Из челнока выгрузили огромную связку труб трехдюймового диаметра из тонкого, как бумага, лития, усиленного бериллием, с придающими дополнительную жесткость волокнами монокристаллического железа – в общей сложности длина этих труб составляла почти тринадцать километров. Кадеты соединяли торцы труб, цементируя стыки. Когда длина трубы достигала 400 метров, ей придавали дугообразную форму тросом, натянутым между противоположными концами, а затем к этой секции прибавляли следующую. Мало-помалу конец загнутой трубы описывал окружность и приближался обратно к корпусу корабля. Когда была установлена последняя труба, ее конец притянули к кораблю и закрепили – образовалась гигантская петля четырехкилометрового диаметра.

Время от времени Генри Белт, в скафандре, наблюдал за работой, иногда позволяя себе краткие язвительные замечания, на которые кадеты практически не реагировали. Их настроение изменилось, их охватило радостное возбуждение: невесомые, они парили над яркой, пестрящей вихрями облаков сферой, под ними тяжеловесно вращались континенты и океаны. Им все казалось возможным – даже тренировочный полет под наблюдением Генри Белта! Когда Белт снова появился, чтобы проинспектировать трубчатый парусный обод, они ухмылялись, самодовольно и насмешливо поглядывая друг на друга. Белт внезапно показался им довольно-таки жалким существом, недотепой, пьяницей, способным только на бахвальство и пустые угрозы. Как им повезло, что они оказались не такими наивными, как прежние кадеты Генри Белта!

Раньше кадеты принимали Генри Белта всерьез – он их запугивал, он превращал их в бесхребетных невротиков. Но только не эту команду – нет уж, ни в коем случае! Они видели Генри Белта насквозь! Достаточно было всего лишь все делать. как положено, и не терять присутствие духа. Тренировочный полет закончится через несколько месяцев, и начнется настоящая жизнь! Нужно было только вытерпеть эту пытку, по возможности игнорируя Белта.

К тому времени кадеты успели оценить друг друга и налепить друг на друга ярлыки внутренних представлений. Калпеппер: любезный, покладистый приспособленец. Линч: раздражительный, вспыльчивый спорщик. Фон Глюк: умелый, но уязвимый, артистическая натура. Острендер: чопорный, мелочно требовательный брюзга. Саттон: капризный, подозрительный завистник. Верона: прилежный работяга, неотесанный, но настойчивый и надежный.

Корабль дрейфовал на орбите, окруженный тончайшим мерцающим обручем. Вскоре челнок привез новый парус – гигантский рулон темного блестящего материала. Разворачиваясь, рулон постепенно превращался в полотнище из жесткой мерцающей пленки, тонкой, как сусальное золото. Полотнище ширилось и в конечном счете превратилось в отливающий радужными отсветами диск, уже покрывшийся рябью и надувшийся под давлением солнечного света. Кадеты закрепили края пленки на обруче и туго натянули ее, как кожу на барабане. Теперь парус повернули ребром к Солнцу – иначе он быстро оторвался бы и улетел под давлением порядка одного килограмма на квадратный километр.

Обруч паруса соединили плетеными железными нитями с тыльным кольцом параболического отражателя; на фоне паруса отражатель казался карликовым – так же, как корпус корабля казался карликовым по сравнению с отражателем. Парусник был готов к полету.

Челнок доставил последнюю партию груза: воду, провизию, запасные компоненты, новый журнал на микрофильме для проектора, почту. Генри Белт приказал: «Поднять парус!»

«Поднять парус» на спирально расширяющейся орбите означало поворачивать парус перпендикулярно солнечным лучам, когда корабль летел от Солнца, и параллельно тем же лучам, когда корабль приближался к Солнцу. Таким образом парусник №25 наращивал орбитальную скорость, что в конечном счете позволяло ему вырваться из пут земного притяжения и начать полет к Марсу.

На этапе первоначального ускорения кадеты проверили все установленное на борту оборудование. Некоторые приборы вызывали у них гримасы отвращения и отчаяния: они устарели так же, как и сам корабль. Генри Белт, казалось, наслаждался их раздражением: «Это тренировочный полет, а не развлекательный круиз. Если вы хотели, чтобы вас холили и лелеяли, вам следовало найти работу на Земле. Предупреждаю вас, господа: я не испытываю ни малейшей симпатии к любителям находить недостатки. Если вам понадобится образец для подражания, достаточно взглянуть на меня. Я безмятежно отношусь к любым превратностям судьбы. Вы никогда не заметите, чтобы я ругался или разводил руками, поражаясь постигшей меня неудаче».

Угрюмый и задумчивый Саттон – как правило, самый застенчивый и лаконичный из кадетов, не удержался от саркастического замечания: «Если мы станем рассматривать вас, как образец для подражания, сэр, на борту невозможно будет пройти между ящиками с виски».

Тут же на свет появилась красная записная книжка: «Непозволительная дерзость, господин Саттон! Как вы посмели поддаться мимолетному приступу ехидства? Научитесь держать острый язык за зубами – иначе вы станете очень непопулярны на борту этого корабля».

Саттон порозовел, глаза его заблестели. Он открыл было рот, но сразу плотно закрыл его. Генри Белт, терпеливо и вежливо ожидавший его реакции, отвернулся: «Вы могли бы заметить, господа, что я строго придерживаюсь моих собственных правил. С точностью откалиброванного хронометра. Во всем космическом флоте нет более добродушного и благожелательного инструктора, чем Генри Белт. Более справедливый человек еще не родился на свет. Господин Калпеппер, вы хотели что-то сказать?»

«Ничего существенного, сэр. Просто я хотел выразить благодарность судьбе за то, что мне не пришлось отправиться в полет под руководством не такого строгого к самому себе, добродушного и справедливого человека, как вы».

Генри Белт задумался: «Не могу ничего возразить на ваше замечание. Конечно, в нем чувствуется примесь ехидства и намек на оскорбление – но за неимением доказательств противного придется допустить, что вы искренне выразили свое мнение».

«Благодарю вас, сэр».

«Тем не менее, должен предупредить вас, господин Калпеппер: некоторое легкомыслие, свойственное вашему поведению, начинает меня огорчать. Рекомендую вам придавать откровенности более вдумчивый характер, что позволит свести к минимуму риск возникновения недоразумений. Не такой благожелательный человек, как я, мог бы истолковать ваше замечание, как попытку издевательства, и выставить вам очередной минус».

«Понимаю сэр. Постараюсь развивать в себе упомянутые вами качества».

Генри Белту оставалось только промолчать. Он подошел к иллюминатору, гневно воззрился на парус и резко развернулся: «Кто на вахте?»

«Саттон и Острендер, сэр!»

«Господа, разве вы не видите, чтó происходит с парусом? Он наклонился тыльной стороной к Солнцу. Через десять минут корабль запутается в сотнях километров растяжек».

Саттон и Острендер поспешили откорректировать наклон паруса. Генри Белт разочарованно покачал головой: «Именно это называется „халатностью“ и „невниманием“. Вахтенные допустили серьезную ошибку. Настоящий астронавт не позволяет себе такие оплошности. Парус должен постоянно находиться в положении, не допускающем ослабления растяжек».

«Похоже на то, что датчик неисправен, сэр, – пробурчал Саттон. – Он должен был подать сигнал, как только парус покосился».

«Боюсь, что должен выставить вам дополнительный минус за попытку оправдаться, господин Саттон. Ваша обязанность – следить за тем, чтобы все устройства сигнализации функционировали надлежащим образом в любых обстоятельствах. Никогда нельзя полагаться на механизмы; бдительность незаменима».

Острендер, сидевший за пультом управления, поднял голову: «Кто-то выключил датчик, сэр. Я сообщаю об этом не для того, чтобы оправдываться, но исключительно в качестве объяснения причины отсутствия сигнала».

«Граница между оправданиями и объяснениями иногда трудноразличима, господин Острендер. Будьте добры, учитывайте мои замечания, касающиеся необходимости бдительности».

«Да, сэр. Но кто выключил датчик?»

«В принципе, вы и господин Саттон должны были следить за тем, чтобы ничего подобного не происходило. Вы наблюдали за состоянием датчика?»

«Нет, сэр».

«В таком случае вас обоих можно было бы еще раз обвинить в халатности и невнимании».

Острендер с подозрением покосился на Белта: «Насколько я помню, сэр, в последнее время к пульту управления приближались только вы. Но вы, конечно же, не стали бы выключать датчик?»

Генри Белт скорбно покачал головой: «В космосе никогда нельзя ожидать, что поведение окружающих будет разумным или логичным. Всего лишь пару минут тому назад господин Саттон обвинил меня в неподобающем пристрастии к виски. Допустим, что он прав. Допустим – исключительно гипотетически, чтобы подчеркнуть иронический характер ситуации – что я действительно приложился к бутылке виски и, фактически, был пьян?»

«Согласен, сэр – все может быть».

Генри Белт снова покачал головой: «Замечания такого рода, господин Острендер, мне обычно приходится выслушивать от господина Калпеппера. Вам следовало сказать: „В дальнейшем постараюсь быть готовым к любым непредсказуемым случайностям“. Господин Саттон, я ослышался? Или вы действительно что-то прошипели сквозь зубы?»

«Я просто вздохнул, сэр».

«Будьте добры, вздыхайте не так шумно. Более подозрительный капитан проставил бы вам минус за раздраженное и недоброжелательное отношение к ценным указаниям».

«Прошу прощения, сэр, я постараюсь дышать бесшумно».

«Очень хорошо, господин Саттон, – Генри Белт отвернулся и стал передвигаться взад и вперед по кают-компании, рассматривая поверхности корпусов и панелей. Замечая отпечатки пальцев на полированном металле, Белт хмурился. Острендер что-то прошептал на ухо Саттону; оба они напряженно наблюдали за инструктором, не сводя с него глаз. В конце концов Генри Белт резко повернулся и направился к ним: «Вы внимательно следите за моими перемещениями, господа».

«Мы сохраняли бдительность, сэр – на случай возникновения дальнейших непредсказуемых случайностей, сэр!»

«Очень хорошо, господин Острендер. Так держать! В космосе нет ничего невозможного. Могу лично за это поручиться».