68

Поначалу я чувствовал лишь боль, как от глубокого укола в висок. Вспухшая венка под глазом рефлекторно задергалась, я застонал – черепная коробка раскалывалась от боли – и открыл глаза.

Первое, что я увидел, – это ровный слепой потолок без осветительных приборов. Потом затянутое электронными шторами окно. Потом пугающий триптих развернутого ко мне терминала, кнопки на котором мигали красным – как индикаторы на медицинской машине, поддерживающей неестественную жизнь.

Постепенно окружающие предметы обрели привычную четкость. Тупые углы стен. Ровная заостренная поверхность стола. Пересечения прямых и ломаные грани. Боль затихла, хотя я еще чувствовал покалывание в висках и боялся, что ужасный приступ повторится.

Я вздохнул.

Дыхание не вызывало ни малейших затруднений, и это обрадовало сильнее, чем вновь обретенный, восставший из пустоты окружающий мир – со всеми его цветами, формами, запахами и звуками.

Прошло какое-то время, прежде чем я понял, что со мной говорят:

– Вы меня слышите? Все в порядке? Постарайтесь не двигаться.

Я попытался повернуть голову, чтобы посмотреть на говорящего, однако малейшее движение отзывалось болью во всем теле.

– Где я? – прохрипел я и тут же испугался, не узнав собственного голоса. – Что произошло?

– Это онемение, – послышалось из-за спины. – Такое бывает. Скоро все пройдет.

Кто-то положил мне руку на плечо.

– Все будет хорошо. Просто постарайтесь не двигаться.

Я сидел в кресле с высоким подголовником. Нейроинтерфейс. Сеанс завершился. Я вышел сам или же меня вывели принудительно?

– Что произошло? – повторил я.

– Все в порядке.

Говорящий постепенно проявлялся передо мной – сначала его рука, которой он провел по моему плечу и положил на кисть, как бы приветствуя старого знакомого, не имеющего сил даже подняться на ноги, потом мятый свисающий пиджак на пару размеров больше, чем нужно, потом седая голова с плохо пробритой щетиной на щеках и подбородке.

Тихонов посмотрел на меня, как отец на больного сына.

– Тяжелый выход, – объяснил он. – Это бывает иногда и с опытными операторами. Но вы все сделали сами, завершили задание. – Тихонов улыбнулся. – Думаю, этого хватит для зачета.

Движения уже не причиняли мне такую резкую боль как раньше; я обернулся. Места у терминалов оказались пусты, а у дверей стоял незнакомый мне мужчина в тесном наглухо застегнутом костюме, похожем на дежурную форму, которую заставляли надевать на практических занятиях по химии.

– Я последний? – спросил я.

– Да, – ответил Тихонов. – Но все хорошо… Уже через минуту вы придете в себя.

Человек в форме лаборанта как-то нетерпеливо подался вперед, распознав в движениях преподавателя тайный, лишь одному ему понятный знак, но Тихонов остановил его резким взмахом руки.

– Кто это?

– Из медицинского пункта. Распорядки, знаете ли. Но вы посидите пока, расслабьтесь. Главное – не торопиться. А потом вас осмотрят. Формальная процедура, ничего более. Но так уж полагается.

– Хорошо.

Вставать мне не хотелось.

– Но почему так получилось? Все было обычно. Поначалу. Но в конце… Я даже не помню точно, что произошло.

– Не стоит сильно волноваться из-за этого. – Тихонов с медитативным видом нажимал кнопки с буквами на терминале. – Расслабьтесь, вам нужно отдохнуть… Вы даже не представляете, сколько раз я говорил это студентам. – Тихонов кисло улыбнулся и вновь отечески потрепал меня по плечу. – В начале практики на каждом потоке по крайней мере у одного-двух происходит тяжелый выход.

– Но я точно прошел? Конец как-то смазан.

– Прошли, – подтвердил Тихонов. – Отдыхайте. Никого не исключают из-за единичного случая тяжелого выхода. И даже не заставляют идти на пересдачу.

Тихонов повернулся к терминалу.

– А как остальные? – спросил я.

Тихонов оставил в покое терминал. Кнопки, которые мгновение назад вспыхивали красным, погасли. Терминал отключился.

– Вас интересует кто-то конкретно?

Я непроизвольно оглянулся.

– А-а, – протянул Тихонов. – Да, она так волновалась в этот раз. Она всегда волнуется – даже на обычных лабораторных. Но завершила одной из первых. На самом деле вы тоже вышли минут на пятнадцать позже, чем последний до вас. Это и тяжелым выходом-то сложно назвать.

Я чувствовал, как человек в одежде лаборанта напряженно смотрит мне в спину.

– Вы не говорили, – сказал я.

– Что? – не понял Тихонов. – Что не говорил?

– Про тяжелый выход.

– Такое бывает далеко не у всех, да и ничего страшного в этом на самом деле нет. Скорее всего, вы переволновались или думали постоянно о чем-то другом. Например, о девушке, которая сидела за вами.

Тихонов подмигнул мне и повернулся к человеку в дверях. Профессор ничего не сказал, однако лаборант понял его без слов. Я услышал за спиной его шаги.

– А что, – начал я, – это может привести к таким последствиям? Просто волнение или…

– Это индивидуально. Собственно, реакция на нейросеанс у всех индивидуальна, поэтому мы и не говорим о каких-то побочных эффектах, потому что можно легко запрограммировать человека.

Лаборант подошел к нам и поприветствовал отрывистым кивком головы. Я только сейчас заметил в его руках пластиковый чемоданчик. Лаборант положил чемодан на стол, рядом с отключенным терминалом. Раздался щелчок – чемодан открылся.

– Не читали ничего о нейроинтерфейсе? – спросил Тихонов. – Какие-нибудь рассказы, слухи? В соцветии иногда попадаются разные горе-разоблачения.

– Нет, не читал.

– Вот и не читайте.

Кресло скрипнуло – лаборант повернул его к себе.

– Боль еще чувствуете? – спросил лаборант.

– Да, – ответил я.

– Можете поднять и опустить правую руку.

Я посмотрел на свою руку, безвольно лежащую на подлокотнике, и приподнял ее, превозмогая ноющую боль в мышцах.

– Это все? Выше!

Я скривился от боли.

– Давайте не будем торопиться, – предложил Тихонов. – Спешки нет.

– Ладно, достаточно, – согласился лаборант.

В руке его появился тонкий фонарик, похожий на авторучку.

– Запрокиньте назад голову и держите глаза открытыми, – сказал он.

Я подчинился.

Он посветил мне фонариком сначала в один глаз, потом в другой. Я с трудом сдерживался, чтобы не моргнуть. Яркий луч рассекал роговицу, как скальпель. Передо мной тут же поплыли цветные круги.

– Зачем это? – простонал я.

– Просто тест, – ответил лаборант.

– Проверка реакции на свет, – объяснил Тихонов. – Иногда после нейроинтерфейса бывают приступы светобоязни. Знаете, как у вампиров, – попытался пошутить он. – Или темнота, напротив, вызывает невыносимый дискомфорт. Но у вас, как я понимаю, – он посмотрел на лаборанта, – все в порядке.

Лаборант ничего не ответил.

– Попробуйте еще раз поднять правую руку, – сказал лаборант, и Тихонов недовольно вздохнул.

На сей раз руку получилось приподнять на уровень головы, но мышцы сразу же свело от боли, и онемевшая рука беспомощно упала на подлокотник.

– Плохо.

Лаборант вытащил из чемоданчика массивный электронный шприц с толстой черной рукояткой.

– Что это? – испугался я. – Зачем?

– Это снимет боль. Расслабьтесь и закройте глаза. Не двигайтесь.

Я не представлял, как можно расслабиться, глядя на такой шприц.

– Мне уже лучше, – поспешил заверить его я. – Уверен, если посижу тут еще немного, одну минутку…

Для убедительности я поднял обе руки, хотя они и тряслись от слабости.

– Закройте глаза и откиньтесь назад, – неумолимо сказал лаборант.

Тихонов на сей раз не заступался и молча следил за нами с другой стороны пыточного кресла.

В конце концов это всего лишь укол. Обычный укол, после которого мне полегчает.

И я послушно закрыл глаза.