Глава 47

Беркхофф очнулся и чуть было не пожелал, чтобы Трамниц снова ударил его по голове. И лучше всего кувалдой и так сильно, чтобы он больше никогда не проснулся и перестал чувствовать эту дикую боль.

Ее интенсивность ни с чем нельзя было сравнить, разве только с представлением о том, что весь его мозг превратился в один гигантский воспаленный зуб, который сумасшедший врач пытался вытащить без всякой анестезии гвоздодером. При этом зуб сломался, обнажив нервные окончания, и теперь их промывали наполненными кислотой мыслями: «Где Макс? Что с ним сделал этот зверь?»

Самое интересное заключалось в том, что Трамниц никуда не ушел. Совсем наоборот! Как и боль, его присутствие стало еще явственнее, что выразилось, в частности, в использовании им бессознательного состояния Тилля для того, чтобы смыть в ванной комнате кровь с рук и лица. Теперь он выглядел посвежевшим и даже более сильным. Нависая над кроватью, на которой Беркхофф теперь снова лежал, он стал наклоняться к Тиллю все ниже и ниже, пока чуть было не коснулся губами его губ.

– Ладно, малыш, ты меня убедил, – выдохнул он. – Так и быть, я оставлю тебя в живых.

– Зачем? – вырвалось у Тилля первое, что пришло ему в голову.

Ответ прозвучал в мозгу сам собой: «Чтобы мучить и меня тоже».

Такое было весьма логичным.

«Он собирается подпитываться моим страхом и печалью», – решил Тилль.

И тут, словно в подтверждение догадки Беркхоффа, Трамниц заявил:

– Потому что ты меня заинтриговал.

Затем психопат нагнулся и поцеловал его в лоб. При этом от омерзения у Тилля на мгновение даже прошла боль в голове.

«Чем заинтриговал? – подумал Тилль. – Сколько страданий может вытерпеть один человек?»

Трамниц снова выпрямился и сделал шаг назад, заложив руки за спину и задумчиво наморщив лоб.

– Мне следует немного поторопиться, – заявил он. – Я и так слишком долго у тебя пробыл. Через пять минут ко мне должны прийти, и к тому времени я должен быть в своей палате. Поэтому пока остановимся на том, что на этот раз ты не солгал и тебя действительно зовут Тилль Беркхофф, что ты отец Макса, этого симпатичного сорванца, которому отведена главная роль в моем последнем дневнике.

От этих слов желудок Тилля судорожно сжался.

– Тогда получается, что ты проделал долгий путь, – продолжал излагать свою мысль Трамниц. – Тебе пришлось кое-что испытать, чтобы добраться до меня. Осталось только решить последний вопрос. И вопрос этот звучит так: сможешь ли ты пройти свой путь до конца?

– Я… я… – снова начал заикаться Беркхофф, ненавидя себя за это. – Я не понимаю.

И такое его заявление было вполне понятно: ведь вопрос заключался в том, можно ли вообще проследить ход мыслей больного убийцы.

Это явно исключалось, когда в голове у Тилля продолжал работать отбойный молоток.

– У меня состоялась беседа, назовем это таким словом, с небезызвестным доктором Фридером, – заявил Трамниц.

Фамилия врача показалась Тиллю знакомой, и после короткого раздумья он вспомнил, о ком говорил Трамниц.

– Хирургом?

– Да, точно, с этим алкашом. Так вот, он умолял меня сделать одолжение и признаться в своих грехах. Не ему, нет.

– А кому?

– Он попросил меня рассказать родителям о том, что я сделал с их пропавшими детьми, и, как бы это выразить поточнее… В общем, он нашел более убедительные аргументы, чем ты, для того, чтобы заставить меня прислушаться к его просьбе.

С этими словами Трамниц потрогал пластырь, закрывавший послеоперационную рану, чем и воспользовался Беркхофф.

– Ты хочешь рассказать мне, что случилось с Максом? – спросил он и подумал: «О том, что ты с ним сделал? Где я найду его тело?»

В такое трудно было поверить, и Тилль уточнил:

– Добровольно?

– Еще лучше, – ухмыльнулся Трамниц. – Давай сыграем с тобой в одну логическую игру. Допустим, я поверил, что тебя действительно зовут Тилль Беркхофф и что ты отец маленького Макса. Теперь ты задаешь себе следующий вопрос: «Как далеко ты готов пойти? Что ты готов будешь сделать, если я прямо здесь и сейчас скажу тебе, что все еще сохраняется пусть небольшой, пусть даже совсем крошечный, но все же шанс?»

– Шанс? В чем? – прошептал Тилль.

– Как «в чем»? Да в том, что твой сын все еще жив!