Глава четырнадцатая
ВИНТЕР
Фолсом положил Бобби на пол в палатке Винтер, бережно расправил его руки и ноги, словно устраивал покойника в гробу. Капрал, мертвенно–бледный, уже становился похожим на труп, однако веки его едва заметно трепетали, а когда спина коснулась пола, он слабо застонал.
Графф, до сих пор черный от пороха и покрытый пылью, стянул мундир и швырнул в угол. Его рубашка поражала своей белизной, и только на манжетах, там, где они выступали из рукавов мундира, четко выделялась серая кайма грязи.
Винтер глянула на паренька и прикусила губу. Бобби сказал, что это должен сделать именно Графф, и никто другой.
— Капрал Фолсом!
Здоровяк сидел на корточках рядом с Бобби. Он поднял голову.
— Мне нужны сведения о состоянии роты. Узнай, какие у нас потери, потом отправляйся в лазарет и постарайся отыскать всех наших.
Фолсом снова посмотрел на Бобби, затем перевел взгляд на Винтер. Широкое лицо его окаменело, однако он поднялся на ноги и откозырял.
— По дороге, — прибавила Винтер, — найди пару солдат и прикажи им сесть перед палаткой. Без моего дозволения никого сюда не впускать, ясно?
Фолсом снова кивнул и, пригнувшись, вынырнул из палатки. Снаружи все еще было светло, и края полога на входе подсвечивало ослепительное солнце. Казалось, что в этом есть что–то неправильное. По всем ощущениям, уже должно смеркаться.
Графф расстегнул на Бобби мундир, осторожно раздвинув полы в том месте, где ткань пропиталась кровью. Он приподнял было плечо паренька, чтобы снять рукав, — но Бобби снова застонал, и капрал, оставив его лежать, повернулся к Винтер:
— Не хочу лишний раз двигать его с места. У вас не найдется ножа?
Винтер кивнула и, порывшись в заплечном мешке, извлекла нож для свежевания с массивной рукоятью, который купила целую вечность назад в Эш–Катарионе, поскольку ей приглянулись узоры, вышитые на кожаных ножнах. Она протянула этот нож Граффу:
— Что–нибудь еще нужно?
— Вода. — Капрал взглянул на месиво, которое представлял собой живот Бобби, и покачал головой. — Хотя предупреждаю вас: я не думаю, что…
— Вода, — повторила Винтер и выскочила из палатки.
В лагере царил хаос, и ей не сразу удалось отыскать котелки с водой. К тому времени, когда она вернулась, Графф уже избавил Бобби от мундира, разрезав вдоль рукавов и распластав их по полу, и теперь трудился над нижней рубахой — в тех местах, где она, пропитавшись потом и засохшей кровью, намертво пристала к телу. Винтер почувствовала неловкость при мысли о том, что это зрелище напоминает об охотнике, который свежует дичь, аккуратно, слой за слоем снимая шкуру и постепенно обнажая кровавую плоть.
Таким же неловким для нее было присутствие Феор, которая слезла со своей койки и теперь сидела, скрестив ноги, на полу неподалеку от Бобби. Ее поврежденная рука до сих пор оставалась перевязанной.
— Феор… — Винтер запнулась, прикусила губу. Выставить ее из палатки сейчас просто немыслимо. Даже хандараи из обозной прислуги наверняка не высунут носа наружу, пока в лагере не стихнет шумиха после боя. — Тебе… тебе незачем на это на это смотреть, — неуклюже закончила Винтер.
Феор словно и не услышала этих слов.
— Он выживет?
Винтер глянула, как Графф все так же терпеливо убирает клочки ткани с рваной раны на животе Бобби.
— Вряд ли, — ответила она по–хандарайски.
— Понимаю. — Феор сменила позу, подтянула колени к подбородку и плотно обхватила их здоровой рукой, но не отвела взгляда.
— Мне нужна вода, — бросил Графф, не поднимая глаз. — Полейте вот тут, где кровь, только очень осторожно. Тоненькой струйкой.
Схватив котелок, Винтер поспешила к нему. Вблизи рана выглядела так, что девушку замутило, и сквозь запах боя, запах пота и пороха, все отчетливей пробивалась гнилостная вонь. Стараясь унять дрожь в руках, Винтер наклонила котелок, и тонкая струйка воды полилась на живот Бобби. Розоватые ручейки побежали по бокам паренька, впитываясь в полы мундира.
Губы Граффа зашевелились, словно он пережевывал что–то жесткое.
— Хватит, — сказал он, по–прежнему не поднимая головы. — Хватит. Добудьте чистое полотно и разорвите его на полосы, а я сниму с него рубашку.
Винтер кивнула и направилась к своему чемодану. Из двух запасных рубашек она выбрала ту, что почище, и разорвала ткань с треском, похожим на отдаленный мушкетный залп. У Винтер были готовы уже с полдюжины неровных полос полотна, когда Графф отшатнулся от раненого, разразившись потоком ругательств.
— Мать вашу, зверя мне в задницу!
— Что такое? — Сердце Винтер мгновенно сжалось. Она обернулась. — В чем дело?
— Да сами гляньте! — пробормотал Графф. — Вот…
Вначале Винтер решила, что речь идет о ране, вокруг которой капрал тщательно вытер кровь, покуда не осталась лишь кровавая рваная дыра в правой части живота. Вслед за тем он расстегнул пуговицы, чтобы снять с Бобби остатки прилипшей к коже рубашки, и тогда…
— Вот оно как, — тихо проговорила Винтер. Взгляд ее скользнул по лицу Бобби — юному, неогрубевшему, не тронутому щетиной женственному лицу, — и сотни деталей в ее сознании со щелчком сложились в отчетливый узор.
— Чтоб меня!.. — выдавил Графф. — Да ведь он…
— Она, — поправила Винтер.
— Она, — тупо повторил капрал. — Я же не могу… то есть я не…
— Продолжай, — оборвала Винтер. — Можно подумать, ты впервые в жизни увидел женскую грудь.
— Продолжать?! Но…
— Потом, — жестко сказала Винтер. — Потом. А сейчас — делай все, что можешь.
Графф поглядел на нее, и девушка приложила все усилия, чтобы ее ответный взгляд выражал полное спокойствие. Капрал судорожно сглотнул, затем кивнул и снова склонился над своим пациентом.
Некоторое время спустя Графф выпрямился. Струйка пота стекала по его лбу, и капрал рассеянно стер ее, оставив на волосах красный след.
— Плохо, — сказал он. — Пуля так и сидит где–то там, внутри, но если стану копаться в ране — выйдет только хуже.
Винтер посмотрела на Бобби. Его, точнее, ее губы беззвучно шевелились, но глаза были плотно закрыты, словно ей снился сон и она никак не могла проснуться.
— Отнести бы ее в лазарет… — начал Графф.
— Это что–нибудь изменит?
— Нет, — признал он. — Скорее всего, нет. У него… у нее слишком сильное кровотечение, и уже началась лихорадка.
— Можешь прикинуть, сколько… сколько еще это продлится?
— Пару часов в лучшем случае, — сказал Графф.
— Она придет в сознание?
Графф устало пожал плечами:
— Я не врач, а всего лишь капрал, который научился кое–как резать и штопать. Хотя сомневаюсь, что даже врач мог бы вам ответить на этот вопрос.
Винтер кивнула:
— Тогда тебе лучше уйти.
— Уйти? — Графф поднял на нее взгляд. — Куда?
— Быть может, еще кому–то в роте нужна твоя помощь. Фолсому по крайней мере.
— Но… — Капрал беспомощно указал на девушку, лежавшую на полу.
— Я побуду с ней, — сказала Винтер. — Не оставлять же ее одну.
Графф отвернулся, но Винтер успела заметить, что на лице капрала промелькнуло облегчение. Она постаралась не винить его в этом.
— Я еще загляну, — произнес Графф, отступая на шаг. — Попозже. А вы можете найти меня и сообщить, если он… то есть когда она…
— Сообщу.
Винтер подтолкнула его к выходу. Когда за капралом опустился полог палатки, она с полминуты устало смотрела ему вслед, а потом повернулась и села около Бобби.
Хотя Графф и перевязал рану самодельными бинтами, на повязке уже проступала кровь. Винтер не сводила взгляда с лица девушки. Оно словно закаменело, исказившись от боли, коротко, по–мужски остриженные волосы слиплись от пота. Винтер отрешенно расправила их одной рукой.
— Только не к мясникам, — пробормотала она. — Ну да, конечно.
Ей самой подобная возможность даже в голову не пришла.
«Эта девочка оказалась куда предусмотрительней, — думала Винтер. Грудь, которая вызвала у Граффа такое потрясение, была совсем небольшая — только начала набухать, и Винтер задумалась, сколько же Бобби на самом деле лет. — Если б только она мне об этом рассказала… — Бредни, конечно. Все, в том числе и Винтер, прекрасно знают, что тайна, хоть раз произнесенная вслух, — уже не тайна. — Но я могла бы задать ей столько вопросов! Как она прошла через вербовочный пункт? Откуда она родом? Как попала в Хандар? Что за чудовищная несправедливость — узнать, что ты не одинока, и через пару часов опять оказаться в одиночестве».
Винтер с удивлением поняла, что плачет. Она крепко зажмурилась, борясь со слезами, но они неумолимо пробивались наружу, текли по щекам и капали на мундир Бобби. Одна слезинка закатилась в уголок рта, и Винтер бездумно слизнула ее — соленую, с едким привкусом пота и пороха.
— Винтер.
Феор сидела, подавшись вперед, неотрывно глядя на Бобби.
— Нечего на нее глазеть, — сказала Винтер.
— На нее, — повторила Феор вполголоса, словно пробуя это слово на вкус. — На женщину. — И совсем уже тихо, очень быстро добавила что–то непонятное.
— Кстати, — продолжала Винтер, — стоило бы ее прикрыть. Чего доброго, ввалится кто–нибудь без спроса, и будь я проклят, если…
— Я могу ей помочь, — выпалила Феор.
Винтер застыла. Искорка надежды, ничтожно малая, на миг вспыхнула в ее сердце, хоть девушка и осознавала, как глупо тешить себя этой надеждой. Но ведь священнослужительницы с Памятного холма известны тем, что хранят тайные знания! Возможно ли, что Феор известно некое таинственное снадобье, некий рецепт, нечто…
Она подавила внезапный восторг и сказала:
— Ты могла бы сообщить об этом раньше.
— Раньше я не знала, что капрал — женщина, — пояснила Феор. — Обв–скар–иот не соединится с мужчиной.
Этого слова из древнего хандарайского Винтер не знала.
— Что именно ты хочешь сделать?
— Я могу соединить ее с моим наатом, — едва слышно проговорила Феор.
— Понятно. — Искорка надежды замигала и бесследно погасла. — Магия. Ты имеешь в виду, что можешь помочь ей духовно.
Винтер старалась не выдать себя голосом — Феор говорила очень серьезно, и ей совсем не хотелось задеть чувства девушки, — но все же помимо воли последнее слово прозвучало натянуто.
— Это не…
— Послушай, — перебила Винтер. — Если ты хочешь помолиться за нее или как там у вас принято — я не против. Правда, не уверен, что она бы этого хотела. Она принадлежала… принадлежит, как и все мы, к Свободной церкви.
— Это не молитва, — терпеливо проговорила Феор. — Молитвы суть просьбы к богам, которые пребывают над нами и вокруг нас. Наат — это заклинание, изъявление воли. Ему нельзя не подчиниться.
— Ну ладно, — сказала Винтер. — Валяй, если думаешь, что от этого будет прок.
С минуту Феор сидела молча, обхватив здоровой рукой поврежденную. Она выглядела какой–то беззащитной, и Винтер стало стыдно за свой резкий тон. Она осторожно обогнула лежавшую на полу Бобби и положила руку на плечо хандарайки, надеясь втайне, что этот жест будет принят именно как ободрение.
— Извини, — проговорила она. — Я не хотел так… мне просто тяжело. — Винтер глянула на Бобби и тут же отвела глаза, но было уже поздно. Слезы хлынули с новой силой, и девушка резким движением вытерла лицо тыльной стороной ладони.
— Ты не понимаешь, — прошептала Феор.
Винтер зажмурилась:
— Ты права. Наверное, не понимаю.
— Это ересь, — сказала Феор. Винтер с удивлением ощутила, что девушка вся дрожит, как осенний лист на ветру. — Наистрашнейшая, самая непростительная ересь. Соединить обв–скар–иот с ней — не Избранницей Неба, даже не исповедующей истинную веру! Мать никогда не простит меня. Вся моя жизнь превратится в ничто, станет совершенно бесполезной.
Теперь Феор тоже плакала. Она прижалась к Винтер, и та, не задумываясь, что делает, обняла девушку за плечи. Худенькое тело хандарайки сотрясали рыдания.
— Извини, — повторила Винтер. — Я не понимал, что именно ты предлагаешь.
Каких–то сто лет миновало с тех пор, как в Вордане Черные священники предавали пыткам несогласных, и столетнее, терпимое к инакомыслию правление Свободной церкви стало сдержаннее в обвинениях в ереси. Костры Искупления, пылавшие в Эш–Катарионе, красноречиво свидетельствовали о том, что хандараи относятся к своей религии куда серьезней.
Феор подняла глаза, еще влажно блестевшие от слез, и сделала глубокий вдох. На лице ее появилась решимость.
— Конечно, не понимал. Откуда ты мог знать?
— Я уверен, что Бобби… — Винтер вынудила себя посмотреть на искаженное болью лицо капрала. — Я уверен, что она с благодарностью примет все, что бы ты ни сделала.
— Трудно сказать. Последствия единения непредсказуемы даже для тех, кто готовился к этому всю жизнь. Быть может, она потом проклянет нас обоих.
— Потом? — Винтер заглянула в серьезное личико Феор. — Ты в самом деле думаешь, что она выживет?
— О да. — По губам девушки скользнула едва заметная улыбка. Обв–скар–иот не остановить такой заурядной раной.
— Что это означает — «обв–скар–иот»? — По страдальческой гримасе Феор Винтер поняла, что произнесла это слово из рук вон плохо.
— Таково имя моего наата.
Это Винтер хотя бы понимала. «Наат» означало «заклинание» или «чары», а дословно — «то, что читается» или «чтение».
— Это значит, — продолжала Феор, — что–то вроде «магия для сотворения Хранителя». По крайней мере так меня учили.
— И оно… — Винтер запнулась. — Оно вылечит Бобби?
Феор кивнула:
— Но…
— Но?
Девушка опять глубоко вздохнула и вытерла глаза.
— Я — наатем. Мне дано соединить наат с человеком, но после того, как это произойдет, разорвать связь сможет только смерть. А до тех пор я не смогу соединить наат ни с кем другим. Быть может, мне за всю жизнь суждено свершить только одно соединение. — Она помолчала немного. — Вы спасли меня. Вас было несколько человек, но именно ты дал мне прибежище, хотя мог бы… — Феор осеклась, судорожно сглотнула и продолжила: — У меня нет иного способа отплатить за спасение.
— Феор, — произнесла Винтер, — ты не должна…
— Я так хочу. — Девушка поджала губы. — Вот только…
Она внезапно замолчала. Винтер завороженно смотрела не нее. После долгой паузы хандарайка договорила:
— …я приберегала это для тебя.
— Для меня? Но…
Несмотря на усталость и душевное смятение, Винтер почти мгновенно поняла, что к чему. Обв–скар–иот, сказала Феор, не соединится с мужчиной. Винтер собралась было все отрицать, но при одном взгляде на лицо Феор поняла, что в этом толку нет. Девушка с трудом сглотнула и медленно убрала руку с плеч хандарайки:
— И давно ты знаешь?
— С некоторых пор.
— Но как?..
Феор пожала плечами:
— Я наатем.
«Все дело в магии», — подумала Винтер и спросила:
— Но насчет Бобби ты не знала?
— Я провела с ней слишком мало времени. Рано или поздно я бы поняла.
— Почему же ты ничего не сказала?
— Зачем? — ответила Феор. — Тебе явно хотелось сохранить это в тайне. Ты бы места себе не находила, зная, что мне известен твой секрет. А я опасалась… — Девушка запнулась, покраснела. — Опасалась, что, если ты узнаешь о моем открытии, ни за что меня не отпустишь.
При этих словах Винтер невольно улыбнулась:
— В самом деле?
— Да, но только вначале, — заверила Феор. — Пока не узнала тебя ближе.
«Что ж, могло быть и хуже. Первый, кто меня разоблачил, не говорит по–ворданайски». Винтер покачала головой:
— Боже праведный, как же давно рядом не было человека, который знал бы, кто я такая!
Феор серьезно кивнула:
— Я думала, что, если тебя ранят в бою, я смогу сделать для тебя хотя бы это. Спасти твою жизнь, быть может, как ты спасла мою.
— Но если ты используешь этот свой наат сейчас, с Бобби, мне помочь уже не сможешь, — уточнила Винтер.
Феор вновь кивнула с несчастным видом.
— Действуй, — велела Винтер. — Мне просто придется уж как- нибудь выживать самой.
Она не могла бы сказать, когда именно начала принимать все это всерьез. Видимо, в тихой непреклонной вере Феор было что–то заразное. «Что ж, если это ее утешит, я подыграю ей», — думала Винтер. Непросто помнить, что, несмотря на серьезность, приобретенную за время служения в храме, Феор все еще оставалась ребенком.
— Хорошо, я сделаю это, — сказала Феор и с напором, словно споря с кем–то невидимым, повторила: — Сделаю! — В неярком свете, сочившемся сквозь брезент палатки, ее смугло–серое лицо казалось мраморным. Она обернулась к Винтер: — Мне нужна чаша с водой.
— Не уверена, что смогу добыть чашу, — отозвалась Винтер. — Котелок подойдет?
Феор сняла крышку с котелка, посмотрела внутрь и кивнула. Затем она обвела оценивающим взглядом палатку и повернулась к пологу, который прикрывал вход.
— Ты должна позаботиться о том, чтобы меня ни в коем случае не прервали. Не дай никому отвлечь меня от нее, понятно? Что бы ни случилось.
— Не думаю, что сюда кто–нибудь ворвется без спроса… — начала Винтер.
— Что бы ни случилось! — с нажимом повторила Феор. — Даже если… даже если сюда явится сам король Вордана. Этого нельзя допустить. Речь не только о ее жизни, но о моей тоже и… о многом другом.
— Ладно. Если сюда заявится его величество, я скажу ему подождать. — Винтер перехватила убийственный взгляд Феор и взмахнула руками. — Хорошо, понимаю!
— Когда все закончится, — продолжала девушка уже спокойней, — я, скорее всего, засну. И проснусь не сразу. Не пугайся.
— Усвоила, — сказала Винтер. — Что–нибудь еще?
Феор неловко поежилась:
— Это будет… в каком–то смысле все равно что зажечь маяк в темноте. Колдун, который следует с вашей армией, непременно заметит это. И возможно, станет выяснять, что происходит.
Винтер хотела было возразить, но убежденность девушки в том, что с ворданайским войском следует маг, казалась незыблемой. Потому она просто кивнула и села на полпути между убогим ложем Бобби и входом, готовая перехватить любого, кто бы ни явился, будь то король или колдун. Увидев это, Феор, похоже, успокоилась, с трудом подняла здоровой рукой котелок с водой и поставила его на пол, рядом с головой Бобби. Потом девушка закрыла глаза, погрузила пальцы в воду и замерла.
Не сразу Винтер осознала, что Феор заговорила. Губы хандарайки едва шевелились, и легчайший шепот, слетавший с них, почти не вызывал колебаний в сухом неподвижном воздухе. Тем не менее шелестящий приглушенный речитатив все звучал и звучал, едва доступный пониманию. Что–то шевельнулось в воздухе, словно откликаясь на этот звук. Брезентовые зыбкие стены палатки по–прежнему окружали их, но само место неуловимо менялось до тех пор, пока Винтер не показалось, будто она находится в просторном каменном чертоге. Ей представлялось, что стоит шевельнуться или произнести хоть слово — и гулкое эхо часами будет повторять этот звук.
Винтер и прежде доводилось видеть, как хандараи молятся, но то было вполне заурядное зрелище. Безусловно, обилие богов, их причудливые имена и раскрашенные изваяния придавали местным обрядам экзотический оттенок, но в основе своей они ничем не отличались от служб, которые можно увидеть в любой сельской церкви Вордана. «Убереги меня от болезни и увечья, защити мою семью, даруй мирную жизнь и процветание». Все то же самое, только просили об этом не одного бога, а многих. Проповеди священников различались, но наставления верующим в них были одинаковы: уважительно внемлите вышестоящим, живите праведно, почитайте богов. Единственное серьезное отличие, которое до сих пор удалось обнаружить Винтер, — среди хандарайских священнослужителей были женщины, и одевались они гораздо лучше.
То, что происходило сейчас, нисколько не походило на обычные службы. Архаичный диалект хандарайского языка, которым пользовались в религиозных обрядах, грамматически сложный и труднопроизносимый, все же был доступен пониманию. Когда голос Феор постепенно зазвучал громче, Винтер начала различать отдельные слова, но они не были похожи ни на один известный ей язык. Винтер даже сомневалась, что такие слова существуют на самом деле. Девушка говорила, не останавливаясь, даже не переводя дыхания. Каждый слог перетекал в следующий, струясь непрерывным потоком бессмыслицы, и все же…
И все же Винтер казалось, что она почти понимает сказанное. Слова Феор обладали смыслом настолько прозрачным, что он маячил совсем близко, почти постижимый, лишь самую малость ускользающий. Как будто — мелькнула нелепая, но, как ни странно, верная мысль — нечто, заключавшееся в этих словах, хотело, чтобы Винтер поняла их смысл, потянулась к нему разумом, погрузилась в него, как погружают руку в ледяной поток.
Феор вынула руку из котелка. Вода должна была капать с ее пальцев, но на деле прильнула к коже, облекла ее, словно прозрачная смола. Вокруг девушки сгустились тени, дневной свет, наполнявший палатку, потускнел, преобразившись в сумерки, и в этом полумраке стало видно, что вокруг пальцев Феор пляшут и мечутся искорки света.
Не прерывая напевной монотонной речи, девушка подалась вперед и кончиком указательного пальца поочередно коснулась сомкнутых век Бобби. Винтер едва не вскрикнула. В тех местах, где влажный палец Феор прикоснулся к коже Бобби, вспыхнуло свечение, изменчивая дымка, непрерывно менявшая оттенки — от ослепительно–голубого до тошнотворно–зеленого, словно краска, которую как следует взболтали в ведре. Феор остановилась, ни на миг не переставая бормотать, вгляделась в это свечение и принялась осторожно чертить пальцем по коже.
Всюду, где она прикасалась, возникало все то же причудливое свечение. Одна за другой, линии аккуратно складывались в узор, который, начиная с глаз Бобби, покрывал ее лицо, шею, расходился по плечам. То была внешне бессмысленная, сложная и асимметричная схема, которая наносилась на кожу девушки с геометрической точностью, словно принимая в расчет контуры ее тела. Светящиеся линии становились шире, истончались, завершались и начинались снова, но ни разу не пересеклись, даже не соприкоснулись, как бы близко друг к другу ни располагала их Феор.
Хандарайка провела ладонью вдоль рук Бобби, под подбородком и над ключицей, над небольшими округлостями груди. То ли полумрак в палатке сгустился еще сильнее, то ли ярче засиял начертанный на коже узор — но все прочее отступило, поблекло. Все, кроме этих светящихся линий и голоса Феор, становившегося громче. Каждый произнесенный слог отдавался эхом, словно хандарайка держала речь с кафедры громадного собора. Даже тело Бобби словно растаяло во мраке, остался лишь узор, паутина сияния, парившая в пустоте. Снова Винтер охватило странное чувство, что во всем этом есть должный порядок, некий смысл, который взывал к ее пониманию из самого хаоса.
Наконец Феор с необычайной торжественностью повернула ладонью вверх правую руку Бобби и прижала ее к своей. Между ними вспыхнул яркий свет, и, когда Феор отняла свою руку, в ослепительном сиянии, которое охватило ладонь Бобби, померкло даже свечение прочих линий узора. Монотонный речитатив Феор взмыл до пределов громкости, звук ее голоса обрушивался на них, как волны обрушиваются на скалистый берег, и в нарастающем реве едва не потонуло единственное слово, которое распознала Винтер:
— …обв–скар–иот!
Глаза Феор вспыхнули отраженным светом начертанного ею узора. Все звуки тотчас стихли, словно кто–то развернул по всей палатке мягкий ковер, и сияние на коже Бобби полыхнуло так ярко, что стало больно смотреть. Винтер ощутила во рту привкус крови — оказывается, она прикусила губу.
А потом стало ясно, что все кончилось. Слепящий свет погас, и напевный речитатив впервые за все время стих. Мгновение Винтер казалось, что в палатке еще царит темнота, но, когда глаза освоились, она поняла, что это всего лишь обычный, приглушенный брезентом палатки дневной свет. Бобби недвижно лежала на полу, и Феор так же недвижно сидела рядом с ней. На какое–то время в палатке все замерло.
Наконец Винтер не выдержала.
— Святые, мать вашу, угодники! — взорвалась она, и собственный крик показался ей чужим. — Яйца зверя, Карис Всемогущий, в зад долбанный! Святой… — на этом запас воздуха иссяк, и к тому времени, как Винтер перевела дух, она уже отчасти взяла себя в руки. — Феор! Что это было? Получилось у тебя или нет? Получилось?
Девушка не отвечала. Винтер на четвереньках подползла к ней:
— Феор!
Она осторожно тронула хандарайку за плечо. Феор повалилась набок, мягко и безжизненно, перекатилась через поврежденную руку и застыла на полу, распластавшись, точно брошенная ребенком кукла.
Винтер оттащила Феор к ее койке и уложила, стараясь не задеть сломанную руку. Глаза девушки были плотно закрыты, а дыхание настолько слабо, что Винтер пришлось нагнуться к самому ее лицу, дабы убедиться, что она все еще дышит.
Что касается Бобби, Винтер не могла определить, изменилось ли как–то ее состояние. Она попыталась заглянуть под повязку, но там собралось столько крови, что почти ничего нельзя было разглядеть, а на более подробное обследование девушка не решилась. По крайней мере, лицо капрала уже не было так искажено болью, и дыхание как будто стало ровнее. Винтер укрыла ее одеялом до подбородка и замерла, охваченная тревогой.
Ей вдруг показалось, что в палатке стало невыносимо душно. Бросив быстрый взгляд на спящих, она выскользнула наружу. И с изумлением обнаружила, что у входа в палатку навытяжку, точно часовой, стоит Фолсом. Он угрюмо откозырял и вопросительно взглянул на Винтер. Она вздохнула.
— Я не знаю, — сказала она чистую правду. — Графф говорит, что… что Бобби не выкарабкается. — У Винтер едва не вырвалось «она». — Я надеюсь, что у него хватит упрямства выжить. Мы сделали все, что могли.
Фолсом кивнул. И, откашлявшись, протянул Винтер сложенный листок бумаги. Девушка с любопытством взяла его, развернула — и лишь тогда вспомнила поручение, которое дала Фолсому, чтобы выставить его из палатки. На листке размашистым ровным почерком был начертан список имен, в основном Винтер незнакомых. Возле каждого имени стояла пометка: «убит», «пропал без вести» или «ранен». Последняя сопровождалась припиской — оправится от раны или нет. Винтер вновь сложила листок и заметила, что список продолжается с обратной стороны.
— Спасибо, капрал, — произнесла она. — Ты можешь идти. Отдыхай.
Фолсом опять кивнул и вперевалку пошел прочь. Винтер огляделась, ища, на что бы присесть, обнаружила пустой ящик из–под галет и подтащила его к входу в палатку. Она и сама предпочла бы поспать, но была чересчур взвинчена, обеспокоена и перевозбуждена, и завтра это могло аукнуться неприятными последствиями. Кроме того, день еще был в самом разгаре.
Сознание Винтер упорно возвращалось к тому, свидетелем чего она стала в палатке, но мысли только скользили по поверхности этого события, отскакивая, точно камушки от глади промерзшего насквозь озера. Закрывая глаза, она до сих пор видела эти голубовато–зеленые огненные линии, парившие в темноте, словно части непостижимо сложной схемы. Казалось почти противоестественным, что после такого зрелища можно просто выйти на солнечный свет и увидеть лагерь, как ни в чем не бывало раскинувшийся вокруг: стойки с оружием, ящики галет, услышать громкие голоса и отдаленное ржание коней. Винтер удивилась бы гораздо меньше, если бы, выйдя из палатки, оказалась в сказочном королевстве, среди драконов и говорящих животных.
Феор… Разум Винтер содрогнулся, трусливо отступая перед этим именем, но она одернула себя. Феор — настоящая колдунья, наатем, или как там еще это можно назвать. Не то чтобы девушка вовсе не верила в колдовство. В Писании часто порицались злодейства, творимые колдунами, и нечестивое якшанье с демонами. Черные священники — один из орденов Истинной церкви — некогда целиком посвятили себя тому, чтобы изничтожать с корнем любые проявления магии. Правда, было это сто с лишним лет тому назад. И тем не менее все знали, что магия где–то существует.
В том–то и соль, что где–то, а не здесь и сейчас. Колдуны и демоны обитают в каких–нибудь дальних странах. Или же в седой древности, где им самое место, вкупе со святыми и рыцарями в сияющих доспехах.
С другой стороны, возможно, для большинства людей Хандар и есть эта самая дальняя страна. Многие ворданаи ничуть не удивились бы, узнав, что в такой запредельной дали существует колдовство, так почему же она, оказавшись здесь, должна удивляться, что столкнулась с ним наяву?
В голову Винтер пришла еще одна мысль: по глубокому убеждению церкви, то, что произошло в палатке, есть не что иное, как дело рук демона, нечистого порождения чернейших бездн преисподней. Феор сама говорила, что ее замысел — ересь, хотя, вероятно, судила об этом с другой точки зрения. Винтер никогда не была особенно набожна, однако годы, проведенные под опекой миссис Уилмор, давали о себе знать, и при мысли о ереси ей становилось не по себе. Она с досадой отогнала это чувство.
«Если все получится… — Винтер едва смела думать об этом. — Если все получится, мне будет наплевать на то, что Феор — нечестивое порождение преисподней. Если только я смогу поговорить с Бобби…» Потребность в этом разговоре ныла в груди тугим мучительным комком. Все изменилось, думала Винтер. Капрал Бобби был для нее другом и товарищем по оружию. Девушка по имени Бобби станет чем–то большим — возможно, сообщницей, — и такая возможность выпустила на волю чувства, которые Винтер давно и прочно загнала в самый тайный уголок своего сердца. При одной только мысли о том, что кто–то, такой же как она, будет знать ее тайну, Винтер испытывала восторг и одновременно ужас.
— Обоз решено оставить.
От неожиданности Винтер едва не свалилась с ящика. Погруженная в свои мысли, она даже не заметила, что рядом кто–то есть. Подняв взгляд, она обнаружила, что на ящике рядом с ней примостилась молодая ворданайка в брюках и свободной шерстяной блузе. Волосы ее были стянуты на затылке тугим узлом, что придавало ей строгий вид, однако сейчас она, видя явное замешательство Винтер, улыбалась.
— Я застала вас врасплох. Извините.
— Я просто… — Винтер осеклась и лишь покачала головой, не вполне доверяя собственному голосу.
— Понимаю, — сказала женщина, и на краткий миг Винтер почудилось, что собеседница знает все: и о ее тайне, и о колдовстве, которое творилось в палатке, — словом, все. — Наверное, — продолжала она, — после боя каждый ведет себя по–другому. Кому–то хочется петь и плясать, пьянствовать или развлекаться со шлюхами, а кому- то просто посидеть. — Женщина тихонько вздохнула. — Даже внизу, у подножия холма, было очень страшно. Могу только представить, каково это было — подниматься наверх.
Винтер кивнула, немного сбитая с толку. Она лихорадочно искала, за что бы ухватиться.
— Вы что–то говорили про обоз?
— Его решили оставить. Видите?
Женщина сопроводила свои слова взмахом руки. Палатки первого батальона стояли недалеко от границы лагеря, и территория, которая вчера служила плацем для строевых занятий, была видна как на ладони. Сейчас там строились солдаты. Судя по увесистым заплечным мешкам, они явно собирались в долгий поход, однако все лошади оставались у коновязей, и обозные повозки тоже никто не спешил отцеплять.
Винтер озадаченно моргнула:
— Что происходит? Мы выступаем?
— Только второй и четвертый батальоны. Полковник сказал, что в минувшем сражении им досталось меньше всего, а потому они с ходу ринутся в новое.
— Новое сражение?
— Полковник спешит на помощь к капитану Д’Ивуару. Очень спешит. Очевидно, мы движемся медленнее, чем планировали.
С этим трудно было не согласиться, помня обо всех задержках, которые преследовали их по пути.
— А как же мы?
— Первый батальон? — уточнила женщина и, когда Винтер утвердительно кивнула, продолжила: — Думаю, вам предстоит заслуженный отдых. Первый и третий батальоны остаются здесь, с обозом и ранеными. — Она оглядела себя и невесело усмехнулась. — И прочим балластом.
Винтер из солидарности изобразила слабую улыбку, совершенно не зная, как себя вести. Женщина задумчиво разглядывала ее.
— Как вас зовут, сержант? — помолчав, спросила она.
— Винтер, мэм, — ответила девушка, вспомнив вдруг об этикете. — Винтер Игернгласс. И на самом деле я лейтенант. — Она так и не удосужилась отыскать лейтенантскую полоску, чтобы заменить ею сержантские звездочки.
— Лейтенант, — повторила женщина. — Прошу прощения. — Она протянула руку, и Винтер осторожно ее пожала. — А я — Дженнифер Алхундт.
Рукопожатие длилось на секунду дольше, чем следовало. И в этот момент Винтер почувствовала кое–что странное — будто из–под кожи собеседницы выскользнуло нечто, струйка невидимой жидкости или газа, которая пробежала вверх по руке, обвила ее, проникая через ткань мундира, затем сквозь кожу, — и впиталась в плоть. Винтер пробрал озноб, и она чуть поспешней, чем требовали приличия, отдернула руку.
— Это ваша? — осведомилась Джен, качнув головой.
Подавляя дрожь, Винтер вынудила себя сосредоточиться.
— Что, простите?
— Палатка, — терпеливо пояснила Джен. — Та, что позади нас.
— А! Да, моя. А что?
Джен пожала плечами.
— Просто любопытствую. Меня всегда изумляли условия, в которых вы, солдаты, ухитряетесь выживать. Четверо мужчин, годами живущих в одной крохотной палатке. У меня, к примеру, отдельная палатка, и признаюсь вам честно, что, когда придет время покинуть это жилище, я нисколько не буду об этом сожалеть.
— Когда мы стояли лагерем у столицы, нам жилось лучше, — сказала Винтер. — У нас было время, чтобы обустроиться.
— Стало быть, вы из ветеранов? — спросила Джен.
Винтер кивнула:
— Нас взяли с собой, чтобы кое–чему обучить новобранцев.
— Интересно. И как, получилось?
Винтер вспомнила сложенный листок бумаги, который вручил ей Фолсом.
— Нет, — произнесла она. — Не очень.
Почему–то эти слова вызвали у Джен улыбку. Она встала, тщательно отряхнула сзади брюки.
— Что ж, сержант Игернгласс… извините, лейтенант Игернгласс, прошу прощения, что отняла у вас время. Уверена, вам и так есть чем заняться.
— Вряд ли, мэм. Разве что поспать.
— Это крайне важное дело, — сказала Джен. — Я пойду, чтобы не мешать. Спасибо, что составили мне компанию.
Винтер кивнула, и Джен широкими шагами двинулась прочь.
«Кто же она такая? — подумала девушка. В столице при Первом колониальном женщин не было, значит, Джен явилась с полковником. — Гражданская служащая? Любовница?»
Винтер пожала плечами и вернулась в палатку. У нее были заботы поважнее.
Винтер развязала узлы, но бинты, пропитанные засохшей кровью, намертво пристали к коже Бобби.
Наверное, стоило бы позвать Граффа, но он, скорее всего, где–то спит. И Винтер еще не знала, что обнаружит, но чем меньше народу будет знать о Феор, тем лучше. Она оглянулась через плечо и убедилась, что хандарайка до сих пор спит.
Бобби тоже спала и выглядела заметно свежее, чем раньше, до того как Винтер ушла из палатки. То, что сотворила Феор, — что бы то ни было — явно произвело благотворное воздействие. Винтер принесла котелок и запас чистых бинтов, пристроила все это на полу рядом с Бобби и полила струйкой тепловатой воды заскорузлую, ярко–алую от обилия крови повязку. Немного размягчив ее, девушка слой за слоем сняла полоски окровавленной ткани, и под ними обнаружилось месиво запекшейся сукровицы. Винтер намочила чистый полотняный лоскут и принялась смывать кровь, стараясь не задеть рану.
Вот только… что–то было не так. С некоторым замешательством, а потом со все возрастающим волнением Винтер водила влажной тряпкой по тому месту, где была кровавая дыра, но пальцы ощущали только гладкую кожу. Полив еще немного из котелка, Винтер вытерла воду — и замерла, не в силах отвести глаз.
Рана на животе исчезла, однако не бесследно. Лоскут кожи неправильной формы, смутно напоминавший звезду, изменился. Он был белого цвета — не уродливо–бледным, как застарелый шрам, не тошнотворно–белесым, как рыбье брюхо, но той чистой ослепительной белизны, которая свойственна мрамору. Винтер даже почудилось, что в нем, как бывает в некоторых сортах мрамора, проскакивают кое–где крохотные искорки — словно кто–то заменил в этом месте кожу Бобби на ее безупречную копию, снятую с мраморной статуи. Винтер осторожно коснулась белого пятна, почти ожидая ощутить гладкий холод камня, — но кожа под пальцами слегка прогибалась, как положено самой обыкновенной коже.
Получилось! Винтер выпрямилась, медленно выдохнула, чувствуя дрожь в плечах от уходящего напряжения. Что бы там ни сделала Феор, у нее получилось. Необычного цвета кусочек кожи — плата более чем умеренная. Винтер, еще не вполне оправившись от потрясения, переводила взгляд с одной спящей девушки на другую. Получилось!
И вдруг на нее навалилась немыслимая усталость. Бросив окровавленные бинты на пол, Винтер достала одну из своих рубашек и кое–как, сражаясь с рукавами и пуговицами, надела ее на безвольно обмякшую девушку. По счастью, грудь Бобби была невелика даже по сравнению с грудью Винтер. Вполне вероятно, что и одной рубашки хватит, чтобы скрыть ее тайну от постороннего взгляда. Графф уже знает, но это не значит, что нужно ставить в известность остальных.
Винтер укрыла Бобби одеялом, еще раз глянула на Феор, а затем рухнула на свою койку. Она заснула мгновенно, и ей ничего не снилось. Ровным счетом ничего. Даже Джейн.
