Это напоминало головокружительный спуск с самой высокой горки аквапарка. Только не было конца этому спуску и больше напоминало полет. При такой скорости соображать Дима, естественно, не мог и вскоре потерял сознание…

Когда открыл глаза, осмотрелся. Он лежал на смятой траве. На небе тревожно мерцали густо рассыпанные звезды.

«Где я? И что со мной было?» – пытался вспомнить он.

Перед глазами еще плясали разноцветные быстротечные струи, извиваясь по всему пространству немыслимыми зигзагами. Томин согнул пальцы рук – работают. Тихонько приподнялся на локтях, оглянулся. Сумка на месте. Рядом ничком лежит Андрей, ровно посапывая. Волосы его были взъерошены.

Слева виднеется полуразрушенный собор, справа почти черная от облупившейся штукатурки колокольня. Впереди высокая насыпь. Внизу утопающая в зелени долина в редких маяках уличных фонарей. Вдалеке, на плоской вершине горы, разбросаны пульсирующие огоньки знакомого города.

«Да это же Полтава! А рядом – Хрестовоздвиженский монастырь! Только что с ним стало?»

– Андрюха! – Дима стал толкать товарища.

– А! Что? – Андрей повернулся на спину, затем сел, протирая заспанные глаза.

– Вставай! Приехали на новое место дислокации…

– Где мы? – сонно тараща глаза, спросил Андрей.

– В монастыре! – бесстрастно ответил Дима.

– В каком… монастыре? – Андрей никак не мог прийти в себя. Беспокойно огляделся: – Что случилось с нашим монастырем? Кто его разрушил? Или это сон?

– Это не сон. Это ты – соня, – пояснил Дима. – Помнишь, что сказал Чударь? Улица Советская, дом номер один, квартира номер семь. Михайленко Николай Иванович.

– Советская? Это нынешняя Монастырская? – уточнил Дорошенко.

– Да. Прямо от монастыря и до центра города. – Дима указал в сторону мигающих огоньков.

– Судя по звездам, уже ночь. – Андрей выразительно глянул на Диму.

– Самое наше время, – улыбнулся Томин. – Пошли к этому Михайленко…

Друзья стали медленно спускаться с горы. Дорога широкими кольцами изгибалась на поворотах. Асфальт местами отсутствовал, в выбоинах серела неровная брусчатка и темнела вода.

По насыпи, грозно стуча железными колесами, промчался тепловоз с курносой, как у бульдога, мордой. Два глаза-фонаря яростно разрывали сгустившуюся тьму. За тепловозом гуськом, аккуратно постукивая, просеменило несколько десятков товарных вагонов.

Дима с Андреем прошли через маленький тоннель под железнодорожной веткой и начали медленно подниматься на Иванову гору. Тротуар прямо, но круто карабкался вверх потрескавшимся асфальтом – это и есть Советская.

Улица-альпинистка была застроена приземистыми, покосившимися домиками. Серые фасады, черные крыши, гнилые заборы. Обилие калиток говорило о том, что в каждом доме жило как минимум две семьи. Показались развалины кожевенного завода – толстые кирпичные стены поросли сочной травой, на крыше вымахали деревья- экстремалы. Остатки некогда успешного производства напоминали развалины дворцовых парков Европы.

Виднелось несколько резных деревянных домиков, чудом сохранившихся еще с начала двадцатого века. Откуда-то устойчиво тянуло нечистотами. Далее с двух сторон улицы чередой шли длинные бараки с темными фасадами. Некрашеные окна зловещими провалами зияли в стенах. Настоящие трущобы в самом центре Полтавы. Дальше – вырубленные Архиерейские сады, обшарпанное здание духовной семинарии, превращенное в военный госпиталь, и перекресток с разбитым серым асфальтом.

– Слушай, Андрон! – обратился Дима к другу. – Это, похоже, вторая половина двадцатого века. Судя по состоянию строений, самый махровый социализм.

Ребята подошли к перекрестку. Вдалеке послышался шум движущейся машины. Темноту улицы прорезали два ярких фонаря. В направленном, движущемся свете стали дурачиться тени деревьев, представляясь сторукими изогнутыми великанами с бесконечными крючковатыми пальцами. Интуитивно ребята спрятались за морщинистым стволом старого каштана.

Натужно урча, мимо пронесся темно-зеленый милицейский газик и помчался в сторону улицы Шолом-Алейхема. Друзья переглянулись. Дима вспомнил ефрейтора Уточкина.

– Интересно, эти менты удивились бы мобиле? – шепнул Андрей.

– Думаю, эти менты ничему бы не удивились. А мобильник конфисковали бы, как контрабанду с загнивающего Запада, – высказался Дима.

За перекрестком прилепилось несколько покосившихся домиков. Далее виделось почти черное здание Педагогического института, и вот он – четырехэтажный дом, выкрашенный белой и желтой краской с рельефными прямоугольными модильонами под четко прорисованными карнизами и крупными барельефами пятиконечных звезд на фасаде. За ним начинался Октябрьский парк.

– Вот она, Советская, номер один, – торжественным шепотом произнес Дима.

Ребята остановились, внимательно осмотрели четырехэтажку. Дом, как лев среди гиен, заметно выделялся между покосившихся халуп. Подошли к входной двери первого подъезда. Андрей смело дернул ручку. Дверь жалобно скрипнула, но не открылась. Дорошенко огляделся. На улице не было никого. Только луна да липы с интересом наблюдали за действиями друзей. Томин внимательно осмотрел дверь.

– Ты что, Димка, кодовый замок ищешь? – засмеялся Андрей. – Их только в восьмидесятых годах двадцатого века начали ставить.

Дима глянул на друга и улыбнулся:

– Ищу окошко для пластикового пропуска.

– А… ну, ищи, ищи. Удачи! – напутствовал Андрей.

Некоторое время они постояли молча. Затем Дорошенко резко и сильно двинул в дверь плечом. В ней что-то жалобно хрустнуло, она даже слегка подалась вовнутрь, но продолжала цепко держаться за косяк железным зубом замка. Андрей снова оглянулся, но только теплый летний ветерок мягко шелестел листвой.

Дорошенко отошел и в прыжке ступней ноги сильно саданул неподатливую дверь. Раздался громкий хруст, часть стояка отскочила, обнажив молочную древесину, а дверь, как поверженный боец, отлетела в сторону, освобождая вход. Ребята вступили в грязный подъезд, заваленный тумбочками, проржавевшими тазиками, ведрами и прочей дребеденью.

– Странно, что нас никто не встречает? – шепнул удивленный Дима. – Чударь, тот и калитку открыл, и сам нарисовался, а тут пришлось даже дверь вышибать.

– Димка! Может, это не тот подъезд? – засомневался Андрей.

– Да тот же, тот, – повторил Дима. – Седьмая квартира не может быть во втором подъезде.

Широкие серые ступени медленно менялись под ногами. На каждом этаже было по две квартиры. Вот уже прошли три этажа. На последнем, слева, скромно темнела коричневая дверь с засаленной табличкой «№ 7». Друзья остановились. Андрей смело нажал белую кнопку внутри черного круглого звонка.

На улице Советской, в доме номер 1 без семьи и родных жил скромный преподаватель истории Педагогического института Николай Иванович Михайленко – пятидесятидвухлетний, высокий, худой, интеллигентного вида, внешне очень напоминающий богомола. Преподаватель носил массивные очки в роговой оправе и постоянно приглаживал седеющие волосы. Когда-то зачесывал волосы направо, оставляя слева ровный пробор, но потом решил зачесывать назад. Упрямые патлы упорно не хотели ложиться в этом направлении, и Николай Иванович постоянно их поправлял. Такая привычка придавала педагогу вид чудаковатый и беззащитный.

Еще одна особенность скромного преподавателя. На немолодом, но интересном лице сияли абсолютно детские, искренние карие глаза. Их яркий блеск не могли затемнить даже толстые стекла очков.

Михайленко занимал однокомнатную квартиру с большой кухней. Из двух окон его комнаты открывался чудеснейший вид на отдел милиции, горисполком, с трепыхающимся на крыше красным флагом, и Октябрьский парк.

Вечерами Николай Иванович усиленно занимался историей и размышлял о будущем. В один из ясных летних вечеров он засиделся за книгами до глубокой ночи. Ночь была тихая, теплая, время летело быстро. Вдруг внизу послышались тупые удары, словно кто-то бил в дверь. Затем что-то жалобно хрустнуло, послышался шум падения. По лестнице зацокали быстрые шаги.

«Как же это я забыл! Сегодня же должны прийти носильщики венка! – вспомнил Николай Иванович и стукнул себя по лбу. – Нужно же было открыть ребятам дверь подъезда».

Но в это время во входную дверь уже позвонили, и преподаватель поспешил открывать ночным гостям. На лестничной клетке стояли двое. Один – стройный Аполлон, даже широкая рубашка не скрывала накачанных мышц. Другой – высокий и худощавый, с копной непослушных волос, как у самого Николая Ивановича. На правом боку худощавого висела холщовая зеленая сумка.

– Здравствуйте! Нам нужен Николай Иванович Михайленко, – приветливо обратился Аполлон.

– Я и есть Михайленко. Проходите, ребята. – Николай Иванович впустил гостей, проверил, нет ли кого на лестничной площадке, и закрыл дверь.

Когда замок защелкнулся, с дверного косяка выскочили навстречу друг другу две железные пластины и сомкнулись с легким хлопком. Шов между пластинами бесследно исчез. На месте двери оказалась гладко оштукатуренная стена. В оконных проемах тоже сомкнулись пластины, и квартира стала похожа на хорошо укрепленный подземный бункер.

– Разувайтесь, мойте руки и проходите в кухню. – Хозяин квартиры жестом указал в сторону ванной.

Друзья по очереди зашли в ванную комнату. Обычная ванная, с крашенными синей краской стенами и белым плоским умывальником наводила уныние. Даже не хотелось принимать душ с постоянно капающего рассекателя, отмеченного живописным кружочком ржавчины. После посещения ванной отправились на кухню. Там уже посвистывал чайник.

– Да, совсем забыл, – растерянно произнес Николай Иванович. – Сначала нужно положить сумку в сейф.

Михайленко провел друзей в комнату и взял у Димы его ношу. Жилистые руки преподавателя легко подхватили венок и положили в старенький сейф. Когда дверца захлопнулась и швы разгладились, на месте остался сплошной лист металла.

– В небесную камеру хранения уже поздно ехать. Пусть до утра тут полежит, а завтра спрячем понадежнее.

Чайник тем временем уже вскипел. Из остренького прогнившего носика валил густой белый пар, как из трубы паровоза.

– Пойдемте пить чай, – рассеянно произнес Николай Иванович.

Сели за скромный стол.

– Как вы добрались? – спросил ребят радушный хозяин.

Друзья кисло улыбнулись.

– Спасибо. Очень хорошо. Просто замечательно, – попытался шутить Андрей.

– Вы прошли через тоннель под монастырем? – поинтересовался Михайленко.

– Ага. И с большим комфортом доехали в экспрессе цветного потока, – ответил Андрей.

– А перед этим побывали на незабываемом шоу. Нас чуть не сожрал огромный кабан, не закусали змеи и не расстреляли жандармы, – включился Дима.

– А еще перед этим по воде за нами гонялись ослепительные водяные монстры, а по суше – потешные низшие демоны, с воздуха атаковали обворожительные гарпии. В пещере сопровождал симпатичный адский броненосец, а в узком проходе, куда ему, к сожалению, не удалось заползти, – энергичные огнетелые существа.

– Что ж вы хотели, ребята! Взялись за опасное дело. Назвался груздем, так сказать, полезай в кузов. – Николай Иванович пытался говорить спокойным голосом, но было заметно, что он обеспокоен услышанным. – Необходимо пересидеть несколько дней у меня, и я отправлю вас в Полтаву будущего. Отдыхайте, отсыпайтесь. На улицу не выходить. Сейчас очень важный этап. Если выдержите, все будет нормально…

Ночное небо тревожно светилось миллиардами звезд. Седая луна зловеще отсвечивала на траурном небосклоне. На крыше самого высокого здания в городе, бывшей колокольне разрушенного Успенского собора, превращенного в музей атеизма, возле потускневшего позолоченного шпиля неподвижно стоял Злой Дух. Выразительные глаза его буравили город, чернеющий нелатаными крышами, покосившимися домами и темными пятнами дико растущих деревьев.

Над городом клубилась черная мгла. Обычные люди не видели темные витиеватые потоки, но Лукавый любовался ими. На скуластом лице его появилась самодовольная улыбка.

Рядом с уцелевшей колокольней, на месте разрушенного собора, был разбит газон, пестреющий желтыми точками хаотично выросших одуванчиков. Он посмотрел на клумбу. Из фундамента храма еще исходил слабый белый свет.

Вышла полная луна и засветилась, как неоновая лампа. Лунные пятна сделались выпуклыми и превратились в свернувшегося дракона. Чудовище глянуло на Лукавого черными глазами и подмигнуло.

Господин расправил плечи. За спиной хлопнули перепончатые, когтистые крылья, как у гигантской летучей мыши. Легко взмахнув ими, он полетел над ночной Полтавой. Тень от расправленных крыльев темным шелком накрыла весь город. Повелитель кружил над одними и теми же местами.

Неровная каменка, которой был выложен спуск вдоль Мазуривского яра, отсвечивала темной водой в узких канальцах между камнями. Парк Победы спускался ощетинившимися деревьями до тихих прудов, затянутых коричневой тиной. Иногда в них заплывали русалки и водяные. Центральные улицы белели низкими, покосившимися мазанками. Дома отсвечивали темным, и только уцелевшие Спасская с Макариевской церкви светили слабым белым светом. Летун болезненно морщился, глядя на тусклые церковные кресты.

Красный флаг на здании горисполкома нервно трепыхался на ветру. Вдруг полотнище наполнилось настоящей кровью, набухло и запузырилось. Кровь начала капать на крышу, с крыши – на мостовую, с мостовой – на землю. Затем – разбрызгалась по городу.

На грязных улицах практически никого не было. Люди сидели в унылых жилищах. Редкие прохожие интуитивно вжимали голову в плечи и старались быстрее добраться до своих квартир.

Господин пролетел над домом номер 1 по улице Советской. Монументальный прямоугольник здания с выпуклыми пятиконечными звездами на фасаде встретил его гробовым молчанием. Угол дома на третьем этаже светится одному ему видимым светом из тончайших золототканых лучей. Это была защита неба. Господин поморщился, из глаз брызнул черный огонь, и Злой Дух молча полетел дальше.

Огромный мрачный зал был опоясан черными массивными колоннами. Пилястры колонн представляли клубки живых змей. Рептилии извивались, поблескивая в тусклом свете бесчисленными кольцами. Свет исходил не с потолка, а с пола, который представлял неистово клокочущий огонь под прозрачной пластиной. Потолок был выполнен в виде серого клубящегося дыма.

В конце зала стояло массивное кресло цвета ночи. Высокая спинка, широкие подлокотники, толстые ножки. На троне, с печальным видом, сидел Господин. Огненные глаза его были обращены в противоположный конец зала. Крупное, скальное лицо сохраняло неподвижность.

В зал, хромая, вошел Кобо в виде демона. Все его тело было изуродовано, лохматая шерсть во многих местах вырвана.

– Ты очень плохо работаешь! – с мрачным видом сказал Господин.

– Я не смог их найти. Если б они не вышли в город, то…

– Меня не интересуют отговорки! Мне нужен результат! Мне нужен венок! – грубо перебил его тот. – Любой ценой! Ре-зуль-тат!

– Но, если я появлюсь на поверхности, меня уничтожат, – сказал Кобо плачущим голосом.

– Это твои проблемы! Без венка не возвращайся! – Господин отвернулся, давая понять, что аудиенция окончена.

Николай Иванович показал друзьям две кровати, стоящие в дальнем углу комнаты. Дима сел на кровать и почувствовал сильную слабость. Не усталость, а именно слабость. Лег, мышцы ног начало ломать, как после десятикилометрового кросса. Кровь застучала в висках. Открывать глаза стало больно. Лоб сделался горячим и липким.

– Андрюха! У меня, кажется… температура, – слабым голосом вымолвил Дима.

– Ты что, Димка? Какая температура? Лето на дворе! – удивился Дорошенко.

Андрей позвал Михайленко. Николай Иванович принес градусник. Измерили температуру. Упрямая ртутная шкала термометра показала тридцать девять градусов.

– Ого! Как же это тебя угораздило? – покачал головой преподаватель истории.

А Дима уже чувствовал, как его бросает на волнах. Вверх, вниз, вправо, влево. Горло сдавило, появился хриплый кашель. Все признаки простуды были налицо. Он закрыл глаза. Николай Иванович стал водить руками по лбу и по груди больного. Стало немного легче, но вскоре Дима опять провалился в забытье.

Мерцала летняя ночь. Колыхались удивительно яркие звезды. Появилось сосредоточенное лицо Петра I. Царь внимательно посмотрел на Томина.

Лицо безмолвного Петра вскоре куда-то исчезло. Протаял одухотворенный облик Николая П. Борода аккуратно подстрижена. Волосы красиво уложены. Глаза глядят с пониманием.

– Не волнуйся, все будет хорошо, – спокойным голосом молвил государь.

Затем появилось нахмуренное лицо Ленина. Ильич явно был чем-то недоволен. Глаза его метали искры. Вскоре искры поплыли, оставляя светящиеся дорожки, напоминающие молнии. Подвижная тень вождя мирового пролетариата четко отпечаталась на светлой стене. При повороте головы хорошо просматривалась аккуратная клинообразная бородка, а взъерошенные жиденькие волосики по краям блюдцевидной сверкающей лысины напоминали два острых рожка. На стене создалась полная иллюзия остроконечных рогов.

«А может, это и есть рожки!» – подумал Дима.

В темно-вишневой тени Ильича поистине было что-то дьявольское. Лицо крутящего головой вождя начало быстро таять и искажаться до безобразия вместе с теряющей четкость тенью. Рога удлинились, начали ломаться и медленно исчезли. Начали расти полтавские соборы. Храмы словно надувались, становились выпуклыми, рельефными. Затем застыли, поблескивая золотыми крестами. Их было несколько десятков. Разные по величине и архитектуре, но все излучали светлую энергию, направленную к небу. Вот, словно рождественский пряник, стоит великолепный Всехсвятский собор. Солнце весело блестит на крестах и куполах. Лепные украшения радуют глаз. К собору быстро подбежали какие-то люди в зеленых гимнастерках с большими красными звездами на островерхих фуражках.

«Что они делают?» – недоумевал Томин.

Зеленые гимнастерки подложили под фундамент широкие деревянные ящики и отошли на почтительное расстояние. Прогремел взрыв. Ощутимо вздрогнула земля. Клубы бурой пыли поднялись и накрыли кресты. Пыль рассеялась, собор остался стоять, только стекла вылетели да штукатурка в нескольких местах отвалилась.

В толпе людей послышался недовольный ропот. Прогремел еще один взрыв. Даже солнце на секунду скрылось в клубах дыма, но собор только пошатнулся. А от третьего взрыва колокольня наклонилась и вместе с крестом тяжело рухнула на булыжную мостовую. Собор с грохотом обвалился, утопая в клубах строительной пыли. Когда дым рассеялся, на месте собора, как после огромного костра, образовался грязно-коричневый овал кирпичного крошева.

Зеленые гимнастерки радостно закричали и запрыгали.

Дима присмотрелся.

«Да не люди это вовсе. Хвостатые и рогатые черти беснуются и радостно гогочут».

Вот, словно сдуваясь, тонет в клубах серого дыма Воскресенский собор, за ним Сретенский и Успенский. Из клубов дыма выходят черти и идут на Диму. Морды – свирепые, зубы – острые. Их много. Они уже совсем близко. Сейчас его схватят.

– А!.. – Дима проснулся в липком поту.

В комнате горел нижний свет. Над ним участливо склонился Михайленко.

– У тебя жар, Дима. Мы вызвали скорую помощь, – скупо пояснил Николай Иванович.

Андрей принес горячий чай:

– На, Димон, пей. Не повредит.

Томин выпил. Горячая влага животворной волной разлилась по телу и немного утолила жажду, но жар не спадал. Больной снова закашлялся, и кашель пошел уже глубинный, надсадный. Откашлявшись, Дима снова плюхнулся на кровать.

Раздался осторожный звонок. Николай Иванович бросился открывать. Дверь разблокировал. На лестничной клетке, переступая с ноги на ногу, стоял толстенький доктор невысокого роста. Белый, слегка выцветший халат с трудом сошелся на округлом животике. На голове, словно вросла в волосы, торчала белоснежная шапочка. На мясистом носу сверкали маленькие очки. По обе стороны от доктора красовались две молоденькие миловидные медсестры.

Медики зашли в комнату. Одна медсестра несла большой металлический чемодан с красным крестом. Николай Иванович открыл окна.

– Ну-с, что у нас случилось? – глядя на Диму поверх очков, произнес доктор, и Диме показалось, что в его глазах сверкнул недобрый огонек.

Медсестра открыла чемодан. Оттуда сильно полыхнуло черное пламя. Дима присмотрелся – не медсестра, а демоница с огромной зубатой пастью, тонким раздвоенным языком и совершенно без одежды. Вместо доктора стоял Кобо. Когтистой лапой демон держал Николая Ивановича за горло, тот уже не дышал. Из разорванной сонной артерии историка, поблескивая на изгибах, обильно текла кровь, меняя цвет рубашки на темно-красный.

Дима присел на кровати. По лбу маленькими ручейками заструился пот. Одежда его прилипла к телу. Андрей стоял неподвижно, прикрывая собой друга.

– Вот вы и попались, щенки! Где венок? – страшно прорычал Кобо и опустил лапу.

Михайленко безвольно уронил голову на грудь. Ребята потрясенно молчали.

– Сейчас я вас сожру! – осклабился Кобо и сделал шаг вперед.

Демоницы выпрямились. Их пышные формы соблазнительно качнулись.

– Венок у него, – спокойно ответил Андрей, уверенно указывая на мертвого Николая Ивановича.

Тело преподавателя еще больше наклонилось. Кровь продолжала течь по груди, обильно напитывая рубашку.

– Врешь!!! – как резаный заорал Кобо. – Для начала я тебя искалечу, – молвил он и метнул огонь в ноги Андрею.

Но неожиданно для всех Андрей выхватил откуда-то большой золотой крест с распятием и выставил перед собой. Это был крест Натали.

Ужас появился в злобных глазах Кобо. Распятый Иисус ярко блеснул в свете пламени. Огонь, наткнувшись на невидимое препятствие, ринулся в обратном направлении с нарастающей яростью. Послышался отчаянный крик демониц. Запахло жареным мясом. Ярко вспыхнул коврик на полу. На Николае Ивановиче загорелись волосы и одежда.

Обезумевшие от боли бесы бросились в коридор. Забыв о температуре, Дима спрыгнул с кровати и вместе с Андреем стал отчаянно тушить пожар. Комната наполнялась едким дымом. Ребята стали задыхаться.

Входная дверь оказалась открытой. Тусклая лампочка еле заметно освещала маленькую лестничную клетку, но и ее света оказалось достаточно, чтобы заметить, что в дверном проеме стоял высокий человек в темном плаще. Фигура словно соткалась из воздуха, и странным казался темный плотный плащ в жаркую летнюю ночь.

Обожженная троица замерла на месте. Кобо присмотрелся. Что-то в визитере ему показалось знакомым. Ужас обозначился в черных зрачках демона. Он узнал ангела.

В следующую секунду ярко-белый луч рассек полумрак коридора. Все трое рассыпались в прах. Доски пола раздвинулись, словно живые. Под ними темнел глубокий колодец, внизу которого клокотало пламя. Обугленный прах посыпался в клокочущую бездну.

Доски встали на место. В коридоре появились распластанные на полу тела доктора и двух медсестер.

Затушив в комнате огонь, Дима с Андреем вышли в коридор. Дорошенко держал перед собой крест. В проеме двери стоял незнакомец в темном плаще.

Андрей предостерегающе наставил крест на незнакомца, как оптический прицел снайперской винтовки, но тот не проявил признаков враждебности. Напротив, подошел к лежащим, нежно коснулся рукой доктора, затем медсестер. Медики очнулись и присели на полу. Все трое были ужасно измучены. Ночной гость помог им встать, отдал одной из медсестер железный ящик и спокойно обратился к доктору удивительно мелодичным голосом:

– Борис Аркадьевич, вам пора идти. Машина ждет внизу.

– Где я? Что со мной случилось? – устало произнес Борис Аркадьевич.

– Вам сейчас необходимо хорошенько выспаться. Вызовов больше не будет. – Голос звучал настолько убедительно, что никаких сомнений в его правдивости не возникло.

Незнакомец вежливо провел медиков на лестницу и закрыл дверь. Ребята не шелохнувшись смотрели на эту сцену, а гость повернулся лицом и скинул плащ. Блеснул золотой свет, словно солнечные лучи, расходящиеся в разные стороны. За спиной гостя обозначились могучие белые крылья. Перед ребятами стоял ангел.

Глубокий вздох облегчения вырвался у друзей. Андрей бессильно опустил крест.

– Там… там Николай Иванович! – сказал он, указывая на комнату.

Ангел подошел к Михайленко. Кровь уже не текла. Тело скрючилось в неудобной позе. На коже уже обозначились трупные пятна. Казалось удивительным, как труп еще удерживается на стуле.

Небожитель приложил ладонь к шее преподавателя. Рана мгновенно затянулась. Затем коснулся головы. Обугленный череп сменили аккуратно расчесанные волосы, как любил Николай Иванович, – назад. Затем ангел опустил ладонь на грудь, к сердцу. Появилось слабое дыхание. Николай Иванович медленно открыл глаза, огляделся, встряхнул головой и захотел встать, но скривился от боли. Небесный воин провел рукой по его телу, и Михайленко встал.

Дима почувствовал, что ноги его подкашиваются, а голова налилась, как свинцовый шар. Во всем теле появилась смертельная усталость. Сейчас он мог упасть, не успев даже дойти до кровати. Ангел подошел к Томину, положил ладонь на лоб. Больной почувствовал приятное тепло, похожее на теплоту ладони Наяды, только намного сильнее. Голова снова стала легкой, боль в ногах прошла, усталость как рукой сняло.

Божий вестник глянул на Андрея с крестом в руке.

– Этот крест участвовал еще в Полтавской битве, – мягко сказал он.

– Мне его дала Натали, – с гордостью пояснил Андрей.

– Знаю. На нем печать большой любви. А любовь имеет огромную силу, поэтому даже демон не смог вас одолеть, – назидательно выговорил небесный воин и добавил: – Идите своей дорогой, путники. И да хранит вас Господь Бог.

А Николаю Ивановичу небесный вестник ничего не сказал, только глянул с укоризной, развернулся и исчез, оставив белое пятно света в форме своей фигуры. Свет постепенно рассеялся, заполняя комнату.

Преподаватель истории устало побрел переодеваться. Ребята свернули прогоревший ковер…

Наступило утро, пасмурное и хмурое. За чаем разговаривать не хотелось. Завтрак не лез в горло. Допивая чай, Николай Иванович с досадой сказал:

– Нужно было все-таки везти вас в центральный бункер!

– Что такое центральный бункер? – Андрей с интересом посмотрел на преподавателя.

– Специальное убежище, имеющее максимальную защиту от сил зла.

– Они и туда приехали бы на скорой помощи, – предположил Дима.

– Там все под контролем. Молниеносно выслали бы защиту.

– Кто выслал? – докапывался до истины Дорошенко.

– Не все, ребята, вам можно знать. Вы уж извините! – пожал плечами Михайленко.

– А почему так получилось? – поинтересовался Дима.

– Потому что в Полтаве разрушены практически все церкви. Осталась только Спасская и Макариевская. Это значит, что силы зла почти безраздельно властвуют в городе, особенно ночью. Ведь ночь – это их время.

– Как же вы выживаете в таких условиях?

– На мне защита, – кисло ответил Михайленко. – И стараюсь не ходить по ночам. Институт за сто метров от дома. Прошмыгнул в квартиру, и я в полной безопасности.

– Но все-таки почему они смогли прорваться? – не унимался Дима. – Ведь цена венка так велика!

– Венок оберегает людей, но по большому счету люди сами виноваты, что отошли от Бога. На свою квартиру я поставил защиту. Силой демоны сюда не попали бы, но видите, на какой шаг они решились. Зло коварно и не придерживается никаких правил. Только люди, если повернутся лицом к Богу, смогут победить зло.

Николай Иванович помолчал минуту, затем продолжил:

– Видите ли, вы можете спросить: почему у Чударя такое не случилось? Я отвечу. Потому что в Полтаве тогда было множество церквей и люди искренне верили в Бога. Вера была крепкая, так что зло имело намного меньшую силу, чем сейчас. И второе – у Чударя отдельный дом и хорошо защищенный бункер. А у меня всего лишь отдельная квартира и минимум защиты.

– А что, у вас не было возможности поселиться пусть и в маленьком, но отдельном доме?

– В отдельном доме? Вы шутите? – Михайленко нервно засмеялся. – Половина Полтавы живет в бараках. Люди только из землянок вышли. Для них и в бараках, за счастье жить. А квартира так вообще предел желаний. Полтаву почти всю сожгли во время войны. Все пригодные для жизни квартиры уплотнены до предела. Вы сейчас не найдете частного дома на одного хозяина. А в моем деле, как известно, нужна обособленность. Тут всего одна комната, и то мне постоянно пытаются кого-то подселить. Потому-то так и вышло. Но ты молодец, Андрей! Не растерялся. Если б не ты… Гм… – Николай Иванович тяжело вздохнул.

– Если б не Натали, – поправил его Дорошенко.

– Да, конечно, понимаю. Есть в мире настоящая любовь. – Михайленко мечтательно задумался.

– Николай Иванович! – обратился к нему Дима. – Что стало с Кобо и двумя демоницами?

– Ангел испепелил их и отправил обратно в ад.

– Он их уничтожил?

– Демона невозможно убить. Он и так мертв. Черная душа тоже бессмертна, как и любая душа. Сотворит себе новую оболочку и вылезет наружу.

– Так что нам ожидать новой встречи с Кобо? – в волнении спросил Дима.

– Возможно, – пожал плечами Михайленко.

В дверь протяжно позвонили. Михайленко вздрогнул. Ребята тревожно переглянулись. Звонок настойчиво повторился. Преподаватель вяло поднялся и нехотя поплелся к двери. Андрей стиснул в руках крест Натали.

Историк подошел к двери и посмотрел в специальный глазок. Перед дверью стояли двое: рослый широкоплечий детина в милицейской форме и низкий толстый живчик в штатском. Слегка выпуклый кристалл глазка выхватил каменное крупное лицо милиционера. Из-под черного лакированного козырька смотрели наглые темные глаза. Рядом было широкое лицо штатского с хитрыми маленькими глазками.

Николай Иванович проверил нежданных гостей на специальном молекулярном спектрографе, вмонтированном в глазок. Прибор показал, что по биологическому составу это обычные люди. Никакой потусторонней материи и астральной энергии спектрограф не зафиксировал. В этот момент милиционер еще раз настойчиво нажал кнопку звонка.

– Что вам угодно? – мягко спросил хозяин квартиры через закрытую дверь.

– Милиция! Открывайте! – послышался резкий ответ. Михайленко нехотя открыл дверь. Незваные гости нагло шагнули в коридор и бесцеремонно осмотрелись.

– Мы ищем хулиганов, которые вчера выбили входную дверь подъезда, – с порога выпалил милиционер глухим, рыкающим голосом.

– В связи с этим обходим все квартиры и собираем сведения, – уточнил низкий.

– Вы, случайно, не видели хулиганов?

Ни один мускул не дрогнул на интеллигентном лице Николая Ивановича.

– Нет, никого не видел.

Милиционер тем временем достал потрепанную кожаную папку, развернул ее, вооружился ручкой и коротко спросил:

– Фамилия?

– Михайленко.

– Имя, отчество?

– Николай Иванович.

– С какого года тут проживаете?

– С тысяча девятьсот пятидесятого.

– Живете один или с сожителями?

– Один, – несмело ответил Николай Иванович и слегка покосился в сторону комнаты.

Низкий поймал его взгляд и вытянул мохнатую бровь.

– Ничего себе один! В этаких апартаментах! – глубокомысленно изрек он и гневно глянул на Михайленко. – Мы осмотрим квартиру, – после минутной паузы заключил штатский и, не дожидаясь протеста, прямо в обуви почесал по коридору в комнату.

Кряжистый милиционер грузно двинулся за низкорослым товарищем. Николай Иванович успел только руками всплеснуть.

Зайдя в комнату, низкий остановился как вкопанный. Сосредоточенное лицо его расплылось в самодовольной ухмылке. Вошедший следом милиционер, встав пыльными сапожищами на чистую постилку, плотоядно оскалился. Злобные глазки засветились, как у голодного волка при виде близкой добычи. Ребята настороженно уставились на незваных гостей. Воцарилась немая сцена.

– Что ж вы, гражданин, законы советские нарушаете? А? – ледяным голосом вымолвил штатский, обращаясь к Николаю Ивановичу. – Только что сказали, что живете тут один, и вдруг – два сожителя! А?

– Простите мою рассеянность, – пытался оправдываться Михайленко. – Они… они только что приехали… из Лубен.

– Кто это «они»? – не унимался низкий.

– Мои племянники, – часто мигая, нетвердым голосом вымолвил Николай Иванович. И почему-то извиняющимся тоном добавил: – Сестра у меня в Лубнах, а это, значит, ее сыновья.

Штатский внимательно посмотрел на ребят. Во взгляде колючих, проницательных глаз отразилось недоверие. Так не похожи были на родных братьев плотный, широкоплечий Андрей и высокий, худощавый Дима.

– Из Лубен, говоришь, только что приехали? – оживился низкий, запросто перейдя на «ты». – А чем это они, позволь узнать, могли приехать в такую рань, из самих Лубен? А? Не близкий ведь свет, сто сорок километров?

– А нас папка привез, на машине. В райком ехал, на партсобрание, и нас, значит, подбросил, – еле слышно пролепетал Дима.

– На собрание, говоришь, ехал? В райком? Так-так. Папка, говоришь? – ехидно переспросил низкий. – А в какой райком?

– Известно в какой, в Ленинский, – нашелся Андрей.

Низкий сощурился и стал медленно расхаживать перед ребятами, явно обдумывая очередной каверзный вопрос. Милиционер стоял у входа, молча наблюдая за допросом.

– С какой целью приехали в Полтаву? – снова пошел в атаку низкий.

– Приехали поступать в пединститут, – пришел на помощь ребятам Николай Иванович.

– Племянники, значит! Братья! Из Лубен! Учиться приехали! Только что! Стало быть, одногодки! Близнецы, значит! Как две капли воды! Ха-ха! Родная мать не отличит! Как я сразу не заметил! – подытожил штатский, необычайно довольный собой.

– Мы погодки, – стал оправдываться Дима, – просто я досрочно школу закончил, на год раньше, и поэтому вместе приехали поступать.

– Ну, допустим, экстерн ты наш! – с улыбкой согласился штатский. – Но если учиться приехали, значит, и паспорта уже получили. – И, резко развернувшись к ребятам, требовательно спросил: – Документики предъявите, братья! – и вытянул вперед руку, ладонью вверх. Короткие, жирные пальцы требовательно выпрямились.

Два названых брата застыли в нерешительности и с мольбой уставились на Михайленко. Но преподаватель и сам решительно не знал, что предпринять.

А низкий стал деловито вышагивать взад-вперед и ухмыляться, понимая, что загнал ребят в угол.

– Матвей Петрович! – включился в разговор милиционер. – Да шо вы с ними церемонитесь! За жабры их и в камеру! Там сознаются! Как миленькие сознаются! Во всем сознаются! И шо было, и чего не было, сознаются! Это ж как пить дать ясно, шо они, гады, дверь энту выбили, самым изуверским способом! Преступники малолетние! Да зона по ним плачет!

Но у Матвея Петровича настроение явно поднялось. Он повернулся к милиционеру и с наигранной строгостью процедил сквозь редко посаженные пенькообразные зубы:

– Не бузи, Федя! Ребята и сами во всем сознаются. Затем ехидно спросил:

– Ну что? Где документики? А? Потеряли? Хе-хе.

И тут неожиданно увидел в левой руке Андрея массивный золотой крест. Лицо штатского мгновенно стало серьезным, даже вдохновенным.

– А ну, покажи! Что это у тебя?

И, придвинувшись вплотную к Дорошенко, схватился пятерней за блестевшее распятие. Но Андрей не отпускал реликвию. Тогда Матвей Петрович, грубо толкнув парня, выхватил крест.

– Вот это да! – не скрывая восторга, прогоготал штатский. – Не меньше килограмма чистого золота.

Федя подошел поближе, выгнул крупную, жилистую, как у гуся, шею и выпучил бестолковые глаза. Каменное лицо его растянулось в улыбке, обнажив щербатые коричневые зубы, из которых один отсутствовал.

– Червонное, из царского! – голосом знатока восторженно заклекотал он. – Гы! Гы! Гы! – и весь затрясся, брызнув слюной.

– Вы что, еще и церковь обокрали? – нахмурился Матвей Петрович.

– Это подарок мамы, – спокойно произнес Андрей и протянул руку за крестом.

– У тебя что, мама дворянских корней? Или у дворян убирала? – пытался пошутить низкий, не обращая внимания на жест Дорошенко.

– Отдайте крест! – вежливо, но настойчиво произнес Андрей.

Штатский удивленно приподнял взлохмаченные брови:

– Ты что себе позволяешь, сопляк? Да я тебя! Я тебя… сгною! Так! Церковная утварь конфискована! А вы, вы… арестованы!

И он проворным движением опустил крест в боковой карман пиджака.

Кровь закипела в жилах Андрея. Плотно сжав кулаки, он быстро сделал полшага вперед и левой рукой нанес сильнейший боковой удар в гладко выбритую челюсть Матвея Петровича. Свет померк в ехидных глазках штатского. Пораженная челюсть, мгновенно сделавшись огненно-красной, быстро полетела в угол комнаты, увлекая за собой приросшую голову и остальное тело. С шумом упала на пол и, грациозно перекувыркнувшись несколько раз, замерла неподвижно. Андрей молниеносно бросился к поверженному телу и забрал свой крест.

– Да я… да я тебя пристрелю, контра! – прокричал Федя, хватаясь за кобуру.

В этот момент послышался глухой, но удивительно громкий звук. Деревянная табуретка, направленная рукой Николая Ивановича по большой круговой траектории, всей мощью обрушилась на выпуклый затылок Феди.

Страж порядка застыл на месте, как каменное изваяние. Правая рука картинно замерла на расстегнутой кобуре. Волчьи глаза округлились неимоверно, и милиционер, словно поверженный памятник, не сгибаясь, упал прямо лицом в пол. Из-под сплюснутой, надорванной фуражки, равномерно окрашивая короткие волосы, стала медленно расползаться вязкая кровь, заливая масляным пятном недавно вымытый пол.

Николай Иванович устало осмотрел поле боя. Два поверженных тела недвижно лежали в разных концах комнаты. Одно – грузное, мордой вниз, другое – маленькое, физиономией вверх.

Михайленко нервно провел рукой по волосам и кинулся к комоду. Быстро открыл верхний ящик. Тщательно порылся. Затем отодвинул нижний ящик, скороговоркой приговаривая:

– Где ж я его положил? Где ж я его положил?

Наконец, в третьем ящике нашел маленький черненький предмет, похожий на пейджер. Дима с Андреем понимающе переглянулись. Преподаватель быстро нажал красную кнопку. Раздался тонкий писк. Историк прислушался. Матвей Петрович шевельнулся, открыл глаза и тихо застонал.

Через пару минут за окном показался слегка покачивавшийся катер, точно такой же, как у Чударя. Рослый кудрявоголовый парень, сидящий в катере, тихонько постучал по стеклу.

Николай Иванович бросился открывать окно, но заплывшая краской рама не желала отворяться. Преподаватель отчаянно дергал за оконную ручку, но рама оставалась неподвижной, только стекла дребезжали.

Парень в лодке начал выказывать признаки волнения – упирался ладонями в раму, вертелся, тревожно покачивал головой. После очередного рывка Николая Ивановича рама с треском распахнулась, но стекло треснуло.

– Вот так неудача!!! – в сердцах воскликнул Михайленко, осматривая лопнувшее стекло.

– Что там у тебя? – зычным голосом спросил кудрявоголовый, наклонившись к окну и пытаясь осмотреть комнату.

– Да тут двоих нужно привести в чувство. Память восстановить и слегка почистить, – устало молвил Михайленко, указывая на распластанные тела.

– Ага! Понятно! – бодро ответил кудрявоголовый.

В эту минуту Матвей Петрович, полностью пришедший в себя, мягко повернулся на левый бок и правую руку быстро сунул в боковой карман. В руке холодно блеснул пистолет.

Андрей вскрикнул, увидев черноту оружия, и скорее автоматически, чем осознанно, с разворота, по-футбольному, наотмашь, резко и быстро, снизу вверх нанес штатскому сильный удар ногой в голову. Многострадальная голова Матвея Петровича, словно хорошо накачанный кожаный мяч, легко взлетела над полом на несколько сантиметров и, безусловно, полетела бы и выше, но не пустило не желающее летать тело, через вытянувшуюся и вздувшуюся крупными венами шею.

От удара содрогнулась и кисть, сжимавшая рукоять пистолета. Раздался выстрел. Возле груди штатского блеснул короткий огонь. Пуля попала в стену. Часть штукатурки отлетела в сторону. Из свежей дырки, как в песочных часах, аккуратно посыпалась сухая известка.

Кормчий сокрушенно покачал кудрявой головой:

– Надо бы их хорошенько связать, а то еще очнутся в воздухе и, чего доброго, выпадут да разобьются оземь.

– У меня, к сожалению, нет веревки, – пожал плечами Михайленко.

Кудрявоголовый молча полез вглубь катера, открыл что-то внутри и достал увесистый моток плотно свернутой бечевки. Затем встал, перескочил с опасно качающейся лодки на неподвижный подоконник и, легко спрыгнув в комнату, быстро стал связывать лоснящейся бечевкой руки и ноги стражей порядка. Действовал профессионально, даже виртуозно. Когда гости были туго спеленаты, водитель лодки провел ладонью по влажному лбу и спокойно вымолвил:

– Ну, с Богом!

Аккуратно перетащил в лодку вначале кряжистого Федю, потом толстого Матвея Петровича. Попрощался. Лодка круто рванула с места и быстро растаяла в синеве неба…

Остаток дня прошел скучно. Медленно отходили от потрясения. Михайленко ушел в институт и должен был вернуться только вечером.

– Слушай, Андрюха! – обратился к другу Дима. – Действительно, как тут зыбко по сравнению с 1909 годом. Даже домой позвонить нет возможности.

– Тебе же ясно сказали, тогда была крепкая вера, а сейчас безбожие. Вот и все объяснение…

Вечером пришел с работы Михайленко. Вид у него был уставший и подавленный. За ужином преподаватель уныло проговорил:

– На рассвете выходим. Завтра в центре Октябрьского парка, возле памятника Ленину, будет торжественный митинг, посвященный годовщине победы русского оружия над шведскими захватчиками и врагом украинского народа, предателем Мазепой. Выступит на этом митинге первый секретарь Полтавского обкома компартии.

Ребята переглянулись и с недоумением улыбнулись:

– При чем тут Ленин?

– А он теперь имеет отношение ко всему. Даже к Полтавской битве.

Дима с Андреем только плечами пожали…

Наступило туманное утро. Николай Иванович вывел ребят из подъезда. Воздух был свежим и прохладным, как стакан минералки. Вышли на кольцо Октябрьского парка. Друзья обомлели. Вместо прекрасных, белоколонных зданий стояли убогие хрущевки с темными провалами окон, неровной кирпичной кладкой и срезанными крышами. Перед хрущевками темнел потрескавшийся асфальт, проросший чахлой травой. На проезжей части асфальт был в живописных паутинах трещин.

– Что все это значит? – спросил Дима в ужасе.

– Круглую площадь, как известно, разрушили во время войны. Решили не восстанавливать дорогостоящие дворцы, а построили дешевое жилье. Теперь тут живут в основном члены партии, – с грустью пояснил Михайленко.

– Это последствия отсутствия венка? – поинтересовался Дорошенко. – Ведь все мы знаем, что Круглую площадь восстановили в первозданном виде.

– Да, – печально произнес Николай Иванович, – начинает сказываться отсутствие венка. Так что нужно спешить, чтобы процессы не стали необратимыми.

Подходя к центру парка, ребята удивились еще больше. За деревьями, вместо стройной колонны с золотым орлом, открылся монументальный памятник Ленину. Нахмуренный вождь мирового пролетариата, широко расставив ноги, стоял на тяжеловесном постаменте, указывая правой рукой в сторону Белой беседки и внимательно глядел куда-то, в одному ему известное светлое будущее.

Возле памятника, несмотря на ранний час, столпились милиционеры. Стражи порядка не спеша покуривали папиросы и о чем-то оживленно разговаривали. Николай Иванович подошел вплотную к постаменту. Возле памятника стоял почетный караул пионеров с бархатным красным знаменем, грациозно свисающим с полированного древка.

– Этого Ленина поставили как раз на месте тоннеля. Попробуем-ка его сдвинуть, – спокойно молвил Михайленко, и, прежде чем ребята успели что-то сообразить, он согнул правую руку в локте.

В руке блеснуло что-то наподобие пистолета. Полыхнуло пламя, почетный караул отбросило, бархатное знамя загорелось. А Николай Иванович нацелил оружие на монумент. Сверкнула молния, и лава огня обрушилась на постамент, но вождь не шелохнулся.

Милиционеры застыли, ошеломленные. Они явно не ожидали такое увидеть. Какое-то время стояли, в немом оцепенении наблюдая за происходящим. Потом разом наклонили голову и, как стадо баранов, бестолково побежали на Михайленко, но Николай Иванович начал поливать огнем нападавших.

Когда милиция была отброшена, преподаватель еще раз полоснул памятник огнем. Ленин пошатнулся, качнулся и тяжело рухнул, поднимая огромные столбы бурой пыли. Из земли с гудением вырвалось почти бесцветное пламя, как из сопла реактивного самолета.

– Прыгайте, быстрее! – прокричал Михайленко.

– Куда нам идти? – крикнул в ответ Дима.

– В тоннель! В тоннель идите!

– Когда выберемся, куда идти? – не унимался Дима.

– Ах да! Чуть не забыл. На Белой беседке, угол Октябрьской и Соборной площади, ближе к собору, квартира номер пять. Ее зовут – Эльфина.

Друзья зажмурились и прыгнули в бездну. Бурлящий поток подхватил их и с невероятной скоростью помчал навстречу неизвестности.