Глава 28
– У вас очень красивый дом, – сказала я, входя в просторную прихожую, – в подъезде потрясающей красоты витражи.
– Вы шли вверх по лестнице? – удивилась хозяйка. – Не нашли лифт?
Я решила ответить честно:
– Видела кабинку, но она похожа на клетку для голодающего попугая. Птица, которая хорошо поела, в нее уже не влезет. Двигается хлипкое сооружение в открытой шахте. Я побоялась воспользоваться шедевром технической мысли восемнадцатого столетия. И не пожалела, увидела очень красивые окна.
– Меня в эту квартиру из роддома принесли, – рассмеялась Огарева. – «Клетка» для попугая крепкая и новая. Когда в доме делали капремонт, нам предложили современный лифт. В подъезде шесть этажей, на каждом одни апартаменты, жильцов мало. Но мы сложились и заказали аутентичный лифт. Не хотим портить старинный интерьер. Здание возведено в тысяча девятьсот третьем году, ранее было доходным домом, квартиры сдавались. После революции московским постройкам в центре не повезло, из прекрасных квартир с чудесной росписью на потолках сделали коммуналки. А не так давно, в конце двадцатого века, во вновь наступившие капиталистические времена, много старых зданий снесли, чтобы возвести на их месте жутких монстров типа небоскребов. Но заповеднику врачей повезло. Пойдемте в гостиную.
– Заповедник врачей, – повторила я, входя в просторную комнату. – Это что?
Надежда села за стол.
– В тысяча девятьсот двадцатом году в доме, где мы с вами сейчас находимся, поселили десять медиков, которые лечили вождей революции. У специалистов были дети, те с годами тоже стали докторами. В широко известном, прославленном в литературе Доме на набережной, где обитали политические бонзы разного калибра, при Сталине постоянно шли аресты. Жильцы там менялись очень часто. Только ордер на квартиру получил – через неделю забрали, в апартаменты въехал новый коммунист, спустя пять дней его ночью увезли… А в нашем доме тишь да гладь. Доктора доживали до глубокой старости, сейчас тут обитают их дети, внуки, правнуки. И все они медики. Аборигены прозвали шестиэтажку «заповедником врачей». Но вы пришли не для того, чтобы про тех, кто в старых стенах сейчас живет, слушать. Задавайте прямые вопросы, получите откровенные ответы. Я не из тех, кто хвостом следы заметает. Если ваше любопытство покажется мне бестактным, я скажу об этом. А сейчас объясните цель своего визита. Честно. Врать мне не стоит. Я профайлер, всегда вижу ложь. Не хочу порой знать, что меня водят за нос, а все равно понимаю: это обман. Очень мешает в близких отношениях такая способность.
Я рассказала Огаревой о визите Ксении. Надежда Васильевна слушала меня не перебивая, и, когда я замолчала, произнесла:
– Фил мертв. Ну, теперь нет смысла хранить тайну. Покойник неподсуден. Спрашивайте, что хотели.
– Почему вы пошли работать к Зеленовым? – спросила я. – На момент появления вас в доме Флора была взрослой девушкой.
Огарева заправила за ухо прядь волос.
– Мой отец был психиатром, не путайте с психологом, это разные специалисты. Василий Сергеевич был настоящим гением. В придачу к уму и таланту господь наградил его невероятным трудолюбием и работоспособностью. Папа лечил людей, учил студентов, писал монографии: доктор наук, профессор, академик. Очень добрый к больным и жесткий к недобросовестным врачам и к себе, уважительный с коллегами, вечный ученик, постоянно повышал свою квалификацию. Когда я, получив диплом, решила писать кандидатскую, отец мне запретил:
– Нет. Ты пустой кувшин, обладательница теоретических знаний, вчерашняя студентка. Будешь работать в клинике, а еще служить сиделкой при девушке, дочери моих приятелей. У нее редкое психическое расстройство. Через три года поговорим о диссертации.
Я испугалась.
– Как мне совместить больницу и еще какую-то работу?
Он ответил:
– Молча. В кино не побегаешь, на свидания не пойдешь, с подружками болтать не станешь. В три часа дня уйдешь из клиники, через полчаса окажешься у Зеленовых, освободишься в десять. Чем меньше у девушки свободного времени, тем спокойнее ее родителям, глупостей она не натворит, потому что некогда. И тем лучше для молодой особы, она не свяжется с неподобающими людьми.
Я слегка приуныла, но с отцом не поспоришь…
Огарева взяла со стола кувшин и налила в стаканы розовую жидкость.
– Попробуйте. Сама варю компот. Чай и кофе не употребляю, потому дома их нет. Из напитков вода и узвар. Я отправилась к Зеленовым. И хоть была тогда, по выражению отца, «врачом только по диплому», быстро поняла: Флора Зеленова особый человек. На первый взгляд она нормальная красивая девушка. Мы познакомились в присутствии ее матери, потом пошли в комнату Флоры. Там было много книг. Я спросила:
– Кто ваш любимый писатель?
И услышала:
– Фамилии не помню, он пишет про раздавленную поездом черепаху!
Надежда взглянула на меня.
– Неожиданно, да? Я о книге про черепаху и не слышала. У студентки медвуза, которая получила красный диплом, времени на прозу с поэзией не было. Во время учебы я изучала литературу по своей специальности. Но признаваться в своем невежестве мне не хотелось. Я решила схитрить:
– Покажите книгу, она здесь, на полках?
– Не могу, – всхлипнула Флора, – я не умею читать.
Я изумилась и повторила:
– Вы не умеете читать?
– Да, да, да, – закивала девушка, – и писать. Болезнь такая. Вижу хорошо, а текст не складывается.
– Дислексия и дисграфия? – предположила я.
Она поморщилась.
– Как-то так! Память у меня совсем плохая, зато есть черепашка!
Я сказать ничего не успела, девица одним прыжком очутилась у окна, там стоял аквариум. Флора засунула в него руку, вытащила оттуда черепаху. Та выглядела недовольной, шевелила лапами, разевала рот.
– Мне так книга понравилась, что я решила Майю под поезд положить.
Я попятилась.
– Не маму, – расхохоталась девушка, – черепаху. Она в честь моей матери названа. Но где состав взять? Вот я и решила: пусть Майя умрет иначе.
Схватила со стола ножницы и… раз! Отстригла голову несчастной. Я закричала, закрыла лицо руками. Флора рассмеялась и со словами:
– Один ноль в мою пользу, – убежала.
Я стою и чувствую: сейчас в обморок упаду. Потом вкрадчивый голос раздается:
– Вы новая няня?
Я кивнула. Кто-то взял меня за запястья и отвел ладони от лица. Я увидела молодого мужчину. Он спросил:
– Надя?
А у меня пропал дар речи, только и могла что головой трясти. Незнакомец предложил:
– Давайте познакомимся, я Филипп, старший брат Флоры. Вы педагог?
Я выдавила из себя:
– Врач. Психиатр.
Он засмеялся.
– Определенно напишете потом диссертацию, моя сестра уникум. Сейчас все объясню. Но для начала посмотрите на то, что на ковре лежит.
Я опять зажмурилась.
– Нет, нет, уйдите!
Он меня по голове погладил.
– Взрослая тетя, доктор, а трусиха. Ну же. Она не живая.
– Если вам голову отстричь, вы тоже мертвым станете, – прошептала я.
– Согласен, – подтвердил Фил, – но я-то дышу, разговариваю, а черепашка игрушечная. Эй, открой глаза.
Я послушалась, взглянула на ковер, а там… голова отдельно, из панциря пружины торчат. Ноги у меня подкосились, прямо на палас села, вопрос задала:
– Это шутка?
Филипп опустился на диван.
– Да. Сонечка их обожает.
– Вашу сестру зовут Флорой, – напомнила я.
Парень согласился.
– Верно, но она давно придумала отмазку: если сделает гадость и ее поймают, мигом начинает рыдать, делает несчастные глаза, лепечет:
– Не я, не я, не я дурно поступила. Сонечка это сделала. Флора пыталась остановить Соню, а та ее больно ударила, и вон чего натворила!
Сестра в своем теле не одна, их там две. Одна милая, добрая, послушная, всех любит, другая просто дрянь. Слышали про такое заболевание?
Я кивнула.
– Конечно, диссоциативное расстройство идентичности. Не профессионалы называют его раздвоением личности. Очень редкое расстройство, человек состоит из нескольких сущностей, подчас они незнакомы друг с другом. Мои знания чисто теоретические, на практике я никогда не видела подобного больного. Но ваш отец прекрасный психиатр.
Филипп усмехнулся.
– Он знает, что Флора талантливая актриса, посоветовал ей после школы в театральный вуз поступать. Матери отец не раз говорил:
– Девчонка знатная манипуляторша, с умом у нее полный порядок, она отлично знает, как и с кем себя вести. Со мной дочь не выдрючивается. Она лентяйка, врунья, эгоистка. Если я в старости заболею и слягу, она стакана воды мне не подаст. В моем присутствии девица спектакль под названием «Сонечка и Флора» не устраивает, понимает: я ее мигом на чистую воду выведу. Для лечения этого состояния фармакологических препаратов нет. Придуриваясь, она не боится, что я ей уколы ставить начну. Отправлять хитрую бестию к психотерапевту я не намерен, подурит и перестанет…
Надежда поморщилась.
– Старший Зеленов был прекрасный врач, но, знаете, как часто бывает: талантливый хирург прооперировал тьму больных, а у своей матери не заметил рака. Почему-то к своим родственникам доктора менее внимательны. Не знаю, это российский менталитет или мировая тенденция. По рассказам Филиппа, Флора с младых ногтей была подлой. Купит мать вазу, поставит в гостиной, полюбуется, потом уйдет. Флора вазу нарочно разобьет, подчеркиваю, нарочно. Майя увидит осколки и ну орать:
– Кто это сделал? Узнаю, убью.
И тут доченька возникает с заявлением:
– Горничная твою покупку разбила, я сама видела.
И Майя выгоняет женщину, не заплатив той ни копейки. Прислуга девчонку ненавидела. Филиппа она доводила до трясучки. Меня пригласили стеречь отвязную особу после того, как она влюбилась в Николая Рытвина. Тот был старше, собирался жениться. Флора решила этому помешать, позвонила Ирине, будущей жене Коли, встретилась с ней и рассказала ей о своей беременности. Дескать, Николай ей ребенка сделал. И так была убедительна, что дурочка поверила, впала в истерику, позвонила Коле и выкрикнула в трубку:
– Желаю тебе счастья с Флорой Зеленовой, воспитывай своего ребенка от нее, я разрываю помолвку.
И бросила трубку.
Николай ничего не понял, стал названивать невесте, та не отвечала, потом откликнулся страж закона. Ирина выпрыгнула из окна и разбилась насмерть. Началось следствие, дознаватели вызвали Флору, с ней поехали отец и адвокат. Девица убедительно изобразила дурочку. Сначала она лепетала:
– Я? Беременна от Рытвина?
Потом заплакала.
– Папочка, увези меня отсюда, я даже с мальчиками никогда еще не целовалась, а про меня такое говорят.
Адвокат возмутился.
– Что у вас есть кроме слов Ирины? Нормальная женщина из окна не выбросится. У бедной девушки было психическое заболевание.
А у следователя и впрямь ничего нет, только рассказ жениха о звонке Ирины. Ну и оставили Флору в покое, так она поехала к парню, прикинулась несчастной козой, давай плакать:
– Как ты мог обо мне такое подумать!
Тот, бедняга, извиняться стал. Флора его в кино позвала развеяться. Роман наметился. И тогда Фил пошел к отцу и рассказал ему правду.
Он слышал весь разговор, но молчал, не хотел сдавать сестру. Флора звонила Ирине из магазина у метро. Филипп туда пошел за какими-то покупками, увидел сестру, она не одна была, а с их одноклассницей. Уж не помню, как подругу звали, вроде Аня или Таня. Простое имя. Брату стало интересно, с кем Флора беседует, он незаметно встал неподалеку и все слышал.
Петр Филиппович встретился с этой Аней-Таней, потом устроил дома разбор полетов. Флора попыталась применить свою обычную тактику:
– Ой, не помню, это не я, а Сонечка!
У психиатров, как правило, нечеловеческое терпение, Петр вызвал в кабинет Филиппа, тот в глаза сестре выложил правду. Разразился жуткий скандал, который за пределы дома не выплеснулся, но старший Зеленов тогда впервые понял: за Флорой нужен глаз да глаз, и нанял меня.
Надежда махнула рукой.
– Не стану перечислять, чего я от «Сонечки» натерпелась. Через неделю я решила сбежать от Зеленовых. Но потом поняла: пасовать перед Флорой нельзя, я не допущу, чтобы она меня под себя подмяла. Я же дипломированный психиатр, начала проводить свою политику и добилась некоторого успеха. Постоянно давала понять противной девице – она врет, нет у нее никакого раздвоения личности. С Ксюшей мы состояли в хороших отношениях, но не дружили. А с Филом…
Рассказчица замолчала, потом продолжила:
– У нас с ним начался роман. Самый настоящий, взрослый. У Зеленовых был дом за городом. Они там жили только летом. Остальное время особняк был закрыт, при нем имелся домик для гостей. Филипп потихоньку сделал дубликаты ключей от гостевого дома. Мне один раз в неделю давали выходной. Я после смены в клинике мчалась в Подмосковье, там меня уже ждал Фил. Мы были молодые, кровь кипела, я старше, да ненамного. Хорошо нам с ним было. Один раз занимаемся сексом, ничего вокруг не замечаем, и вдруг смешок:
– О-о-о! Чего брат умеет!
Меня как ошпарило, Филипп вскочил, даже не завернулся в одеяло. А в комнате Флора стоит, улыбается.
– Я обзавидовалась, какая страсть! Можно к вам третьей?
Филипп закричал:
– Тебя не звали, убирайся!
Наглая сестра даже не шелохнулась.
– Это не твой собственный дом. Общий. Когда хочу, тогда и приезжаю. Отказываетесь меня взять в свою компанию? Жаль. Значит, я уезжаю и направляюсь прямиком к родителям. Спасибо, Надька, что под Фила легла, наконец я от тебя избавлюсь.
И умчалась. Я представила, что отцу Петр Филиппович и Майя скажут и как потом папа мне вломит, и заплакала. Филипп на голое тело брюки натянул и за дверь.
У меня истерика приключилась, я долго рыдала, потом умылась, оделась и убежала, любовника не дождалась. Всю ночь не спала, боялась, что Петр Филиппович моему отцу позвонит. Но он не позвонил. На следующий день, холодея от ужаса, я после работы приехала к Зеленовым. А там! Милиция! Флора пропала, ночевать не пришла.
