами. — Найдете ее на востоке, на Равнине Азатенаев. Она больше не правит детьми, по крайней мере осознанно. Проклятие богов — скоро наступающая скука. Не говоря уже о напрасных надеждах, разочаровании и злости. Но, если тебя это утешит, я не ничего слышал о Скиллене Дро.
— Хорошие новости, Джагут. Едва ослабеет буря, я продолжу путь. Тебе же скажу, Тел Акай: Делк жаждал моей крови. Хорошо, что мертв.
Гарелко удивленно хмыкнул. — Грустно, когда сорятся родные. Семья должна быть бастионом благополучия, доброты и любви.
— Как твоя, Тел Акай?
— Ну… она может такой стать, если мы догоним блудную жену, убьем ее любовника и утащим проклятую бабу назад.
Раэст хлопнул Гарелко по плечу: — Идем внутрь. Я промок.
Повернувшись, Гарелко улучил мгновение, чтобы шлепнуть по плечу Джагута — не из уважения, но чтобы разгладить дурацкий «сосок». Он его с ума сводил.
* * *
Стать ношей Скиллена Дро — в этом оказалось мало приятного. К'рул, словно падаль, висел в когтистых лапах спутника, а внизу дыбились морские волны. Кожистые крылья Дро посылали вниз потоки холодного воздуха, легче становилось лишь тогда, когда он попадал в полосу теплого воздуха и простирал крылья, возносясь.
Небо оставалось пустым и лазурным, солнце повисло прямо впереди. Утро уступило место полудню. Говорить оказалось не о чем, к тому же пришлось бы вопить — К'рул держался тихо, а Скилен Дро явно желал утаить свои мысли.
К'рул уже задремал, но вдруг был разбужен резким рывком. Скиллен Дро начал быстро снижаться, и К'рул изогнулся, чтобы посмотреть, куда же.
Лодка. Стоит у отмели в сотне саженей от узкой полосы кораллового песка, едва ли заслуживающего получить название острова. И больше ничего до горизонта, одни бестолково мятущиеся волны.
На судне было двое путешественников, один почти скрыт рваным серым зонтом. К'рул всмотрелся во второго: пламенно-рыжие волосы, с искусной небрежностью уложенные над запрокинутым к солнцу лицом. Лицо невероятно бледное, словно никакие лучи не могут заставить его покрыться бронзой загара. Женщина была одета в платье для званого вечера — блестящий зеленый шелк с кружевами более густого оттенка. Подол, призванный покрывать щиколотки, женщина закатала, обнажив белоснежные бедра.
На лодке две скамьи, на носу и корме. В середине проем для мачты, однако ни мачты, ни паруса нет. Женщина на носу, скрытый зонтом спутник занял корму.
Скиллен Дро избрал для посадки место меж ними; крылья неистово захлопали, ловя восходящий поток, позволивший зависнуть и положить К'рула; затем и сам Скиллен бросил свой вес в лодку, заставив дерево застонать, сложил крылья и пригнулся.
Лодка засела прочно и основательно. К'рул расправил одежду, прежде чем вежливо поклониться женщине. — Кера Пленто, как давно я в последний раз видел твою красоту. — Оглянулся на огромного клыкастого мужчину с кожей цвета железа и кивнул. — Викс, надеюсь, ты в порядке.
Викс хмыкнул в ответ, блеснув единственным глазом.
Кера Пленто обмахнулась веером. — Твои комплименты всегда сладки, К'рул. Но скажи, что такое стряслось со Скилленом Дро?
— Новое обличье старой сути. Если он решит говорить, слова придут в разум потоками запахов и вкусов. Необычно, однако эффектно.
— Ох, сомневаюсь, что ему есть о чем поговорить после того злосчастного происшествия. — Широкие выступающие скулы украшали неестественно яркие на белом фоне румяна, тени вокруг синих глаз блестели металлической зеленью, чуть выцветая у бровей. — Разве нет среди всех каст и убеждений таких, кого неудачи преследуют с особенным вероломством? Вижу, Скиллен Дро всегда рад воспользоваться дурным случаем.
Будто в ответ Дро прижался к лодке, создав завесу от солнца из крыльев, склонил вытянутое рыло и опустил полупрозрачные веки на глаза.
К'рул вздохнул: — Ну, он нес меня довольно долго.
— Что ж, ты ублажил его желание быть нужным, — отозвалась Кера. — Ты, как всегда, расчетлив.
— Уверен, отдохнув, он поможет вам снять судно с мели.
— О, Викс может сам это сделать. Но слишком упрям.
— Вполовину не так, как ты, — буркнул Викс.
— Еще посмотрим, а?
— Ты оставил потомство среди смертных, — сказал К'рул. — Они называют себя Треллями и воюют с Теломенами.
Викс поднял руку чтобы прогладить редкие клочковатые усы, убедился, что длинные черные косы симметрично обрамляют широкий клыкастый рот. — Я известный развратник, не спорю. А войны… ну почему бы нет?
— Однако Теломенов ты тоже зовешь своим отродьем, — заметил К'рул.
— Именно. У них один бог. Я. Но во имя мое они несут взаимную ненависть и вражду. Не забавно ли? Смертные мелочны и злы, неразумны и завистливы, склонны к тупости и злонамеренно невежественны. Я так их люблю. — Он повторил привычный жест, который К'рул видел множество раз: нежно коснулся швов, смыкающих веки пустого левого глаза. — Я задумал третью породу, помесь Теломенов, Треллей и Бегущих-за-Псами. Назову Баргастами. Надеюсь, они будут воевать со всеми.
— Бегущих? Склонен думать, Олар Этиль будет против.
— Я мочусь в ее огонь. Видишь, что она мне сделала?
Снова вздохнув, К'рул сел скрестив ноги, лицом к Кере Пленто. — А что задумывали вы, милая?
— Исследовать Дом Азата.
— В лодке?
— Неудачно. Но это не важно. Рано или поздно Викс кончит играть упрямца и пошлет нас в путь. Предвижу бесчисленные приключения на море. — Она взяла дорожную шкатулку, положила на колени и открыла крышку. — По дороге на одном тропическом острове я обнаружила вид невероятно блестящих жуков, Викс собрал как можно больше. — Она вынула ступку и пестик, и бронзовый кувшинчик. — Крылышки, тщательно растертые и смешанные с каплей пчелиного воска и оливкового масла, станут восхитительными тенями для глаз, как думаешь?
— Весьма интригующе, — сказал К'рул.
— Но ты так бледен. И слишком мужествен, но не будем. Можно сказать, в тебе нет крови. И опять всё без толка?
— Я свободно поделился властью, Кера. Не с родом смертных, а со всеми родами. Кровь моя клубится в космосе, идет по неразумным течениям.
Темно-синие глаза сузились. Она рассматривала его с некоторым неудовольствием. — Слышал, Викс? А ты хвастался беспутством.
Викс отозвался сзади: — Бойся Теломенов, нашедших могущественную магию. Хмм, нужно навестить их, вновь приняв роль гневного бога.
— Не выжидай слишком долго, — посоветовал К'рул клыкастому Азатенаю, что сидел позади, — дабы тебя не прихлопнули.
— Что за неразбериху ты устроил, — вздохнул Викс.
Пожимая плечами, К'рул отозвался: — Дело сделано. Но сейчас мы со Скилленом летим, чтобы упорядочить этот водоворот.
— Как? — поинтересовалась Кера.
— Драконы.
— Ох, — сказала Кера. — Бедный Скиллен Дро!
* * *
Наконец горы остались позади Ханако и Лейзы Грач, впереди лежала равнина, и даже леса уменьшились, давая место жилистым травам, мучительно выживающим на соленой глине. Ханако пьяно шатался под вялой тяжестью Эрелана Крида, тогда как Лейза рядом мурлыкала детскую песенку. Ханако едва помнил слова — только что это рассказ о сироте — или их было много, какая разница? — укравшем плод с яблони, и старухе-ведьме, жившей на дереве. Однажды ночью он потянулся и сорвал дурной плод. «Не связывайтесь с ведьмами», звучал припев. «Прогнили до корней!»
Лейза вдруг оборвала песню и сказала: — Ханако Весь-в-Шрамах, ноша утомляет тебя, оставляя мало сил на заигрывание. Ты же знаешь, как я люблю заигрывать. Нетерпимая ситуация дорогой мой.
— Может быть, если ты понесешь свою постель и кухонные…
— Неужели? Ты осмелишься просить? Ну, будь ты из моих мужей… нет, на этот раз я прощаю тебя, невежу. Есть в мире сила — как и во всех мирах — что, будто невидимые пальцы, тянет нас вниз. Годы текут, лицо обвисает, и груди, и живот и все выступы плоти. Значит, сладкий мальчик, нужно как можно больше облегчать ношу. Видишь юное лицо? Оно остается таким, потому что у меня есть мужья, чтобы всё носить. А здесь ты им замена. Чувствуешь себя униженным? Потому что не востребовал награду. Не меня стыдить, если ты грубо отвергаешь мои посулы!
Ханако пробубнил весьма невнятные извинения.
Он шагали в неловкой тишине, пока почти не наткнулись на одинокого мужчину. Он сидел на плотной глине спиной к ним, рядом стояла пустая деревянная чаша. Тощий, морщинистый и почти лысый. Едва Ханако и Лейза оказались рядом, он заговорил, не открывая глаз и не шевелясь: — Я верю, что вселенная расширяется.
Тел Акаи остановились, Ханако со стоном позволил Эрелану Криду соскользнуть с плеча на руки, присел и положил тело наземь.
— Есть способ, — продолжал незнакомец, — душе отделиться от плоти и быстро, словно мысль, взлететь в пространства. Я размышлял об этом, ужиная. Как и все. И мне пришло на ум, что расширяющаяся вселенная — ничто иное, как души смертных в вечном полете. Тогда, случись вам оказаться на самом краю вечно расширяющегося универсума, вы найдете первую душу, невозможно ветхую, так далеко улетевшую от плоти, что не осталось и праха. Нам следует благодарить эту душу, верно? За всё… всё это.
Тут старик перекосился, испустив газы, и снова сел прямо. — Бобы без риса.
Ханако и Лейза обменялись взглядами, Ханако снова поднял Эрелана Крида. Они прошли мимо старца, оставив его размышлять.
Некоторое время спустя Лейза Грач зашипела, качая головой. — Азатенаи…
