Глава 20

Стража Чаровницкой меня узнала, несмотря на крестьянскую одежду. Караульные распахнули передо мною массивные деревянные двери — и снова их захлопнули. Я стояла, прижавшись к створкам спиной, над головой моей сверкала позолота и резвились ангелы, и бесконечные ряды книг выстраивались сверху вниз вдоль одной стены и снизу вверх вдоль следующей, они тонули в нишах и снова выныривали на свет. За столами тут и там работали люди: несколько юношей и девушек в мантиях склонялись над перегонными кубами и книгами. На меня они внимания не обратили: они были слишком заняты.

В Чаровницкой я себя как дома не ощущала: уж больно она безликая, от нее, в отличие от Драконовой библиотеки, так и веет холодом, но по крайней мере это место было мне понятно. Я по-прежнему не знала, как спасать Касю, но наверняка здесь я скорее изыщу хоть какой-нибудь способ, нежели в бальной зале.

Я взялась за ближайшую лестницу и со скрипом подтащила ее к самой первой полке, затем подоткнула юбки, вскарабкалась наверх и принялась рыться в книгах. К подобным поискам мне было не привыкать. Когда я ходила в лес, я не то чтобы знала, за чем иду — я ходила искать что найдется, а там уж разберемся, зачем оно нам надо; встретятся грибы — значит, назавтра сварим грибной суп, а если вдруг подвернутся плоские камешки, так заделаем яму в дороге рядом с нашим домом. Я подумала, наверняка ведь среди всего этого великолепия обнаружится книга-другая, которые заговорят со мною так же, как записки Яги; а может, среди шикарных томов с золотым тиснением прячется еще какой-нибудь из ее дневников.

Я трудилась споро: просматривала книги самые пыльные, самые невостребованные. Проводила по ним ладонями, считывала названия с корешков. Но все равно работа продвигалась медленно, а главное — безрезультатно. Я обшарила двенадцать широких книжных шкафов от пола до потолка, по тридцать полок в каждом, и уже засомневалась, а найду ли там что-нибудь вообще: от всех книг исходило ощущение сухой, чопорно-строгой отчужденности, — казалось, продолжать поиски смысла нет.

Пока я работала, стемнело. Горсточка студентов ушла, повсюду в библиотеке магические светильники померкли до слабого отблеска горячей золы, словно уснули. Только один, тот, что на моей полке, по-прежнему сиял ярко, как светлячок. У меня ныли лодыжки и спина. Зацепившись ногой за ступеньку и немыслимым образом извернувшись, я пыталась дотянуться до самых дальних томов. Я просмотрела одну стену едва ли на четверть, и то по-быстрому, небрежно, задержав внимание от силы на одной десятой от всех книг. Саркан уже пробурчал бы что-нибудь нелестное.

— Чего ты ищешь?

Я чуть с лестницы не свалилась прямо на голову отцу Балло: в последний момент успела-таки схватиться за перила и больно ободрала лодыжку. Посреди залы в одном из стеллажей открывалась дверца в какую-то внутреннюю комнатушку — вот оттуда Балло и вышел. Он тащил в руках четыре увесистых тома — видимо, собирался поставить их на место. Священник недоуменно воззрился на меня снизу вверх.

Я еще не вполне пришла в себя от изумления, так что ляпнула не думая:

— Саркана ищу.

Балло недоуменно оглядел полки, которые я обшаривала: неужто я надеялась обнаружить Дракона расплющенным между страницами книги? А я вдруг осознала, что мне на самом деле нужно, — так, как будто объяснила это себе самой, а не только отцу Балло. Мне нужен Саркан. Мне нужно, чтобы он оторвался от своей горы книг и рявкнул на меня: что, мол, за беспорядок я опять устроила! Мне хотелось знать, что он делает и нанесла ли Чаща ответный удар. Мне хотелось, чтобы он подсказал мне, как убедить короля отпустить Касю.

— Мне нужно поговорить с ним, — промолвила я, — мне необходимо с ним увидеться. — Я уже знала, что в книжице Яги подходящего заклинания нет, да и сам Саркан таким чарам меня ни разу не учил. — Отец, каким заклинанием вы бы воспользовались, если бы хотели побеседовать с кем-то в другой части королевства? — Но отец Балло уже качал головой.

— «Дальняя речь» бывает только в сказках, пусть барды и ссылаются на нее к месту и не к месту, — назидательно произнес он, словно читая лекцию. — В Венеции изобрели искусство творить заклинание общения с помощью двух зеркал, отлитых одновременно из одной и той же порции ртути. У короля есть такое зеркало, а второе доверено королевскому воеводе, поставленному во главе армии. Но даже эти парные зеркала умеют говорить только друг с другом. Дед короля приобрел их в обмен на пять фиалов с огнь-сердцем, — добавил Балло. Я невольно пискнула, осознав цену: да за нее целое королевство можно купить! — Магия способна усиливать все чувства, обострять зрение и слух, многократно умножить силу голоса или, наоборот, спрятать голос в орехе и извлечь его позже. Но нельзя в одно-единственное мгновение перебросить твой образ через половину королевства или донести чью-то речь до тебя.

Меня его разъяснения ничуть не устроили, хотя, к сожалению, своя правда в них была: в самом деле, зачем бы Саркану посылать гонцов или писать письма, если бы он мог просто-напросто воспользоваться заклинанием? Очень даже разумно; точно так же он способен переноситься от места к месту только в пределах долины, в своих собственных владениях, а вот прыгнуть до столицы и обратно — не может.

— А не найдется ли тут каких-нибудь книг заклинаний вроде вот этой, Ягиной? Я бы посмотрела… — спросила я, хотя уже знала, что Балло в Ягу не верит.

— Дитя мое, эта библиотека — святая святых магической учености, — отозвался Балло. — Книги на эти полки ставятся не по прихоти коллекционера и не по подсказке оборотистого книготорговца, они находятся здесь не потому, что дорого стоят или расписаны золотом на радость какому-нибудь вельможе. Каждый из этих томов был тщательно изучен по меньшей мере двумя магами на службе короны. Его ценность подтверждена, и засвидетельствована правильность хотя бы трех заклинаний. И даже тогда книга должна обладать по-настоящему великой силой, чтобы удостоиться места в одном из этих шкафов. Я и сам почти всю свою жизнь занимаюсь тем, что отсеиваю труды менее значимые, а также игрушки и курьезы стародавних времен. Здесь ты совершенно точно ничего подобного не найдешь.

Я потрясенно глядела на отца Балло сверху вниз: почти всю жизнь, ну надо же! Вот он уж тотчас углядел бы то, что пригодилось бы мне: прямо как коршун бы набросился! Держась за края лестницы, я соскользнула вниз. Отец Балло глядел уязвленно и неодобрительно: небось в жизни не видел, как по деревьям лазают.

— Вы их сожгли? — безнадежно спросила я.

Отец Балло аж отшатнулся, словно я предложила сжечь его самого.

— Всякая книга ценна, не только магическая, — заявил он. — Я бы предпочел переместить эти тома в университетскую коллекцию для более тщательного изучения, но Алоша настояла, чтобы они хранились здесь, под замком. Предосторожность весьма разумная, отрицать не могу: такие книги способны привлечь худших представителей низших слоев общества. Иногда в простецах пробуждается достаточно дара, чтобы даже уличный аптекарь стал опасным, если в его руки попадет не та книга. Однако я верю, что высокообразованным университетским архивариусам, при должной подготовке и строгом надзоре, возможно было бы доверить на хранение наименьшие из…

— Где эти книги? — перебила я.

Отец Балло ввел меня в крохотную комнатушку, битком набитую старыми, обтрепанными книгами, куда свежий воздух, казалось, вообще не проникал — там даже узкого окна-бойницы и то не было. Мне пришлось оставить дверь приоткрытой. В этих беспорядочных грудах я рылась с куда большим удовольствием, не задумываясь, как потом расставлять тома по порядку, но большинство этих книг оказались для меня такими же бесполезными, как и те, на полках. Я отбрасывала за ненадобностью прескучные сочинения по истории магии, а также подборки мудреных мелких заговоров — по меньшей мере половина из них потребуют в два раза больше времени и произведут в пять раз больше беспорядка, чем если проделать все то же самое вручную. Не пригодились мне и остальные, на первый взгляд вроде бы вполне толковые, сборники формализованных заклинаний, они, по-видимому, недотягивали до строгих стандартов отца Балло.

В книжных завалах попадались находки куда более странные. Один любопытный фолиант выглядел в точности как книга заклинаний, полный таинственных слов, и картинок, и схем, как во многих Драконовых книгах, и совершенно бессмысленных записей. Я потеряла добрых десять минут, ломая над ним голову, пока до меня постепенно дошло, что книга безумна. Ну то есть написал ее сумасшедший, притворяясь магом и мечтая им стать; на самом деле никакие это не настоящие заклятия, а выдуманные. От страниц веяло печальной безнадежностью. Я закинула эту книгу в самый темный угол.

Но наконец под руку мне подвернулась маленькая, тонюсенькая черная книжица. Снаружи она выглядела в точности как сборник праздничных рецептов моей матери; от нее на меня сразу повеяло приветным теплом. Дешевая бумага пожелтела и сделалась ломкой, зато внутри было полным-полно коротеньких уютных заклинаний, записанных аккуратным почерком. Я пролистала страницы, непроизвольно им улыбаясь, а затем посмотрела на форзац. Той же старательной рукой там было выведено: «Мария Ольшанкина, 1267».

Я уселась на пол и долго глядела на книжицу, удивляясь — и одновременно ничуть не удивленная. Эта ведьма жила в моей долине более трехсот лет назад. Вскорости после того, как долина была заселена. На громадном краеугольном камне в ольшанкской каменной церкви, самом древнем здании во всей долине, значился год — 1214. Я внезапно задумалась — а Яга-то где родилась? Она ведь из Росии. То есть она обитала в долине по ту сторону Чащи еще до того, как Польния заселила ее с другой стороны?

Я понимала: эта книжица мне ничем не поможет. Она согревала мне руки теплом — словно присутствие доброго друга, который устроился рядом со мною перед уютным очагом, но беду поправить не в силах. Почти во всех крупных деревнях и селах были ведьмы из народа — они исцеляли некоторые болезни, боролись с неурожаем; к ним я мысленно причислила и Марию. Я представляла ее словно наяву: дюжая улыбчивая тетка в красном переднике, метет палисадник, а под ногами у нее вертятся дети и куры; вот она входит в дом сварить целебного снадобья от кашля для встревоженного молодого отца, у которого дома младенец прихворнул, наливает отвар в кружку и отчитывает — нечего-де бегать по деревне без шапки. Ощущалось в этой Марии что-то мягкое: магия, разлившаяся озерцом, а не бегучий ручей, что подхватил и унес всю ее обыденную жизнь. Я вздохнула и все-таки положила книгу в карман. Мне так не хотелось оставлять ее здесь, всеми позабытую-позаброшенную.

Среди тысячи сваленных в беспорядке книг я отыскала еще две такие же и пролистала их до конца: нашла несколько полезных заклинаний, один-два добрых совета. В книжицах не значилось, откуда они, но я и без того знала: они тоже из нашей долины. Одну написал фермер: он случайно натолкнулся на заклинание, способное нагонять тучи, чтобы пошел дождь. Он даже нарисовал на странице поле под облаками, а вдалеке — знакомый зубчатый контур серых гор.

Ниже заговора обнаружилась приписка с предостережением: «Если вокруг уже серо, остерегись: нагонишь слишком много, гром грянет». Я тронула коротенькое простое словцо пальцами — калмоз — и поняла, что тоже могу призывать гром и раздвоенную молнию с неба. Я поежилась и отложила книгу. Вот с этим заклинанием Солья небось будет рад-радехонек мне помочь.

Ничего для меня нужного в книжицах не нашлось. Я расчистила для себя местечко на полу и продолжала поиски: просматривала один том, а свободной рукой уже нащупывала в завалах следующий. Не глядя, я коснулась пальцами фестончатого края вспученной кожи — и, разом отдернув руку, выпрямилась и испуганно ею потрясла.

Однажды я пошла в лес — совсем еще ребенком, мне в ту пору и двенадцати не было — и нашла странный тугой белый мешок меж древесных корней, прикопанный под мокрыми прелыми листьями. Я потыкала в него палкой, а потом побежала к отцу — он как раз работал неподалеку — и потащила его за собою показать находку. Отец срубил ближайшие стволы, расчистил просеку, чтобы огонь не перекинулся дальше, и тогда мы сожгли и мешок, и дерево с ним вместе. После мы поворошили золу палкой и нашли скрюченный скелетик какой-то уродливой твари: мы ее так и не опознали. «Ты, Нешка, смотри держись от этой поляны подальше», — велел отец. «Но ведь теперь уже все в порядке», — возразила тогда я. Да, точно, так все и было. Я каким-то образом поняла: опасности больше нет. «Все равно», — отозвался отец, и больше мы не вспоминали этот случай. И даже маме ничего не сказали. Нам не хотелось задумываться о том, что это значит: что я, выходит, могу находить запрятанную в деревьях злую магию.

Воспоминание живо воскресло в моей памяти: слабый затхлый запах гниющих листьев, мое дыхание — как холодное белое облачко в воздухе, серебристая изморозь по контуру веток и выпуклостей на коре, тяжкое молчание леса. В то утро я уходила из дому совсем не за этим, но на поляну забрела, словно притянутая ниточкой тревоги. Сейчас я ощущала нечто похожее. Но я же в Чаровницкой, в самом сердце королевского дворца. Откуда бы здесь взяться Чаще?

Я вытерла пальцы о юбку, собралась с духом и выдернула книгу из стопки. Кожаная обложка была расписана вручную и украшена рельефным изображением амфисбены: все змеиные чешуйки до единой прорисованы блескучей лазурью, вместо глаз — красные драгоценные камни, вокруг — целый лес зеленых листьев, и сверху написано «Бестиарий»: золотые буквы крепятся к веткам, словно плоды.

Я листала книгу указательным и большим пальцами, придерживая страницы только за нижние уголки. Это и впрямь был бестиарий — странный, полный чудовищ и химер, по большей части несуществующих. Я медленно перевернула еще несколько страниц, лишь краем глаза поглядывая на слова и картинки. Холодея от липкого страха, я начинала понимать: пока я читаю, чудища кажутся мне настоящими, я в них верю, и если эта вера продлится достаточно долго… я резко захлопнула книгу, отложила ее на пол, встала и отошла от нее подальше. В жаркой душной комнате воздух сделался еще более спертым и вязким, как в худшую пору лета, в знойный, влажный день под гнетущей тяжестью недвижных крон, не пропускающих ни дуновения ветерка.

Я принялась оттирать ладони о юбку, пытаясь избавиться от мерзкого маслянистого ощущения и не сводя настороженного взгляда с книги. Мне чудилось, если я только отвернусь, книга сама превратится в какую-то искаженную тварь и прыгнет мне в лицо, шипя и царапаясь. Я инстинктивно обратилась к заклинанию огня, чтобы сжечь фолиант, но едва открыв рот, прервалась, понимая, как это глупо: я же стою в комнате, битком набитой старыми книгами, воздух здесь такой сухой, что при каждом вдохе я ощущала привкус пыли, а снаружи — огромная библиотека. Но я твердо знала: оставлять книгу здесь небезопасно, даже на мгновение… однако я и помыслить не могла, чтобы снова к ней прикоснуться…

Дверь распахнулась.

— Я ценю твою осмотрительность, Алоша, — обиженно твердил Балло, — но не вижу, какой вред могут причинить…

— Стойте! — закричала я.

Он и Алоша застыли в узком дверном проеме и во все глаза уставились на меня. То-то глупо я, должно быть, выглядела со стороны: я настороженно замерла посреди комнаты, точно укротительница львов перед особо злобным зверем, а передо мною лежала всего-то навсего одна-единственная книга.

Балло изумленно оглядел меня, а потом покосился на книгу:

— Что, ради всего святого…

Но Алоша уже пришла в движение: она мягко оттолкнула священника в сторону и сняла с пояса длинный кинжал. Опустилась на корточки, вытянула руку как можно дальше и ткнула в книгу острием. Лезвие высветилось серебром по всей длине, а там, где оно касалось книги, свет засиял сквозь зеленоватое облако порчи. Алоша убрала кинжал:

— Как ты ее нашла?

— Эта книга просто лежала тут, в общей куче, — объяснила я. — Она попыталась поймать меня. Она ощущается как… как Чаща.

— Откуда бы… — начал было Балло, но Алоша уже исчезла за дверью. Спустя мгновение она вернулась с тяжелой металлической латной перчаткой. Она подняла книгу с пола двумя пальцами и вскинула голову. Мы проследовали за Алошей в главный зал библиотеки; светильники зажигались над нами один за другим. Алоша спихнула с одного из огромных каменных столов стопку томов и положила находку туда.

— И как же этакая гадость ускользнула от твоего внимания? — призвала она к ответу Балло. Тот, близоруко щурясь, рассматривал книгу из-за Алошиного плеча и встревоженно хмурился.

— Сдается мне, я в нее даже не заглядывал, — заговорил священник, словно бы оправдываясь. — Нужды не было. Я с первого взгляда понял, что это сущая ерунда и со всей очевидностью места в нашей библиотеке не заслуживает. Помню, мы изрядно поругались на этот счет с беднягой Георгом: он все настаивал, что книгу нужно поставить на полку, притом что в ней не было ни тени волшебства.

— Георг? — мрачно переспросила Алоша. — Это было перед тем, как он исчез?

Балло замялся и кивнул.

— Если бы я продолжила читать, она бы… создала одну из таких тварей? — прошептала я.

— Скорее превратила бы в одну из таких тварей тебя, — отозвалась Алоша. Я содрогнулась от ужаса. — Мы тут пять лет назад подмастерья недосчитались, в тот же самый день, когда из сточных труб выползла гидра и атаковала замок. Мы тогда решили, что она сожрала парня. Пожалуй, надо бы снять голову бедняги Георга со стены в парадной зале.

— Но как эта книга вообще здесь оказалась? — спросила я, разглядывая находку: от бледных и темно-зеленых листьев рябило в глазах, двухголовая змея подмигивала нам красными глазками.

— О… — Балло мгновение помешкал, затем направился через весь зал к полке, заставленной учетными книгами, каждая — в половину его веса. Он произнес над ними коротенький невнятный заговор и провел по корешкам пальцем: где-то в глубине полки высветилась нужная страница. Священник, крякнув, снял с полки тяжеленный том, перетащил его на стол, привычно поддерживая снизу, и открыл в нужном месте. На ней ярко сияла одна строчка.

— «Бестиарий, богато орнаментированный, неизвестного происхождения, — прочел Балло. — Подарок от двора… Росии». — Его голос прервался. Священник проверил дату, задержав на ней запачканный чернилами палец. — Двадцать лет назад. Этот том был передан в дар вместе с полудюжиной других книг, — докончил он наконец. — По-видимому, они привезены посольством царевича Василия.

Зловещая изукрашенная книга лежала посреди стола. Мы молча столпились вокруг. Двадцать лет назад царевич Василий Роский прибыл в Кралию, а три недели спустя под покровом ночи бежал обратно в Росию вместе с королевой Ханной. Пытаясь ускользнуть от погони, они подъехали слишком близко к Чаще. Так рассказывали. Но что, если их поймали задолго до того? Может, какой-нибудь бедолага писец или переплетчик забрел на опушку Чащи и под ее кронами истолок палые листья, сделал бумагу, намешал чернила из воды и дубовых орешков и, вписав порчу в каждое слово, создал ловушку, которую возможно пронести незаметно в замок самого короля.

— А мы можем ее сжечь прямо здесь? — спросила я.

— Что?! — запротестовал Балло, дернувшись словно марионетка на ниточках. Думается, жечь книги у него просто рука не поднималась; по мне, так оно, конечно, весьма похвально — да только не в этом случае.

— Балло, — промолвила Алоша, и, судя по выражению ее лица, она чувствовала то же, что и я.

— Я попробую применить очищение, чтобы книгу можно было безопасно подвергнуть осмотру, — настаивал Балло. — Если ничего не получится, тогда мы, безусловно, рассмотрим более варварские методы…

— Незачем такое хранить, не важно, подлежит она очищению или нет, — сурово отрезала Алоша. — Надо отнести книгу в кузню. Я зажгу белое пламя, и мы все вместе проследим, чтобы она обратилась в пепел.

— Мы в любом случае не можем сжечь эту книгу прямо сейчас, — возразил Балло. — Это же важное доказательство в деле королевы. Необходимо поставить в известность короля.

Доказательство порчи, с запозданием осознала я. Если королева касалась этой книги, если эта книга заманила ее в Чащу, значит, королева была затронута порчей еще до того, как вступила под сень ветвей. Если представить эту улику на суд… Я в ужасе уставилась на Алошу и Балло. Они пришли сюда не помогать мне. Они пришли помешать мне найти хоть что-нибудь полезное.

Алоша вздохнула:

— Ты упорно пытаешься видеть во мне врага, но это не так.

— Ты хочешь предать их казни! — воскликнула я. — И королеву, и Касю.

— Я хочу уберечь королевство от опасности, — возразила Алоша. — И ты, и Марек… все, что вас заботит, — это ваши собственные горести. Вы слишком юны, и силы вам отпущено не по возрасту, вот в чем беда. Вы слишком держитесь за людей. Вот проживете век-другой — наберетесь здравого смысла.

Я уже открыла было рот, чтобы опровергнуть Алошины обвинения, но вдруг разом умолкла и в ужасе уставилась на нее. Ужасно глупо с моей стороны, но мне до сих пор не приходило в голову, что и я буду жить как Саркан, как она — сто лет, а то и двести… Когда ведьмы вообще умирают? Я не состарюсь; я буду продолжать жить, не меняясь, все такая же, как всегда, а вокруг меня все увянут и умрут, точно нижние стебли какой-нибудь лозы, которая ползет себе все выше и выше, прочь от них.

— Не нужен мне никакой здравый смысл! — громко заявила я, пытаясь прошибить стену тишины. — Если здравый смысл в том, чтобы разучиться любить, его мне даром не надо! За что и стоит держаться, как не за людей? — Может, есть какой-нибудь способ отдать хотя бы часть этой жизни, лихорадочно думала я про себя; может, я смогу поделиться с родными или с Касей — если они согласятся… Да кому такое вообще надо — выпасть из мира, выйти за пределы самой жизни… цена слишком велика!

— Дорогое мое дитя, ты очень расстроена, — слабо отозвался Балло, жестом пытаясь меня успокоить. Я глядела на него, подмечая тонкую сеть морщинок в уголках его глаз: все свои дни он проводил в обществе пыльных книг и ничего и никого больше не любил — и он, и Алоша, для которой предать огню людей так же легко, как и книги. Я вспомнила Саркана в его башне: как он забирал девушек из долины и как холодно и отчужденно держался, когда появилась я, — словно разучился чувствовать и думать как обыкновенный человек.

— Весь народ — это тоже люди, — возразила Алоша. — Это куда больше людей, чем те несколько, кого любишь ты. А Чаща угрожает им всем.

— Я всю свою жизнь прожила в семи милях от Чащи, — парировала я. — Не надо мне объяснять, что она такое! Если бы я не хотела остановить Чащу, я бы забрала Касю и давно уже сбежала, вместо того чтобы позволять вам двигать ею как пешкой, как будто сама она вообще никакого значения не имеет!

Балло удивленно забулькал, но Алоша лишь нахмурилась.

— И все-таки ты настаиваешь на том, чтобы оставить порченого в живых — а уж кому и знать, как не тебе, что такое порча, — отозвалась она. — Чаща — это не просто безликий оплот зла: она ждет в засаде и ловит тех, кто по глупости забредет под деревья, а если кого-то оттуда вызволить — беды не оберешься. Мы не первый народ, столкнувшийся с ее мощью.

— Ты имеешь в виду народ башни, — медленно проговорила я, вспоминая о погребенном короле.

— Ты видела гробницу, да? — продолжала Алоша. — И магию, ее создавшую, — магию, которая сейчас для нас утрачена. Или такого предостережения для тебя недостаточно? Те люди не были слабы или плохо подготовлены. Но Чаща сокрушила их цитадель, волки и ходульники переловили их, деревья задушили долину. Двое-трое их чародеев послабее бежали на север, унеся с собою несколько книг и преданий. А остальные? — Алоша указала на книгу. — Они превратились в кошмары, в жутких тварей, которые пожирают собственных сородичей. Вот и все, что Чаща оставила от этого народа. В Чаще таится нечто худшее, нежели просто чудовища: то, что рождает чудовищ.

— И я об этом знаю всяко лучше тебя! — воскликнула я. У меня все еще чесались руки, а зловещая книга лежала передо мной на столе. Я поневоле вспоминала, как из лица Каси, а потом и Ежи, на меня смотрело нечто неодолимое, нечеловечески жуткое, и как под ветвями меня не оставляло ощущение, будто за мною охотятся.

— Да неужто? — отозвалась Алоша. — А скажи, если бы я приказала всем жителям долины сняться с насиженных мест, переселиться в другие части королевства и оставить долину Чаще, все бросить и спасаться самим, ты бы уехала? — Я глядела на Алошу во все глаза. — Кстати, а почему вы все до сих пор не бежали? — осведомилась она. — Почему вы продолжаете жить там, в тени Чащи? В Польнии есть области, злом не затронутые.

Я пыталась подобрать слова — и не знала, как тут ответить. Сама идея казалась совершенно немыслимой. Кася вынужденно думала об отъезде, я — нет. Я любила Дверник, и густые ласковые леса за околицей, и длинную, блестящую под солнцем Веретенку. Я любила чашу гор вокруг нас, эту защитную стену. В деревне царил мир, и в долине тоже. И дело не в том, что Дракон правит нами мягкой рукой. Там — дом.

— Дом, где какая-нибудь жуткая искаженная тварь выходит из леса в ночи и крадет ваших детей, — говорила Алоша. — Даже до того как Чаща окончательно пробудилась снова, долина была заражена порчей. В древних повестях с Желтых Топей говорится, будто бы по ту сторону горных перевалов видели ходульников еще до того, как мы перевалили через хребты и начали рубить деревья. Но люди все равно отыскали эту долину, и остались в ней, и попытались обжить ее.

— Так ты считаешь, что мы все порченые?! — в ужасе спросила я. Чего доброго, Алоша охотно сожгла бы всю долину вместе с нами, дай ей только волю!

— Не порченые, — поправила она. — Одурманенные. Скажи, куда течет река?

— Веретенка?

— Да, — кивнула Алоша. — Реки текут к морю, к озерам и болотам, но не в леса. А эта куда течет? Каждый год ее питают снега тысячи гор. Такая река не просто уходит в землю. Думай, — добавила она язвительно, — вместо того, чтобы слепо идти на поводу у собственных желаний. В вашей долине, в самой ее глубине, таится некая сила, нечто странное за пределами смертной магии: оно притягивает к себе людей, запускает в них корни — да и не только людей. То, что живет в Чаще и источает порчу, оно тоже пришло туда жить и пить эту силу словно из чаши. Оно убило народ башни и задремало на тысячу лет, потому что не нашлось такого дурака, чтобы потревожить его сон. И тут приходим мы, с нашими армиями, и топорами, и нашей магией, и надеемся, что на сей раз мы одержим победу.

Алоша покачала головой.

— То, что мы вообще сюда пришли, само по себе плохо, — рассуждала она. — Но хуже то, что мы пробивались все дальше и вырубали деревья, пока не пробудили Чащу снова. А теперь как знать, чем все закончится? Я порадовалась, когда Саркан отправился туда, дабы противостоять Чаще, но сейчас он ведет себя как последний дурак.

— Саркан не дурак, — рявкнула я, — и я тоже не дура. — Я злилась, более того — мне было страшно: слова Алоши очень походили на правду. Я тосковала по дому голодной, неутолимой тоской, я словно опустела изнутри. Я тосковала по дому всякий день с тех пор, как мы выбрались из долины и перевалили через горы. Корни… да. В мое сердце вросли корни — так глубоко, как проникает разве что порча. Я подумала о Марии Ольшанкиной, о Яге — о моих сестрах по странной магии, которую словно бы не понимал никто другой, и я внезапно поняла, зачем Дракон забирал девушку из долины. Я поняла зачем он забирал только одну и почему спустя десять лет она уезжала.

Мы все — из долины. Мы родились в долине, в семьях, которые слишком глубоко вросли корнями в эти места, чтоб уехать, даже притом что у них могли отобрать дочь: они всю жизнь здесь прожили, их вспоила та же сила, что подпитывала и Чащу. Мне вдруг вспомнилась картина — то диковинное полотно на стене в моей комнате, с изображением Веретенки и всех ее тоненьких серебряных притоков, и исходящее от него странное притяжение, заставившее меня инстинктивно завесить картину-карту. Мы — канал. Дракон пользовался нами, чтобы зачерпнуть здешней силы, и держал каждую девушку в башне до тех пор, пока корни ее не пересыхали и канал не закрывался. И тогда она больше не ощущала связи с долиной. Она могла уехать — она и уезжала: подальше от Чащи, как поступил бы любой обыкновенный здравомыслящий человек.

Вот теперь мне еще сильнее захотелось потолковать с Сарканом и наорать на него; чтобы он стоял тут, передо мною, а я могла встряхнуть его за худые плечи. Вместо того я закричала на Алошу.

— Допустим, что нам вообще не следовало туда переселяться, но теперь-то уже слишком поздно, — доказывала я. — Чаща нас не выпустит, даже если бы мы и могли уехать. Чаща не хочет нас выгнать, она хочет нас пожрать. Она хочет пожрать всех и вся, чтобы никто и никогда не вернулся. Надо остановить ее, а не убегать.

— Одним «хочу» Чащу не победить, — вздохнула Алоша.

— Но отчего бы не попытаться, когда у нас есть шанс! — воскликнула я. — Мы уже уничтожили три сердце-древа, с помощью «Призывания» и очистительного заговора, мы сможем уничтожить еще. Если бы только король дал нам достаточно солдат, мы с Сарканом начали бы выжигать Чащу, оттесняя ее все дальше…

— О чем ты, дитя? — вмешался ошарашенный Балло. — Ты имеешь в виду «Призывание» Льюта? Никто не налагал этого заклинания вот уже пятьдесят лет…

— Ладно, — бросила Алоша, разглядывая меня из-под темных бровей. — Расскажи мне в точности, как именно вы уничтожали эти деревья, с самого начала и ничего не упуская: не стоило нам полагаться на версию Сольи.

Я сбивчиво принялась рассказывать, как мы налагали «Призывание» в первый раз, как поток слепящего света докатился до Каси, как Чаща хлестала ее и била, пытаясь удержать; не умолчала я и о тех последних страшных мгновениях, когда Касины пальцы, впившиеся мне в горло, разжимались один за другим, а я понимала: мне придется убить Касю ради нее же самой. Я поведала и про Ежи, и про нездешние глубины Чащи, явленные нашим глазам в свете «Призывания», — глубины, где заплутали эти двое.

На протяжении всего моего рассказа Балло пребывал в смятении, то упрямо все отрицая, а то начиная верить вопреки себе самому. Он то и дело робко ронял «Но я в жизни не слыхивал…» и «Нигде не говорится, что „Призывание“»… — но всякий раз Алоша властным жестом заставляла его умолкнуть.

— Что ж, — промолвила она, дождавшись окончания рассказа, — признаю, вы с Сарканом и впрямь кое-чего добились. Не такие уж вы и идиоты. — Алоша, все еще сжимая в руке кинжал, постукивала его кончиком по каменной столешнице — стук-стук-стук, — этак звонко, точно колокольчик позвякивал. — Но это не значит, что королеву стоило спасать. После двадцатилетних блужданий в том призрачном месте, которое вы видели, что, по-вашему, от нее осталось? На что вы рассчитывали?

— Мы — ни на что, — отозвалась я. — Саркан ни на что не рассчитывал. Но я была вынуждена…

— Потому что Марек пригрозил, что в противном случае казнит твою подругу, — докончила за меня Алоша. — Черт бы его побрал.

Я не считала, что чем-то обязана Мареку, но честно сказала:

— Будь это моя мать, я бы тоже перепробовала все средства.

— И повела бы себя как ребенок, а не как принц, — отрезала Алоша. — Уж эти мне Марек с Сольей. — Она обернулась к Балло. — Когда они сами вызвались съездить за девушкой, которую якобы вызволил Саркан, нам нужно было головой подумать. — Она мрачно обернулась ко мне. — Но я себя не помнила от тревоги при мысли о том, что Чаща спустя столько лет все-таки запустила в Саркана когти. Мне хотелось по-быстрому предать девицу смерти и притащить Саркана сюда, чтобы мы все его осмотрели как следует. И я по-прежнему не уверена, что оно не обернулось бы к лучшему.

— Кася порчей не затронута! — закричала я. — И королева тоже.

— Но это не значит, что Чаща не найдет способа использовать их в своих целях.

— Нельзя казнить человека только потому, что могут произойти какие-то ужасы, причем даже не по его вине, — возразила я.

— Алоша, я не могу не согласиться с нею, — вмешался Балло. — Когда уже было подтверждено и доказано на святых реликвиях, что эти двое чисты…

— Еще как можно, если тем самым мы убережем королевство от вторжения Чащи, — жестко заявила Алоша, возражая нам обоим. — Но это не значит, что мне так уж хочется их казнить, и уж тем более, — Алоша обернулась ко мне, — подтолкнуть тебя к какой-нибудь глупости. Я начинаю понимать, почему Саркан так много тебе позволял. — Она снова постучала острием кинжала по столу — и внезапно приняла решение. — Гидна, — объявила она.

Я заморгала. Я, конечно же, знала, что такое Гидна — смутно, в общих чертах: огромный портовый город на океане, далеко на севере. Оттуда привозят китовый жир и зеленое шерстяное сукно, а еще оттуда родом жена наследного принца.

— Это достаточно далеко от Чащи, а океан порче враждебен, — промолвила Алоша. — Если король отошлет их обеих туда, этого хватит. При графе есть ведьма, Белый Жаворонок. Запрем их под ее присмотром, и через десять лет — или если нам и впрямь удастся выжечь всю эту прогнившую Чащу — я перестану так беспокоиться на их счет.

Балло уже согласно закивал. Но — десять лет! Мне захотелось закричать во весь голос: нет, не надо! Неужто Касю у меня снова забирают?! Бросать десять лет на ветер с такой легкостью может разве что тот, кто живет на свете не первый век. Но я прикусила язык. Алоша отнюдь не глупа, и да, ее осторожность куда как уместна. Я покосилась на пропитанный порчей бестиарий на столе. Чаша расставляет нам ловушку за ловушкой, снова и снова. Она натравила химеру на Желтые Топи и белых волков на Дверник, пытаясь поймать Дракона. Она забрала Касю, чтобы приманить меня. А когда я сумела-таки отбить пленницу, Чаща попыталась воспользоваться Касей, чтобы распространить порчу на нас с Драконом. Когда же не сработало и это, Чаща оставила Касю в живых, чтобы еще раз заманить нас к себе в лапы. Мы и из той ловушки с боем вырвались — но что, если есть и другие, если Чаща измыслила способ снова обратить нашу победу в поражение?

Я не знала, что делать. Если я соглашусь, если поддержу Алошу — прислушается ли к ней король? А если я напишу Саркану и он ответит согласием? Я закусила губу. Алоша, невозмутимо изогнув бровь, глядела на меня в ожидании ответа. И тут двери Чаровницкой распахнулись. На пороге стоял Сокол: белая фигура в обрамлении темного проема: белоснежные одежды сияли в потоке света. Сощурившись, он оглядел нас троих — и изобразил очередную улыбочку.

— Вижу, вы тут все очень заняты, — небрежно обронил он. — А между тем происходит кое-что важное. Не изволите ли проследовать на суд?