ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
СТРАНА ТЫКВ — ОТА КВАН
Обратный поход через земли Диких был стремителен, и предприятие представилось легким.
Кранногов они видели ежедневно. Гиганты ходили, как вздумается, и оставляли полосы разрушения всюду, где шастали: в лесах, болотах и параллельно трактам, — как будто крушили скалы и деревья так же легко, как убивали животных и собственно Диких. По их размашистому следу Ота Кван выслал своих лучших следопытов и с хитроумным солдатским расчетом перемещал их между укрытиями.
После третьего дня Та-се-хо покачал головой.
— В жизни не видел столько рхуков, — признался он. — Что-то разворошило их гнездо.
Шли медленно, так как мешали тяжелые, липкие, громоздкие корзины с медом, которые воины несли на длинных коромыслах. Проторенным путем силач мог весь день нести их четыре штуки, но стоило отряду сойти с широких трактов, как путешествие по тропам земель Диких с коромыслами на плечах стало напоминать Нита Квану о годах, проведенных в рабстве в горах восточнее Альбинкирка.
К моменту, когда отряд достиг деревни, они повидали двадцать великанов и обошлись без потерь, а репутация Ота Квана как вожака достигла новых высот. Меда собрали почти пятьдесят берестяных корзин и ни одной не потеряли в полном опасностей возвращении домой.
Но всякое торжество мгновенно затмилось откровенным унынием, которое царило в деревне. В восточном углу сэссагских владений рхук разорил пару селений. Из народа погибли немногие, благо рхук чересчур увлекся общим разгромом, чтобы сосредоточиться на мелких жертвах, но выжившие стали беженцами, надвигалась зима, и притекавшие ручейком новые лица грозили поглотить все излишки, накопленные сэссагами после военной весны.
Матроны собрались, потолковали и призвали Рогатого — старого шамана, который разбирался в местной истории, а его ученик Гас-а-хо проболтался, что того спрашивали о Священном острове.
— И что? — спросил у жены Нита Кван.
Она огляделась, словно боялась, что их подслушают.
— Мне не положено знать, я пока не матрона, — сказала она и погладила себя по животу. — Хотя надеюсь, что вскорости ты увидишь, как положение изменится.
— «Не положено знать» не означает «не знаю», — заметил он.
Она пошевелила пальцами ног.
— На востоке, на самой границе наших и хуранских охотничьих земель, в море есть остров, а на нем — гора с озером на вершине. Посреди озера — еще один остров. Все люди и твари земель Диких считают его священным.
— Священным? — переспросил он.
— Владеть им не дозволено никакой Силе, — сказала она и больше не проронила ни слова.
На следующий день они с Ота Кваном чинили сети, Нита Кван спросил у Гас-а-хо про остров, и юнец, раздувшись от важности, ответил:
— Это дело шамана.
Они латали сети, так как матроны постановили отправить на остров рыболовецкую экспедицию и наловить побольше рыбы, чтобы на зиму засолить. Другой отряд мужчин прочешет северные и западные леса, промышляя оленя — и чтобы загодя предупредить о кранногах.
Когда мальчишка ушел, Ота Кван аккуратно завершил ремонт, умело орудуя берестяной нитью. Покончив с делом, он поднял глаза.
— Это Шип, — сказал он.
— Почем тебе знать? — ответил ему Нита Кван с толикой раздражения.
Несмотря на успехи Ота Квана, его неисчерпаемое чувство превосходства бесило неимоверно.
— Жене сказала ее мать, а та — уже мне, — пояснил Ота Кван. — Шип лишил это место силы, а я не думал, что она у нас есть. Я не ожидал, что дикий край так мал.
— Что же делать? — спросил Нита Кван.
Шип был скорее именем, чем реальной угрозой, но он понимал, что именно колдун оказался той Силой, которая стояла за их весенней кампанией.
— Он же не может заставить нас воевать зимой — или может?
— За годы, прожитые с народом, я уразумел одну вещь, — сказал Ота Кван. — Пусть решают матроны. На их решение можно повлиять, если правильно подать сведения, но после этого с их словом нужно смириться.
— А что, приходилось? — спросил Питер.
— Приходилось — что? — не понял Ота Кван и перекусил берестяную нить.
— По-своему подавать матронам сведения? — Питер толком не понимал, чем бесит его брат, но мало-помалу распалялся.
Ота Кван развел руками.
— Не строй из меня злодея. На нас грозит обрушиться весь ад, братец. Пойми, там великаны! Они громят деревни, и если ударят по нам, то нам придется зимовать в лесу, и большинство стариков и детей перемрет. Это не мое мнение, а истинное положение дел.
— Так что же нам теперь, договариваться с Шипом? Это его рук дело? — спросил Питер.
Ота Кван помрачнел.
— Так думают матроны. А сам я не знаю, что и думать.
— Что-то новенькое, — улыбнулся Нита Кван.
— Я не хочу ссориться, брат, — покачал головой Ота Кван. — Матроны считают, что надо послать за союзниками. Союзники могут создать путаницу.
— А Хуран? — спросил Нита Кван.
— Южный Хуран воюет с Северным. Тут ничего нового. Откуда нам знать, кто начал? Южан подкармливает империя, а северян теперь снабжают товарами этруски. Они воюют из-за бобровых шкур и меда. Матроны говорят, что в этом году этруски не появились. Мой род всегда следил за такими делами и разбирался в них. Когда я был другим человеком в другой жизни. С чего я решил, что мне будет легко и просто у сэссагов? Это жизнь!
Матроны совещались три дня. На их памяти это был самый долгий совет, и всякая деятельность в селении замерла. Поползли слухи: дескать, придется собирать пожитки и сваливать, пока не уйдут великаны; или другое: предстоит большой набег на Хуран, чтобы разжиться продовольствием и рабами; а то еще, что к Шипу направят посольство...
В итоге старшая и самая рослая в деревне матрона — Синий Нож — позвала на совет мужчин.
— Шип перебрался на Священный остров. — Она огляделась с невозмутимым достоинством, которое сопутствовало матронам во всех начинаниях. Поговаривали, что между собой они люто собачатся, но если в их единстве и были трещины, то они этого никогда не показывали. — Шаман сделал расклад. Он подтвердил, что на Священном острове находится именно Шип и это его колдовство направило в наши края кранногов. — Она обвела собравшихся взглядом, и Питер почувствовал, как тот остановился на нем. — Мы обсудили, не обратиться ли к Тапио Халтии в Н’Гаре, а также к Моган и ее народу. На эти земли предъявил права брат Моган, Туркан. Но он погиб, когда столкнулся с Шипом, и Шип, вероятно, отныне считает себя здесь хозяином.
Ее глаза снова прощупали толпу. И Питер опять почувствовал, что выделили его.
— Мы хотим положить конец этой распре. Посоветовались с воинами. Они говорят, что каждый рхук, которого мы убиваем, ничего не значит для Шипа, а нам обходится в десяток человек. Еще они говорят, что даже в разгар зимы Шип в состоянии сеять пожары и смерть, а людям даже на снегоступах будет нечем ответить. Поэтому Тадайо решил за весь народ: пренебрегать требованиями Шипа и жить по-своему. Он счел, что мы достаточно сильны. Возможно, так оно и было бы, не стань Шип нашим соседом. Теперь мы должны найти другой путь. Тадайо мертв. Мы потеряли две деревни. Поэтому матроны постановили выслать к Шипу посольство. — Она поклонилась Ота Квану. — По нашему выбору, его возглавит наш брат Ота Кван.
Ота Кван встал и поклонился:
— Я принимаю задание и трубку мира. Постараюсь смягчить нрав Шипа.
Синий Нож чуть нахмурилась.
— Посули ему все, чего пожелает. Сдай все, кроме наших тел. Предложи воинов для его войн.
Ота Кван не скрыл возмущения:
— Это же трусость!
— Матроны повидали возвышение и падение многих Шипов. Мы слишком слабы, чтобы с ним бороться. Поэтому мы предоставим ему наименьшую помощь, какую сможем, не навлекая его гнев. Сложим о нем песни, будем во всем содействовать.
— А потом, когда он ослабнет, — ударим! — подхватил Ота Кван.
Синий Нож мотнула головой.
— Нет. Когда он ослабнет, ударит кто-нибудь другой, а мы тихо отступим и займемся посевами.
Народ исполнил три песни — те, что пели в страду, — и все потянулись на выход. Питер уже был у порога, когда его придержала маленькая, но крепкая, как у великана, рука, и он посторонился, давая пройти остальным. Возле него остановились Синий Нож, Маленькие Ручки и другие матроны.
— Ты не пойдешь с Ота Кваном, — объявила Синий Нож.
Опыт общения с матронами у Питера был весьма небогатый. Они никому не приказывали — среди свободного народа этого не делал никто. Поэтому ее тон застиг его врасплох, и он заозирался по сторонам. Жена стояла сзади, и она отрывисто кивнула в знак согласия.
— Ему это не понравится, — сказал Питер.
Маленькие Ручки угрюмо кивнула.
— У него будут другие спутники и товарищи. Тебе идти нельзя. Пожалуйста — мы просим тебя об этом.
Питер поклонился:
— Я не пойду.
Следующая неделя выдалась одной из труднейших с тех пор, как Питер стал сэссагом. Ота Кван, не теряя времени, позвал его, а когда приглашение было отклонено, постепенно рассвирепел.
— Не позволяй бабе превращать тебя в труса, — сказал он при третьей попытке.
— Она и не собирается, — пожал плечами Питер.
— Ты мне отчаянно нужен! Люди идут за мной не только потому, что я многое умею, но и потому, что за мной идешь ты! Та-се-хо остается. Знаешь, что он сказал? «Нита Кван не пойдет».
Ота Кван постепенно багровел, голос его повышался, и по всей деревенской улице к ним поворачивались головы. День был холодный, ветреный — начало осени. В воздухе висела дождевая пыль, а на бобровом лугу юго-западнее селения заметили двух рхуков, и это всех поставило на уши.
— На этот раз я не пойду, — повторил Питер со всем посильным спокойствием.
— Почему? Назови хоть одну причину! Я отлично справился с медосбором. Ничем тебя не обидел. Веду себя вежливо с твоей сукой женой...
Они уставились друг на друга. Питер был совершенно невозмутим.
— Пожалуйста, уйди, — попросил он.
Ота Кван упер руки в бока.
— Я захожу не с того конца. Прости, я не считаю твою жену сукой. То есть считаю, но полагаю, что ты в ней видишь что-то такое, чего не видно мне. Послушай, брат. Я взываю к тебе! Согласен, что мы едва познакомились друг с другом за это лето. Но ты мне нужен.
В душе Питер знал, что такое признание дорогого стоит — мол, в Нита Кване есть нужда.
Он выдавил улыбку и начал:
— Мне лестно...
— К хренам собачьим твою снисходительную воркотню! — с неожиданной яростью перебил его Ота Кван. — Оставайся и загнивай.
Развернувшись на пятках, он зашагал прочь. Питер подумал, что потерял друга. И брата. «Зачем матроны ставят меня в такое скотское положение?»
Ота Кван отбыл на следующий день в сопровождении шестерых человек. Все они были воинами, закаленными в летней кампании. Все шестеро — троих набрали из соседней деревни в Кан-да-га — слыли искуснейшими бойцами, каких только мог предоставить народ, все горячие молодцы, искушенные весьма и весьма.
Ота Кван покинул селение, вооруженный своим лучшим копьем и мечом, в великолепном волчьем плаще и тунике из оленьей шкуры, по которой вдоль каждого шва тянулась отделка с четкой кромкой из игл дикобраза и шитья, выполненного лосиным волосом. Он был вылитым королем пришедших из-за Стены, каким его представляют альбанцы, и вышагивал с гордостью. Не глядя по сторонам, он отверг объятия Питера и вскоре скрылся из вида.
Едва он ушел, матроны собрались на улице. Амийха закатила истерику, а мать ее резко осадила.
— Вы послали моего мужа на смерть! — крикнула та и бросилась в свою хижину.
Синий Нож закаменела лицом и подала знак Питеру.
— Нита Кван! — позвала она.
Он подошел. Та-се-хо последовал за ним.
Матроны столпились перед домом Амийхи: у сэссагов жилищем владела женщина.
— Нита Кван, последняя неделя выдалась для тебя тяжкой. Но мы избрали твоего брата для дела меньшего. Он потерпит неудачу: пойдет к Шипу, а Шип соблазнит его предложением войны. Таков путь мужчин.
Из хижины доносились рыдания Амийхи.
— Тебя мы отправим к Моган. Ты ей понравился — она с тобой заговорила. Ты должен выступить немедленно и поспешать вовсю. Ее народ силен, и у него много союзников. Поведай ей правду — скажи, что на нас идет Шип, а мы слишком слабы и только сгибаемся, как былинки под ветром.
Нита Кван понимающе вздохнул.
— Так нечестно. Мой брат... — Он помедлил. В глазах женщин тоже читалось глубокое понимание, невысказанное знание. Нита Кван понизил голос и обнаружил, что зол, а Ота Кван никогда не доводил его до подобной злости. — Если бы вы отправили к Моган брата, он бы встал за народ горой. А если бы меня послали к Шипу, то ради народа я бы валялся у него в ногах. Отправив к Шипу Ота Квана, вы обрекли его на гибель.
Синий Нож взглянула на него свысока.
— Так и должно быть. Война станет его личным выбором и скроет наши намерения от Шипа. И все, кого мы отправили с Ота Кваном, настолько же воинственны.
— Мой брат бывал таким не всегда! — выпалил Нита Кван. — Он честно пытался...
— Мы принесли твоего брата в жертву Шипу, — сказала Синий Нож. — Он муж моей дочери и отец моей внучки. Не воображай, будто это не вызвало многих споров и пререканий.
Разъяренный Нита Кван сделал вдох и выдохнул, как учил его отец пять тысяч лиг тому назад.
— Ладно, — сказал он. — Я пойду. Но вы ничем не лучше других королей, вождей и тиранов, если вот так вот посылаете людей на смерть, не давая им ни лучика надежды.
Маленькие Ручки покачала головой.
— Ты зол, Нита Кван, и голова твоя распухла от слез. В пути, когда закуришь трубку во тьме у костра, подумай-ка вот о чем: стоит ли жизни всех жизнь одного человека? Или о другом: с Ота Кваном не будет нас, и мы не сможем сделать выбор за него. Если он сыграет ту роль, которую мы ему предписали, то вернется целым и невредимым, а мы извинимся и расскажем, как его использовали.
— Но он ее не сыграет. Он выберет Шипа. По собственной воле. — Синий Нож посмотрела Нита Квану в глаза. — Ступай к Моган и моли за нас. Давеча Шип послал разных тварей — каких-то птиц, или летучих мышей, или мотыльков — убивать людей к югу от Кан-да-га. Он на этом не остановится.
Нита Кван отбыл на следующее утро после страстной любви с женой и слезного прощания.
— Может быть, меня тоже приносят в жертву, как Ота Квана? — спросил он у нее. — Узнаешь ли ты об этом? Скажешь ли мне?
Она прильнула к нему, коснулась грудями, лизнула в нос.
— Я могу чего-то не знать, но то, что знаю, всегда скажу. Все матроны — ведьмы. Они меня не любят. — Она лизнула его снова. — То, как они поступили с Ота Кваном... Любимый, я сожалею, но он сам напросился. Слишком много о себе возомнил. Ему хотелось быть полководцем — он так и заявил. На тебя он не похож. Ты породнился с нами, а он остался южанином, который прикидывается сэссагом.
Нита Кван удовлетворился этим утешением и решил не ругаться с женой перед разлукой.
Он взял с собой только Та-се-хо, который знал дорогу, и мальчонку-шамана, Гас-а-хо. Они захватили луки, из еды — пеммикан и больше почти ничего. Нита Кван отказался от меховой мантии посла, уложил в свою альбанскую походную суму одеяло и расшитый пояс, который сделал шаман, и все трое, поклонившись матронам и поцеловав подруг, покинули деревню бегом, как охотники или воины, а не степенным шагом, как подобает послам.
Первые три дня путешествия шел дождь. Ветер задувал все яростнее, температура падала, и путники разводили огромные костры, жались друг к дружке в наскоро сооруженных шалашах. Большую часть времени они оставались промокшими и продрогшими. Бежали почти целыми днями — на третий день быстрее, благо у Гас-а-хо окрепли мышцы. Он был юн и слабее других мальчишек, в основном потому, что избрал путь шамана и меньше времени проводил на охоте и в драках.
Они достигли южных пределов бобрового края, дойдя до самого берега Внутреннего моря, и утро — четвертое в своем странствии — провели в бесплодных поисках каноэ.
— Мы их всегда топим в этом пруду, — сказал Та-се-хо.
Битый час он обыскивал глубокую заводь в питающем ручье, пока его спутники грелись на блеклом солнышке и радовались, что промокли только самую малость. Каноэ он не нашел.
Не обнаружил он его и в глубокой бухте Внутреннего моря.
— Придется строить лодку, — сдался Та-се-хо.
Нита Кван не вполне согласился:
— Я даже не знаю, как это делается.
Другие посмотрели на него и рассмеялись.
Гас-а-хо принялся выкапывать еловые корни. Какое-то время Нита Кван наблюдал, как тот переходит от одного витого корня к другому, освобождает их от земли и тянет. Вытащив достаточно, обрубает висящим на шее ножом и берется за следующий. Он не ободрал ни одного дерева, не тронул даже молодую елочку, которая росла на краю лужайки. Просто брал от каждого по куску корня.
Та-се-хо тоже понаблюдал за ним.
— Он молодец. Рогатый — отличный учитель. Пойдем поищем дерево.
Поиски дерева вылились в несколько часов скитаний по лесной чаще. Разобраться в их действиях было трудно: с одной стороны, они спешили с посланием к могущественным стражам, а с другой — бродили себе меж стволов. Часы летели, и Питер был готов лопнуть от досады, когда Нита Кван решил, что дело требует тщательного обдумывания.
Та-се-хо согласился с ним.
— Мы умрем, если в море кора раскроется, как цветок, — сказал он. — Для хорошего дерева времени не жалко.
Они пока не нашли такового, зато им попалось кое-что еще — пара скрюченных елок, которые многолетние ветра почти пригнули к земле. Та-се-хо срубил обе легким топориком. Инструмент был красив, из черной стали с белой кромкой — из Альбы.
Топорищем же он простучал еще много деревьев: березу белую, березу желтую, березу бумажную. Кору он брал и от вязов, и от сосен с березами. Прохаживаясь меж ними, он пел.
— Белая береза — лучшая, — заявил он.
Нита Кван ощутил себя совершенно бесполезным, однако скоро уяснил — почти без внушений, ибо Та-се-хо был молчаливым учителем, — что именно этого от него и хотели. Они искали мертвое дерево — умершее недавно, с готовой отслоиться корой. И несколько таких обнаружили, все около полудня. Деревья были мелковаты, но то, как его безмолвный товарищ отнесся к ним и ободрал еловую кору, сказало Нита Квану все, что ему требовалось знать.
Солнце жарило вовсю, и день походил скорее на летний, чем на осенний. К полудню двое мужчин разделись до набедренных повязок, и красота их хождения среди великолепных деревьев превосходила все, что делал на протяжении многих дней Нита Кван — за исключением, пожалуй, любви. Он наслаждался ароматом листьев и волшебным смешением багрянца и золота.
Когда солнце уже клонилось к закату, он увидел пруд, над которым, как белые девы, склонилась дюжина огромных берез. Нита Кван направился к ним в уверенности, что найдет Та-се-хо или старший найдет его, и дошел до первого дерева. Заранее взволнованный, он обнаружил, что крона мертва. Кора была на ощупь не такой, как, по его мнению, следовало, и он, оглянувшись, чтобы позвать остальных, увидел олениху. Она смотрела на него, повернув голову, и стояла так близко, что уложить ее стрелой не составляло труда.
Решив, что она достаточно мала и он донесет, Нита Кван расчехлил лук и натянул тетиву. Олениха осторожно пила, не выпуская его из вида.
Потом, забыв о нем, она повернула голову. Уши ее дрогнули, как у лошади.
Он выстрелил и в спешке безнадежно промахнулся. Падение стрелы спугнуло олениху: она взвилась, взмахнув белым хвостиком, и Нита Кван понял, что здесь есть и второе животное — самец, который находится еще ближе. Он зарядил следующую стрелу; самец повернулся, потом оглянулся, прыгнул и поскакал вдоль пруда.
Нита Кван выстрелил, не целясь, и стрела вонзилась по самое оперение. Олень запутался в собственных ногах, упал и умер почти мгновенно. Самка прянула в сторону и помчалась прочь, не обращая на него внимания.
Нита Кван же стоял, пылая от охотничьего азарта и постепенно осознавая, что слышит не только глохнущий стук копыт.
По той же тропинке к пруду приблизился хейстенох. При виде мерзкой вытянутой головы и огромных развесистых рогов Нита Кван содрогнулся, ибо понял, кого на самом деле испугались олени.
Он обнаружил, что пальцы сами зарядили очередную стрелу.
Протяжно и хрипло протрубил рог. Чудовище о четырех копытах подняло рыло и глянуло на восток, на другой берег пруда. И напало. Без предупреждения. Из неподвижного состояния оно перешло в полноценный галоп и испустило жуткий крик.
Нита Кван выстрелил и промазал, цель двигалась слишком быстро. Пока тварь мчалась по дальнему берегу, он успел выпустить еще три стрелы, и третья засела намертво, вонзившись точно между головными пластинами и шеей.
Та-се-хо выстрелил дважды, но обе стрелы отскочили от костяных пластин.
А после он сгинул. Словно по волшебству. Только что был — и нету.
Рогатая тварь врезалась головой в дерево, у которого стоял Та-се-хо. Треск эхом отразился от скалы, что в гранитном великолепии высилась на полуденном солнцепеке.
Взревев, огромная бестия отступила и снова грянулась о ствол. Теперь стрела сидела у монстра между лопаток — как гребешок. Через секунду к ней добавилась вторая.
Нита Кван выстрелил еще раз. Теперь он стрелял через пруд.
Было слишком далеко, чтобы оценить результат, но чудовище неожиданно село. Оно затрубило от ярости и подобрало под себя задние ноги.
Затем ощетинилось еще тремя стрелами — щелк, щелк, щелк.
У Нита Квана так тряслись руки, что пришлось сделать паузу и перевести дух. Но тварь, похоже, прилегла основательно, и он зарядил новую стрелу, которую почитал лучшей, с тяжелым стальным наконечником, увесистым древком и глубокой зарубкой, вырезанной собственноручно. Поставив ее на тетиву, он побежал к монстру. Тот силился снова встать.
Щелк! И вот в нем сидит уже семь стрел.
Та-се-хо спрыгнул с дерева, которое атаковал монстр. Легко приземлившись, он резко выпрямился и метнул длинный нож, а хейстенох перекатился на ноги и пригнул рога.
Горой мускулов и рогов чудовище бросилось на Та-се-хо, подняло на рога и отшвырнуло, а Нита Кван подступил вплотную, до предела натянул тетиву и послал тяжеленную стрелу твари в холку, стоя так близко, что в ноздри дохнуло падалью.
Монстр крутанулся на месте, и Нита Кван скормил ему свой лук — вогнал его прямо в ощетинившуюся щупальцами пасть. Рогатый конец лука засел глубоко, а потом лук согнулся, треснул, и тварь набросилась на Нита Квана, и он очутился на земле в холодных листьях. Под тяжким грузом, сдавившим грудь, он почувствовал, что дух его отлетает — прочь, прочь...
Было темно, и он замерз.
Открыл глаза, увидел звезды — ледяные, очень далекие, а сам он был крошечный и продрог до костей.
Разинул рот, застонал — и вдруг обозначилось движение.
Гас-а-хо поднес к его губам фляжку.
— Пей! — велел он. — Ты ранен?
Дурацкий вопрос. «Пока ты не заговорил, я считал, что умер», — подумал Нита Кван. Он сделал глубокий вдох и ощутил запах мокрого меха и мертвечины. Рука коснулась чего-то холодного и очень скользкого — щупальца. Он вздрогнул. И пошевелил ногами.
— Мне его не снять с тебя, — сказал Гас-а-хо, превозмогая панику.
— Где Та-се-хо? — спросил Нита Кван.
— Я думал, он с тобой, — ответил паренек. — Когда стало темнеть, я решил, что вы не вернетесь. Сложил корни и пошел по вашим следам. Эта тварь еще дергалась, когда я добрался.
Нита Кван чувствовал следы, оставленные на его руках и лице щупальцами.
— Она хотела меня сожрать, — сказал он громко. — Хотя и подыхала. — Он смутно помнил последние секунды схватки и пытался свести отрывочные воспоминания воедино. — Та-се-хо был здесь, тварь его отшвырнула.
У мальчишки был огонь. Нита Кван видел это, и перспектива согреться укрепила поврежденный дух. Взрыхлив локтями землю — под поясницей оказалась лужа, — он оттолкнулся и попытался встать.
Мертвый монстр был и мягким, и жестким; его головные панцирные пластины уперлись чуть ниже паха Нита Квана. Ног он не чувствовал, но двигать ими вроде бы мог.
Он справился с паникой.
— Гас-а-хо, принеси мое копье. Оно здесь?
— У меня! — гордо откликнулся юнец.
Он скрылся из поля зрения Нита Квана и вскоре вернулся.
Завыли волки. На том берегу пруда они лакомились оленем, которого подстрелил Нита Кван.
— Я заколдовал себе руки, чтобы стали сильнее, — сообщил паренек. И добавил: — Надеюсь.
— Подсунь копье под голову. Под копье подложи бревно и сделай рычаг... нет, под голову! Вот так, молодец. Осторожно, копье-то не сломай... есть, шевельнулась!
В одну секунду Нита Кван высвободил правую ногу. Пришлось помочь руками, но ноги были голые, а потому скользкие, и одну он все-таки выдернул, хотя и потерял мокасин.
Вой повторился. Он прозвучал ближе.
— Поторопись, — сказал Нита Кван.
Правая нога не болела, но ничего и не чувствовала. Он извернулся, выбрался из лужи и уперся руками. Паренек врыл острие копья в землю и потянул.
Волки заскулили в неприятной близости и добавили обоим прыти. Нита Кван шевельнул левой ногой — вытянул на дюйм, второй, третий. Это были липкие, скользкие дюймы, однако, начав движение, он останавливаться не собирался — не желал дожидаться прилива мучительной, тошной боли от сломанной кости или разорванной мышцы. Но вместо этого он только смутно ощущал скольжение, словно конечность была не его, а дохлой твари.
А затем очутился на свободе.
Он прополз пятьдесят шагов до костра и улегся в тепле, не заботясь об истекающих слюною волках.
Не успело тепло его убаюкать, как нижние конечности ожили, их словно обожгло льдом и пламенем — мукой сродни любовной и той, когда тебя поедают заживо, все сразу. Он начал кататься, извиваться и стонать.
Гас-а-хо пришел в ужас, и Нита Кван выдавил улыбку.
— Все в порядке, — буркнул он, но прозвучало глупо. — Нет, серьезно, мне крупно повезло... уй!
Но вскоре после этого он, обретя некоторую власть над ногами, прислушался к волкам и повернулся к юнцу. Гас-а-хо собрал все пожитки, соорудил небольшой шалаш, развел костер; он даже частично разделал оленя, которого подстрелил Нита Кван, и приготовил мясо. Нита Кван вытащил из своей поклажи короткий меч и подошел, прихрамывая, к костру.
Гас-а-хо подлетел быстрее стрелы.
— Я сделал факелы, — гордо сообщил он. — Хотел тебя вызволить, если появятся волки, или хотя бы их отогнать.
— По-моему, вся стая нажралась оленины и теперь будет спать, — сказал Нита Кван. — Но Та-се-хо надо поискать. Возможно, он мертв. Но если и нет, то умрет от такой холодрыги.
Взяв факел, он вернулся к трупу чудовища. В мерцающем свете оно выглядело почти так же жутко, как живьем.
Нита Кван осторожно вдохнул, выдохнул и прошел мимо массивного переплетения рогов, которые только чудом не задели его лица и не убили.
Ночью все, как обычно, казалось больше. Он не нашел дерева, на котором прятался Та-се-хо: у него не было мокасин, и пятки резало острыми камешками и сучками.
На старого охотника он наткнулся во тьме: нечто мягкое, податливое...
Что-то схватило его за ногу и швырнуло на землю. Факела не стало; Нита Кван перекатился на плечо и обернулся. Наверное, еще и крикнул.
Та-се-хо сел.
— Ты меня чуть не убил, — сказал он со слабым смешком.
Охотника согревали по очереди. У него была сломана ключица, и левая рука висела плетью. Кроме того, он пребывал в шоке и нуждался, как бы ни отвергал помощь, во всем горячем чае и всех одеялах, какие у них имелись. Когда чувствительность в ногах Нита Квана восстановилась, он стал подвижнее и вместе с мальчишкой приступил к сбору хвороста в сырой темноте.
А утром взошло солнце, и выдался прекрасный день, хотя Нита Кван боялся ненастья. Позднее, когда он попытался свалить стоячее мертвое дерево, выяснилось, что у него сломаны ребра.
Вернувшись в лагерь, он увидел, что Та-се-хо учит паренька извлекать все полезное из грозного хейстеноха. На исходе утра Нита Кван подивился, сколь маленьким и совершенно не страшным стало чудовище, а когда юнец удалил головные пластины и сухожилия, чтобы добраться до мышц, оно сделалось сначала жалким, а потом превратилось в обычное мясо.
Та-се-хо зачерпнул из кисета табак, посыпал им мертвую тварь и спел песню для ее духа. Покончив с делом, он пригубил чай.
— Готов строить лодку? — спросил он и закашлялся.
Нита Кван захотел сослаться на сломанные ребра и неопытность, однако его спутники, похоже, не видели в этом препятствий. И он не стал отговариваться.
— Конечно, — ответил он.
— Мы еще навидаемся деток этого папаши, — сказал Та-се-хо. — Они нас жрут. А мы их используем, — рассмеялся он. — Что, на югах иначе?
Нита Кван свалил в кучу хворост и сел рядом с раненым, который старательно разжигал трубку. Встав на колени, Нита Кван запалил тряпицу для розжига и подал старшему затлевший кусок коры бумажной березы. Тот, полностью довольный, уселся уже со всеми удобствами.
— На юге я и не бывал, — сказал Нита Кван. — Я из-за моря.
— Этруск? — осведомился старый охотник, глубоко затянулся и передал трубку Нита Квану.
— Нет, из Ифрикуа. — Тот тоже затянулся.
— Там все такие черные? Меня всегда подмывало спросить, почему ты такой, но это казалось грубостью.
Нита Кван вспомнил юность Питера и улыбнулся.
— Все, — сказал он.
— Очень красиво. И в лесу удобно, — кивнул Та-се-хо, как будто последний довод был решающим. — Ты спас мне жизнь.
— Наверное, ты приманил эту тварь к себе. — Нита Кван вернул ему трубку.
— Ха! Дурак же я был. Вообразил, будто все у меня есть: ловушка, убежище, лук. — Он покачал головой. — Надо ввести в обиход присловье: никогда не борись с чудовищем в одиночку. — Затянувшись, он передал трубку обратно. — Конечно, есть и другое: нет дурня хуже старого дурня.
За трубкой, отчаянно тушуясь, потянулся паренек. Нита Кван ее отдал.
— Правду сказать, мы оба обязаны жизнью этому мальчугану.
Старший улыбнулся ученику и взъерошил ему волосы.
— От этого он только распоясается, — сказал он и показал чубуком на белые березы у края воды. — Ты из-за них сюда сунулся?
— Да... за ближайшей. Решил, что выйдет добрая лодка.
— Может, я все-таки сделаю из тебя охотника, — заметил Та-се-хо. — Послушай: вот что нам предстоит сделать. Сегодня вы рубите хворост. В большом количестве. Так? Завтра мы срубим дерево и сдерем кору. А на третий день мне станет лучше, и мы перенесем лагерь к морю. Потом построим лодку.
— И через сколько дней тронемся? — спросил Питер.
Охотник неодобрительно покосился на него.
— Через сколько потребуется, — сказал он.
ЛИВИАПОЛИС — СЭР ТОМАС ЛАКЛАН
Победу над этрусками праздновали три дня. В самом войске понимали, что она была не столь блестяща, как казалось, а Плохиш Том стремительно раскаивался в том, что согласился выслеживать шпионов.
За неделю отряд — совместно с сотней морейских корабелов и чернорабочих — построил три тяжелые галеры. На причалах уже возвели остовы новых кораблей, которым предстояла длительная обшивка. Для этого и лес был свален, и доски нарезаны. Возникало впечатление, что Андроник, бывший герцог Фракейский, имел власть над большей частью морейских ельников и сосновых боров с прямыми, высокими деревьями. Сэр Йоханнес увел на холмы двадцать ратников и столько же лучников, имея приказ добыть древесину для достройки десяти галер. Он отправился беспрекословно. На второй день он прислал донесение о нападении из засады.
А в городе охотился на призраков Том.
Все лучники получили листовки, старательно составленные писцом, который знать не знал альбанского. В них каждому, кто дезертирует из отряда, сулили по пятьдесят золотых ноблей и свободный проход в Альбу, а то и больше, и все это обещалось войсками «истинного герцога Фракейского, воющего за истинного императора».
Кто бы ни написал эти листовки, он ошибся, приняв лучников за людей, которым не все равно, за кого воевать. Чтобы выставить принцессу Ирину коварной узурпаторшей, а герцога Андроника — верным слугой императора, извели море чернил.
Плохиш Том сидел в своем «кабинете» — за столом в караулке, где несли стражу старшие офицеры. Он внимательно читал листовку. Напротив, скрестив руки, восседал Калли.
— А кап’тан — то есть герцог — он не подумает, что я собираюсь сбежать? — спросил Калли.
После ухода из Лиссен Карак настроение у капитана было кислым, а теперь граничило с отравленным.
Плохиш Том пожал плечами:
— В рот ему ноги, если подумает — совсем он будет дурак. Куда тебе деться? Кто тебя возьмет?
Калли не без труда выбрал, что предпочесть: защитить свое звание лучшего лучника или подтвердить преданность.
Том швырнул ему листовку обратно.
— Кто-нибудь соблазнился? — спросил он. Такую же бумажку принес ему Длинная Лапища, который теперь сидел, задрав ноги.
Длинная Лапища состроил гримасу.
— Предатели, как обычно, нашлись. Скажу одно: нам не хватает мальчиков-певчих. Да и невыплата жалования вызвала известный ропот. — Длинная Лапища обладал низким, грубым голосом, который совершенно не вязался с утонченной наружностью и внушал собеседникам оправданное чувство угрозы. Он откашлялся — половина воинов подцепила простуду. — Больше никто не удерет. Но если задержать жалование еще на пару дней, то кто-нибудь и сбежит.
Плохиш Том кивнул, соглашаясь.
В караулку вошел Бент. Он коротко переговорил с дежурным офицером, сэром Джорджем Брювсом, который сидел, положив ноги в поножах на стол, и пил вино. Во многих смыслах Брювс был худшим солдатом на свете — неумеха и разгильдяй. Но его любили, и все сходило ему с рук.
Небрежно отсалютовав сэру Джорджу, Бент подошел к столу Плохиша Тома. Он выудил из-за пазухи дублета скомканную листовку.
Плохиш Том покосился на нее.
— Садись, — буркнул он. — Как насчет того, чтобы вам втроем дезертировать?
Бент прищурился.
— Они никогда на это не купятся. Мы — лучники-мастера. Ну, некоторые из нас. — Бент глянул на Калли, и тот закатил глаза.
Плохиш Том вздохнул.
— Для совещаний мне нужен уголок поукромнее. Но коли его нет, я буду исходить из того, что в нашем войске все люди надежные. Короче, слушайте. Кто бы за этим ни стоял, они не блещут. Им кажется, будто нам важно, за кого воевать. Они нас не знают. Поэтому и можно скормить им нескольких лучников.
Бент скрестил руки на груди.
Длинная Лапища на женский манер рассматривал свои ногти.
— Какой нам от этого барыш? — спросил он.
— Добрая драка? — подхватил Плохиш Том. — Деньги?
Все трое просветлели.
— Пай? Как у ратников? — Длинная Лапища подался вперед.
Том закатил глаза.
— Вы ж понимаете, я из моего пая не нажил ни одного серебряного леопарда.
На том все четверо и порешили.
Длинная Лапища отправился в таверну, которая была указана в листовке. Он единственный из лучников говорил на морейской разновидности архаики. В ворота вардариотов он вошел, одетый в плотную льняную сорочку п при соломенной шляпе. В таком виде, гоня перед собой свинку, он обогнул городские стены.
Он или превосходно замаскировался, или к нему никто не присматривался. Длинная Лапища отыскал таверну за университетом, в убогих трущобах среди домиков-муравейников и трехэтажных зданий с плоскими крышами, после чего без всяких приключений вернулся.
Когда он прибыл, все войско в полной выкладке стояло навытяжку во внешнем дворе. Плохиш Том уже увел двадцать копейщиков на верфь.
Кто-то поджег на стапелях их новые корабли, а кто-то еще отравил великое множество лошадей.
Длинная Лапища юркнул в караулку. Дежурным лучником был Уилфул Убийца, который наблюдал за потехой с порога.
— Христос распятый — ну и ну! — воскликнул Уилфул. Он был счастлив видеть шишку вроде Длинной Лапищи в таком плачевном состоянии.
— Да-да, — буркнул Длинная Лапища. — Что там плетет кап’тан?
— Мы поднялись по тревоге, а сорок лошадей никуда не годятся. Выяснилось, что он приказал охранять конюшни, а этого не сделали. А сэра Йоханнеса нет, и подтвердить некому, понятно? — Уилфул покачал головой. — Сэр Милус заявил перед всем строем, что кап’тан просто забыл отдать приказ.
Буркнув что-то, Длинная Лапища удалился в казармы и прилег там часок соснуть.
На следующий день от яда в дворцовой кухне скончалась хорошенькая служанка принцессы Ирины, предмет вожделения полудюжины схолариев, двух нордиканцев и Фрэнсиса Эткорта. Плохиш Том, как услышал, бросился через весь дворец, чтобы поспеть к ее телу, но, когда добежал до кухонь, труп уже унесли для погребения, а все, кто мог что-то сказать, вернулись к своим обязанностям.
Но Харальда Деркенсана и Анну, его милашку-шлюху, он разыскал. Мужчины обменялись рукопожатием. Они коротко переговорили, Анна несколько раз кивнула.
Вечером Плохиш Том дал отчет своему капитану, который успел осунуться, а под глазами налились тени. Капитан пил вино с сэром Милусом, и тот выглядел не лучше, а то и хуже.
— Прошу прощения, капитан... то есть милорд герцог. — Плохиш Том остановился на пороге капитанского кабинета.
Сэр Милус встал, как деревянный.
— Я пойду, — сказал он.
— Ты можешь слушать все, о чем доложит Том. Да прости же мне, Милус! Я поддался чувствам. — Герцог положил руку на плечо знаменосца, но старший рыцарь лишь поклонился и вышел с грацией достаточной, чтобы никто не понял, зол он или нет.
— Должно быть, натворил ты делов, — ухмыльнулся Том. — Ни разу не видел, чтобы ты с кем-нибудь так миндальничал.
— Я был конченым идиотом, а хуже всего, Том, мне сдается, я схожу с ума. Нет, забудь про эти слова. В доках что-нибудь уцелело?
Кончиком боевого ножа герцог взболтал что-то в своем кубке с вином.
— Мастер Энеас думает, что один корпус из трех можно спасти, — ответил Том. — Я поручил это дело и удвоил охрану. Если оно важно, то я признаю вину, и поступай как знаешь.
Повисло молчание.
— Что ж, я признаю, что тоже виноват, можем погоревать на пару. Так просто ты от своей работы не отвертишься. — Герцог залпом осушил кубок.
— Ты много пьешь последние дни. — Том налил чуток и себе.
Тоби не высовывался и, казалось, тоже хотел довести себя до синяков под глазами.
— Да, а в иные дни я слышу в башке гребаный голос и никогда не бываю один! — Герцог сплюнул.
— Да ладно, это всего лишь Изюминка, — рассмеялся Том.
Капитан поперхнулся вином.
— Том, ты меня смешишь. Я вот побаиваюсь, что спятил.
— Мне-то почем знать? — сказал Том. — Послушай, кап’тан, я хочу, чтобы Бент и Калли прикинулись дезертирами. А Длинная Лапища их прикроет.
Капитан вздохнул.
— Нам нельзя терять тройку лучших людей, но — да. Это твоя вотчина. Что-нибудь слышно от Йоханнеса?
— Проводники его запутали, и он считает, что нарочно. Одного убил, — пожал плечами Том.
— Нас здесь весьма не жалуют, Том. Но Йоханнес знает, что делает. Нам нужно это дерево. — Он поднял взгляд. — А что Изюминка?
— Болтает с людьми, каких знает. Она странная. Была здесь шлюхой, да?
— В этом самом городе, — кивнул Красный Рыцарь.
— Ох ты ж. Сегодня вечером у нее разговор с оружейником. Говорит, что пятьдесят лет назад этот черт был у ее отца в подмастерьях. — Том сообщил об этом довольно равнодушно. — Кроме того, она нашла мне кое-каких полезных людей.
— Платных осведомителей? — спросил Красный Рыцарь. — Шпионов? Шлюх? Кабацкую шантрапу?
— Ну да, — кивнул Том.
Красный Рыцарь состроил мину:
— Согласись, мы живем у самых истоков рыцарства?
