Глава 18

Меня отвели вниз и за отсутствием лучшего места поместили в небольшой пустовавший дворцовый покой. За дверью дежурили стражники, а их капитан ушел с моим письмом в руке выяснять, что со мною делать. Ноги мои подгибались, но присесть было не на что, разве что у стены выстроились несколько ненадежных стульчиков — хрупкие и изящные произведения искусства, сплошь белизна, позолота и алые бархатные подушечки. Я любой такой стул сочла бы троном, но их тут стояло в ряд целых четыре.

Так что я сперва прислонилась к стене, потом попыталась устроиться у очага, но огня там не зажигали давным-давно. Зола остыла, камень источал холод. Я снова вернулась к стене. И снова к очагу. Наконец я решила, что если в комнату поставлены стулья, так уж, верно, для того, чтобы на них сидеть, и неловко опустилась на самый краешек одного из них, подобрав юбки.

Едва я присела, открылась дверь и вошла служанка, женщина с неодобрительно поджатыми губами, в хрустком черном платье, примерно ровесница Данки. Я виновато вскочила. К моей юбке прицепился репей; теперь он потащил за собою из подушки четыре длинные и блестящие красные нитки, а в рукаве моем застряла длинная и острая белая щепка — застряла и отломилась. Женщина поджала губы еще суровее, но сказала только этак чопорно:

— Сюда, пожалуйста.

Служанка провела меня мимо стражников — то-то они были рады-радехоньки от меня избавиться! — затем снова наверх по очередной лестнице — я в замке их уже с дюжину видела — и впустила меня в крохотную и темную, похожую на келью комнатушку на втором этаже. Узкое оконце выходило на каменную стену собора; водосток в форме голодной горгульи с широко разинутой пастью словно потешался надо мною. Там служанка меня и оставила, не успела я спросить ее, что мне делать дальше.

Я опустилась на кровать. Вероятно, я задремала, потому что моей следующей мыслью было: я не сижу, а лежу, причем не то чтобы в силу сознательного выбора; я вообще не помню, как вытянулась на постели. Я с трудом встала. Все усталое тело болело и ныло, но я понимала, что времени терять нельзя — и понятия не имела, что предпринять. Я не знала, как заставить обратить на себя внимание — вот разве что выйти в середину внутреннего двора и начать швыряться в стены огненными заговорами. Но вряд ли это убедит короля дозволить мне свидетельствовать на суде над Касей.

Я уже пожалела, что выпустила из рук Драконово послание, мое единственное орудие и талисман. Откуда мне знать, доставили ли его по назначению? Я решила пойти поискать письмо: я запомнила капитана стражи в лицо — ну или хотя бы его усы. Вторых таких усов небось во всей Кралии не найдется. Я встала, храбро открыла дверь, вышла в коридор — и едва не врезалась в Сокола. Он как раз взялся за дверную щеколду. Он искусно увернулся, спасая от столкновения нас обоих, и одарил меня короткой, мягкой улыбкой, не внушающей мне ни малейшего доверия.

— Надеюсь, ты успела отдохнуть и взбодриться, — промолвил Сокол, предлагая мне руку.

Я ее не приняла:

— Что тебе надо?

Сокол преловко превратил жест в широкое приглашающее движение в сторону холла:

— Сопроводить тебя в Чаровницкую. Король повелел проэкзаменовать тебя для занесения в реестр.

Я испытала такое облегчение, что даже усомнилась, а не дурачит ли он меня. Я покосилась на Сокола, ожидая какого-нибудь подвоха. Но он просто стоял рядом, улыбаясь, протягивал руку и ждал.

— Безотлагательно, — добавил он, — хотя ты, может статься, предпочла бы сперва переодеться?

Мне очень хотелось объяснить Соколу, куда именно ему следует засунуть свои издевательские намеки, но тут я оглядела себя с ног до головы: вся в грязи и в пыли, складки измятого платья пропитаны потом, а под всем этим безобразием — домотканая юбка чуть ниже колена и выгоревшая бурая льняная рубаха — эти старые тряпки я выпросила у одной девушки в Заточеке. Нет, я не походила на прислугу, здешние слуги одевались куда лучше меня. А Солья между тем сменил черное дорожное платье на длинное одеяние из черного шелка и просторную накидку без рукавов, изукрашенную серебристо-зеленой вышивкой. Его белые волосы рассыпались по ней изящной волной. Такого увидишь — и за милю поймешь, что это маг. А если в моих магических способностях усомнятся, то не позволят мне свидетельствовать на суде.

«Постарайся выглядеть поприличнее», — наказывал Саркан.

«Ванасталем» одел меня сообразно настрою моего угрюмого бурчания себе под нос: в жесткое, неудобное платье богатого алого шелка с бессчетными оборками, отделанными огненно-оранжевыми лентами. В таком платье опереться на чью-то руку мне не помешало бы: как прикажете спускаться по ступеням в огроменной юбке, не видя собственных ног? На верхней площадке лестницы Солья снова учтиво предложил мне помощь, но я мрачно сделала вид, что не заметила, и медленно двинулась вниз, нащупывая края ступеней ногой в тесной туфельке.

Сокол, сложив руки за спиною, обогнал меня. И небрежно обронил:

— Экзамены, безусловно, зачастую очень и очень непросты. Полагаю, Саркан тебя к ним подготовил? — Маг с легким любопытством глянул на меня; я ему не ответила, но непроизвольно закусила нижнюю губу. — Что ж, — продолжал Сокол, — если испытания и впрямь окажутся для тебя слишком сложны, мы можем… продемонстрировать экзаменаторам совместное чародейство, не сомневаюсь, они останутся довольны.

Я сердито зыркнула на него, не удостоив ответом. Что бы мы ни сотворили, он, конечно же, припишет всю заслугу себе. А Сокол и не настаивал: он улыбался, как будто даже и не заметил моей холодности — птица кружила высоко в небе, высматривая добычу. Маг провел меня сквозь арку, мимо двух статных молодых стражников по обеим ее сторонам — караульные с любопытством воззрились на меня. И мы вступили в Чаровницкую, в Чертог Магов.

На пороге огромной, просторной залы я непроизвольно замедлила шаг. Потолок был — что окно в небеса, в синем небе плыли нарисованные облака в окружении ангелов и святых. Сквозь гигантские окна лился послеполуденный свет. Я потрясенно запрокинула голову — и, едва не врезавшись в стол, слепо зашарила руками, пытаясь ухватиться за угол и на ощупь обогнуть его. Все стены были заставлены книгами; по всему периметру залы шел узкий балкончик — на нем выстроился второй, еще более высокий ряд книжных шкафов. С потолка повсюду свисали приставные лестницы на колесиках. Вдоль всей залы тянулись огромные рабочие столы из массивной дубовой древесины с мраморными столешницами.

— Это всего лишь игра в отсрочку: мы все знаем, что должно сделать, — послышался откуда-то женский голос, слишком глубокий для женщины, певучий и теплый, однако сейчас в нем звучали разгневанные ноты. — Нет, Балло, хватит мне блеять про реликвии. Любое заклинание возможно одолеть — да, и даже то, что заключено в благословенном покрове святой Ядвиги, и нечего на меня так возмущенно пялиться. Солья опьянен политикой, только поэтому и ввязался в эту безумную затею.

— Ну, полно, Алоша. Победа оправдывает любой риск, — мягко возразил Сокол, появляясь из-за угла вместе со мною. В нише, за большим круглым столом восседали трое магов. В широкое окно струилось послеполуденное солнце. Я сощурилась от резкого света — после сумеречных дворцовых коридоров глаза к нему привыкали с трудом.

Женщина, которую назвали Алошей, оказалась еще выше меня, кожа — что эбеновое дерево, широка в плечах как мой отец, черные волосы заплетены в тугую косу. На ней было мужское платье: длинные красные льняные штаны заправлены в высокие кожаные сапоги, и поверх всего — кожаная куртка. Куртка и сапоги — роскошные, изукрашенные прихотливыми, тисненными золотом и серебром узорами, и в то же время явно поношенные. Я в своем нелепом платье им люто позавидовала.

— Победа? — повторила она. — Это ты называешь победой — притащить обратно ко двору пустую оболочку — как раз вовремя, чтобы сжечь ее на костре?

Я стиснула кулаки. А Сокол обезоруживающе улыбнулся и молвил:

— Сдается мне, наши споры лучше отложить на потом. В конце концов, мы тут не на суд над королевой собрались, так? Дорогая моя, позволь представить тебе Алошу, наш Меч.

Алоша глядела на меня подозрительно, без улыбки. Остальные двое были мужчины. Первый — тот самый отец Балло, который осматривал королеву. На щеках ни морщинки, волосы темно-русые, не тронутые сединой. Тем не менее он как-то умудрялся выглядеть совсем старым. Балло с сомнением оглядел меня с ног до головы: аж очки съехали на самый кончик круглого носа на круглом лице.

— Это и есть ученица мага?

Второй являл полную ему противоположность: высокий, сухощавый, в богатом винного цвета жилете с затейливой золотой вышивкой, на лице — скучающее выражение. Узкая острая черная бородка аккуратно подвита на конце. Маг вытянулся в кресле, задрав ноги на стол. На столе перед ним лежала груда коротких и толстых, словно обрубленных, золотых брусочков и сумочка черного бархата, доверху полная сверкающих алых камешков. Он как раз работал с двумя брусками: губы его чуть двигались, вокруг шелестела магия. Маг искусно соединял брусочки друг с другом, и золото истончалось под его пальцами, превращаясь в узкую ленту.

— А это Рагосток Блистательный, — представил Солья.

Рагосток ничего не сказал, даже головы не поднял, разве только на краткий миг: скользнул по мне беглым взглядом и тотчас же обо мне позабыл — такое ничтожество, конечно же, не стоило его внимания. Но его равнодушие мне было куда предпочтительнее суровой подозрительности Алоши.

— И где тебя Саркан нашел? — осведомилась она, поджимая губы.

По-видимому, к тому времени некую версию спасения королевы они уже выслушали, но принц Марек и Сокол, понятное дело, не потрудились изложить те части истории, которые их не устраивали, да и знали они далеко не все. Я принялась сбивчиво, нескладно объяснять, как именно судьба свела меня с Сарканом, — а Сокол так и сверлил меня настороженно-внимательным взглядом. Про Дверник и мою семью я постаралась сказать как можно меньше — Сокол уже воспользовался Касей как орудием против меня.

Я позаимствовала тайный страх Каси и попыталась намекнуть, что моя семья сама захотела предложить меня Дракону; я не забыла упомянуть о том, что мой отец дровосек (я уже знала, что на дровосека они посмотрят свысока), и имен по возможности не называла. Я говорила «деревенская старица» и «один из пастухов» вместо «Данка» и «Ежи», и выставила дело так, будто Кася — моя единственная подруга, а других нет и не было, прежде чем, запинаясь, пересказала историю ее спасения.

— Я так понимаю, ты вежливо попросила, и Чаща вернула ее тебе? — поинтересовался Рагосток, не отрываясь от работы: большими пальцами он вжимал крохотные красные камешки в золото, один за другим.

— Дракон… Саркан… — Имя его громом отозвалось на языке, и я с благодарностью почувствовала, что чуть воспрянул духом. — Он предположил, что Чаща отдала ее мне, рассчитывая поймать нас в ловушку.

— То есть на тот момент он еще не совсем рехнулся, — кивнула Алоша. — А почему он не предал ее смерти сразу же? Он знает закон не хуже всех прочих.

— Он позволил… он позволил мне попытаться, — объяснила я. — Он позволил мне попытаться ее очистить. И у нас получилось!..

— Или вам так кажется, — отрезала Алоша. И покачала головой. — Так жалость ведет прямиком к беде. Что ж, от Саркана я подобного не ожидала. Ну да мужам и получше его случалось потерять голову из-за девчонки вполовину младше себя.

Я не знала что сказать. Мне хотелось запротестовать, воскликнуть: «Неправда, ничего подобного!» — но слова застряли у меня в горле.

— Уж не считаешь ли ты, что и я тоже потерял из-за нее голову? — забавляясь, произнес Сокол. — А заодно и принц Марек?

Алоша обожгла его презрительным взглядом.

— Когда Мареку было восемь, он прорыдал целый месяц, требуя, чтобы его отец собрал войско, призвал магов со всей Польнии и отправился в Чащу вызволять его мать, — проговорила она. — Но Марек уже не ребенок. Ему следовало головой подумать, да и тебе тоже. Скольких людей нам стоил этот ваш героический поход? Вы взяли тридцать испытанных воинов, тридцать конных всадников, и каждый — закаленный в бою солдат, и каждый вооружен мечом из моей кузни…

— И мы привезли назад твою королеву, — отозвался Сокол. В голосе его вдруг прозвучала резкая нога. — Или для тебя это ничего не значит?

Рагосток шумно, демонстративно вздохнул, не отрываясь от своего золотого венца.

— Сейчас-то нам что до того? Король хочет, чтобы девчонку испытали, — так давайте уже покончим с этим делом. — Судя по его тону, Рагосток ожидал, что много времени это не займет.

Отец Балло откашлялся, потянулся за пером, обмакнул его в чернильницу и наклонился ко мне, сощурившись сквозь очочки:

— Ты и впрямь выглядишь совсем юной для такого экзамена. Скажи, милая, как долго ты проучилась у своего наставника?

— С осени, — ляпнула я. Все глаза недоверчиво уставились на меня.

Саркан не говорил мне, что, прежде чем обратиться с просьбой о внесении в реестр, маги обычно учатся семь лет. После того я добрых три часа беспомощно барахталась, выбиваясь из сил и не справляясь и с половиной заданных мне заклинаний. Даже отец Балло уже готов был поверить, что Саркан безумно в меня влюбился или решил позабавиться за их счет, поэтому и прислал меня на испытания.

От Сокола помощи ждать не приходилось. Он с легким интересом наблюдал за совещанием магов со стороны, а когда его спросили, какие чары я творила в его присутствии, ответил только:

— Боюсь, я ничего подтвердить не смогу — ведь отделить чародейство ученика от магии учителя всегда непросто, а Саркан, конечно же, всегда был с нею рядом. Я бы предпочел, чтобы вы составили собственное мнение. — И глянул на меня из-под ресниц, напоминая о намеке, брошенном мне в коридоре.

Я стиснула зубы и снова попыталась воззвать к Балло: мне казалось, если от кого и ждать сочувствия, так только от него, хотя даже он уже начинал раздражаться.

— Господин, я же объясняла: я к таким заклинаниям непривычна.

— Что значит «к таким»? — не понял отец Балло, сварливо поджимая губы. — Мы испытываем тебя во всех категориях, от целительской магии до начертательной, с учетом всех стихий и всех фаз Луны. Все эти заклинания просто невозможно объединить в одну группу.

— Но это все ваша разновидность магии. Это не… не магия Яги, — объяснила я, хватаясь за пример, который им наверняка известен.

Отец Балло уставился на меня с еще большим сомнением.

— Яга? Чему, ради всего святого, Саркан тебя учил?! Яга — это же фольклорный элемент. — Теперь уже я вытаращилась на него во все глаза. — Приписываемые ей деяния на самом-то деле совершала горстка настоящих магов. С годами все эти истории обрастали фантастическими подробностями, приукрашивались, преувеличивались и обретали мифический размах.

Я беспомощно открыла рот: один только Балло и был со мной вежлив, а теперь вот он серьезно сообщает мне, что Яги не существует.

— Мы только время зря теряем, — встрял Рагосток. Уж ему-то было грех жаловаться — он от своей работы ни на миг не отрывался. Его драгоценное украшение уже превратилось в высокую диадему с пустым гнездом в середине, предназначенным для камня более крупного. Диадема чуть вибрировала от заключенных в нее чар. — Для занесения в реестр, сейчас или когда-либо, нескольких мелких заговоров недостаточно. Алоша сразу поняла, что случилось с Сарканом. — Рагосток оглядел меня с ног до головы. — Я его, признаться, не понимаю, ну да о вкусах не спорят.

Я оскорбилась и разозлилась, а больше всего испугалась: как знать, вдруг суд начнется уже утром? Я вдохнула поглубже в жестких тисках корсета из китового уса, отпихнула от себя стул, встала, топнула ногой в пол под пышными юбками и произнесла:

Каблук стукнул о камень, и удар этот отозвался во мне и прокатился обратно волной магии. Повсюду вокруг нас замок содрогнулся точно спящий великан — и от этой дрожи драгоценные подвески на светильниках тихо звякнули друг о друга у нас над головами, а с полок посыпались книги.

Рагосток резко вскочил на ноги, опрокинув кресло и выронив на стол диадему. Отец Балло, ошарашенно моргая, оглядел все углы, прежде чем перенес свое изумление на меня — ну не может же такого быть, чтобы причина крылась во мне! Я стояла, тяжело дыша, прижав к бокам стиснутые кулаки, заклинание все еще отзывалось во мне звоном с головы до ног.

— Этой магии для внесения в реестр хватит? Или мне еще что-нибудь показать? — спросила я.

Маги потрясенно глядели на меня. В наступившей тишине я услышала, как снаружи, во дворе, раздались крики и топот бегущих ног. В залу уже заглядывали стражники, сжимая рукояти мечей, и тут до меня дошло: я только что до основания сотрясла королевский замок в королевской столице и наорала на величайших магов страны.

Но в реестр меня все-таки внесли. Король потребовал объяснений землетрясению, всю вину свалили на меня — зато после уже не скажешь, что ведьма из меня никудышная. Но маги не сказать чтобы сильно порадовались. Рагосток, похоже, обиделся и затаил на меня зуб; по мне, куда как неблагоразумно с его стороны, ведь это он меня оскорблял. Алоша смотрела на меня еще более подозрительно, как будто вообразила, что я скрывала свою силу из каких-то коварных соображений, а отцу Балло просто не хотелось меня зачислять, поскольку в его устоявшиеся представления о мире я вообще не вписывалась. Он был человеком незлым, но, подобно Саркану, одержимо жаждал все объяснить и понять, а вот Саркановой гибкостью не обладал. Того, чего Балло не находил в книгах, просто не существовало; а то, что он обнаруживал аж в трех книгах, для него являлось прописной истиной. Один только Сокол поулыбался мне в этой своей раздражающей манере, явно забавляясь про себя; вот без его улыбок я отлично бы обошлась.

Уже на следующее утро мне снова пришлось оказаться с ними лицом к лицу — в библиотеке, на церемонии имянаречения. В присутствии этой четверки я ощущала себя еще более одинокой, чем в те, первые дни в Драконовой башне, когда меня словно отрезало от всей привычной жизни. Хуже того: я понимала, что никто из этих магов со мной не в дружбе и добра мне не желает. Если бы меня убило молнией, они бы облегченно выдохнули и в любом случае огорчаться бы не стали. Ну и ладно, мне все равно; единственное, что по-настоящему важно — это получить право выступить в защиту Каси. К тому времени я уже поняла, что никто другой о ней вообще не задумается: никому до нее и дела нет.

Имянаречение оказалось не столько церемонией, сколько новым испытанием. Меня усадили за рабочий стол, поставили передо мной чашу с водой, три чаши с разными порошками — красным, желтым и синим, свечу и железный колокол с выгравированными на нем золотыми буквами. Отец Балло развернул передо мною пергамент с заклинанием имянаречения: девять длиннющих головоломных слов с подробными разъяснениями, как произносить тот или иной слог и куда ставить ударение.

Я пробормотала слова про себя, пытаясь прочувствовать значимые слоги, но они беспомощно повисли у меня на языке: заклинание упрямо не желало распадаться на части.

— Ну? — нетерпеливо вскинулся Рагосток.

Запинаясь и спотыкаясь, я неуклюже продралась через все заклинание и принялась добавлять в воду порошки — щепотку тут, щепотку там. Магия сгущалась вяло и неохотно. Я намешала какой-то бурой мути в воде, просыпала все порошки по очереди на юбку и наконец отчаялась добиться большего. Я подожгла порошок, сощурясь, вгляделась сквозь облако дыма и нащупала колокол.

Я дала магии волю, и колокол звякнул в моей руке — надо же, такой маленький, а ноту издал долгую и глубокую, прямо как громадный колокол в соборе, что с рассветом вызванивает над городом заутреню: этот звук заполнил собою всю залу. Металл гудел под моими пальцами. Я отложила колокол на стол и выжидательно огляделась. Но нет, имя не проступило на пергаменте, не зажглось огненными буквами в воздухе — вообще нигде не появилось.

Маги глядели раздосадованно, хотя в кои-то веки досадовали они не на меня.

— Это шутка такая, да? — недовольно спросил отец Балло у Алоши.

Нахмурившись, Алоша взяла колокол в руку и перевернула: язычка внутри вообще не было. Маги изумленно уставились внутрь купола, а я — на них.

— А откуда возьмется имя? — спросила я.

— Голос колокола должен был назвать его, — сухо отозвалась Алоша. Она отложила колокол в сторону; он снова тихонько звякнул эхом той, глубокой ноты, и она обожгла купол свирепым взглядом.

Никто из магов не знал, что теперь со мной делать. Они с минуту помолчали, пока отец Балло бурчал что-то про нарушение правил, а потом Сокол — его неизменно забавляло все, что меня касалось, — легкомысленно предложил:

— Так, может, наша новая ведьма выберет себе имя сама?

— А по-моему, выбрать для нее имя надлежит нам, — возразил Рагосток.

Ну уж нет, еще не хватало, чтобы Рагосток поучаствовал в выборе имени: так я, не дай бог, окажусь Свинушкой или Дождевым Червяком! В любом случае, мне все это казалось ужасно неправильным. Я послушно исполняла свою партию в этом замысловатом танце — но внезапно поняла, что не хочу менять свое имя на новое, такое, за которым магия так и стелется; точно так же как не хочу ходить в этом вычурном платье с длинным волочащимся шлейфом, собирая всю пыль по коридорам. Я глубоко вдохнула и заявила:

— Имя у меня уже есть, и оно меня вполне устраивает.

Так что меня представили ко двору как Агнешку Дверниковскую.

В ходе представления я отчасти пожалела о своем отказе. Рагосток объявил мне, из вредности, не иначе, что церемония будет совсем скромная и что у короля нет времени на такие действа, когда они происходят не вовремя. Обычно новых магов вносили в реестр весной и осенью, одновременно с новопосвященными рыцарями. Если Рагосток не солгал, мне оставалось только радоваться: я стояла в конце тронного зала на длинном алом ковре — точно какое-то чудище язык раскатало в мою сторону, — а по обе стороны выстроились толпы блестящей знати, и все пялились на меня и перешептывались, прикрываясь широкими рукавами.

Я сама себе казалась ненастоящей, словно я — это не я. Пожалуй, мне бы и впрямь пригодилось другое имя — как личина, под стать неуклюжему платью с пышной юбкой. Я стиснула зубы, прошла через весь этот бесконечный зал до самого возвышения и преклонила колена перед королем. Его величество выглядел утомленным — как и во внутреннем дворе в день нашего приезда. Чело его охватывала корона темного золота, надо думать тяжкое бремя; но усталость короля объяснялась не ею. На его лице, с темно-русой, тронутой сединою бородой, пролегли морщины под стать Кристининым. Такие морщины появляются, если, не зная покоя, постоянно изводишься о завтрашнем дне.

Я вложила ладони в руки короля и пролепетала слова вассальной клятвы, то и дело запинаясь. Он ответил мне отработанной за многие годы речью, убрал руки и кивнул в знак того, что я могу идти.

Паж ненавязчиво поманил меня от трона, но я с запозданием осознала, что это мой первый и, вероятно, единственный шанс обратиться к королю с просьбой.

— Ваше величество, с вашего позволения… — начала я, изо всех сил пытаясь не замечать, с каким нарастающим негодованием смотрят на меня все те, кто стоит к трону достаточно близко, чтобы меня услышать. — Не знаю, прочли ли вы письмо Саркана…

Один из высоких дюжих лакеев у трона тут же ухватил меня за руку, поклонился королю дежурной улыбкой и попытался оттащить меня прочь. Не обращая на него внимания, я пробормотала обрывок Ягиного заклинания земли — и вросла в пол.

— Сейчас у нас появилась самая настоящая возможность уничтожить Чащу, — промолвила я, — но у Саркана нет солдат, и — да, я сейчас уйду, еще секундочку! — шикнула я на лакея: схватив меня за обе руки, он безуспешно пытался сдвинуть меня с места. — Мне просто надо объяснить…

— Ладно, Бартош, хватит тебе надрываться, — обронил король. — Мы можем себе позволить уделить минуту нашей новопосвященной ведьме. — Вот теперь его величество и вправду смотрел на меня — впервые за всю церемонию. Слова его звучали чуть насмешливо. — Воистину письмо это мы прочли. Строк в нем могло бы быть и побольше. Не в последнюю очередь о тебе. — Я закусила губу. — Так о чем ты желаешь попросить своего короля?

С языка у меня рвалась жаркая просьба. «Отпусти Касю!» — хотелось закричать мне. Но я не могла. Я знала, что не могу. Так нечестно. Это нужно мне — ради себя, ради своего сердца, но не ради Польнии. Я не могу попросить о том короля, который даже свою королеву не отпустит без суда.

Я перевела взгляд с его лица к носкам сапог, тисненных золотом, что выглядывали из-под меховой оторочки его платья.

— Нам нужны люди, чтобы сразиться с Чащей, — прошептала я. — Все, сколько вы только сможете выделить нам, ваше величество.

— В людях у нас нехватка, — отозвался король. Я шумно вздохнула; он предостерегающе поднял руку. — Однако мы посмотрим, нельзя ли что-нибудь сделать. Лорд Спытко, займитесь этим вопросом. Возможно, мы могли бы выслать отряд. — Вельможа, ожидающий у трона, поклонился в знак подтверждения.

Я отошла, себя не помня от облегчения — лакей проводил меня бдительным взглядом, — и проследовала к двери сразу за возвышением. Дверь отворилась в небольшую приемную, где королевский секретарь — строгий пожилой господин с чрезвычайно недовольным лицом чопорно велел мне продиктовать ему имя по буквам. Он, верно, слышал, что за сцену я устроила снаружи.

Секретарь вписал мое имя в громадный переплетенный в кожу фолиант, в самом верху страницы. Я бдительно следила, чтоб старикан не наделал ошибок, а до его недовольства мне и дела не было: меня переполняли радость и признательность — ведь король, похоже, вполне способен внять голосу разума! Он наверняка помилует Касю на суде. Я гадала, не сможем ли мы выехать вместе с солдатами и присоединиться к Саркану в Загочеке, чтобы вместе начать битву против Чащи.

— А когда начнется суд? — спросила я секретаря, когда он дописал наконец мое имя.

Секретарь недоуменно воззрился на меня, отвлекшись от письма, на котором уже сосредоточил все свое внимание.

— Не могу знать, — отозвался он и выразительно посмотрел на дверь. Намек был недвусмыслен, как вилы.

— Но разве не… но ведь суда ждать уже недолго? — снова попыталась я.

Секретарь уже вернулся к письму. На сей раз он поднял голову еще медленнее, словно не веря, что я все еще здесь.

— Суд начнется, — выразительно, подчеркивая каждое слово, произнес он, — когда повелит король.