Когда не останется домовых
Посвящается Алексею Жаркову.
Мы всех победим, друг.
Не, ну точно.
Выбора ведь нет.
Если у вас с потолка течёт вода – какие варианты?
Не много, вы правы. И почти все связаны с соседями.
Но вдруг всё гораздо проще? Вдруг это мочится домовой? Мочится прямо на ваш потолок?
В большинстве случаев, так и происходит.
Потому что, когда домовой мочится на потолок (разумеется, вы его не видите, поставьте себя на место домового) – это всегда к несчастью.
К маленькому. Или побольше. Порой – очень большому.
В первом случае вам придётся затевать ремонт. Во втором долго судиться с соседями и спать в сырой постели. В третьем…
…звонить мне и Лёхе.
И тогда, какое-то время мы поживём у вас.
Возможно, очень долго.
Чтобы всё решить.
С одного бока на другой. Не помогало.
Когда я ложился ухом на подушку, то слышал отражённый пульс – словно кто-то осторожно ступал по хрустящему снегу. Сон не шёл. Не спешил, пройдоха, растворить ночные страхи, точно таблетку аспирина. Возможно, именно его шаги я и слышал – трусливо удаляющиеся, хрустяще-снежные.
За дверью бушевал холодильник. Тот, что в коридоре, запасной, набитый мясом и пойлом. Он рычал, ревел, стонал. В нём поочерёдно включалась бензопила, пытался завестись находящийся при смерти мопед, клокотала какая-то хриплая тварь, гудела перегруженная высоковольтная линия. А иногда все эти ребята исполняли хором.
Встать бы, да обесточить многоголосого подлеца, но я боялся, что окончательно спугну сон, и тот бросится наутёк во все ноги.
А потом зазвонил мой сотовый.
Это причинило мне неудобство. Напугало до икоты.
Потому что телефон лежал на стуле. Там же валялась задняя крышка корпуса, симка и аккумулятор. Всё по отдельности.
Телефон это не смущало. Он звонил.
– Лёх! – крикнул я. – Подъём! Началось!
Больше чтобы взбодрить себя.
Лёха не отозвался.
Я спустил ноги с кровати и поискал пальцами тапочки. Не нашёл.
Ну – ничего странного.
Началось ведь.
Я включил висящий на шее фонарик. Я часто сплю с фонариком. Особенно в чужих квартирах. Особенно на работе.
С чем только на шее мы не спали. Лёха так однажды даже с венчиком для взбивания. Безусловно, серебряным.
Чёртов мобильник продолжал звонить.
Я потянулся к стулу, чтобы нажать «сброс», но передумал. Не хотел касаться. Когда трезвонит сотовый без аккумулятора – это, знаете ли, нормальное желание. Точнее нежелание. С другой стороны, сотовый можно понять, – пройдя через километры дребезжащего конвейера и ненависть тысячи китайских рабочих, начнёшь названивать даже без динамика.
Я бросил на мобильник майку с изображением злобного клоуна из «Оно» Кинга, чтобы приглушить звук.
В тёмной прихожей подвывал холодильник, но уже потише. Почувствовал меня. Или что-то ещё. Луч фонарика выхватил лакированный журнальный столик, обувную полку, вешалку для зонтиков, ботинок, прыгающий в направлении кухни…
Я резко выглянул из-за откоса и заметил свои тапочки, скрывшиеся в предкухонном коридорчике. Если искать позитив даже в неприятных вещах, таких, как миграция обуви, то меня порадовал тот факт, что ботинки Лёхи колдыбали последними. Мои тапочки опережали их на три носка.
Я взялся за дверную ручку зала. Поддалась.
Уняв желание снова крикнуть, – хотя очень хотелось, чтобы разбудить самого себя и весь дом, – распахнул дверь и вошёл. В зале горел торшер – протекал жёлтым светом в углу.
Лёха сидел на продавленном кресле и…
Стоп кадр.
Я знаю, вам трудно сосредоточиться на событиях. Мешает один вопрос, преследует с самого начала моего рассказа:
«Насколько реально мочиться на потолок?»
Ответ:
«В это время домовой стоит на потолке».
Не устроит? Такая возможность допускалась с самого начала, но сомнения не развеяла?
Тогда, вот вам история:
Знавал я одного парня. Он много курил, а в итоге скурили его самого. Нет, не рак лёгких. А два демона-наркомана. Скурили не в буквальном смысле, а в эфирном. Забили душу парня в самокрутку из странички Евангелия от Иоанна и обдолбались «паровозиком». То есть скурили в буквальном для демонов смысле. Не для людей. Или домовых.
Но история не об этом.
Так вот, за двадцать лет до адской раскурки двенадцатилетний и ещё не курящий тогда парень поставил рекорд двора. Он запулил струю мочи на крышу бетонной трансформаторной подстанции. Прошлый рекорд тоже принадлежал ему – удалось помочиться за шиворот бомжу, прикорнувшему в положении «я стою, но никуда не спешу» в щели между гаражами.
Такая вот история.
Пуск кадр.
Лёха сидел в кресле под хищно-жёлтым абажуром и читал «Блаженные мёртвые» Линдквиста. Книгу он держал вверх ногами.
И, похоже, спал.
– Ты охренел? – полюбопытствовал я.
Лёха всхрапнул. «Блаженные мёртвые» всегда навевали на него сон.
Был бы у меня тапочек – запустил бы непременно. Но тапочки проводили совещание в районе кухни. Поэтому я просто выбил пуфик из-под ног друга.
Лёха уронил книгу и попытался залезть на спинку кресла.
– Ась? – спросил он оттуда, просыпаясь. – Началось?
– Я же кричал.
– Ты часто кричишь во сне.
– Давай-ка слазь.
– Чё там играет? – Лёха повёл головой, будто принюхивался к звукам.
– Мой мобильник.
– Так ответь.
– В нём нет симки.
– А чё мелодия такая стрёмная? Это же… Ария Люцифера в обработке хеви-метал? – Лёха глянул на меня, как на собаку, принёсшую вместо пластиковой косточки чью-то кисть.
– Это не моё. Не заливал ничего такого.
– Ясно…
Лёха прошмыгнул в детскую спальню (я ночевал на двухъярусной кровати, стараясь не распрямляться во весь рост, чтобы не заклинило между спинками) и вернулся с моим сотовым.
– На твоём месте… – начал я, но Лёха ткнул пальцем в экран и поднёс трубу к уху. К правому. По инструкции. Левое ухо обмануть легче.
– Да? Слушаю!.. Говорите!..
Я настороженно ждал. Лёха нахмурился. Когда он хмурится вот так, словно получил удар током, значит, всё путём. Он просто раздражён.
– А вот и не подскажу! И на часы там у себя хоть иногда поглядывайте! Гугл в помощь!
Лёха прервал звонок.
– Кто? – спросил я.
– Ошиблись номером.
– Чё хотели?
– Расписание узнать на паром в Стикс. На следующий век.
Мы двинулись к кухне. Лёха авангардом, я арьергардом – прикрывал, поглядывая на антресоли. Домовые любят антресоли, так же как террористы – большие спортивные сумки, которые «теряют» на вокзалах и в аэропортах. Всё, что имеет дверцу и расположено выше головы жильцов, – отличное место для сюрприза. Обладая такой удачной позицией, даже самая ленивая аномалия способна на акт устрашения, выраженный в падении вам на голову.
В туалете кто-то пел.
Лёха остановился, я наткнулся на его спину. Мы дружно посмотрели на дверь сортира, на которой красовался календарь с полуобнажённой фифой.
– Так просто? – с оттенком разочарования шепнул Лёха. – Этот домовой никогда не играл в прятки?
Что-то не нравилось мне в этом пении. Через секунду я понял что.
– Там не домовой.
– Думаешь, коммунальщик? Обманку оставил?
«Коммунальщиками» Лёха называл всех квартирных домовых. Пристроившихся же в коттеджах и на дачах – «боярами».
Я посмотрел на друга:
– Не узнаёшь голос?
Наверное, я выглядел растерянным и немного испуганным. Потому что был растерянным и немного испуганным.
До Лёхи де доходило.
– Саундтрек? Это из какого-то ужастика?
Вот тугодум.
– Это ты поёшь.
– Да ладно…
– Вспомни свой голос на записях. Или поверь мне на слово – я слушаю это каждый день.
В отличие от людей, которые поют в душе, Лёха любит петь в туалете. Берёт с собой набитый mp3-файлами ноутбук и подпевает. Это ужасно раздражает. Особенно, если мешает насладиться собственным пением под струями воды.
Лёха подёргал себя за ухо:
– Словно кого-то под музыку придают анафеме. – Он прислушался, как человек, заинтересованный в результатах заказанной экспертизы. – Хотя что-то в этом есть…
– Что-то невыносимое?
– Я бы сказал авангардное. Что будем делать?
– Заставь себя замолчать… того, что за дверью. Для начала. И вспоминай о звуках анафемы в будущем, когда снова потащишь ноут в уборную.
Лёха обмозговывал.
– Вряд ли твой совет помог. Судя по всему, это пою я-из-будущего.
– Тогда можно спросить о том, что произойдёт с нами в будущем.
– Точняк! Всегда хотел знать свою судьбу.
– Лёх?
– Угу?
– Как ты понял, что это ты-из-будущего, а не ты-из-прошлого или ты-из-другого-настоящего?
– А ты прислушайся. Вот сейчас, к припеву.
Я так и сделал. То ещё испытание.
– А как же мало нужно для счастья. Улыбка утром и улыбка в обед. Бутылка пива, чтобы расправить души снасти. И «Орбит-злаки», когда говоришь привет!
– Ну? – спросил я.
– Что – «ну»? «Орбит-злаки»! Жвачек с таким вкусом ещё нет в природе, то есть в ларьках. Элементарно!
– А ты не думаешь, что это просто для необычного словца?..
Но Лёха уже шагнул к оклеенной грудастым постером двери и постучал. Над плечом глянцевой красавицы.
Пение прервалось. Тихо напевал динамик компьютера, но потом смолк и он.
– Димон? – спросил Лёха-за-дверью.
– Нет, – ответил Лёха-перед-дверью. – Но он рядом. Только не совсем тот Димон, не из твоего времени.
– А ты кто?
Сейчас будет какой-нибудь дурацкий каламбур, подумал я.
– Хто-бы-хто Жан-Кухто! Я – это ты. Только более молодой и обаятельный. Из прошлого.
– Что-то припоминаю. Вы на той хате с коммунальщиками? Подожди немного, или совсем невмоготу?
– А? – спросил Лёха-перед-дверью.
– В сортир потерпишь? – разъяснил Лёха-за-дверью.
– Конечно. То есть мне вовсе не приспичило. Просто хотел побалакать.
– Прямо сейчас?
– Ну… я, конечно, не против дождаться, когда ты выйдешь, и обнять… м-м, обняться… Но не уверен, что проканает.
– Ты это о чём?
– Парадоксы и всё такое. Я думаю, то, что мы можем разговаривать – это как эхо. Только в шахте времени. Ты же помнишь наш разговор?
– Смутновато.
– А помнишь, чтобы выходил, и мы встретились лицом к лицу?
– Что-то не припоминаю. Кажись, не было.
– Ага! – вскричал Лёха-перед-дверью. Лёха-за-дверью спустил воду.
– Димон тут? – спросили из-за двери, из будущего.
– Привет, Лёх, – сказал я, неловко глядя на Лёху-из-настоящего.
– Здорово. И заранее извини.
– За что?
– Придёт время – поймёшь. Главное, помни – в твоей машине меня не было. Я думаю… там никого не было. За рулём. Ну, когда она лопнула…
– Как?! Когда?!
Мне стало как-то нехорошо.
– Мы ещё сами не разобрались. С тобой. Здесь. В будущем. Но я вижу, как ты смотришь… словно это я во всём виноват. Во всех этих несчастьях.
– Да что, чёрт побери, натворила моя машина?! И как она могла… лопнуть?
– Ну вот, опять кричишь.
– Но…
Лёха вклинился между мной и дверью.
– Хорош гавкаться! Такой шанс разбазариваете! С самим собой даже поболтать нельзя! Лёх, старшой! Ты мне вот что скажи – айфоны с голограммными проекциями собеседника уже продают?
И это он называет толковым вопросом о будущем? Лёха, Лёха…
– Кто его знает, где-то может и продают.
– А у нас, нет? Я – ты – не купил себе такой?
– Мы не пользуемся телефонами почти год.
– Мы? Люди будущего?
– Я и Димон.
Эта новость, весточка из будущего, поразила Лёху-из-настоящего словно грядущая смена ориентации.
– Какого?.. Как это не пользуетесь?
– Не могу рассказать. Иначе ты сделаешь что-нибудь, и всё станет только хуже. Например, машина не лопнет, а вывернется наизнанку, когда в нёй будет сидеть…
– Опять эта машина! – заорал я, забыв про домового, работу и опасности этой ночи.
Рванул дверь на себя, собираясь вытрясти из Лёхи-из-будущего скверную историю с машиной, но туалет оказался пуст. Только подрагивала крышка сливного бочка.
Мелко так, словно кто-то пытался сдвинуть её изнутри.
– Вот же гадство, – замычал за спиной Лёха, – я так и не узнал про…
– Тссс! – Я посторонился и кивнул на крышку.
В образовавшуюся щель уже мог пролезть человеческий палец.
И он пролез.
Синий, узловатый, с ногтём-крючком.
– Это я? – странным голосом спросил Лёха. – Это мой палец.
– Конечно, нет.
– Уф-ф…
Палец ощупал край бочка, покрутился перископом и «глянул» на нас ногтем.
– Прям как у Кинга в «Двигающемся пальце», – сказал мой друг.
– И как там Кинг с этим пальцем управился?
– Да никак. Резал-резал. А тот рос и рос. А когда вроде бы в раковине с ним было покончено, начал скрести в крышку унитаза.
– Звучит не очень обнадёживающе.
Лёха пожал плечами:
– Свободная концовка. Закон жанра.
– Я предлагаю закрыть дверь.
– Ага. Поддерживаю. Только…
Лёха достал телефон и сфотографировал торчащий из бочка синий палец. Палец немного повернулся и распрямился, точно позировал. Лёха посмотрел на экран сотового.
– Нормуль вышло, закрывай.
Домового в толчке не было.
В этом я был уверен.
Стоп кадр.
Злые домовые очень брезгливы. Поверьте на слово.
И ничего с этим не поделаешь.
Конечно, современное общество заставляет приспосабливаться, и прочее, и прочее. Но представить коммунальщика, прячущегося в туалете, причём прячущегося по своей воле, чтобы напугать владельца квартиры (не настоящего владельца, конечно, домовые точно знают, кто в доме хозяин) или охотника – нет, увольте. Какой кайф от засады? Одни неудобства.
Домовые-бояре с трепетом вспоминают средние века, да и другие времена, в которых отхожее место размещалось на улице. Подальше от дома. Брезгливость-то ведь не к себе любимому, а к людям.
К человечкам.
Ну и к другим домовым, зачастую. Чего уж тут.
В нашей работе мелочи важны. Всё можно использовать, обратить в оружие. Ходишь по квартире с криком «У меня тубик!», и «ребята» сами съезжают или взрываются от приступа брезгливости. Несколько раз срабатывал и такой блеф.
Пуск кадр.
– Ты первый, – сказал Лёха, мусоля взглядом ручку кухонной двери.
– После вас.
– Уступаю.
– Переуступаю.
– Дети и дамы вперёд.
– Только следом за…
Позади меня что-то ухнуло. Громыхнуло с потолка. Напугало до чёртиков.
Нельзя так с порядочными охотниками. Слишком топорно и банально. Да и нутро сжимается, точно гармонь на выдохе.
Я развернулся. Лёха развернулся и подпрыгнул. Или подпрыгнул и развернулся. Возможно, оба манёвра он проделал одновременно. Его острый локоть клацнул по остеклению двери, но оно выдержало. Только обиженно дзинькнуло.
Перед нами сидело мохнатое существо с лицом владельца квартиры. Обычная метаморфоза – домовые перенимают черты тех, с кем живут. И рады бы сохранить индивидуальность, но с собственной природой не поспоришь.
Лицо коммунальщика выглядело сонным и немного ошалелым, словно тот рухнул с висящего над печкой лаптя. Впрочем, недалеко от истины. Сверху поскрипывали двери антресоли. Я покачал головой: ведь предупреждал сам себя…
– А-а, – сказал домовой.
– Что – «а-а»? – спросил Лёха, доставая из кармана моток верёвки.
– А-а-а.
– Ты стонешь или пытаешься испугать? – уточнил я.
– Задумывалось второе, – сказал домовой, продолжая сидеть на пятой точке. – Чёрт, со сна всегда неубедительно выходит.
– А какого подпечья ты спал?
– Я – не домовой, что ли? Уже и заснуть не могу? Пока вас из комнат выманишь, и помереть от скуки недолго.
– Значит, засада, – кивнул Лёха каким-то своим мыслям. Конец верёвки, на которой красовались шишки узлов, касался протёртого пакета.
– Засада, – признался домовой со вздохом.
– Люблю неудачные засады, когда сам в них не сижу. – Лёха поднял руку над головой. – Значит, нам повезло, а тебе нет. – Он дёрнул кистью, качнув верёвку в сторону коммунальщика. – Домовой, домовой, поиграй, да отдай.
Тот сразу схватился за один из узлов. Волосатая ладошка сжалась, в глазах мелькнул страх, азарт и неспособность что-либо изменить. Верёвка поймана, ловушка захлопнулась.
Попался.
– Гады, – сказал напоследок домовой, – что ж вы…
Договорить он не успел. Не в этом мире. Лёха рванул на себя, и хулиган на конце верёвки вспыхнул, как солома, и исчез, как зуд. Сгинула и сама верёвка. Вынужденные потери: гранату два раза не взорвёшь.
– Печёт, а-а, – Лёха подул на ладонь. – Всегда боюсь перепутать концы. Вот смеху будет, если когда-нибудь меня выкинет вместо коммунальщика.
– Обсмеёшься, – мрачно сказал я. – Может, безопасней завести кошку или хранить пасхальные яйца?
– Шутишь?
– Шучу.
– Давай. – Лёха кивнул на кухню. – Ты первый.
– После вас.
– Усту… а, чтоб тебя!
Он повернул ручку и открыл дверь.
На кухне буянили два домовых: носились по стенам, сбрасывая с полок банки и коробки, словно больных старух с печей. На нас они не обратили ровным счётом никакого внимания.
– Да их тут группировка! – почти с восхищением произнёс Лёха. – Три коммунальщика в одной квартире. Вот так редкость.
– Помнишь, что он сказал? – спросил я.
– «А-а». А потом: «гады».
– Да не домовой, а ты-из-прошлого.
Лёха почесал лоб. Домовые продолжали бесноваться, улюлюкать и сыпать на пол крупу.
– Что-то про твою машину?
– Да нет же. Он спросил, на «той ли мы хате с коммунальщиками», или как-то так. С коммунальщиками. Во множественном числе, понимаешь? Можно было сразу догадаться!
– Ну уж извини. Проворонили. Пропала подсказка века.
– Хватит ёрничать.
– Хватит трепаться.
Но меня уже донимала иная мысль.
– Как ты… то есть он попал в сортир этой квартиры, если он из будущего? Мы что, тут поселились?
– Может, он попал в прошлое из другого сортира, в другой квартире?
– Это как?
– А вот так. Временное наложение тебя не смущает, а пространственное, значит, да?
– Ладно. Проехали.
От гонок по стенам у меня начало рябить в глазах.
– Веник? – спросил Лёха.
Я кивнул. Лёха расцвёл:
– Люблю по старинке.
Лёха открыл дверцу, достал веник и ударим им по воздуху. Куда-то в эпицентр движения.
Кривоногий домовой отлетел к батарее, шерстяная шапка слезла на волосатое ухо.
– Выметаю, выгоняю! – завёл пластинку Лёха. – Выметаю, выгоняю!
Второй домовой – чёрный, лохматый – замер на карнизе над окном и зашипел.
– Лёх…
Зашипел и тот, что в шапке, кривоногий, сбитый веником. Оба смотрели на меня.
– Лёх… – снова позвал я. Слюна во рту загустела, руки похолодели.
– Выметаю, выгоняю!… Чего тебе? Не видишь, делом за…
Они смотрели на меня. Почти одинаковые лица. Почти…
– Похоже, настоящая нечисть в этой хате – наш заказчик.
– Что?
– Их лица.
– Ну?
Я сорвался:
– Да присмотрись ты к ним! Это же не просто копии человеческого лица! Это копии определённых эмоциональных состояний!
Лёха опустил веник.
Домовой в шапке смотрел на меня. Его лохматый «брат-близнец» пялился на Лёху.
– Твою ж… – выдохнул Лёха. – Похоть и ярость?
– Похоть и ярость, – подтвердил я.
Это было на лицах коммунальщиков. Не временная эмоция, а застывшая, константная. Вечный слепок.
– У нашего нанимателя жёсткое растроение личности.
– Как минимум, – сказал я.
– Как минимум «жёсткое»?
– Как минимум «растроение».
– И что делать? – спросил Лёха.
– Это должно быть нашей проблемой?
– Не думаю. Это – проблема людей.
– Тогда – заканчивать работу.
В открытом навесном шкафчике виднелась уходящая в темноту лестница.
– Вы больше не сможете там прятаться, – сказал я домовым, изуродованным человеческими пороками.
В ответ – рык. Возможно, они даже не умели говорить. Как и потаённые личности нашего нанимателя. Темноте не нужны голоса, достаточно – звука.
Лохматый бросился на меня и попытался укусить за лицо. Я схватил его за плечи и откинул назад. Он ударился головой о батарею, заскулил, обратил лицо к лестнице в полумраке шкафчика и прыгнул туда.
Шмяк!
Он словно врезался в невидимую преграду. Упал на линолеум.
– Мы знаем о чёрных тайнах. Теперь их не спрячешь в темноте. Теперь в ней не спрятаться самому.
Лёха достал из кармана небольшую коробочку, открыл, взял мел и вывел на стене два слова.
«УБИЙЦА»
«НАСИЛЬНИК»
Домовые закричали.
Убивать словом не так просто как кажется, и не так комфортно, как могло бы.
Слишком много шума.
Последние домовые этой квартиры превратились в сияющие шары голубого света, которые взорвались яркими, как новенькая иномарка в солнечный день, искрами. В некоторых местах начал тлеть линолеум. Я набрал в стакан воды и залил чёрные точки водой.
Последняя неприятность.
Если не считать мыслей о лопнувшей машине…
В топку будущее! И кто сказал, что даже намёк о ещё не свершившемся – это круто?
Стоп кадр.
Охотники на домовых и сами домовые.
Мы как писатели и неграмотные читатели. Мы с Лёхой пишем, а они не понимают наших произведений. Фыркают, противятся, не принимают. И, в конце концов, самоликвидируются, подальше от наших рукописей.
Мы ведь настойчивые.
Писать не перестанем.
Пуск кадр.
Плата за очистку квартиры ждала нас в кухонном ящике, рядом с вилками и ложками. Она была там всё это время. Нам доверяют, другого выхода нет. Даже у монстров с человеческими лицами.
Лёха пересчитал купюры и спрятал в карман.
– Как насчёт молока? – спросил он.
– Со сладеньким, – кивнул я.
– Непременно. Нужно отметить.
Когда не останется домовых – это обрадует лишь людей. Тех, что живут под крышей своих домов, а не где-нибудь в пещерах или ромашковых полях. Порадуются люди, да и забудут, как когда-то забыли дворовых (этих не перебили охотники, а отвергли сами дворы, бетонные, злые, с ржавыми детскими горками и изгаженными газонами), – других проблем валом.
Когда не останется домовых – пропадут заказы. Мы с Лёхой потеряем работу.
Когда-нибудь так и будет.
Мир без домовых.
Потому что мы с Лёхой профессионалы. А люди не любят текущие потолки и несчастья.
Мир без злых домовых: выживал и проказников.
Мы-то – помощники – собираемся жить вечно. По возможности.
– Когда-нибудь придётся самим мочиться на потолок, – вздыхает Лёха. – И охотиться на самих себя…
Он говорит с сожалением. В шулерстве – мало приятного. Только результат.
– Угу. Когда-нибудь, – соглашаюсь я, запивая рафинад топлёным молоком.
Угу. Приятного мало.
Да и эти потолки, знаете ли… Законы гравитации, все дела. Цель вроде и под тобой, когда стоишь вверх тормашками возле люстры, но объясни это жидкости…
В общем, та ещё работёнка.
Даже для домового.
Из дневника Дмитрия «Коркамурта» Чердачного.
Разумеется, утерянного.
Дневника – не Дмитрия.
