Дональд Бервик лежал в резервуаре. Он чувствовал вес фотоаппарата на груди, давление кобуры с пистолетом на бедре. Сверху маячили лица Кларка, Агилара и Фоли. Он перевел взгляд на Джину, стоявшую за стеклом. Затем он почувствовал укол и прикосновения контактов к голове. Снизу начали гудеть двигатели; воздух сразу стал холодным. Дон закрыл глаза. Когда он снова попытался их открыть, он не смог это сделать – мышцы уже онемели.

Он чувствовал, как жизнь покидала его подобно отливу, обнажающему прибрежное мелководье. Сначала было холодно, но вскоре накатила волна теплоты и онемения, а затем – на протяжении последних мгновений сознательного восприятия – волна всепроникающего мороза. Он больше ничего не чувствовал; он умер.

Он не помнил, как покинул прежний мир; у него не возникло никакого ощущения отделения души от тела. Прежний мир и все, с ним связанное, были страшно далеко. Дональд Бервик перешел в другую фазу бытия, причем казалось, что эта фаза существовала всегда. И теперь она нашла себя, совпала с собой.

Дональд Бервик смотрел на лабораторию с новой, странной точки зрения. Его окружали человеческие фигуры; через некоторое время он сумел их распознать. Фигуры были полупрозрачными и колебались, как стебли водорослей под водой. Их ступни коренились в небольших, сплющенных гомункулах, контурами напоминавших людей. Один такой холодный гомункул лежал рядом с его собственными ступнями, оторванный и неподвижный: бывший Дональд Бервик.

Новый Дональд почувствовал укол сожаления, но сосредоточился и оценил свое состояние. Он сохранил память – он помнил всю свою жизнь, в том числе подробности и сцены, забытые в прежней жизни. Внезапно он осознал, что допустил важный промах при подготовке к эксперименту. Формируя архетип «Счастливчика Дона Бервика» в коллективном подсознании, он игнорировал первоисточник влияния. Кто знал и понимал Дональда Бервика с большей интенсивностью, нежели сам Дональд Бервик? Он изучил свой образ: униформу, кобуру с пистолетом, фотоаппарат. Все было на месте. Взглянув на наручные часы, он узнал свои собственные часы, наименования изготовителя и модели которых никогда не публиковались. Каково было различие между представлением других о его образе и влиянием, происходившим от него самого? Бервик сравнил часы и камеру. Камера была плотнее, четче, ярче, массивнее. «Раза в два плотнее», – подумал он. Такова была степень различия.

Джина? Он сосредоточился на стройной колеблющейся форме своей жены. Она смотрела на него. Да, это была Джина: сочетание ее подсознания и подсознательного представления о ней всех, кто ее знал. Чем-то она отличалась от той Джины, которую он знал, но несущественно… Айвали Трембат: ее замкнутый, сдержанный образ с серебристой прической был не столь заметен; у нее были мягкие, иронически кривящиеся губы. А другие? Успеется, успеется. Сначала нужно сделать снимок, чтобы проверить, работает ли «потусторонний фотоаппарат». Он настроил диафрагму, навел объектив и нажал кнопку затвора. Посмотрим! Нужно скорее познакомиться с потусторонним миром и скорее вернуться… Как здесь проходило время? Быстрее или медленнее, чем в прежней жизни? Он снова взглянул на часы. Стрелки дрожали, бросаясь то вперед, то назад… «Надо полагать, время здесь зависит от того, каким я его представляю, – подумал Дон. – А теперь пора прогуляться…»

Стены потускнели; его ноги двигались, он вышел на улицу. Ландшафт выглядел примерно таким же, каким он его помнил; мимо проезжали призрачные полупрозрачные машины, сразу ускользавшие из поля зрения, если он на них не сосредоточивался… Неожиданно вся улица заполнилась автомобилями.

«Пора подниматься, – думал Дон. – Если я – мысль, я могу перемещаться со скоростью мысли». Он прошел сквозь стены и воспарил в темное небо. Внизу, во всех направлениях, мерцал ковер городских огней… Но это не был настоящий город, это было сочетание тысяч представлений. Огни постепенно тускнели, как в затуманившемся хрустальном шаре; перспективы растворились вдали, превратились в ничто.

«Если я – мысль, полетим на север!» И под ним возникли горы, облаченные в покров темных сосен, а впереди высился гранитный хребет, белый с серыми ложбинами. Странным образом, уже было раннее утро; Бервик стоял на вершине и смотрел вокруг, во всех направлениях.

«Китай!» Он не почувствовал движения, он был мыслью – и очутился в Китае. Это не был реальный Китай, это был композитный Китай, стереотип Китая – или, точнее, парадоксальное множество стереотипов, составлявшее представление о Китае в коллективном подсознании: грязноватые уродливые здания коммунистического Китая и роскошные пагоды погибшей империи. Дон вынул первый проявившийся снимок из фотоаппарата. Неплохо! Совсем неплохо! Он засунул снимок в карман.

Дон навел резкость и сфотографировал пагоду с рикшей, возникшим на переднем плане словно из комической оперы. На заднем плане появились дымчатые горы, изящные силуэты ив с древних китайских шелковых полотен. Ниже можно было заметить другие лица и силуэты.

Дон мысленно перенес себя на уровень земли. Он очутился на набережной Вайтань в центре Шанхая. Силой воли он заставил себя видеть окружающее – цвета и формы внезапно стали четкими, приобрели плотность. Он стоял на улице. К нему трусцой спешил кули в болтающемся голубом комбинезоне из хлопчатобумажной ткани; заметив Дона, кули задержался, обогнул его, оглянулся.

«Ага! – подумал Дон. – Я материализовался… Судя по всему, это просто… Пожалуй, пора вернуться на улицу Мадрон и материализоваться там».

Дон мысленно поднялся в небо и стал медленно лететь над Тихим океаном… Он заметил Луну. Посмеет ли он? Конечно, посмеет! Ведь теперь такова его природа, он – Счастливчик Дон Бервик, способный на все!

Дон подумал: «На Луну!» И очутился на Луне. Быстрее света, со скоростью мысли. Он стоял на серебристой равнине, испещренной черным тенями кратеров – в картине, созданной воображением.

Вынув китайский снимок из фотоаппарата, он навел объектив на лунный пейзаж. При этом ему пришло в голову заинтересоваться своими органическими процессами… Дышал ли он? Дон почувствовал давление в груди – и вдруг воплотился. Теперь он стоял на реальной, пыльной каменной поверхности Луны. Его кожа пульсировала, глаза выпучились, подошвы обожгло космическим холодом. Он успел подумать: «Я уже мертв! Куда я попаду, если умру после смерти?»

Он позволил себе погрузиться обратно в бессознательное состояние. И Луна снова стала подсознательным стереотипом… Дон разглядывал черное небо: «Марс!»

Быстрее света, со скоростью мысли!

Он стоял посреди тусклой красноватой пустыни, в ушах свистел холодный разреженный ветер. Дно бывшего моря в древнем Барсуме? Дон обернулся: там, вдали, между белеющими развалинами каменного города заметно было движение причудливой орды зеленых воинов. Он пригляделся: где-то за руинами росли, по-видимому, какие-то высокие, покачивающиеся стебли, напоминавшие овощи, с темными одуванчиковыми шапками… Дон сфотографировал эту картину, после чего подумал о каналах… Он стоял на берегу широкого канала, заполненного серой водой. «Ага! – подумал Дон. – Доказано! Марсианские каналы существовали!» И тут же рассмеялся, удивленный свое глупостью… Все это существовало только в уме, в коллективном подсознании. Оказался ли он на самом деле на Марсе? Или все это было некой массовой галлюцинацией? Дон сосредоточил внимание; теперь его ступни опирались на сухой холодный песок, над головой сверкало звездами черное небо – о да, это был настоящий Марс. Прибыл ли он, наконец, в потусторонний мир? Неужели Вселенная и ум едины? Неужели так называемая «действительность» – всего лишь еще часть воображаемого мира, в которой ум и материя взаимодействуют и совместно формируют реальность, подобно барону Мюнхгаузену, поднимающему себя за волосы?

Дон взглянул на часы. Сколько времени прошло? Он погрузился в резервуар в девять часов. Стрелки часов все еще показывали девять часов. Тем не менее он, несомненно, был мертв уже минут десять… Стрелки часов тут же показали десять минут десятого. Или прошла всего лишь одна минута? На этот раз часы показывали одну минуту десятого. Значит, время шло так, как он хотел, по его усмотрению. Очень хорошо! Назад, на Землю! Значит, у него было сколько угодно времени для изучения загробной жизни.

Он летел в космосе, приближаясь к Земле – его охватило великолепное ощущение полной свободы! Дон даже стал напевать от торжества. Смерть оказалась захватывающим приключением! Земля – добрая старая Земля, вот она – обремененная миллиардами душ!

Была ли это на самом деле Земля или его представление о Земле? Ему впервые пришло в голову заметить отсутствие других душ. Где были души всех умерших? Ангелы? Иисус Христос? Магомет и его гурии? Трепеща, его душа вознеслась в фантастическую страну, озаренную золотым сиянием, усеянную белоснежными облаками. И действительно, там ходили и порхали светящиеся крылатые существа, и действительно вдали мерещился сверкающий город из хрусталя и золота, и действительно над этим видением возникла лучезарная, ослепительно яркая, расплывчатая фигура с милосердным лицом… Только на мгновение. Еще на мгновение возник великолепный сад с изумрудными газонами, цветниками и мраморными павильонами, с рядами тенистых кипарисов и тополей, с прогуливающимися, пробующими шербеты людьми в тюрбанах, с невыразимо прекрасными девами…

«Ложных религий не бывает, – думал Дон. – Все, во что верит человек, существует. На какой бы уровень абстракции ни поднималась мысль человеческая, этот уровень становится достижимым… Вера оправдывается, Бог есть. Но вся загробная жизнь, и Бог в том числе – функции человеческого мышления; Создатель, Творец – человеческий ум».

Где же была Молли Тугуд, «связная» Айвали Трембат? Где были блуждающие души умерших?… И он увидел Молли, женщину приятной внешности – возможно, не столь проницательную и не столь воплощенную, как он сам. Молли кивнула ему. Дон чувствовал присутствие других фигур, более бесплотных, чем Молли. Где был Арт Марсайл? Дон оглянулся по сторонам и – чудо из чудес! – очутился перед входом в старый дом Марсайла под сенью перечных деревьев. Дон подошел к двери. Арт выглянул наружу: «Привет, Дон! Я тебя ждал. Не прочь поболтать?»

Дон смотрел на дом, почти ожидая того, что навстречу выбежит Джина – светловолосая, свежая, привлекательная. «Нет, – покачал головой Арт. – Ее здесь нет, Дон. Еще не время. Может быть, тебе следует вернуться и проверить, как там дела. У Джины большие неприятности – как всегда, их устроил Хью».

Со скоростью мелькнувшей мысли Дон оказался на крыльце дома номер 26 по улице Мадрон. Кругом теснились многочисленные сплющенные гомункулы в форме человеческих силуэтов, с прикрепленными к ним наподобие воздушных шаров качающимися невесомыми, хрупкими душами. Все они были полупрозрачными, бесплотными – все, кроме одной. Высокая и плечистая душа Хью Бронни полыхала внутренним огнем. Гомункул Хью Бронни поднялся на крыльцо; его душа – пусть это была «душа», за неимением лучшего наименования – посмотрела Дону в глаза.

«Уходи!» – приказал Дон.

Душа Хью открыла было рот, но гомункул у нее под ногами перекрыл естественный канал умственного сообщения, проигнорировал приказ и постучал в дверь.

Дон мысленно перенес себя в лабораторию и наблюдал за тем, как гомункул Хью Бронни промаршировал внутрь. Дон попытался обратиться к деликатному призраку над гомункулом Джины, но она была слишком поглощена происходящим, слишком возбуждена.

Гомункулы перемещались подобно блестящим каплям ртути. Дон Бервик рассмотрел свое собственное тело – мертвое, но еще способное жить. Он попытался закрепить ноги в этом холодном гомункуле, но ступни соскальзывали и не удерживались.

Гомункул Хью Бронни уничтожил гомункула Дона Бервика. Призрак Джины извивался, переливаясь всеми цветами радуги. Ее гомункул схватил пистолет.

Дон слышал выстрелы, как глухие щелчки, как стук камней, столкнувшихся под водой. Душа Хью, казалось, вздувалась, искрилась, приобретала вес. Это чудовищное, угрожающее видение выглядело, как Хью, но становилось еще жестче, сильнее, мускулистее. Лицо призрака оставалось лицом Хью – но таким, каким, по-видимому, представлял его сам Хью: решительно твердым, лихорадочно восторженным, непроницаемо неуступчивым.

Гомункул Хью был мертв. Душа Хью Бронни освободилась и двинулась к Дону. На какое-то мгновение они встретились глазами.

Хью протянул к Дону мощные руки, Дон отмахнулся от них. Соприкосновение было вполне ощутимым, но эластичным, упругим, как столкновение кусков плотной резины.

Хью отвернулся и пропал. Дон повернулся, глядя снаружи на дом, охваченный огнем. Люди, сотрудничавшие с ним – где они? Когсвелл?

«Привет, доктор! – сказал Дон стоявшей рядом бледной душе. – Надо полагать, вы умерли».

«Да, – кивнула душа доктора Джеймса Когсвелла. – Это оказалось легко и просто, не правда ли?» Душа Когсвелла смерила Дона слегка удивленным взглядом: «Надо сказать, вы выглядите сильным и плотным! Потрясающе!»

«Мы хорошо поработали, – отозвался Дон. – В меня верит множество людей».

«Но в меня-то почти никто не верит! – с удивлением воскликнул Когсвелл. – Тем не менее, я здесь!»

«Вы же верили в себя, не так ли?»

«Да, конечно».

«Это важнее всего».

«Любопытно! – сказал Когсвелл. – Изумительный потусторонний мир! Что ж, мне пора с ним познакомиться».

«Мы еще увидимся», – пообещал Дон.

Дом горел. Призраки Джины и Айвали Трембат перемещались – две женщины бегали в поисках безопасного выхода.

Призрак Джины умоляюще взглянул на Дона.

«Конечно, конечно!» – мягко заверил ее Дон. Он взлетел на второй этаж, сосредоточился и материализовался.

Женщины напоминали цветы, вянущие в сумерках. За спиной трещало пламя пожара.

Джина подняла голову и взглянула в его лицо, в полном изумлении. Он поднял ее – она оказалась почти невесомой! – и направился к окну.

Проблема! Теперь Дон воплотился и вынужден был подчиняться законам физики, в том числе гравитации… Он не мог безопасно спрыгнуть с десятиметровой высоты – для него это было так же невозможно, как для Джины.

Дон подумал о крыше. Материализовавшись на крыше, он оторвал старую антенну и опустил ее так, чтобы она висела рядом с окном.

Он снова воплотился на втором этаже, где густой дым уже почти не позволял ничего видеть. Завернув Джину и Айвали в занавески, он согнул антенну петлей вокруг талии Джины и опустил Джину на землю, после чего мысленно перенесся вниз, освободил ее от антенны и проделал ту же процедуру, чтобы вызволить Айвали Трембат. Затем он вынес обеих через калитку заднего двора на свежий воздух, в переулок, и попытался остановить взмахом руки проезжавшую мимо машину.

Водитель игнорировал его жестикуляцию. Тогда Дон материализовался рядом с ним, на пассажирском сиденье. У водителя отвисла челюсть, он испуганно выдавил что-то неразборчивое.

«Остановите машину! – сказал Дон. – Нужно подобрать пострадавших».

Водитель кивнул, хотя все еще не мог членораздельно говорить. Дон положил двух женщин на заднее сиденье: «Отвезите их в отделение скорой помощи».

«Ддда-да… сию минуту».

Дон освободился от оков реальности и облегченно вернулся в потусторонний мир.