ГЛАВА 6
Река Коттуях

Коттуях — шумная река: плещет вода, ударяется о каменистые берега, колотит в русле камни о камни. Идти было легко, даже без дорог, везде камень. Трудно было только идти вверх, все время приходилось подниматься. Вроде бы сине-снежные горы маячили там, далеко и высоко, но горы как-то сказывались, пожалуй что, решительно во всем: в этой бурлящей реке, в том, что все время подъем, в том, что вокруг столько камня. Даже ветер говорил о горах — холодный, влажный ветер, приносивший запах тающего фирна, больших пространств, где камни покрыты снегом и льдом, а сверху нет крон деревьев. Нет ничего, кроме ветра, облаков, солнца и неба. Почему-то снег и лед в горах пахнет иначе. Это ненаучно. Так не может, так не должно быть! Но это так, и любой бывалый человек сразу узнает этот особенный запах особенного горного снега.

Идти было трудно: все время вверх, все время прыгать по камням. Речки петляли, растекались десятками ручейков и потоков, принимали ручейки, почти не успевшие сделать себе ложа. Реки текли по три, по четыре месяца в году, не успевали глубоко прорезать камень. Приходилось беспрестанно лавировать, выбирать дорогу, что-то обходить, огибать, перепрыгивать.

Вот отдыхать было легко, легче, чем в голой тундре, потому что было где сидеть. Причудливые формы камня позволяли выбрать удобное место, а в крайнем случае и на гранитном лбу было сухо, твердо и надежно. Ничто не колыхалось под сидящим, не мешало устроиться, не заставляло тратить силы на борьбу с кочкой или с почвой под ногами.

На маршруте говорили мало, потому что шли, как работали — все время надо было что-то делать. Не получалось идти так, чтобы тело как бы двигалось автоматически, без усилия мысли, без приложения воли. А вот отдыхать — хорошо! Отдыхали подолгу, восстанавливали дыхание. Много говорили, особенно Игорь Андронов с Мишей Тепловым: и о том, что видели сейчас, и о том, как живут эти горы, и о законах эволюции.

Несколько раз видели диких оленей. Животные паслись небольшими стадами, скорее даже просто группами. Пытались подойти к ним, но животные немедленно уходили в открытую тундру.

Места были такие, что встретить можно и горных баранов — тех самых, реликтовых, со времен Великого оледенения. Раз видели стадо: большой черный баран, две самки, возле них — светлые пятнышки детенышей. Бараны пробегали высоко, не стали задерживаться при виде людей. Наверное, имели опыт. Андронов заметил, что уж такие они, бараны, — очень недоверчивые, никого не подпускают.

— Наверно, потому и уцелели?

— Наверное… И еще потому, что в этих горах никто, кроме них, жить не может. Даже олени — они ниже, здесь, в тундре.

В излучине реки у воды весь берег был истоптан копытами, лапками, были удобные подходы. Из-за шума реки приходилось повышать голос, чтобы расслышать друг друга. Потому, наверное, и не услышал их, вывернулся из-за каменного останца здоровенный темный баран. Заметил людей, как-то очень по-домашнему взмекнул дурным голосом, повернулся и кинулся прочь — только камни брызнули из-под копыт.

— Что не стрелял?!

— Не успел… Мы же не охотиться пошли. Если б я был наготове…

— Если бы. Игорь, дайте мне ружье, я все время буду наготове.

— Не дам, мало ли что! И зачем нам охота? Консервов мало?

Возле озера лиственницы были высотой в пять, в шесть метров. Здесь, выше озера, было еще холоднее, и лиственницы были корявее, ниже тех, что внизу, метра по три, да еще наклонившиеся, жалкие. Попадались проплешины тундры совсем безо всяких деревьев.

— Во всяком случае, кормовой базы для мамонтов я здесь как-то не наблюдаю, — сделал вывод Игорь Андронов.

— А для кого здесь кормовая база есть?

— Ты же видишь — олени, бараны. Это из крупных. А корм есть и птицам, и песцам, и леммингам, и зайцам.

Солнце висело низко и все садилось, садилось и никак не могло совсем сесть. Все знали, что совсем оно и не сядет, не будет полной темноты. Повисли серые сумерки, и все в этих сумерках казалось призрачным, неясным и загадочным.

— Идем уже восемь часов, — уронил Серега Будкин.

— По-моему, тоже пора домой, — согласился Андронов, и никто не усмотрел чего-то странного или неверного в этом «домой». Хотя возвращаться предстояло не домой к маме, а к четырем палаткам, притулившимся над хмурым озером.

— Отдохнем — и назад?

Алеша вроде бы спрашивал, но как о совершенно очевидном.

— Конечно. Вот, кстати, и излучинка неплохая.

В этом месте камни скатывались по склону и образовали вал у берега реки. А речка растекалась широко, вольным плесом. Слышно было бульканье, шорох, шум, плеск, стучали камни в глубине, но все это как-то приглушенно, без мешающего грохота и шума. Так, глухой и скорее приятный звуковой фон.

— Что, Сережа, за дровами?

— Ну, елки, будут дрова. А вы-то что?!

Вопрос был задан потому, что Игорь Андронов производил странные действия — вытащил из кармана леску, намотанную на хитро вырезанный, с выемками картон, и стал расправлять крылышки зеленой пластмассовой мухи.

— А это я сейчас поймаю рыбу. Вы насекомых много видели?

— Почти не видели.

— Ну то-то… А я ему муху покажу — он и кинется.

— Кому «ему»?

— Скорее всего, муксуну.

Только Теплов как будто ничего не делал, но на самом деле Алешка ходил за Андроновым и учился.

Раза два ударил топор. Сергей притащил пару лиственниц, и у Алеши появилось еще дело — рубить дрова и разводить огонь. Устанавливая котелок, он пропустил момент, когда Игорь подсек свою удочку. Услышал только плеск, увидел, как тот подтягивает добычу, поднимает из воды бьющееся серебристое тело.

— Ничего себе!

— Это, Алеша, еще маленький! Как думаешь, на сколько он потянет?

— Ну… килограмм будет?

— Думаю, грамм восемьсот. Хватит нам на троих?

— А ребятам в лагерь?

— Для лагеря тащить смысла нет. Там и надо ловить. Такие водятся везде, а здесь-то свежие. А знаешь, давай еще одного, чего там!

— Точно! Голодные мы.

— Ага, голодные и жадные.

Вернулся Сергей, как-то очень мягко ступая, принес еще одну лесину.

— Ну, елки. Вы бы сходили, посмотрели…

— Что смотреть-то?

— Есть что смотреть. Там следы…

И такая в его голосе была уверенность в том, что надо пойти посмотреть, что Игорь с Алешей тут же и отправились смотреть.

Как раз у уреза воды, где за века намыло все же глины, отпечатались следы множества птиц. Множество следов леммингов. Круглые следы зайцев, вытянутые — песцов. И еще один огромный след — след босой человеческой ноги. Это было так невероятно, что ребята стояли несколько минут, просто тупо глядя на след. Требовалось время, чтобы усвоить — это не галлюцинация, не бред, не сказка; след и в самом деле существует — большой, глубоко ушедший во влажную глину. Андронов даже присел, ощупал глину пальцами, словно убеждаясь в том, что он есть.

Сергей поставил свою ногу, сравнил. Игорь сунулся за рулеткой, показал. Вроде пятьдесят два сантиметра.

Дальше от реки шел больше камень, чем дерн, но Алеша и там, пройдясь, что-то нашел, замахал остальным, побежал по следу дальше. Тут тоже были следы, но совсем не такие целые и четкие, как у воды. Отпечатались где два пальца, где фрагмент ступни, а остальное приходилось каждый раз на скалу, на щебень.

Ветер срывал с кустов тальника, с чахлой лиственницы клочья рыже-серой шерсти. Сергей ростом почти в метр восемьдесят еле достал шерсть рукой. Медведь? Тогда не было бы так высоко.

Существо вышло из распадка, метров за двести от реки, делая шаги метра по полтора, дошло до воды и уже не вернулось назад. Перешло вброд реку?! Страшно было думать о бешено несущейся воде ненамного теплее, чем лед. Тем более страшно, что существо невольно вызывало аналогии с человеком. Этот след… Но факт остается фактом — прошедший здесь пересек реку вброд и удалился куда-то туда. В чащобу корявых лиственниц, в круговерть кочкарника и марей. Стоило бросить взгляд на ледяную воду — и посмотреть следы на том берегу переставало тянуть.

Сразу стало очень неуютно. Где-то здесь бродил, несколько часов назад перешел реку кто-то вот такой — со ступней в полметра, с длиной шага в полтора, оставляющий клочки шерсти на высоте почти двух метров. Может, он еще вернется? Или придет второй такой же?

— Игорь, может, лучше сразу в лагерь?

— Мы устали, а ты вспомни эту дорогу. Нет, ребята, надо ужинать и надо ночевать. Другое дело, что без боевого охранения ночевать, пожалуй что, не стоит.

— Спрятаться бы…

— И не спрячешься тут. Человеку даже будет и казаться, что он спрятался, а следы выдадут, запах. Ребята, ну что встали?! Давайте ужинать, доставайте хлеб, вам что — есть не хочется?

— Есть хочется, а вот все-таки, может, куда-то уйдем?

— Уйти можно, Алеша, только куда бы ни ушли, мы везде будем одинаково заметны. Кончай трусить, парень, надо ночевать, отдохнуть и действительно быстрее в лагерь.

— Я не трушу, Игорь, вы зря. Я только…

— Алексей, я ведь тоже «только». Но я-то уже лет пятнадцать мотаюсь. И уверен, худшее — это сейчас начать метаться. Если нас найдут, так найдут в любом месте. И по дороге в лагерь найдут, и в самом лагере найдут. Чего вас в лагерь потянуло? Безопасно? А там такие же палатки, такие же спальники. Крепости-то в лагере тоже нету.

— Ну, елки. А если правда придет? Они… Это… Хищные они?

— Я, Сережа, сколько хожу, слыхать про таких сто раз слышал, а видеть не доводилось. Не знаю я, какие они… Но придут — нас трое, и у нас оружие есть. А вот метаться нам нельзя, в случае чего сразу погибнем. Это ясно?

— Это ясно. Ну чего? Тогда ужинать надо.

Невольно говорили приглушенно, двигались замедленно и поминутно озирались. Глупо? Может быть… Ловить рыбу больше не стали, что было умнее, вполне хватало и одной. Доварили муксуна, благо дров хватало, и надолго. Ели, стараясь не греметь посудой, не возя лишний раз ложкой по миске. Все это было довольно глупо: река заглушала любые звуки, издаваемые человеком, и место было открытое. Но так было уютнее, вроде скрывались, береглись, — одним словом, вроде что-то делали и как будто от них что-то зависело.

Усталость сыпала песок под веки, делала ватными ноги.

— Посторожишь, Сережа?

Сергей кивает. И наступает самое неприятное — для него. В другое бы время, без этого следа, какое удовольствие доставило бы ему побыть один на один с северной, холодной, светлой ночью. Клубились оттенки розового и лилового на западе, шумела река, разбивалась на камнях светлыми струями, стояли лиственницы, словно замершие в танце. Пищал, полз кто-то маленький во мху. Хорошо! Сколько их позади, дорог по тайге и по степи, экспедиционных костров и закатов!

Сергей должен был просторожить два часа и толкнуть Алешку. Тот через два часа толкнет Андронова. А через шесть часов они, будем считать, отдохнут и двинутся в лагерь. Народ моментально заснул, из чего Сергей сразу же сделал вывод, что устали мужики смертельно. И что очень ему доверяют. Сам он тоже с удовольствием заснул бы, если бы мог довериться тому, кто будет сидеть здесь с винтовкой и охранять, чтобы не подошел незаметно этот. В два с лишним метра и в шерсти.

Алеше Сергей не то чтобы не доверял. Но спать под его охраной, пока вокруг бродит эдакое, Серега все же не хотел. И это была первая причина, по которой Сергей никого не разбудил через положенные два часа.

Второй причиной была всегдашняя Серегина доброта: ну зачем будить людей, если он может дать им, усталым, поспать? Тем более, что от этого ему самому если и станет хуже, то ненамного.

А третьей причиной стал туман. Порывы ветра Сергей почувствовал очень быстро, сразу, как легли спать ребята. Порывы начинались мягко, легко опадали. Точнее было бы сказать: «появлялся ветер». Появлялся и скоро стихал, и даже когда был, то дул не сильно и не резко. Очень скоро он уже не стихал. Легкой ветерок все время веял с низовьев реки, порой нес какие-то туманные клочья, очень неприятного вида (особенно после этого следа, когда все воспринимается острее). Около полуночи, как раз когда было пора будить Алешу, с низовьев Коттуяха двинулась колышущаяся стена, гораздо выше всех здешних лиственниц. Щупальца тумана тянулись перед этой стеной. Их-то и обрывал, уносил ветер. И скоро Сергей оказался в грязно-белой, изжелта-серой клубящейся массе тумана. Пропали сопки, чахлые лиственницы у откосов и сами откосы. Исчезло дерево в пяти-шести метрах от спальников. Исчезла река, ее камни и перекаты, и даже плеск воды стал глуше.

Мгновенно отсырела куртка, капли влаги сконденсировались на волосах, стало промозгло и сыро. Туман плыл, шелестел, колыхался, не было видно почти ничего, и Сергей совсем не был уверен, что в такую погоду можно вообще идти куда-то.

И это была третья причина, по которой он развел огонь (до того боялся развести, чтобы не привлекать ничьего внимания) и сел сторожить до пяти утра, а будить никого не стал.

Около пяти часов утра из спальника выбрался Игорь и присел у костра.

— Сергей, ты что не разбудил Алешу?

— Ну, елки. Я что, не могу посидеть?

— Надо было разбудить.

— Ну ладно. Делов-то. А что, разве идти можно?

— Конечно, можно. Тропу недалеко видно. Река шумит, не потеряемся. В крайнем случае, свяжемся веревкой и пойдем.

Людей колотила дрожь — от недосыпа, от промозглой сырости, от напряжения. Голос невольно приглушали. Все двигались, подсознательно боясь быть замеченными, и оттого словно сутулились, вжимались в землю и поминутно озирались.

Задерживаться, чтобы поесть, не стали: были лепешки, были остатки ухи, консервы.

— Ну, мужики, вперед?

— Вперед!

Тропу не всегда было видно, и тогда сильно выручал Коттуях — даже если река уходила в сторону, шум слышался прекрасно, и направление держать было легко.

А туман плыл, искажая очертания, не давая возможности оценить расстояние. Все оставалось зыбким, непонятным. Сколько метров до камня? Пять? Шесть? Ну вот, приходится уже сворачивать. Кто-то большой движется рядом, бесшумно подкрадывается, наплывая, как в страшном сне, сзади. Нет, это плотный, серый клок тумана. Проплыл над самой землей, оставив на лицах особенно мокрые следы, — это же уже почти дождик, только переносимый ветром.

Что это?! Вот же он, который оставляет следы, с шагами в полтора метра. Вот сейчас он сделает шаг, сверкнут глаза… А! Это корявая лиственница, вернее, остаток дерева, всего метра два высотой, без вершины. И мох, свисающий с корявого ствола.

Услышать тоже ничего было нельзя. Все время сталкиваются друг с другом, трутся об одежду, лопаются вокруг мельчайшие шарики влаги. Все время тихий шорох, ухо привыкает к нему, к этому фону. Если кто-то тихо будет двигаться рядом, есть опасность, что звуки шагов утонут в этом беспрерывном фоне, что привыкший к нему человек не услышит уже и шагов. Тем более, везде стало влажно, и шаги прозвучат приглушенно.

Трудно найти ситуацию, в которой человек будет чувствовать себя беспомощнее. Отказывают зрение и слух, куда идти — непонятно, все чувства обманывают, даже посреди океана можно больше полагаться на себя.

Без остановки шли восемь часов. Туман был все такой же плотный, серый, все так же плыл, с таким же шорохом и звоном. Показывались вдруг вершины лиственниц, очертания стволов, и казалось — это мир плывет, движется куда-то сквозь неподвижный туман. Так сидящему в поезде порой кажется, что куда-то поехал вокзал.

Развести костер? А стоит ли? Обманывали себя, что не стоит, потому что мало времени, хочется быстрее в лагерь. Но еще они боялись. Посидели на мокрых камнях, в двух шагах от бешеной реки, поели всухомятку, запивая ледяной водой.

— А где Серега?!

— Вроде пошел к воде…

— Так нет же его нигде! Что, стрелять?!

— Погодите, Игорь. Вот же, видите, вроде он.

— А вроде и не он…

— Он, он!

В тумане появился Серега Будкин, из раскачивающегося, неопределенного силуэта мгновенно превратился в самого себя, только встревоженного, с испуганными глазами, не по характеру.

Сергей отошел метров на пять, смотря на воду, задумался, сделал несколько лишних шагов — и потерял друзей в тумане. Хорошо хоть, что была река — раз шел вниз по течению, то понятно, куда возвращаться. Хорошо, что все быстро решилось. А вообще-то, без реки и если б разошлись на полчаса, не спохватились бы среди открытой тундры, дело могло кончиться плачевно.

И снова движение в тумане — однообразное, сырое, серое и совсем без внешних ориентиров. Когда шли туда, были горы, конфигурация холмов, высота деревьев. Сейчас все это скрыл туман. И остается только идти и идти, не очень зная, где идешь, ориентируясь только по времени. Вроде бы уже скоро… Если, конечно, в тумане можно идти с такой же скоростью, как при ясном свете дня. А если нельзя, то и по времени трудно определиться, если сейчас идешь с иной скоростью, чем вчера.

Раздался вроде бы какой-то отдаленный лязг и скрежет. Показалось? Не похоже. Игорь автоматически заметил, в котором часу слышал звук, — в пятнадцать часов пятнадцать минут.

И снова вроде звякнуло вдали. Пятнадцать часов двадцать пять минут. И гремело несколько минут, до пятнадцати часов тридцати. Уже ясно — гремит то, что сделал человек. Если даже и работает техника, какой-нибудь трактор. Природа не умеет быть такой периодичной.

Игорь выстрелил в воздух. Сильно рвануло вокруг, но создалось такое впечатление, что звук распространился недалеко. Туман словно стискивал все звуки, глушил их. Не было вчерашнего роскошного эха — звонкого, летящего на десятки верст. Какое-то глухое «Бум!», сразу утонувшее в тумане.

Но было ясно слышно ответное «Бум!». И снова забренькало, задребезжало. Стало видно сквозь туман ясное пятнышко. Оно меняло очертания, прыгало, словно живое, светило возле самой земли. Костер! Свой лагерь — не свой, но уже ясно, что здесь люди.

— Смотри-ка!

Посреди тундры торчала палка, а от нее вела натянутая веревка в сторону яркого пятна. И уже были отчетливо слышны удары по какому-то звонкому билу.

— Ребята! Это наши! Наши!

— Ура! Мы в лагере! Ура!

Но и костер почти не разгонял серого дымного сумрака. Шестиместка еще была видна, полог словно плыл в тумане. А офицерская палатка, лаборатория — они терялись бесследно, их было совсем не видно.

Борода Михалыча, волосы его и Жени блестели от капелек влаги, от них поднимался пар, едва они вставали в общий круг у огня. Друзья были ничуть не суше. Другое дело, что они были сыты, и был суп, был чай, и были уют, безопасность какого-никакого, пусть брезентового, пусть временного, но дома.

— А здорово вы придумали натянуть вокруг веревки!

— Так понятно же, что можно пройти, не заметив. Мы тут с Женей и устроили все, как надо. Эвенки-то уже несколько часов как ушли. Только увидели туман, еще над озером, и сразу же засобирались.

— А до того нас тут стрелять учили! — вмешался Женя.

— А по какому поводу учили? Охотиться затеяли?

— Нет, мы тут стрельбище устроили, я Женю поучил немного. Поэтому, мужики, отдыхайте быстрее, мы пока еще подежурим, а там давайте и на вахту. Уж если эвенки ушли, дело плохо. Не рассеется быстро туман.

— Само собой… Нашим с Исвиркета идти дальше.

— Как я понимаю, мамонтов вы не нашли?

— Нашли поинтереснее… Про снежного человека из этих краев не слыхали?

— Как не слыхать… И эвенки рассказывали, так что думаю, он здесь вполне может ходить.

— Вот он, наверное, и ходит. Михалыч, можете не верить, но шаги по полтора метра, сам след — пятьдесят два сантиметра.

— Вполне человеческий след?

— Можно считать, человеческий.

— Ну так что ж вы сомневаетесь? Понятно же, чьи следы видели. А самого не подглядели?

— Нет уж!

— Что, страшно?! — оскаливался, потирал руки Михалыч.

— Вас там не было, а вы увидели бы — тоже испугались. След одиночный, из распадка и через реку.

— Думаешь, он вас видел?

— Скорее всего нет… Он прошел за несколько часов до нас по каким-то своим делам и ушел за реку. Если и вернулся в горы, то каким-то другим путем.

— Интересно, может он сюда явиться?

— Скоро выясним… А пока — спать, мужики, спать! Через несколько часов всех подыму, ребят с Исвиркета встречать.