ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ЛЮТЕС, ГАЛЛЕ — КОРОЛЬ ГАЛЛЕ И ЖЕРЕБЕЦ
Призывая ко вниманию, сенешаль д’Абблемон постучал пергаментным свитком по огромному дубовому столу, и военный совет мало-помалу успокоился.
На Танкреде Гисарме, управляющем монаршего дворца, вместо великолепных драконьих доспехов была простая бригандина с оленьей накидкой и этрусскими стальными наручами; на командире королевских арбалетчиков Стелкере — все те же черные доспехи с золотым начертанием, славящим Господа; Василий, архитектор королевских замков, ограничился кольчугой. Сэр Юстас Рибомон, один из маршалов королевства и некогда прославленный наемник, смотрелся весьма элегантно в черных доспехах с золотой кромкой и бронзовой кольчуге. Сам Абблемон был в своем обычном этрусском белом доспехе. Без такового обошелся только мессир Кьямбери — человек, роль которого на совете почти никогда не оговаривалась.
Д’Абблемон махнул секретарю, и тот прочел из свитка:
— «Пункт первый: сьер де Кавалли и четыреста копейщиков отслужили в Генуа и могут быть наняты. Пункт второй: сенат и Совет десяти Веники договорились с императором о заказе шестидесяти галер».
Он поднял глаза.
— У меня сохранилась грамота после нашей последней встречи, — сказал д’Абблемон. — Ведь это крупнейший заказ из всех, что они делали?
Василий порылся в бороде:
— А теперь его нет. Толпа корабелов осталась без дела.
— Быть может, их наймет император, — съязвил Абблемон, и все рассмеялись.
— А наш человек уже готов подрезать императору крылышки? — спросил управляющий.
Д’Абблемон огляделся. Махнул секретарю, чтобы сел.
— Да. Если мои расчеты верны, он не сегодня завтра будет готов штурмовать Осаву. Могу ошибаться на неделю, не больше.
Управляющий принял страдальческий вид. Он глянул по сторонам, как нашкодивший ребенок, и буркнул:
— Раньше, когда церковь еще не вознеслась над герметизмом, мы запросто сообщались с нашими... миссиями.
Все взоры обратились к мессиру Кьямбери, который в насмешливом удивлении поднял брови.
— Милорды, если бы кто-то был готов пойти на такую ересь, я бы напомнил, что для связи за тысячу лиг, да еще через земли Диких, понадобится больше энергии, чем... — Он пожал плечами. — Чем было по силам язычникам древности.
Абблемон отмахнулся:
— В данном случае я верю, что наш агент укладывается в расписание.
Другие согласились. Управляющий поерзал.
— Тогда зачем мы собрались? — спросил он.
Абблемон швырнул пергамент на стол.
— Граф Арелат послал королю вызов. Он хочет сразиться один на один.
— Ожидаемо, — скривился Гисарме. — Конечно, старый граф съест короля и не подавится — он едва ли не лучший копейщик на свете.
Абблемон покачал головой. Если тема была для него болезненна — а она была, — то он умело скрыл отвращение.
— Король не станет сражаться, — ответил он.
Все опешили.
— Это же Галле! — сказал де Рибомон. — Он обязан дать бой.
Абблемон вздохнул.
— Джентльмены, король усматривает в этом вызове неприкрытое намерение графа возродить былое королевство Арелат. Согласитесь, что там, наверное, соответственно и расценят поражение короля в поединке?
— Упаси меня Боже от новой горной кампании, — проговорил Стелкер.
По лицам рыцарей было ясно, что им это не по душе.
— Дождитесь, когда де Вральи узнает, что король не принял вызов, — сказал де Рибомон.
Повисло молчание.
Абблемон снова покачал головой.
— Не в том беда, — сказал он и разгладил пергамент. — Граф прислал нам не только вызов, но и подробное описание стычки — вернее, ряда стычек, в ходе которых его воители повстречались, похоже, с ирками.
— Скороспелый вывод, — сказал де Рибомон. — Лично я полагаю, что у нашего юного короля есть голова на плечах. Граф де Сартрес попросту пользуется этим нелепым предлогом для ввода войск. И кстати, Абблемон, не вы ли сказали нам, что в маленькой неприятности с королем виновата ваша племянница?
Абблемон не моргнул глазом. Он сохранил на лице кроткое, дружеское выражение — обычное для Жеребца.
— Дело деликатное, — признал он. — А деликатнее всего, наверное, вот это доказательство.
По его знаку слуга извлек из мешка и положил на стол отрубленную голову. От нее потянуло гнилью.
Это был ирк во плоти, с клыками и прочим.
— Подделка невозможна? — спросил мессир Кьямбери.
— Мать-перемать, — покачал головой Стелкер.
Гисарме подался вперед.
— Друг мой, я не хочу назвать вас лжецом, но королева говорит иное. Она утверждает, что крошка ни в чем не повинна и чуть ли не святая. И если так, то не в своем ли праве граф? — Управляющий никогда не вставал на сторону Жеребца. — Он посылает эту голову в доказательство своей верности. И он верен. Разве нет?
Абблемон проигнорировал тон управляющего.
— Мне кажется, что, верен граф или нет, весной нам понадобится войско.
Вмешался де Рибомон:
— Милорды! Если на юге разместить войско, то не останется людей для де Вральи и почти никого — для действий на севере Новой Земли.
— Что с деньгами? — осведомился управляющий.
— На вторую армию не хватит, — сказал Абблемон. — Думаю, их слишком мало, чтобы расплатиться даже с копейщиками Кавалли.
Стелкер улыбнулся.
— Милорды, он же на корабле и плывет в Новую Землю — больше и не придется платить.
Тем же вечером король слушал музыку в обществе своей королевы-этруски. После концерта он отправился в верхние дворцовые покои, где развлекся мировыми новостями. В конце он уже смеялся, придя в излюбленное расположение духа. С миром был полный порядок.
— Я пропустил военный совет? — спросил вдруг король.
— Да, монсеньор, — кивнул Абблемон.
— Надо же! А все из-за глупости королевы — я должен был, дескать, взглянуть на ее новый гардероб. Речь шла о чем-нибудь важном?
— Нет, — ответил Абблемон. — Нет, ваше величество.
ЗАМОК Н’ГАРА — БИЛЛ РЕДМИД
—Мы проигрываем, — сказал Нэт Тайлер.
Он сидел в большом зале и наблюдал за иркскими музыкантами, исполнявшими волшебные мелодии. Им завороженно внимали двести мужчин и женщин.
Редмид уже сто раз думал о том же. И то же самое о себе, потому что в его руке уютно лежала кисть Бесс, прикрытая столом.
— Если мы еще продолжаем этот бой, то нужно уходить, — бросил Тайлер. Он наградил Редмида свирепым взглядом. — Что, тебя тоже заколдовали?
Редмид сел прямее, как школяр, получивший нагоняй от учителя. Но Бесс возразила:
— Нет, мы не заколдованы, Нэт Тайлер. Только мало кому из смертных удается достичь таких высот. Мелочь, а такая игра. Ох, какая игра! — Она покачала головой. — Зачем это? В последние дни я счастлива, как никогда. В жизни такого не было. Даже... — Она помедлила, и по ее лицу пробежала тень. — Даже в детстве.
Нэт встал.
— Я за уход, — заявил он. — Выздоровел. Я больше не желаю находиться в сне. Я хочу убить короля и освободить людей.
Редмид откинулся на спинку.
— Нэт, — сказал он.
— Что? — спросил старший. — Я еще верен себе, даже если ты — нет.
— Зима на подходе, — ответил Редмид.
— Если ты скажешь, что пойдешь со мной, то и остальные пойдут, — заявил Тайлер.
Редмид внимал колдовской музыке, как будто та звучала в голове, и рассматривал щедро украшенные стены — гобелены с ажурными узорами, которые смущали его человеческое зрение; богатые краски войлочных завес.
— Дай мне подумать пару дней, — сказал он со вздохом.
И дни прошли.
Он жил в маленьком доме с Бесс и ничего другого не хотел. Они играли в игры, пасли овец и занимались любовью. Другие повстанцы сдружились — порой ходили в гости и делили трапезы, а иногда собирались в большом зале.
Отряды пришедших из-за Стены являлись и уходили, а время от времени приводили женщин. У повстанцев женщин было немного. Теперь их стало больше — или, наверное, стало меньше повстанцев.
В одно морозное утро Редмид отправился за дровами. Мужчины, обладавшие железными топорами и могучими мускулами, сделались главными добытчиками дров во всем поселении и постепенно взвалили на себя хозяйственные обязанности на иркский манер: лучшие в каком-нибудь деле за него и брались, ему и учили.
Редмид был толковым дровосеком — умелым и в то же время ленивым. Он предпочитал найти какое-то одно дерево — желательно большой и крепкий клен, уже погибший, но еще стоящий или уже рухнувший, но недавно, чтобы верхние ветви еще не загнили на земле. Редмиду нравилось бродить с топором на плече под осыпающимся снегом, вдыхать запах леса, чувствовать холод в почти обнаженных руках.
И он не расставался с мечом, потому что вокруг раскинулась настоящая земля Диких из детских сказок. По этим болотам шастали хейстенохи; в холмах на юге рыскали огромные горные тролли, а боглины подкапывались там, где не бегали, тогда как гигантские бобры возводили шестифутовые запруды, стоявшие по сто лет, а на полянах паслись стада бизонов, за которыми присматривали стражи, лесные демоны. Они тоже навещали Сказочного Рыцаря. Редмид к ним понемногу привыкал. Но подозревал, что при встрече один на один в лесу он окажется не другом, а жертвой.
Поэтому он шагал с удовольствием, но был начеку. И все-таки Тапио Халтия застал его врасплох, когда он в раздумье остановился у остова огромного дуба.
— Ну, ч-ч-что? Ч-ч-человек. — Ирк был того же роста и передвигался бесшумно.
Редмид приветливо кивнул.
— Сэр Тапио, — произнес он.
Сказочный Рыцарь взглянул на рухнувший дуб.
— Вс-с-се мы так конч-ч-чим, — пропел он. — С-с-сколько бы зим ни прожили.
Редмид кивнул снова.
— Ко мне прих-х-ходит много гос-с-стей, ч-ч-человек. — Сэр Тапио пересекся с ним взглядом, и в бездонных, лишенных белков глазах ирка стояла синева, какая бывает в летнюю звездную ночь.
Редмид всегда испытывал трудности при общении с ирком, мышление которого отличалось от человеческого.
— Что за гости? — спросил он.
— С-с-союзники, — ответил Тапио. — Х-х-холод в воздухе — первый укус-с-с войны.
Редмида озадачил оборот, который приняла беседа, но разговоры с предводителем ирков никогда не давались легко.
— Войны? — переспросил он. — Какой войны? С королем?
Сказочный Рыцарь совсем по-человечески пожал плечами.
— Мне безразличны короли людей, — сказал он. Его голос звучал как слаженный оркестр из дюжины струнных инструментов. — Я думаю о войне с с-с-соперником. Я с-с-советуюс-сь с теми, в ком вижу с-с-союз-ников.
Редмид отвел взгляд и снова посмотрел на свой дуб.
— А я — союзник?
Человеку было трудно привыкнуть к улыбке ирка. У ирков она означала нечто иное и сочеталась с показом великого множества зубов. Тапио усложнил диалог еще и тем, что воспользовался ею и как ирк — выражая агрессию, и как человек — выказывая радость.
— Это ты мне с-с-скажи, ч-ч-человек.
На следующий день прибыла дружина Повелителей — или Стражей, или демонов, кому как нравилось называть. У них были высокие красные султаны, и Билл знал, что это не украшения, а естественные придатки, хотя все прочее великолепие — и золото, и серебро, и свинец, и бронза, и олово, что было встроено в клювы, — имело искусственное происхождение. На глазах у Редмида два юных демона получили от иркских мастеровых свои первые пломбы, изготовленные как вручную, так и при помощи магии. Годом раньше он задал бы стрекача. Сейчас же — завороженно смотрел.
Еще через день, на входе в хитросплетение коридоров главной цитадели, его схватил за плечо Нэт Тайлер.
— Я ухожу, — сообщил он. — Ты со мной?
Редмид глубоко вздохнул.
— Нэт... я спас тебе жизнь. Я выволок из боя твою побитую задницу, принес сюда — в буквальном смысле, большую часть пути. Теперь мне хочется спокойной зимовки.
Тайлер покачал головой.
— В Джарсее люди мрут как мухи, работая на господ, — сказал он. — Гребаная церковь отпразднует Рождество на бедняцких хребтах. Пришедших из-за Стены будут травить, как нечисть. Ты хочешь покоя. — Он подступил вплотную. — Ты нашел себе господина, как твой изменник-брат.
— Не умрем же мы, Нэт, если немного поживем в радости и покое? Послушаем музыку? Леди Тамлин лично вы́ходила тебя — неужто это ничего не стоит?
Ему не составило труда заглянуть в глаза Тайлера, и счел он их малость безумными.
Он испытал престранное чувство — они поменялись ролями. Заводилой, упрямцем всегда выступал он сам.
— Может, тебе нужна девушка, — сказал он на пробу.
— Глупец! Джарсей в огне, Альба на пороге гражданской войны! Это наш час. Благородные сцепились друг с другом! — Тайлер орал, а ирки реагировали по-разному: одни останавливались посмотреть, другие пятились к стенам. Снаружи на снегу выделялся демон с голубым гребнем.
Глаза у Редмида сузились.
— И что? — спросил он.
Тайлер пожал плечами.
— Ничего. Хочешь — иди, не хочешь — оставайся. Наше дело важнее тебя, Билл Редмид. Сиди тут и загнивай.
Он уклонился от руки Редмида, который попытался его придержать, и зашагал прочь.
Редмид повернулся, намереваясь догнать, и обнаружил, что смотрит на изысканно инкрустированный клюв и высокий голубой гребень Моган, королевы западных демонов. Он знал ее. Не близко, но они были... союзниками.
Мысль засела у него в голове.
— Моган, — произнес он.
От нее пахло горелым мылом, и она заняла весь поперечник туннеля. Ей пришлось присесть.
— Повстанец, — сказала она. — Полагаю, это не настоящее имя.
Он сохранил самообладание.
— Я Билл Редмид, демон, — ответил он, борясь с желанием повернуться и убежать.
От демонов исходили своеобразные волны ужаса — как и от многих Диких, но демоны были сильнейшими во всех отношениях. Даже на отдыхе, в тиши и в окружении других существ она излучала угрозу.
Усилие — и голубые перья на гребне поникли.
— Зачем ваши людишки требуют, чтобы я изображала покорность? — спросила она.
Удивительно, но клюв почти не мешал ей говорить.
Редмид оправился от испуга. Он принудил себя к разговору.
— Ты союзник Тапио?
Она вздохнула и вытянулась в тесном коридоре.
— Посмотрим, мастер Редмид. Позволь спросить: приятно ли найти здесь былого союзника?
— Я только гость, — отрезал он и добавил: — Никем не командую. Но люди, которых я сюда привел, тебя помнят. Ты бросила нас умирать при Лиссен Карак.
— Неужели? Брат послал меня предупредить пришедших из-за Стены. Вас не предупредили? Мы великодушный народ.
Вонь жженого мыла усилилась.
— Великодушный? Леди, сто моих повстанцев умерли ни за что, когда вы поджали хвост и сбежали.
Понаблюдать за ними стягивались ирки, люди, даже крылатые феи.
— Сбежали? — задышала она. — Ты оскорбляешь мое племя.
Редмид осознал, что ее раззолоченный клюв почти вплотную придвинулся к его носу. Но Билл так озлился, что ему было все равно.
— Твое племя живо, раз оскорбляется, — сказал он.
Гребень встопорщился, и Редмида омыло ужасом. Он отступил на шаг; феи с хлопком испарились, а большинство людей вздрогнуло, когда королева подняла тяжелую переднюю ногу и выставила зловещие когти, способные рассечь кольчугу.
— Вне этого святилища тебя ждала бы смерть за такие слова! — пролаяла Моган. — Но я объясню тебе, мастер Редмид. Не будем задерживаться на том, что Моган Благотворная из народа Голубого Гребня никогда не творила блага ни для нечисти, ни для людей. Мой брат ненавидел Шипа. Он ему не доверял. И обнаружив, что нас приставили к слабейшему из союзников — я говорю чистую правду, не желая никого оскорбить, — он решил, что нас послали на смерть.
Редмид, не дышавший всю эту речь, выдохнул. Он пригнул голову, неуклюже изображая поклон.
— Леди Моган, ваша учтивость превосходит мою, — прорычал он. — Я же лишь человек и нечисть. Но я люблю мой народ не меньше, чем вы любите свой, и у меня разорвалось сердце при виде гибели моих людей. Возможно, вы правы. Мне некогда заниматься Шипом и его планами. Но... если бы вы ударили по королевскому войску с фланга, то победа могла бы стать нашей. И мы убили бы короля.
— Может быть, — сказала Моган. — Но убийство короля Альбы ничего для меня не значит. Оно не стоит жизни и одного Повелителя. Нас с каждым годом все меньше.
Он чувствовал исходящий от нее жар, и смрад горелого мыла продолжал висеть в воздухе.
— Но мне заметны и ваши потери. — Она тоже склонила голову. — Надеюсь, мы снова станем союзниками. Не следует винить нас в отказе служить Шипу.
Редмид постарался унять дрожь в коленях.
— Я всего-навсего человек, — сказал он, не предлагая ничего.
Ее суровые черные глаза блестели в круглых глазницах. Ему было трудно смотреть сразу в оба.
— Другие — тоже мужчины и женщины, они пойдут за тобой, когда начнется война, — сказала Моган. — Этот разговор не последний.
Редмид опять выдохнул.
— Да, леди, это весьма вероятно.
ЗАМОК ТИКОНДАГА — ГАУЗ
Чем ближе подступал решающий момент, касавшийся нерожденного дитя королевы, тем больше опасалась Ричарда Планжере леди Гауз.
Неудобства начались, когда она заметила, что по ее гадальным покоям порхает шпион-мотылек, но постепенно эти мелкие бледно-серебристые мотыльки наводнили весь замок, и тут она уже разозлилась.
Но сила Гауз во гневе и заключалась. Она не могла нанести Планжере ответный удар, хотя и чувствовала его силу, как далекий светильник в холодной комнате, в ее арсенале имелся богатый выбор оружия. Она воспользовалась излюбленным.
Своим телом.
С тех пор как у нее выросли груди, оно ее редко подводило. Будь Планжере женщиной, пришлось бы прибегнуть к другим средствам, но с ним...
Она танцевала нагой, посылая в эфир сгустки энергии. Нагой же расхаживала по своим покоям. Она оглаживала бока, проводила ладонями по грудям и между бедер, потягивалась, подпрыгивала, раздевалась и одевалась. Мотыльков собирались тучи, а она, предаваясь неистовой любви с мужем или дразня грума, позировала для Планжере и думала: «Ты всегда был глупцом. Смотри на меня, пожирай меня, и тебе нипочем не увидеть, чем я занята».
От мотыльков ее разбирал смех — он вечно кичился своими игрушками.
В подвалах, надежно защищенных рунами, печатями, ее личными знаками и кое-какими древними начертаниями, даже для нее чересчур мудреными, она истребляла мотыльков многими способами, пока не довела убийство до совершенства, сделав его эффективным и окончательным, ибо, выживи хоть один, ее замыслам пришел бы конец. И там же она продолжала свой великий труд. Пол ее комнаты в башне был исчерчен серебром и квасцами, а на полу подвального святилища красовалась только обычная пентаграмма, да были написаны десять слов на высокой архаике.
Затем она создала новое заклинание — простое в применении, но замысловатое. Это была многоуровневая иллюзия.
Ее самой.
Обнаженной.
Она придирчиво изучила образ. Возможность выдастся только раз. Она изготовила несколько версий.
Она наложит проклятье на плод королевы, Планжере явится посмотреть, и она обольстит его. Или нет. Он очень силен и будет всяко держаться на расстоянии.
Мотыльков было хоть отбавляй. Она ела медовые пирожные и потягивалась, когда на пороге возник Анеас, который доложил, что ее зовет граф.
Сын остался зашнуровать ей кертл и помочь натянуть бархатное платье с горностаевой оторочкой. Она повертелась, осматривая себя, и сунула ноги в домашние туфли с мягкими войлочными подошвами.
— Что нужно твоему батюшке, милый? — спросила она.
— Он замышляет войну и хочет взять меня с собой.
Она поднялась из погребов и пошла коридором с камерами по обе стороны. Граф чаще склонялся к прямому убийству, нежели к жестокому заточению, и в камерах находились только солдат, которого арестовали за изнасилование, еще один, пойманный на воровстве, и женщина, обвинявшаяся в убийстве другой женщины. Гауз заглянула в каждую.
У женщины имелась сила. Раньше она этого не замечала.
Гауз последовала за Анеасом вверх по дозорной лестнице, порочно улыбнулась двум часовым, удостоилась положенного внимания и одолела второй пролет. Каменные ступени вывели ее во двор.
Военный наставник Анеаса ждал там с двумя заседланными боевыми конями, внушительным снаряжением и небольшой свитой слуг. Она улыбнулась ему.
— Сэр Генри! — сказала она и помахала рукой.
Он спешился и преклонил колени.
— Миледи, — произнес он со своим симпатичным этрусским акцентом. — Чем может выразить преданность ваш нижайший слуга?
— Льстец, вы мне голову вскружите! — проворковала она. — Прошу вас, отведите моего сына на ристалище и сделайте из него великого рыцаря. Мне больше не о чем просить.
Сэру Генри хватило учтивости изобразить огорчение.
— Неужели, мадонна, и убить за вас некого?
— Для этого у меня есть муж, — сказала она. — Слушайся наставников, Анеас.
Она стремительно пересекла мощеный двор — немалое расстояние, а мороз между тем кусался. Но, проходя мимо кухни, она уловила аромат свежего хлеба. Остановившись, Гауз вдохнула всей грудью и разулыбалась, как маленькая. Она вошла в кухню и стянула краюху, как всегда поддаваясь соблазну; переступая порог большого зала, она жевала хлеб.
Графа окружали военные — десяток его офицеров. Она знала всех — примерно так же, как его лошадей, даже не поименно. Он любил воевать, занимался этим с умом и рвением, но ей казалось, что граф попросту развлекается, а разговоры о стратегиях и целях — лишь оправдания в устах мальчишки, которому нравится все крушить.
— Гауз, радость моя. Ты что-то говорила об этом колдуне.
Граф был из тех людей, которые мало интересуются колдовством. Порой она подозревала, что он не верит в могущество герметизма. Нелепо, но он неизменно дивился — неприятным для нее образом, — когда она показывала свою силу.
Колдовство же других он любил еще меньше. И ничего в нем не смыслил. Она не исключала, что он считал его трюком из арсенала карнавальных паяцев.
— Ты имеешь в виду Шипа? — улыбнулась Гауз.
Все мотыльки, какие были в зале, снялись с места и полетели к высоким ленточным окнам.
Среди военных кое-кто побледнел, а двое сделали пальцами отводящий знак.
— Я о Ричарде Планжере, — повел плечами граф. — Ты назвала его колдуном.
— Он был им, — кивнула она. — Но вряд ли колдует сейчас.
Граф сел и потрепал по голове пса.
— Милая, я только что получил годовую сводку. Твой колдун, кем бы он ни был, затевает возню. Он поднимает войска и играет с пришедшими из-за Стены.
Один из его воинов — Эдвард? Эдмунд? она забыла — допил вино и стукнул кубком о большой стол на козлах.
— Милорд, при всем уважении, он полный болван. Пришедшие от него в ужасе.
Граф скрестил ноги.
— Тот остров. Мы можем выкурить его оттуда, а остров захватить?
— Не советую, — сказала Гауз. — Он прочно окопался и окажется там очень силен.
— Странно, он что же, хорошо укреплен? — спросил муж. — Это последний каменный замок в такой дали на севере, я никогда не слышал о другом.
В чем-то он был весьма умен, но стоило коснуться герметизма, как становился слепым — сознательно и упрямо.
— Он обладает немалой силой, милорд, — почтительно сказала она.
Граф воздел руки.
— Любовь моя, да я всю жизнь борюсь с Дикими! Не сомневаюсь, что у него найдутся и чудища, и боглины, и молнии. А у меня есть флот и требушеты.
Она предприняла вторую попытку:
— Милорд, я думаю, что ему хватит сил потопить флот.
— Когда ты называешь меня милордом, я понимаю, что тебе хочется что-то скрыть. Он друг? Один из твоих особенных друзей? — Граф осклабился, и офицеры отвернулись.
Гауз закатила глаза. Она обратилась к сержанту из тех, что охраняли большой зал:
— В темнице есть женщина. Приведи ее.
Гауз улыбнулась.
Сержант отсалютовал, взглянул для подтверждения на своего господина и зашагал прочь.
— Десять кораблей? — произнес Эдвард. — Как минимум. Через месяц озера замерзнут.
— Верить ли сообщениям о галлейцах в Мон Реале, сэр Эдмунд? — спросил другой мужчина.
«Эдмунд», — постаралась запомнить она.
— Хотелось бы мне сказать, что их там нет, — ответил сэр Эдмунд, — но у меня есть три рапорта, да и вон тот имперский офицер говорит, что в этом сезоне там нет этрусского флота. Вместо него — галлейцы. У них сильный эскадрон и до черта солдат — в этом сходятся все.
Граф откинулся на спинку и дернул себя за бороду.
— Почему? — спросил он. — Почему здесь?
Сэр Эдмунд покачал головой.
— Вне моей компетенции, — пошутил он.
Военные хлопали глазами.
— Нам лучше поскорее разобраться с этим Шипом и вернуться сюда, — проворчал граф. — Если тот мореец был прав и южане воюют с Северным Хураном, то мы участвуем.
Появились два стража с женщиной. Граф равнодушно взглянул на нее, потом на жену.
— Она виновна, — сказала Гауз.
Женщина оцепенела.
— Ты уверена? — Граф нахмурился. Он гордился своей справедливостью.
— Она убила при помощи герметизма. — Гауз повернулась и улыбнулась женщине, которая застыла от ужаса.
Она упала на колени.
— Ваша светлость... вы не знаете, что она мне сделала...
— Приведите ей священника, — распорядилась Гауз.
Граф отмахнулся.
— Я занят. К чему это все?
— Хочу показать тебе, на что способен Шип.
Мотыльки роились. Их были тьмы. Глядя на них, офицеры бормотали что-то себе под нос.
Пришел отец Пьер. Женщина плакала, и священник принял у нее исповедь. Он побледнел. Гауз махнула рукой.
Священник причастил женщину. Госпожи он боялся куда больше, чем Бога.
Гауз подошла к ней. Она возложила руку на ее склоненную голову и глянула на собравшихся за высоким столом мужчин, которые готовили свою ребяческую войну.
— Смотрите, — сказала она и подняла руку. — Именем высокого правосудия Севера, — произнесла она лишь с целью соблюсти формальности.
— Какой-то фокус? — осведомился муж.
Однако он снял ноги со стола и пригнулся, чтобы лучше видеть.
Она прикоснулась к силе женщины.
И пожрала ее.
Приговоренная превратилась в пепел — сразу и целиком. А пепел сохранял форму ровно столько, сколько понадобилось серебристому мотыльку для одного взмаха крыльями. Затем он рассыпался.
Никто не шелохнулся.
— Шип сильнее меня настолько, что мне никогда его не догнать, — сказала она посреди общего безмолвия.
Она сожалела только о том, что одета. Его имя она, несомненно, повторила достаточно часто, чтобы привлечь его внимание. Про себя она хохотала.
Граф огладил бороду и выдал клокочущий горловой звук.
— Значит, никакого флота этой зимой.
Сэр Эдмунд пришел в себя позже.
— Это чистое колдовство! — сказал он. Восстановив самообладание, он глубоко вздохнул. — И что, этот колдун... еще сильнее?
— Он намного могущественнее, — ответила Гауз.
— Однако Гэвин говорит, что весной король его победил. Все, что под силу королю, сумею и я. Лучше. — Граф встал.
Гауз присела в реверансе.
— Мой господин, я боюсь, что Шип, который стал нам опасным соседом сейчас, в десять раз хуже того ведьмака, с кем наши сыновья столкнулись весной.
Она не добавила, что «он лишь пешка в руках кого-то большего».
Военные смотрели друг на друга, но на нее не глядел никто, кроме мужа.
— Что ж, дорогая, ты снова пустила хорька в курятник. Чутье подсказывает мне, что если не в зимнюю кампанию на озерах, то уж весной мы обязательно схватимся с этими галлейцами и их хуранскими союзниками. — Мурьен стал прохаживаться. — Мой старый наставник говаривал, что природа не терпит пустоты. И полюбуйся — край севернее Внутреннего моря пустовал, а теперь они все туда хлынули.
Сэр Эдмунд допил вино.
— Если вашей светлости будет угодно, то нам лучше заключить союз с морейцами. И придется продать все меха, какие у нас есть.
Граф был не из тех, кто забывает о деньгах.
— Правильно, сэр Эдмунд. В случае осады нам понадобится каждый фартинг, чтобы заплатить гарнизону. Тот, кому не платят, служит слишком многим господам. — Он подошел к краю помоста и поворошил носком прах умершей. — Проклятье, женщина, ты стоила мне доброй войны.
Гауз рассмеялась:
— Ты все еще можешь развязать свою войну. Мне лишь придется заниматься ею с холодного ложа, пока длится зима.
— Намекаешь, что я погибну, ведьма?
— Именно так, дорогой, — ответила Гауз. — И мне не хочется натаскивать нового мужа. Я старуха.
Ночью она слизнула соль с шеи графа, куснула его за ухо и прошептала:
— Он и в замке за нами следит. Через мотыльков.
Граф был не дурак. Он сразу все понял, хотя и был поглощен любимым — вторым после войны — занятием. Он не прервал ласк и не замешкался, но мигом позже подхватил ее под лопатки, чуть приподнял и выдохнул в ухо:
— Сукин сын.
МОН РЕАЛЬ, СТО ШЕСТЬДЕСЯТ ЛИГ К ВОСТОКУ ОТ ТИКОНДАГИ — СЭР ХАРТМУТ ЛИ ОРГУЛЮЗ, ЧЕРНЫЙ РЫЦАРЬ
Сэр Хартмут стоял у штурвала на корме «Божьей благодати», держа в руке чашу вениканского стекла. Он пил сладкое кандианское вино и взирал на укрепления и прочные деревянные дома пришедших из-за Стены в селении, которое окрестил Мон Реалем — «королевской горой».
— Мы высадим солдат, возьмем этот городок и превратим его в надежную базу, — заявил он.
Люций с трудом сохранил молчание.
Де Марш отчаянно замотал головой:
— Нельзя, милорд! Мы оттолкнем от себя тех самых людей, в расположении которых нуждаемся! Они воюют со своими южными сородичами. Мы должны оказать им материальную помощь.
Сэр Хартмут поскреб подбородок:
— И что взамен?
— Контроль над товарооборотом. Надежную базу... — Де Марш начал ставить галочки, и сэр Хартмут рассмеялся.
— Вы, двое, учите меня воевать! Можно высадиться и забрать себе и селение, и товары. И отослать домой, к королю. По хорошей цене. Полюбуйтесь — я тоже умею мыслить по-купечески!
Де Марш поджал губы.
— А в следующем году?
— В следующем году мы станем хозяевами Тикондаги и всей реки. Будем брать, что хотим, а остальных продавать в рабство. Вы чересчур скромны, сэр, и не знаете целей нашего господина короля, в которые я посвящен. — Он огляделся. — Вам хочется устойчивого небольшого дохода. А я предлагаю колоссальный на несколько лет. Подумайте о рабах.
Де Марш надул щеки, сочиняя аргументы. Будучи юнгой, он жил в носовом кубрике работоргового судна — большого пузатого корабля из Генуа, ходившего в Хати, где некогда великие народы опустились до варварства под набегами дикарей из Великих Степей. Хатийцы продавали в рабство своих же детей. Де Марш насмотрелся на это. И вкусил.
На свете было много вещей, которых он не сделал бы ради денег.
Он зашел с другой стороны.
— Для Тикондаги вам понадобятся солдаты, — сказал он. — Хуранцы помогут, если мы поможем им первыми, против их врагов. — Он подался ближе. — Вы слышали слова хуранского воина. Тикондагский гарнизон больше, чем все ваши люди и мои матросы вместе взятые.
Он посмотрел на Люция. Тот кивнул. Де Марш не знал, преподнес ли он рассказ как выдумку, но нуждался в этруске.
Сэр Хартмут снова потер подбородок. Де Маршу показалось, что он слишком долго задержался взглядом на Люции, но тот в итоге повернулся к своему второму оруженосцу — теперь единственному. Юноша в полном доспехе подлил вина.
— Хорошо, — сказал сэр Хартмут. — Я поступлю по-вашему. В конце-то концов, если дело не выгорит, мы всегда возьмем селение штурмом. Палисады у них жалкие.
После обещания военной помощи дела завертелись, и де Марш набил трюм шкурками и диким медом за пять дней, пока сэр Хартмут обучал своих солдат управлять легкими туземными парусниками и воевать на воде. У него были три небольшие галеры, разобранные в Галле на пронумерованные брусья и предварительно раскроенные доски — солдаты собрали их воедино. Все три были оснащены тяжелыми носовыми баллистами и парой арбалетов.
Сразу за островом сливались три большие реки, две из которых струились с севера и доносили запахи мест еще более диких — аромат сосновой хвои, снега и скал. Хартмут натаскивал солдат в огромном водоеме под водопадами.
Через неделю он встретился с де Маршем за обедом в кормовой каюте флагмана.
— Как подвигается торговля, господин купец? — осведомился он.
Де Марш поднял брови.
— Коль скоро вы были любезны спросить, сэр рыцарь, мы потрудились неплохо, но могли и лучше. Конфликт между Северным Хураном и Южным отпугнул многих торговцев мехами — пришедших из-за Стены. Поговаривают, что морейцы и платят больше, и товары у них посолиднее. У меня меньше гигантских бобров, чем хотелось, а белых медведей, которых так ценят при дворе, и вовсе наперечет.
Сэр Хартмут налил капитану вина. Кормовая каюта была небольшая и уютная, как дамский будуар, с красивыми дубовыми панелями в дубовом же каркасе, благодаря которому они сдвигались и раздвигались по погоде, сохраняя великолепный вид. Бочонок с крепленым вином сверкал бронзовыми обручами, как воплощение гостеприимства, а низкий дубовый стол был застеклен настоящим стеклом хитроумной выделки, чтобы держаться на море. Роскошь каморки резко контрастировала с обстановкой, которая могла сложиться снаружи — словно клочок королевского двора или часовня, утоляющая печали.
Сэр Хартмут выказывал безразличие к роскоши, но де Марш подумал, что грозный рыцарь просто воспринимает ее как должное и само собой разумеющееся.
— В Южном Хуране остались меха? — спросил тот небрежно. — И им никак их сюда не доставить?
Де Марш решил не развивать тему торговли мехами.
— Южному Хурану незачем здесь торговать, — сказал он.
Хартмут откинулся на спинку и рассмеялся.
— Но их можно заставить! Несколько сотен язычников-варваров, проклятых Богом? Вам хочется склонить меня к войне с этими южанами — отлично, я склонился. Давайте это устроим. Время года уже очень позднее, нам придется действовать быстро.
— У нас есть суда, ваши солдаты и мои матросы, а Северный Хуран выделит нам еще двести воинов, — сказал де Марш. — Могу я предложить план кампании?
Сэр Хартмут жизнерадостно улыбнулся.
— Нет. Это моя забота. Занимайтесь своими мехами и накладными. А это война. — Он осторожно встал, будучи великаном в тесной каюте. — Выпьем за короля!
Они выпили.
— А второй тост — за выгодную войну! — хохотнул он. — Пришлите ко мне хуранских вождей, пусть выслушают мои распоряжения.
— Сэр Хартмут, Пришедшим из-за Стены не приказывают, — возразил де Марш.
— Вы — нет. А я приказываю. Пришлите их.
ЯННИС ТУРКОС — НЕПОДАЛЕКУ ОТ МОН РЕАЛЯ
Зима была так близко, что каждый порыв ветра казался Туркосу божественным предупреждением — гони, мол, во весь опор. Достигнув сухой земли, он помчался галопом и подгонял кобылу, как никакую другую лошадь. Но она вела себя молодцом, словно благодаря его за спасение от рхуков.
Туркос никогда не давал лошадям кличек, ибо они так и мерли под ним, но эта заработала себе имя и к возвращению в Непан’ха уже звалась Афиной.
— Ты самая умная лошадь на моей памяти, — сказал он и скормил ей все, что влезло, — медленно, чтобы не вспучило и не случилось колик.
Он снова встретился с Прыгучей Форелью, и они перекурили. Она была из старого народа, как и его жена, и поначалу он плохо разбирал ее беглый хуранский — от усталости у него туманилось в голове. Но она была терпелива, гостеприимна, и он, осушив чашку ее чая, обнаружил, что все понимает прекрасно.
— Мои так далеко не заходили, — сказала она, когда он описал свой маршрут. — От Длинной топи до Священного острова меньше десяти миль. Край сэссагов.
— Там, откуда виден Священный остров, мне встретился незнакомый замок.
Туркос набросал рисунок на бересте.
Она взглянула.
— Это Ба’ат. Большой город сэссагов.
— Он разрушен. На улицах трупы.
Он отвернулся, ибо картины разорения не отступали: замерзшие лужи, обугленные стропила и обглоданное волками тело ребенка — слишком маленького, чтобы даже выглядеть человеком.
— Он был там, — неожиданно молвила Прыгучая Форель. — Он является как старейшина и зовется Знатоком Языков. — Она взглянула на Туркоса, прищурившись. — Он считает нас детьми и глупцами. Но выступил с угрозами. И молодым нравятся его обещания. У него весьма своеобразные посулы. — Она вздохнула. — Если мы схватимся с ним, то нам конец. Но если не схватимся... — Она пожала плечами.
— А что же сэссаги? — спросил Туркос с некоторым нетерпением.
Он спешил, но в то же время нуждался в любых, даже отрывочных сведениях.
— Они выделили ему воинов, — ответила она. — Им пришлось это сделать ради самосохранения. Теперь он скрывается, и до меня доходят слухи, что он навещает Северный Хуран.
Туркос два месяца это слышал.
— И? — подстегнул он ее.
— Тебе виднее, имперец. У Северного Хурана появился новый союзник — на Великой реке стоят новые корабли и много каноэ, полных воинов. Те, кто возвращается с рынка из Мон Реаля, говорят, что галлейцы скупают все меха, какие им приносят, но не по ценам альбанских купцов в Тикондаге, а товары не так хороши, как ваши, морейские. Но в этом году альбанских купцов не видно. А тем, кто с запада, не хочется тащиться до имперских факторий, чтобы продать меха. Но кое-кому хочется.
— Потому я и здесь, — признал Туркос.
Она состроила гримасу.
— Я знаю, имперец. Не ради же нашей дружбы ты поехал на запад искать Шипа?
— Но ведь поехал. И поделился тем, что узнал. — Он подлил чая. — Расскажи, что ты узнала от тех, кто отправился на восток.
— Немногим больше. Маленький Лук проделал путь до имперской фактории в Осаве.
Осава, городок на Великой реке, находилась ближе всех к родному селению Туркоса. Он оживился, поскольку не был там больше месяца.
Прыгучая Форель поманила охотника, тот подошел и сел рядом. Длинный дом сочетал в себе таверну и гостиницу — в нем были полати на шестьдесят взрослых, и влезло бы больше, если уговорить потесниться. В центре тлели три огромные жаровни, а староста с ее мужьями подавали платежеспособным гостям еду и густое темное пиво. Было даже немного вина. Обустроенное шкурами и соломенными лежаками, место представлялось очень уютным даже на пороге зимы. Внутри постоянно висел дым, зато сохранялось тепло.
Маленький Лук оказался жилистым человечком альбанской наружности, улыбчивым и с крепким рукопожатием.
Туркос владел дюжиной языков, включая альбанский, и предложил охотнику вина.
— Это по-добрососедски, — отозвался Маленький Лук и присел на стул.
— Меня интересует торговля мехами, — сказал Туркос.
— Ты императорский разведчик. Мы знаем, чем ты занят, мореец.
Туркос не стал спорить.
— Я наполовину альбанец, наполовину — пришедший из-за Стены, и с империей ни одна половина не ссорится, — сказал Маленький Лук. — Я взял жену и повез все мои меха по реке в Осаву, потому что прослышал, что в этом году там лучший заработок. На Кохоктоне состоялось крупное сражение — Дикие против Альбы...
Он посмотрел на Туркоса, и тот кивнул.
— Я слышал то же, — сказал он. — Ты, может быть, знаешь больше.
— Да, я повстречался с сэссагами, которые там отметились. Они сказали, что Диким крепко досталось. Это неважно... но альбанским купцам пришлось туго. Ты же знаешь, что они ездят на ярмарку в Лиссен Карак, а после купцы везут меха караванами за горы, в Тикондагу...
Туркос уже лихорадочно писал на восковых дощечках.
— Ты этого не знал? — спросил охотник.
— И да, и нет, — улыбнулся Туркос.
Тот принял вино из рук Прыгучей Форели. Утренний Дикобраз, ее угрюмый муж годами старше, налил себе кружку густого эля и присел рядом.
Маленький Лук любил говорить на публику. Он начал усердно жестикулировать, а голос понизил:
— Теперь торговле в Тикондаге не бывать, а граф, который и в лучшие времена — большая скотина, готовится развязать войну.
— Знаю, — кивнул Туркос. — Я только что оттуда.
— Тогда я подался в Осаву, — продолжил Маленький Лук. — На обратном пути мы высадились в Мон Реале. Там стоят галлейские корабли — три больших округлых корабля и этрусская боевая галера.
Туркос снова начал писать.
— Ты говорила, что этруски не торговали в этом году, — заметил он.
— Говорила, — согласилась Прыгучая Форель.
— Там — тоже, — сказал Маленький Лук тоном всезнайки. — Ни одного этруска не было. А на торговом побережье болтали, будто этрусков перебили галлейцы, но галлейский купец, который был довольно любезен с моей женой, сказал ей, что три этрусских корабля уничтожены силками.
Казалось, в доме похолодало.
— Силки — миф, — сказал Туркос.
Прыгучая Форель вынула трубку. Она поднесла к жаровне вощеный фитиль, затем зажгла им толстую свечу в красивом, альбанской работы подсвечнике и уже от нее раскурила трубку. Угнездив чашу в левой руке, она поймала в горсть правой клуб дыма и направила его вверх. Из дыма соткались символы.
— Силки не миф, — возразила она будничным тоном и протянула трубку мужу. Тот молча пыхнул. — Они являются каждые двадцать лет. Их год не нынешний. Их год следующий.
Маленький Лук поджал губы.
— Ну, этого я тоже не знаю, — сказал он.
— Как и я, — подхватил Туркос. Он достал из заплечного мешка флягу и всем понемногу плеснул мальвазии. — Столько нового за обед, что и за лето не соберешь.
— Я еще не дошел до главного, — сказал охотник. — У этих галлейцев прорва солдат. Жена у меня симпатичная. А солдаты болтают, — кивнул он. — Они говорят, что собираются взять Тикондагу. — Для пущего эффекта он выдержал паузу. — Для Галле.
— Пресвятая Богородица, — пробормотал Туркос.
— Это после того, как они малость потрепали Южный Хуран, — добавил тот, берясь за трубку.
Туркос едва удержался, чтобы не встать и не поспешить к выходу.
— Успокойся, я услыхал это всего три дня назад. Они еще не выступили, — сказал охотник. — Но войско у них немалое. Больше сотни каноэ. Оружия столько, что нам такое в диковину.
— А я торчу здесь, — покачал головой Туркос.
— Ты быстро обойдешь Мон Реаль, — сказал охотник. — Обгони их по реке, и им тебя нипочем не взять.
— Я всегда ходил берегом Великой реки и не знаю обходного пути, — признался Туркос.
Маленький Лук ощерился в примечательно беззубой улыбке.
— Что ж... за скромное вознаграждение...
— Сможешь выступить завтра? — спросил Туркос.
— Деньги вперед. Без обид, партнер... но жене нравится цвет серебра.
Туркос откинулся на стуле.
— Я не ношу серебра в землях Диких.
Он отсчитал три увесистых золотых морейских бизанта. Четвертый вручил Прыгучей Форели, и та благодарно кивнула. Даже ее муж хрюкнул.
С утра вода была теплее, чем воздух, а Великую реку накрыл туман. Маленький Лук встретил Туркоса во дворе длинного дома. С ним было небольшое стадо вьючных животных, нагруженных мехами.
Туркос купил еще двух вьючных лошадей, сам он был в сапогах и при шпорах. При виде мехов поднял брови.
— Я думал, ты свои уже распродал.
— Взял твои деньги, скупил в деревне все шкуры и заплатил щедро, — признал охотник. — Раз уж поведу тебя в Осаву, то можно и заработать.
Туркос рассмеялся и показал коротышке своих лошадей, навьюченных шкурами бизонов и белых медведей, а одна была волчья, огромная. Тогда расхохотались оба.
— В путь, — сказал Туркос.
Подгоняемые зимой, они двинулись краем северных лесов. Ветер мечом рассекал пустошь, а ночи были так холодны, что жар костра ощущался лишь на расстоянии вытянутой руки, но снег еще не выпал, почва была тверда, и продвигались они быстро. Болота удавалось пересечь, а в чащах голые деревья и кустарник обещали большую безопасность, чем летом. В первый же день они заметили на севере рхуков, но ехали слишком быстро, чтобы встревожиться. На третий засекли в болоте устеноха, который общался с оленем, оба взламывали лед огромными рогами, но путники остановились на узком кряже, и великанские зверюги не обратили на них внимания.
Дни были коротки, а они гнали вовсю и меняли лошадей на каждой стоянке. Через три дня Туркос остановился переодеться. Маленький охотник был человеком закаленным, Туркос мало встречал таких — выносливость, с которой он оставался в седле, была невероятна, а лагерь он разбивал так же быстро, как все знакомые Туркосу пришедшие из-за Стены.
Маленькая клеенчатая палатка Туркоса привела его в восторг.
— Забавно, — сказал он, но после первой ночевки помог ее сложить и заметил: — Недурно. Все лучшие игрушки при тебе, — добавил он, восхитившись морейским мечом в комплекте с топором.
До Мон Реаля осталось три дня пути, и разведчики провели их на северном берегу.
— Прикрой свое железо плащом, — сказал Маленький Лук.
Они привязали лошадей и подползли к обрыву.
— Неделю назад здесь было полно каноэ и галер, — тихо проговорил Маленький Лук. — Они ушли.
Туркос отметил точность сообщений о кораблях — он зарисовал три больших округлых судна и новые укрепления, которые возводились на островной косе, где те стояли на якоре.
— Идем, напарник, — позвал Маленький Лук. — Стемнеет еще не скоро.
Два дня спустя они наткнулись на флот каноэ, который как раз сворачивал с Великой реки к морейским приозерным постам.
— Он, может быть, идет в Тикондагу, — сказал Туркос, но и сам себе не поверил.
Каноэ было намного больше сотни — на самом деле он насчитал почти триста. Крупнейшее соединение, какое он видывал в северной стране с тех пор, как стал разъездным офицером, и целью был его народ и его фактории. Он испытал невыносимую горечь: провал. Наверное, неправильно истолковал знаки.
— Ты же знаешь, что по восточному берегу озера проходит старая дорога, — сказал Маленький Лук.
Туркос поскреб голову там, где зудело.
— Старая дорога Стены. Я солдат империи, охотник. Мне известна дорога.
Маленький Лук кивнул.
— Мы опередим их и раньше прибудем в Осаву, — пообещал он. Туркос махнул рукой на Великую реку, в ширину достигавшую мили.
— А лошадей как переправим? — спросил он. Маленький Лук беззубо улыбнулся.
— У тебя, конечно, еще остались золотые монетки.
Перед тем как стать разведчиком, Туркос два года командовал постом на Стене и думал, что знает границу не хуже любого морейца. Он исходил Великую реку вдоль и поперек, и приключениям не было конца — такую жизнь он любил.
Но удивился сверх меры, когда восточнее прохода к озеру увидел потаенное селение пришедших из-за Стены, укрытое так основательно, что он не замечал его, пока не очутился на улицах.
Он встряхнул головой.
— Как же я проморгал?
— Абенаки отстроили его двадцать лет тому назад. — Маленький Лук показал на Великую реку, где торчали обгоревшие сваи. — Думаю, что дальше ты никогда не заглядывал.
— Меня не повесят за то, что вызнал секрет? — спросил Туркос.
Маленький Лук рассмеялся.
— Империи никто не боится, — ответил он. — Был бы ты из людей графа Мурьена — тогда другое дело. Но имперец? На это всем наплевать.
Туркос переварил новость с трудом.
Владелец приличной лодки взял два золотых бизанта за переправу через реку. Он заманил лошадей на борт, велел сгрузить меха, а затем поволок животных в ледяную воду.
Туркос выругался.
— Никакая лошадь не переживет такого заплыва! — выпалил он. Маленький Лук тронул его за плечо.
— Маловер, — сказал он и показал на жену паромщика. — Она — ведьма.
Та была мала ростом и хороша собой; она уселась на корме и принялась потчевать лошадей сгустками энергии. Она смеялась и называла их странными именами, а они не медлили ни секунды. На полпути через реку она разожгла трубку и присоединилась к мужчинам, расположившимся на середине лодки. Потрепала Афину, дунула ей в ноздри и вскинула брови, глядя на Туркоса.
— Как ты ее зовешь? — спросила она.
— Афиной, — ответил он. — Была такая богиня мудрости.
Ведьма улыбнулась.
— Славная богиня, — сказала она. — Как и Тар. Твоя Афина была одной из масок, одеждой, в которую Тар нарядилась для человека. — Она погладила лошадь. — Тар находится в ней. Твое имя хорошее. Твоя лошадь говорит, что ты хороший человек, так что ступай с миром, хороший человек.
Туркос уставился ей вслед, когда она стала протискиваться между тюков с мехами на корму.
— Тар — имя древнее, — проговорил он.
Ведьма его немного напугала — ему стало не по себе, хотя он вполне ощутил ее доброту. Или отсутствие зла. Пообщавшись с Шипом, он обзавелся новыми стандартами.
Маленький Лук улыбнулся.
— Не для нас, имперец. Тар — наша надежда и опора, как церковь на юге говорит о Христе. — Он перекрестился. — Нет, я ничего не имею против Христа, — добавил он елейным тоном и хохотнул.
Они с великой осторожностью обошли галлейский флот. Кто бы им ни командовал, это был профессионал — на обоих берегах озера несли дозор отряды разведчиков, а ночами, когда мореплаватели становились лагерем у берега западного, патрули высылали вперед, назад и на другой берег.
На вторую ночь после паромной переправы путники перевели лошадей через замерзшее и залитое лунным светом болото, взобрались на крутой берег — производя, увы, излишний шум — и вышли на дорогу, ширины которой хватало на два фургона, а плиты были уложены впритык на основании из камня и щебня. Ей было, наверное, не меньше полутора тысяч лет. На ней кое-где росли деревья, а рытвины могли поглотить лошадь и седока, но места, чтобы с разумной скоростью проехать во тьме, оставалось достаточно.
Они разбили лагерь на развалинах сторожевой башни. Утром Туркос разглядел ирков — маленький, быстро двигавшийся отряд.
Он обратил на них внимание Маленького Лука.
— Далеко забрались от дома, — сказал человечек. — Нас это не касается.
Туркос сделал в табличке пометку, и они тронулись в путь, стараясь обогнать стужу. Афина была сама не своя — слишком много ночей провела она без огня, и не хватало корма, или так подозревал Туркос. Но останавливаться и разбираться было нельзя, и он гнал на юг.
Было далеко за полдень, и ради скорости они пожертвовали предосторожностью. Шли быстрой рысью, и до Осавы осталось меньше двенадцати лиг, когда дорога ощетинилась воинами со взведенными арбалетами и в ярко-красной раскраске.
НИТА КВАН — ПОБЕРЕЖЬЕ ВНУТРЕННЕГО МОРЯ
На изготовление каноэ, которое устроило бы Та-се-хо, у Нита Квана и Гас-о-хо ушло много дней. Первое он забраковал и заставил делать новое. Он был нетерпелив, постоянно капризничал и все-таки общался по-дружески: курил, предлагал им трубку и чай, когда они уставали рубить топориками здоровенные деревья.
Ребра донимали Нита Квана все больше и больше, пока — после бессонной ночи — он не прибегнул к помощи мальчика с его незрелыми силами, а после обмотал себе торс шкурами.
На третий день они передвинули лагерь, превратив в небольшую крепость песчаный откос с глубокой старой костровой ямой и тремя удобными скамьями, сооруженными чужими руками.
— Ирки, — сказал Та-се-хо. Он уютно привалился к спинке, выросшей из узловатого деревца. — Это их край. До Н’гары всего несколько дней плавания на юго-восток.
Младший восстановил для старшего навес, нагромоздив столько сучьев, что они почти полностью защищали от непогоды. Во всяком случае — от ветра, благодаря шкуре хейстеноха.
Вечером третьего дня Та-се-хо взглянул на их третье изделие и кивнул.
— Завтра пристроим фальшборты, — объявил он. — Вы молодцы.
К полудню лодка была готова, и они сняли лагерь. Та-се-хо велел убрать ошметки оленины и мусор, скопившийся за несколько дней стоянки.
— Приберите здесь, чтобы самим было приятно, — сказал старый охотник. — Ирков многие ненавидят, но я не из таких. Леса хватит на всех.
В тот день они поплыли на запад, а лагерем встали под очередным навесом, оставленным ирками.
— Царство Тапио, — сказал он. — Моган живет севернее. Мы в пограничном краю. Будьте начеку. Здесь держат солдат обе стороны. — Зловеще улыбнувшись, он потер ключицу. — По крайней мере, их называют солдатами.
Они продвигались мучительно медленно — переломанные кости и срастающиеся ребра превратили плавание против устойчивого западного ветра в унылый кошмар, несмотря на красоту солнца, играющего на воде; косяки гусей и уток, направляющихся на юг; морозные белые облака поздней осени, которые мчались по небу, и великолепные берега, устланные багряной и золотой листвой. Та-се-хо безостановочно курил. Запасы продовольствия иссякли, потом закончился табак, и, наконец, близ места, где Верхняя река впадала во Внутреннее море, им пришлось высадиться, чтобы поохотиться и насушить мяса.
На исходе дня они причалили к песчаному берегу, исчерченному другими лодками и множеством ног. После бесплодной вечерней охоты устроились у крохотного костерка, жуя пеммикан. Гас-а-хо выплюнул хрящик.
— Дров мало, — изрек он. — Я наскреб, что сумел, но это все хворост для баб.
— Повелители были здесь. — Та-се-хо показал на следы. — Я их чую. Пятьдесят воинов. Они простояли день, может быть, два. Перебили всех оленей и пожгли весь лес.
Нита Кван глянул на заходящее солнце.
— Воюющая сторона? — спросил он.
— Не думаю, — ответил Та-се-хо. — Утром найдем их стойбище и посмотрим.
Они улеглись почти сразу, как стемнело, а когда проснулись — до зари и насквозь продрогшие, — уже вовсю падал снег. На растопку осталось мало что, и это был лапник. Нита Кван пробежал чуть ли не милю по берегу, нашел немного кедрового плавника, принес. Ребра болели, но разминка пошла на пользу, и он впервые за долгие часы согрелся. Плавник горел красиво, аромат шел почти волшебный, вся троица наелась пеммикана и напилась сассафрасового чая.
Вскоре после рассвета они прогулялись по берегу — обнаружили место, где Повелители ставили лодки; затем втроем дошли до леса. Там, сразу за высокими березами, оказался плетень вдвое выше человеческого роста. Они осторожно двинулись вдоль и достигли ворот.
— Там никого нет, — сказал Та-се-хо, но в голосе чувствовалось напряжение.
Крадучись, они вошли, с известным благоговением взирая на большие спальные помосты и тканые лежаки.
— Это дело рук человеческих, — заметил Та-се-хо. — У них есть рабы — они иногда торгуют.
Пожав плечами, он бросился на лежак, словно кот на мышь.
Под тем оказалась красивая шкурка выдры. Она была зашита и снабжена хитроумным карманом, а отверстие и часть спины украшены бисером и перьями — бусины сплошь золотые, а перья красные и лиловые, королевских цветов. Он заглянул в мешочек, принюхался и выдал пронзительный, торжествующий клич.
— Табак! — вскричал он.
Распахнув уже свой мешок, он вынул самую маленькую трубку и набил ее. Руки тряслись. Он подошел к очагу форта, разворошил ножом золу, нашел и раздул тлеющий уголек. Трубку он разжег с тем удовлетворением, которое мужчины обычно приберегают для еды и других удовольствий. Затем уселся на каменный край очага.
После этого он осторожно огляделся.
— Если здесь побывала не сама Моган, то кто-то из ее полюбовников — царек из озерных Повелителей. И я клянусь, что это не боевой отряд. Уже по кисету понятно — никто не возьмет такую вещь на войну.
Нита Кван вскинул брови.
— А вот в моем народе и у альбанцев принято брать на войну самое дорогое.
— С ними были люди и как минимум два ирка. Видишь следы? Это женщина, или я — цапля. Значит, не боевой отряд. — Старик повел плечами, улыбаясь и довольный собой.
— Может, пленные, — сказал Нита Кван.
Та-се-хо улыбнулся.
— Если бы мы пришли с суши, то да, это могли бы быть пленные. Следы нужно читать с опорой на тейсандран.
Нита Кван весьма неплохо знал сэссагский язык, но это слово услышал впервые.
— Тей-сан-дра-ан? — переспросил он.
Гас-о-хо посмотрел на старшего охотника. Они понимали друг друга без слов.
— Это что-то из герметизма? Из магии? — спросил Нита Кван.
— Нет! Это идея, — ответил старший. — Вот, например, говорю я о чем-нибудь у костра, мимоходом — смысл один, а если я говорю то же самое на охоте, то он может быть и другим. Изменение смысла зависит от того, кто произносит слова, как он их произносит и где. Изменяются чувства. — Он поиграл пальцами. — Это и есть тейсандран. Изменение. Место. Явись мы с суши, это могли бы быть разведчики. Но мы пришли с востока, где Внутреннее море. Все люди — человеки — живут на востоке. Значит, эту женщину не взяли в плен на востоке, потому что иначе приплыли бы сразу за нами. Понятно?
Он развел руками.
Нита Кван крепко задумался, а потом рассмеялся.
— Понятно. Я поначалу испугался, что ты считаешь, будто, явись мы с суши, это изменило бы реальность увиденного. Но ты говоришь, что меняется восприятие.
— Да, — сказал Та-се-хо. — И я сомневаюсь. Следопыт всегда сомневается. Дело в разных возможностях, которых больше, чем оленей в стаде.
— Да ты философ, — заметил Нита Кван, воспользовавшись древним словом.
Та-се-хо повторил его несколько раз и с улыбкой пожевал мундштук трубки.
— Это так, — согласился он.
Затем он еще с минуту походил по огороженному участку, оставляя за собой шлейф едкого дыма. Потом вышел за ворота, но вскоре вернулся и выбил трубку.
— Восемь лодок. Пятьдесят воинов, два ирка — оба обутые, один мужчина и одна женщина, босой и в мокасинах. — Он прищурился. — Если бы они двинулись на восток, мы бы их увидели. Но они приплыли на лодках. Значит, естественно предположить, что они прибыли из пещер Моган и западного пристанища. Мы не пересеклись. Отсюда они пошли на юг — в Н’гару к Тапио. Там посольство, и Тапио отрядил ирков в качестве проводников. Мужчина и женщина — рабы, но им доверяют.
— С чего ты взял? — прицепился к его логике Нита Кван.
— Они далеко зашли, чтобы справить нужду, — ответил Та-се-хо. — Люди куда щепетильнее в этих делах, чем Повелители. Их отпустили без охраны.
— Так, может, они не рабы?
— На них возложили всю стряпню, — объяснил Та-се-хо. — Но да, возможно, им хорошо платили, или их это просто устраивало.
— Насколько ты в этом уверен?
Старик набивал трубку. Он встретил взгляд Нита Квана кривой улыбкой, поднял бровь и продолжил свое занятие.
— Сколько времени мы потеряем, если пойдем в Н’Гару, а их там не окажется? — спросил Нита Кван.
— Неделю, — ответил Та-се-хо. — Если Тапио убьет нас, то больше.
Он и Гас-а-хо разразились лающим смехом, и тот эхом отразился в неподвижном осеннем воздухе от камней и невысоких утесов.
Нита Кван принужденно улыбнулся.
— По-твоему, так будет правильно, — сказал он.
Та-се-хо пожал плечами, но сжалился.
— Да, — подтвердил он. — Если Тапио и Моган зароют топор войны и подружатся, то они образуют на севере самый мощный союз, а мы поступим лучше не придумаешь, когда предложим им наших людей. Брат и отец Моган никогда не обижали людей. — Он сделал странное движение головой и добавил: — Но не особо и привечали.
— А что этот Тапио? — спросил Нита Кван.
Вперед подался Гас-а-хо.
— Рогатый говорит, что это очень хитрый шаман — почти как древний бог. Он не советует ночевать в покоях Тапио, иначе проснетесь и окажется, что минули века.
Он уставился в землю, убоявшись, что слишком разговорился для своих юных лет.
Та-се-хо растянулся на гигантской спальной скамье, предназначенной для демона девяти футов ростом.
— Тапио воевал с нашими пращурами, — сказал он сонно. — Все рассказы о подземных феях и подземной войне — они как раз об этом. Он очень стар.
Нита Кван ни разу не слышал ничего подобного.
— Он ненавидит сэссагов? — спросил он.
Та-се-хо, не снявший мокасин, положил ногу на ногу.
— Он вряд ли и помнит нас. Зато мы его помним отлично. Все земли вокруг Н’гары принадлежали нам. То были сэссаги — народ Западных врат. Тапио захватил наши великие города и вынудил нас бежать на север в Сожженные земли.
— Вот тебе и посольство, — вздохнул Нита Кван.
Та-се-хо помотал головой.
— Нет. Теперь мы живем хорошо. Тапио нам, может быть, и помог — забрал, что хотел, а мы выжили. Вроде того колдуна, что зарится на наш Священный остров. Послушай, Нита Кван. Власть есть власть. Лучше смириться с переменой и избежать смерти. Если нам удастся их перессорить, чтобы передрались... — Старик хмыкнул. — Что ж, тем лучше. То-то повеселятся сэссаги, когда Шип и Тапио уничтожат друг друга.
— Не только повеселятся, но и станут сильнее, — заметил Нита Кван. Охотник покачал головой.
— Это ваш брат так считает. Сила — для тех, кто ее ищет. Люди хотят жить. Жизнь — это жизнь, а не сила. Матроны понимают, и тебе тоже нужно понять. Мы ищем союза не для того, чтобы стать сильными. Мы ищем его, чтобы по возможности избежать бед, чтобы охотники охотились, а матроны растили детей.
Нита Кван по-новому взглянул на старого охотника.
— Тебя послушать, так ты презираешь власти.
Старик поспешно пыхнул трубкой, чтобы не потухла.
— Представь себе ребенка, который должен постоянно показывать другим детям, какой он умный. Остальные играют, носятся, едят, любят мам, а этот малыш не может остановиться и умничает. Знакомая картина?
— Слишком хорошо знакомая, — рассмеялся Нита Кван.
— Власти. В основном это люди, которые так и не научились жить. — Та-се-хо со смешком откинулся. — Учти, что я старик, не знающий магии. Если бы я мог убить оленя за милю одним движением пальца, то был бы другим человеком. Но вот охотиться меня никто не учил. И я люблю охоту. — Он сел прямо. — Не знаю, как еще объяснить — мне не хватает слов.
— Ты философ, — повторил Нита Кван.
— Глядишь, я и полюблю это слово. Но вот что: через неделю Внутреннее море замерзнет. Если мы собираемся плыть, то лучше поторапливаться.
И часом позже они уже плыли на юг по направлению к Н’гаре.
ЛИССЕН КАРАК — АББАТИСА МИРАМ И СЕСТРА АМИЦИЯ
Аббатиса внимательно прочла последнее донесение из Харндона, а сестра Амиция терпеливо ждала, упрятав кисти в рукава.
Один раз аббатиса поморщилась, затем ее лицо застыло. Если присмотреться, можно было понять, что она перечитывает донесение снова от начала и до конца. Теперь она закусила губу. Потом состроила мину — совершенно не по-аббатски.
— Ты знаешь, о чем здесь сказано? — спросила она у Амиции, и та покачала головой.
— Я, мадам, когда прибыл королевский гонец, была у себя в часовне у Южной переправы. Поскольку донесение полагалось доставить сюда, а воскресенье прошло, я сразу и принесла. Гонцу было нужно поспеть в другие места.
Мирам побарабанила пальцами по ручке кресла.
— Король назначил в Лорику нового епископа, который считает, что без его индульгенции весь орден Святого Фомы падет. — Она улыбнулась, но не обычной улыбкой, а запальчивой. — Подозреваю, что мы с приором Уишартом согласимся — у него нет власти над нами, но я предвижу известные неприятности.
— Новый епископ Альбинкирка — замечательный священник, — сказала Амиция.
— Он к нам наведался! — подхватила Мирам. — Ха, и застиг нас в сорочках. Банный день, а новый епископ стучится в ворота! Но сэр Майкл вызвал охрану, и мы привели себя в порядок, а ванны снесли на кухню. Он и правда милейший человек, а в его теологии есть свежая струя. — Мирам свернула свиток. — Он подтвердил твое право служить мессу, когда нет священника. И назначил к нам нового капеллана — отца Десмонда. Ученого, ни больше и ни меньше! Мы показали себя с наилучшей стороны.
Амиция снова сделала реверанс.
— Жду не дождусь встречи с ним.
— Ты, верно, устала, дорогая сестра. — Мирам выдержала паузу. — О вольностях, которые тебе предоставлены, все только и говорят. Будь добра явиться сегодня на службу, и на заутреню тоже, дабы все узрели твою набожность.
Амиция вспыхнула и подавила гнев.
— И ты понадобишься нам для восстановления линии обороны. Пока ты здесь, хору — герметическому хору — нужно поупражняться. — Мирам взялась за голову. — И кто только придумал, что в монастырях царят мир и покой?
СВЯЩЕННЫЙ ОСТРОВ — ШИП И ОТА КВАН
Когда личинки превратились в мотыльков, Ота Кван испытал пренеприятные чувства. Когда же подвешенные трупы его товарищей превратились в личинки, он задумался о вещах, размышлять над которыми не хотелось, а потому с головой окунулся в дела. Он набрал пополнение из желторотых юнцов полудюжины племен, вдохновленных Знатоком Языков, и возглавил их в короткой кампании — сначала для устрашения абенаков, а после — дальше на восток.
Абенакские войска ему навстречу не выступили. Он остановил свой отряд к югу от вереницы приречных сел и встретился с делегацией старейшин. От них он потребовал рекрутов и пригрозил разорением, а два престарелых воина, которые той весной были верховным руководством, ответили яростной бранью.
Ота Кван сказал им:
— Отныне ваш повелитель — Шип. Покоритесь — умножите силы. Воспротивитесь — будете уничтожены.
Поставив их перед выбором, он повернул на юго-восток. Шип дал ему посох, не подпускавший рхуков, которые вдруг наводнили низину близ Внутреннего моря, и шесть неуклюжих великанов шли за ним следом. Остальные предпочли держаться подальше. Он ожидал, что почувствует прилив энергии, но ничего подобного не было, и только рхуки подчинялись его воле.
Через шесть дней пути отряд вынырнул из каменистых болот у селения Непан’ха. Пройдя по первому снегу, он встретился с местной главой, женщиной по имени Прыгучая Форель, которая стояла с копьем в руке на верхней площадке палисада в причудливом наряде из шкуры северного оленя.
— Шип требует вашей сдачи! — крикнул он.
— Пусть придет и потребует сам, а не присылает какого-то недоумка!
— Он уничтожит вас, — пообещал Ота Кван.
Старуха повернулась, задрала платье и выставила голые ягодицы. Она протяжно выпустила газы, а ее окружение расхохоталось.
— Передай своему колдуну — пусть отымеет березку! — прокричала она.
Ота Кван дал волю гневу. Он почувствовал себя выше, сильнее — и действительно стал таким. Воздев посох Шипа, он направил его на стену.
Вдали послышался рев. Земля задрожала.
Дюжина рхуков заковыляла вперед.
У защитников стены были луки и копья; рхукам пришлось туго. Четверо умерли сразу.
Но великана убить нелегко. Те, что выстояли под ураганным обстрелом, голыми руками снесли палисад и вошли в поселок. Они предались буйству, круша все вокруг, ровняя дома с землей и убивая всех подряд: овец, лошадей, детей.
Сопровождаемый пятьюдесятью воинами, Ота Кван последовал за ними в пролом. Он указал во все стороны и велел командирам зачистить стены.
— А потом? — спросил один из молодых абенаков.
— Потом перебейте всех, — сказал Ота Кван.
Пришедшие из-за Стены так не поступали. Но воины были молоды и успели многое перенять у Кевина Орли.
Через десять часов в погребе обнаружили последнюю безутешную мать, ребенка у нее вырвали и убили. Ее саму изнасиловали и обезглавили. Юные воины были с ног до головы в крови; одних тошнило от содеянного, другие пришли в необычное возбуждение. Абенакам и сэссагам изнасилование было в новинку — пришедшие из-за Стены, когда воевали, имели обыкновение забирать женщин на родину, удочерять их, жениться на них. В противном случае матроны карали воинов.
Вот только у Шипа не было матрон.
А сам он был здесь. Шип прибыл, переодетый в Знатока Языков.
— То, что вы совершили, сделано для меня и вашего народа, — молвил он. Затем подошел и грациозно преклонил колени у трупа женщины, погибшей последней. — Согласитесь, ужасно? Она была личностью, а вы превратили ее в вещь. — Он встал. И улыбнулся. — Слушайте, мои воины! Мы делаем это ради спасения остальных. После Непан’ха ни один город не окажет мне сопротивления. Это спасет много жизней, включая ваши. Но не только — еще и других женщин, других младенцев.
Он проследовал через каменные завалы и горящие шкуры ко входу, где лежал труп Прыгучей Форели, так и сжимавшей в руках здоровенный топор.
— Она поступила глупо, когда оскорбила Ота Квана, и глупо вдвойне, когда не покорилась, и в гибели всех этих людей повинна она, а не вы. Принимая командование, вождь берет на себя и вину. Вина, которую вы испытываете, лежит на этой толстухе. Так помочитесь на нее — излейте на нее свои соки и избавьтесь от того, что ей причитается. — Он блаженно улыбнулся. — Вы, пришедшие из-за Стены, много лет почитали трупы ваших врагов. Довольно! Позорьте их как предателей и глупцов! Мы следуем Путем с большой буквы. Хватит миндальничать! Ожесточитесь. Доверьтесь мне в этом!
Знаток поступил по его слову — помедлил и окатил труп длинной струей; толстуха как будто слегка подтаяла, а воины вдруг обступили ее толпой, чтобы сделать то же, а сделав — обнаружили, что бесстыдство затуманилось в памяти.
Знаток Языков улыбнулся. «До чего же просто пользоваться людьми, — подумал он. — Я превращу их в животных, и тогда они приживутся в землях Диких».
Он раскрутил свой огромный плащ из волчьих шкур и пропал.
Воины же возликовали, а рхуки взревели.
Кевин Орли был бы рад удовлетвориться. Но он невольно спросил себя, почему колдун не задержался исцелить его раненых. И его личное воспоминание о взятии селения осталось нетронутым.
Шип покинул своих людей, слегка содрогнувшись от отвращения, как врач, закрывающий склянку с пиявками, и вернулся через эфир в место силы.
Затем он день прикидывал и наблюдал. Первый из его особенных мотыльков собрался вылупиться, и в нужный момент его следовало поймать, чтобы закончить формирование его мощи. Или так он себе внушал, тогда как другая часть его могучего и хитромудрого рассудка признавала, что ему просто хотелось присутствовать при рождении своего творения.
Он наблюдал за Гауз и графом. Смотрел, как она танцует обнаженной, расходуя энергию, как воду. Видел ее ворожбу и был и раздосадован, и потрясен, и преображен. Он выслал новых мотыльков, а потом еще — пусть наблюдают за ней во всех ракурсах и во всех жизненных проявлениях.
Иногда он слышал, как она произносит его имя. Она уже будто взывала к нему за лиги, которые их разделяли.
Он увидел, как она разоблачила ведьму, и застонал от наслаждения.
На свой земной лад она оказалась гораздо сложнее, чем ему мнилось, и намного могущественнее; издав смешок, он усилил свою оборону.
Он пекся о своих укреплениях на случай физического нападения на ее мужа.
Посредством мотыльков и прочих тварей он прозревал и другое, но их донесений было мало для цельной картины. Его создания, обитавшие в Харндоне, пересылали ему обрывки, которых он не понимал: океан озлобленных лиц в озаренной пламенем тьме; королева, орущая на молодую женщину. Королева плачущая. Королева, читающая древний пергамент.
А все его другие порождения, населявшие подземные коридоры старого дворца, были мертвы. Он потерял всех мотыльков, всех крыс — всю живность, которую создал или призвал, соблазнил или подкупил, чтобы давала ему возможность читать свои — или Гармодия — записи.
Укрывшись на острове, он начал переделывать других существ — барсуков, например, превращая их в подземных лазутчиков, но в нужный момент у него ничего не оказывалось, и это его безмерно огорчало. Даже кошки, которых он использовал для поддержания чар, сковывающих Гармодия, были потеряны — ловили мышей и шастали по замковым коридорам, закрыв от него свои животные мозги.
Сами по себе, вне контекста, мотыльки были бесполезны, и он проклял время, потраченное на то, чтобы переместить их в далекую даль, и силы, которые пришлось израсходовать на слежение за ними. Мотыльки добирались до цели порой пару месяцев — и в несколько поколений.
Его попытка подселить мотыльков к Красному Рыцарю провалилась, а все насекомые, которых он отправил на запад следить за ближайшим соседом — знаменитым Тапио, весной не пожелавшим вступить с ним в союз, — погибли.
Шип стоял, размышляя в неподвижном, высокомерном негодовании. Если Тапио убил его посланцев, то это значит, что наглый ирк будет и дальше держаться особняком, а то и хуже. «Почему Дикие не объединятся? — спросил он себя. — Потому что каждая особь стремится лишь к личному благу». Шип сидел в темноте, глядя на гусеничный кокон длиной с человеческую руку, который был встроен в труп мужчины. Он кивнул своим мыслям. «Я силой объединю и спасу земли Диких. Если Диким не видно пользы от моей идеи, я вобью ее в их тупые, замшелые, эгоистичные глотки».
Незвано-непрошено явился образ Красного Рыцаря, стоящего перед ним в Лиссен Карак и отбирающего власть над его боглинами.
«Ты просто безродный выскочка, корчащий из себя особу голубых кровей».
Он попытался сфокусировать ярость, как поступал с энергией, совершая обряды. Отец был торговцем — что с того? «Я стану Богом, — подумал он, обращаясь к далекому образу. — А ты — ничем».
Он обуздал свою ненависть — понянчил ее и пережил все унижения осады; он задержался на моменте, когда неправильно расположил катапульты, и посмаковал свой промах, когда его безбожно перехитрили в ночь его знаменитой атаки.
Собрав всю эту ненависть, он переправил ее в гусеницу, как человек, дающий гончей понюхать клок шерсти.
Покончив с делом, он избавился от многих опасений. Заклинание было мощным — сродни чарам, которые он навел на людей, разоривших Непан’ха. Те герметические действия, что изменяли внутреннюю реальность разумного сознания, были настолько тонки, что управление жизненной силой мотылька казалось детской забавой, но Шип начинал понимать, как совершать такого рода чудеса.
Спустя какое-то время он бросил наблюдать за миром и занялся приготовлениями к разбирательству с графом.
ВБЛИЗИ ОСАВЫ — ЯННИС ТУРКОС
Все, кто их окружил, были пришедшими из-за Стены — северные хуранцы и кри, с хохолками и в крашеных, ярко-красных оленьих шкурах. Но они держали арбалеты — новенькие, увесистые и со стальными дугами.
Именно арбалеты склонили Туркоса к решению, хотя оно пришло слишком быстро для сознательной мысли.
Едва противник выступил из тени, готовый торжествовать над пленниками, Яннис поднял лошадь на дыбы — свою драгоценную, обожаемую Афину.
Она послушно вскинулась, и ее широкое чрево и длинная шея приняли все шесть арбалетных стрел, предназначавшихся ему. Поскольку Афина была молодчиной, она опустилась на все четыре ноги и продолжила бег, подковами сокрушив двум воинам черепа.
А потом рухнула.
Туркос приземлился на ноги и выхватил тяжелую саблю — длинную и увесистую, как альбанский рыцарский меч, но слегка искривленную и с упрочненным острием для усиления удара.
Упали еще два воина: один с аккуратно отсеченной рукой, другой — со вмятиной в половину лица от удара обухом; скула раскололась, челюсть треснула.
Безумная атака, направленная в самую гущу, создала хаос больший, чем Туркос мог рассчитывать, — какой-то кри всадил стрелу в спину хуранца, спеша поразить врага. Но это были не боглины, и старшие воины уже приходили в себя и обнажали оружие или отступали подальше и целились.
Туркос применил шейный амулет и навел свои лучшие наступательные чары. Это был лоскут молнии, сверкнувший на солнце голубым, и он разостлал его ковром, как показывал дед, над промерзшей почвой. Средства защиты обычно не достигали ступней, и никто не выдерживал резкого удара по лодыжкам.
Воины попадали, как марионетки с перерезанными нитками.
Никто серьезно не пострадал, а у него не было других способов герметически защититься. Но когда люди валятся с ног, они начинают иначе смотреть на бой, и бывалые воины задумались о выживании. Туркос отправил ближайшего к праотцам, ударив его кое-как, но все-таки погрузив наконечник в череп.
Второй поднялся на колено и потянулся к нему; Туркос схватил его за руку, как учили, сломал ее и ударил в лицо рукоятью сабли. Тот лишился чувств, а Туркос приготовился получить между лопаток арбалетную стрелу. Он крутанулся — его время истекло, и он молился Богу, Иисусу, Парфенос-Деве и всему пантеону святых...
Старик всадил стрелу в ближайшего кри, а от других остался только гвалт и топот, с которыми они убегали в лес.
— Садись-ка лучше на мою лошадь, — сказал старый охотник. Он выдавил смешок, но был со всей очевидностью потрясен. — Хорошо, что я не сунулся тебя грабить.
Туркос осторожно уткнул острие сабли в оленью куртку покойника, оперся на клинок и глотнул воздуха. Он словно милю пробежал.
Афина взбрыкнула ногами и вздохнула. Изо рта вылилась кровавая пена, и лошадь умерла.
Туркос плюхнулся рядом и расплакался. Он заработал длинный порез в основании левого большого пальца и различил под кожей прослойку жира — откуда она взялась? И с голенью что-то неладно. И Афина мертва. Он заново осознал ее смерть, раза три-четыре, как будто трогал языком пенек сломавшегося зуба. Он не хотел ее гибели. Не собирался ею жертвовать.
— Как по-твоему, существует рай для животных? — спросил он.
— У леди Тар есть место для животных, — сказал старый охотник и огляделся. — Мы должны идти дальше.
Туркос взял в себя руки, но в глазах было жарко от слез.
— Я любил эту лошадь, — сказал он.
— Тогда ищи ее в полях Тар, где она носится с оленями и лисами — ни хищников, ни жертв, — произнес старик нараспев. — А теперь залезай на мою, и поехали.
Через час они достигли первого осавского аванпоста, Туркос сказал пароль, протрубили тревогу, и конные вестники сорвались в деревни Южного Хурана с сообщением о скорой атаке. На подготовку оставался день, и никого не застигнут врасплох.
В Осаве Туркос вернулся в древнюю стенную башню и быстро, как мог, прочел все новости за месяц. Маленькая крепость готовилась к осаде огромным и лучше вооруженным войском, поэтому вникать в детали было некогда, и он только в общих чертах узнал, что император взят в плен герцогом Фракейским, а его непосредственный командир, логофет — мертв.
Пока на стены и в угловые башни поднимали баллисты из его драгоценного запаса, он ознакомился с двумя самыми свежими депешами.
Новый Мегас Дукас был альбанским наемником и — Туркос с растущим возбуждением несколько раз перечитал последнее сообщение — вел свою армию к границе. Ему же — Яннису Туркосу — предписывалось собрать мобильный гарнизон и выдвинуться навстречу, охраняя всех торговцев мехом Осавы с окрестностями и их товары.
Ну а как же иначе. Он занимался охраной доли империи в меховой торговле.
Туркос еще раз перечитал обе депеши и встал за рабочий стол. Левую руку, перевязанную грязным бинтом, он вскинул, чтобы унять кровотечение, а правой постарался писать помельче, как научился у монахов в Эрессосе. Зашифровав подробное сообщение новейшим шифром, какой у него имелся, он разослал четыре копии, по одной на каждую птицу в башне. Когда улетел последний вестник — огромный, черно-белой окраски, — он затворил ставни своего кабинета, чтобы не выстудить помещение, и по витой внутренней лестнице спустился в цокольный этаж, в караулку, где дремал старый охотник.
Туркос растолкал его.
— Я бы дал тебе поспать, но ты уйдешь до начала сражения, — сказал он. — Вот твое золото, — добавил он. Затем протянул руку: — А вот моя благодарность.
Старик сонно улыбнулся.
— Я не пропущу такого зрелища, — ответил он. — Но золото возьму.
Позднее тем же днем в нескольких милях к северу от Осавы боевые каноэ причалили к берегу. Вождь кри сошел с первого и заработал в горло стрелу от Большой Сосны. Он умер в корчах, в ледяной воде. Отряд Большой Сосны издал боевой клич...
...и воина началась.
