Глава 16

– Собаченьки просто прелесть! – зааплодировала Лаура, увидев наших мопсих. – Заиньки, котики, птички. Коля, как они тебе?

– Угу, – буркнул мужик лет пятидесяти, втаскивая в холл с лестничной площадки сумку, штатив и камеру в чехле.

– Ой, ой, они у вас без укладки? – пропела молодая женщина, вошедшая вместе с Лаурой.

– Простите, кто не причесан? – спросила я.

– Лампочка, познакомьтесь, – закурлыкала Лаура, – перед вами Энн, мегакрутой хаар-мастер, фэшн коуч бьюти дог энд кэт, победитель международных соревнований купе-хааров.

– О-о-о, – протянула я, поняв только, что у нас в холле стоит Энн, которая кого-то где-то победила.

– А вот и я, – весело заявил незнакомый парень, втаскивая в прихожую здоровенную сумку. – Всем гутен таг! А где доги?

– У нас мопсы, – уточнила я.

– Ну они же доги, – рассмеялся юноша.

– Нет, – возразила я, – мопсы никак не похожи на догов. И на пуделей, чихуахуа, немецких овчарок тоже. Мопсы – это мопсы.

– Лампочка, разрешите представить вам лучшего дресс-клоттера России. Джонни умеет делать инкредибельные луки, все от зависти ногти до локтя сгрызают, – объявила Лаура.

– Рада вас видеть, – сказала я, впадая в ступор.

Дресс-клоттер – это кто? Что такое инкредибельный лук и где он растет?

– Они не одрессины, – воскликнул Джонни.

– И не окуафюрены, – добавила Энн.

Молодые люди переглянулись и разом вздохнули. Я сообразила, что меня осудили, но не поняла, за что.

– Придется воркать хардово, – резюмировал Джонни.

– Лампа, – капризно протянула Киса, – я пить хочу, налей воды.

Воистину сегодня день открытий. Начался он со встречи в метро с блондинкой-брюнеткой, продолжился визитом Энн и Джонни, которые беседуют на непонятном языке, а сейчас девочка тоном вечно недовольной принцессы потребовала ее напоить. Кисуля никогда не позволяет себе беседовать в таком тоне, и она прекрасно знает, где стоят бутылки с минералкой. Киса выбежала в коридор, потом выглянула оттуда в холл, поняла, что никто из съемочной группы не смотрит на нее, и поманила меня рукой. Я поспешила к ней, мы оказались на кухне.

– У тебя такое лицо, – хихикнула Кисуля, – словно ты увидела ожившего снеговика. Что случилось?

– Не могу понять Энн и Джонни, – честно ответила я. – Я учила в школе немецкий язык, – вздохнула я, – помню пару фраз: ищь хайсе, гутен таг, Москва ист ди хаупштадт дер совьет унион. Все.

– Энн и Джонни типа американцы, – пустилась в объяснения Киса. – Дог – у них не порода. Дог – собака по-английски.

– А-а-а, – протянула я.

– Энн – хаар-мастер, – продолжала девочка, – хаар – волосы.

– Парикмахер, – обрадовалась я.

– Фэшн-коуч, – продолжала Киса, – тренер в мире моды. И зачем он там? Кэт – кошка.

– Энн моет и стрижет животных, – расшифровала я.

– Купе-хааров, – воскликнула Киса.

– Что-то с волосами, – предположила я, – слово «купе» относится к железной дороге. Энн работает в поезде, причесывает домашних питомцев, которые путешествуют с хозяевами?

Киса сложилась пополам от смеха.

– Лампа, ты гениальный переводчик. Хорошо, что второй язык у меня в гимназии французский. Купе – стрижка. Так говорят в Париже.

– А-а-а, – только и осталось сказать мне, – теперь объясни, что колотит дрессом Джонни.

Кисуля прыснула.

– Дресс – одежда, – уточнила я, – кое-что я знаю.

– Дресс-клоттинг – как хлеб хлебный с хлебом, – весело сказала наша отличница. – Лампуля, я просто повторяю чужие слова, произношение у тех, кто к нам пришел, никакое. Наша Эльвира Семеновна им бы не по двойке, а по нулю влепила. Клоттинг – тоже одежда. А Джонни из этого существительного придумал другое, которого в природе нет – клоттер.

– Вроде одежник, – обрадовалась я. – Он портной?

– Фиг его знает, – элегически заметила Кисуня, – он определенно занимается одеждой для догов и кэтов. Вообще-то, смешно, что они изменяют иностранные слова по падежам, как русские.

– Где можно догов обвашить и накуафюрить? – крикнула Энн.

– Помыть и причесать собак, – перевела Кисуля.

– В ванной, – ответила я, возвращаясь в холл. – Но мопсихи чистые.

– По-настоящему суперского объема шерсти можно достичь только на обвашенной собаке, – снисходительно объяснила Энн, – если оставить их без соапа…

– Мыла, – шепнула Киса.

– …и шампунирования, – продолжала парикмахер догов и кэтов, – то вид у них будет такой, как сейчас. Унылый, неопрятный, некуафюренный. Когда дог не знает хаар-салона и его полощут в ванне, словно какого-то нищего беспородного Полкана, то у несчастного дога начинается депрессия, пограничное расстройство его эго.

– Энн прошла курс обучения «Психоэмоциональное состояние дога и кэта в условиях недополучения надлежащего ухода», – объяснил Джонни, – я сейчас тоже там обучаюсь.

– Где? – пропищала я. – Интересно, в каком вузе готовят кэт и договых… э… коучей?

Джонни скорчил мину.

– Ну уж точно не в России. В нашей деревне с фэшн плохо. Вы на людей на улицах гляньте! Волосы – кошмар! Одежда – ужас! Макияж – катастрофа!

– Аксессуары – хорор! – подхватила Энн. – Рыдать хочется, глядя на весь наш променад-кутюр.

– Ну почему люди не хотят интересоваться мировыми риверами моды? – вторил ей парень.

Я скосила глаза на Кису.

– Ривер – река, – еле слышно сказала девочка, – хорор – ужас, променад – прогулка.

– Моя мать, например, – не утихала Энн, – да, она глубокая старуха, сорок восемь ей стукнуло. Ну нет у меня к ней претензий. Ясно-понятно: жизнь она провела при большевиках, в шит-шузах весь год ходила.

Мой переводчик сработал мгновенно.

– Шит-шузы – дерьмо-ботинки. Сейчас она еще про сумку скажет.

– Одна баг у нее на все выходы. На голове хаары страшные, раньше это называлось… э… э… «менделеевка»! Но сейчас-то зачем этот хорор делать? Иди в салон!

Я уставилась на Кису, та развела руками и обратилась к Энн:

– Что такое «менделеевка»?

Девица вздохнула:

– Сложно объяснить. Дремучий причесон. Хаары в салоне накручивали на палки, поливали вонючей водой под названием «менделеевка»…

– Химия на палочках, – осенило меня.

– Точно, – обрадовалась собачья парикмахерша.

– Один раз я сделала такую и очень пожалела, – призналась я, – волосы дыбом стояли. А почему вы назвали эту прическу менделеевкой? Все советские женщины говорили: химия, химическая завивка.

– Сплошной вред здоровью и экологии, – возмутился Джонни, – лить на голову состав из бензина! Эх, Россия! Вот в Америке не так.

– Да, да, да, – закивала Энн, – в Нью-Йорке потрясающе, чисто, зелено, вкусно, там о людях думают. Прохожие по фэшн одеваются.

Кисуля выставила вперед ногу.

– Они там все толстые, едят гамбургеры и картошку фри. Овощи красивые, но на вкус как пластмасса. И ничего не знают, я разговаривала с девочками, они в шестом классе еле-еле читают. Если вам в Москве не нравится, почему вы тут живете? В Америку можно уехать.

– Откуда у девочки столь глубокие познания о Нью-Йорке? – ехидно спросил Джонни.

– У меня брат там учится, – пояснила Киса, – мы с папой к нему летаем. Каждый должен жить там, где ему хорошо. Вы в Америке, я в России. А то нечестно получается, квартира у вас здесь, работаете, всем, что в Москве есть, пользуетесь и ругаете нашенское. Дома даже собачки не гадят!

Возникла пауза.

– Почему вы назвали прическу «менделеевка»? – повторила я вопрос, радуясь, что могу сменить тему.

Энн пустилась в объяснения:

– Жил когда-то в древние времена, то ли в Египте, то ли еще где-то, жрец по имени Менделей. Он придумал химию. Я просто перепутала название куафюры на ветках.

– Химии на палочках, – автоматически поправила я.

– Он еще водку первым изобрел, – продемонстрировал свои глубокие познания Джонни. – Какая разница? Менделеевка, химия… Все равно те, кто когда-то себя хороровал и фреакал, давно вымерли.

– Моя мама жива, – надулась Энн.

Джонни повертел пальцем у виска.

– Сколько раз на дню ты говоришь: мамахен ку-ку, ботильоны от слайсов не отличает.

– Кусок, – вернулась к работе переводчика Киса.

– Чего? – тихо спросила я.

– Не знаю, слайс – кусок, – ответила девочка, – а фреакал… наверное, от freak – урод.

– Тело еще живет, а мозг в сорок восемь уже умер, – поморщился Джонни, – лично я в тридцать повешусь! Не хочу жить развалиной.

– Сколько вам лет? – осведомилась Кисонька.

– Девятнадцать, – ответил парень.

– Недолго вам жить осталось, – подвела черту девочка.

И тут в квартиру вошла Роза Леопольдовна с хлебом. Краузе хотела что-то сказать, но я схватила ее за руку и потащила в глубь квартиры.