Глава 11
Отчего ей так холодно? Темно? Душно? Анфиса пошевелилась и от ужаса чуть не закричала, поняв, что не может двинуть ни рукой, ни ногой. На грудь что-то давило, нос щекотало от забившейся в него пыли. Анфиса громко чихнула, и этот рефлекс запустил в ней жизнь. Она с силой дернулась, и с обнаженного бедра посыпалась земля. Не песок, а именно земля – рыхлая, влажная, жирная. Где она?! Анфиса забарахталась, путаясь в накрывающей ее с головой ткани, закрутилась, извиваясь всем телом, как змея, заколотила ногами, забила руками, сражаясь с душной тряпкой. Когда наконец-то смогла сесть, она сдернула с головы плотную ткань и с наслаждением вдохнула чистого воздуха. Потом вытерла зудевшие от грязи глаза и огляделась.
Кругом расстилалось бескрайнее поле. Позади и по бокам оно зеленело сочной травой, а впереди чернело голой землей и ощетинивалось серыми крестами. Сомнений быть не могло: она на кладбище, сидит в неглубокой, будто наспех вырытой яме, а за ее спиной торчит сбитый из двух досок крест с корявой надписью «Анфиса».
Что за идиотская шутка? Она вскочила на ноги, отряхнулась и с опаской покосилась на яму. Кто и почему решил похоронить ее заживо? Как это случилось? Как она тут оказалась? И где все остальные? Первым порывом было позвать на помощь, но Анфиса разумно промолчала: кладбищенская тишина не внушала доверия. К месту или не к месту вспомнился рассказ Марины. Без сомнений, это было то самое кладбище! Анфиса невольно попятилась, в ужасе взирая то на собственную могилу, то на кресты на чужих. Воображение тут же нарисовало картину, как кресты расшатываются и падают подобно гнилым зубам, и из земли со стонами вылезают костлявые мертвецы.
И пусть она не закричала, но заскулила от страха точно. Так страшно, как сейчас, ей было лишь однажды – в тот день, когда ее, шестилетнюю Риту Масленникову, привезли в детдом.
Прошло шестнадцать лет, а она до сих пор помнила все до мельчайших деталей: огромный холл с расставленными у стен стульями, трещину, змеившуюся по штукатурке пожелтевшего потолка и стертый до белых проплешин линолеум. В холл ее ввела соцработница, лица которой Рита не запомнила, и сдала на руки директрисе Носовой. По иронии судьбы нос у директрисы был таким огромным, что на его фоне терялись и без того мелкие черты. Кто-то удачно пошутил, что первым в помещение входил нос, а затем, полчаса спустя, появлялась и его хозяйка. Это было смешно – потом, но не в тот день. Тогда Носова оставила новенькую в холле и куда-то ушла. Рита так и стояла, потупив взгляд на одно из пятен, формой напоминающее черепаху, и от ужаса не в силах пошевелиться. Все в ее жизни переменилось в одночасье! Она еще не осознала случившегося в полной мере, но понимала, что возврата к привычному нет.
– Ты чего ежишься, пахарита? – выдернул ее из морока чей-то ласковый и добрый голос. Рита испуганно подняла голову и встретилась со взглядом темных глаз, окруженных лучиками морщинок.
– Я Рита, а не Пахарита, – поправила она пожилую женщину в синем халате. Та стояла, опираясь на черенок швабры, и улыбалась ей почти так же ласково, как мама.
– Пахарита – это птичка, – пояснила женщина и протянула девочке темную ладонь с грубой кожей, – а я – Нурия.
– Нутрия? – удивленно переспросила Рита. Разве могут звать такую приятную женщину с ласковой улыбкой и добрыми глазами, как грызуна?
– Нурия! – засмеялась женщина. – Но все меня зовут Нюрой.
Уже позже Рита узнала, что Нюра-Нурия была испанкой, вывезенной в СССР вместе с другими детьми войны. Она воспитывалась в этом же детдоме. Когда выросла, устроилась работать на текстильную фабрику, вышла замуж, родила двоих детей и не вернулась в родную Испанию из не менее родной уже России даже тогда, когда это стало возможным. Отработав на фабрике до пенсии, Нурия вернулась в родной детдом и устроилась уборщицей. Внуки подросли, а без дела она не привыкла сидеть. Да и среди шума детворы и знакомых ей порядков Нурия чувствовала себя гораздо лучше, чем в тишине своей квартиры.
Она любила говорить, что прожила счастливую жизнь, хоть и продолжала до зрелого возраста разыскивать сведения о своих родителях – Мигеле Флорес и Ане Виктории Наварро. Нашла ли – об этом Нурия замалчивала, только отворачивалась к окну или начинала с тройным усердием натирать пол. «Жаль, они никогда не увидели ни моих детей, ни моих внуков», – однажды печально сказала Нурия и больше никогда не возвращалась к этой теме.
Пожилая уборщица и стала лучом света в огромном муравейнике детского дома. Когда удавалось, Рита прибегала к Нурии. У той всегда было припасено что-нибудь для «пахариты» – то овсяное печенье, то соевый батончик. Нурия утешала после сложных дней, обнимала Риту как родную внучку… А еще пожилая испанка знала много красивых и грустных песен на родном языке. Больше всех Рите нравилась про заключенную в клетку птицу, которая чувствует себя свободной, когда поет.
– Ты тоже пой, пахарита! И когда радостно, и когда страшно, и когда злишься, и когда хочешь плакать. Пой! С пением ты свободна! – приговаривала Нурия, протирая клочком газеты вымытое до блеска окно. И Рита пела. Пела, когда слезы струились по щекам, потому что поссорилась с девчонками из-за какой-то ерунды. Пела, когда болели синяки, потому что подралась с мальчишками из-за бездомного котенка – отняла его, не дала замучить. Пела, когда кто-то в очередной раз бросал ей в спину: «У тебя мать – убийца!» Пела, когда ей опять снилась та страшная ночь, когда к ней в комнату вошла заплаканная мама в измазанном чем-то темным домашнем халате. «Тише, не вставай. И не шуми. Дядя Костя спит». Рите часто снился тот долгий взгляд мамы, который она бросила на нее, выходя из спальни. «Он больше тебя не тронет». Мама сдержала слово: противный дядя Костя, который несколько месяцев жил с ними и требовал называть его «папой», никогда больше не прикоснулся похотливыми потными ладонями к маленькой Рите.
Она пела и в тот день, когда узнала, что ее мама умерла в тюрьме от туберкулеза. Пели вместе с Нурией про освободившуюся птицу – тихо, плача и обнимаясь. Ту же песню пели они и в то утро, когда выросшая Рита прощалась с детдомом. «Пой всегда, пахарита! Я тебя еще увижу на сцене. Пригласи меня на тебя посмотреть! Я обязательно приеду», – попросила Нурия. И Рита пообещала так и сделать.
Она уехала в столицу, сбросив вместе с прежним именем старую жизнь, как змейка – ставшую тесной шкуру. Рита Масленникова умерла, а вместо нее родилась блестящая и успешная Анфиса. Но это будет потом… А поначалу все шло хуже некуда. Одному богу известно, сколько порогов ей пришлось оббить, сколько кастингов пройти, сколько унижений вытерпеть, прежде чем она встретилась с Григорием Горевым. Анфиса до сих пор и с содроганием, и со смехом вспоминала тот день. Надо же, как облажалась!
В то время она снимала комнату у сорокапятилетней Елены, убирала квартиру за кров и пропитание. Лена держала небольшой магазинчик одежды неподалеку от метро и знала о жизни много. Она и вдалбливала Анфисе темными, как черный чай, вечерами, что все в шоу-бизнесе делается либо за большие деньги, либо через постель. Денег у Анфисы не было даже на помаду. Оставалось второе, крайнее средство. К тому времени она успела дойти до такого отчаяния, что готова была на все ради исполнения мечты.
Лена сама собирала ее на встречу с Горевым: ярко накрасила собственной косметикой, одолжила туфли на шпильке, на которых привыкшая к кедам Анфиса еле ковыляла, нарядила в короткое красное платье из своего магазина и сделала начес а-ля восьмидесятые. У Лены, которая продавала турецкий и китайский ширпотреб, были свои понятия о красоте. Анфиса так и ввалилась к Гоше в кабинет – шатаясь на каблуках, улыбаясь намазюканным карминовой помадой ртом и нервно одергивая задравшееся до пятой точки платье. Гоша, повидавший на своем веку немало похожих на Анфису провинциалок, мечтающих о большой сцене и славе, лишь страдальчески поморщился. Он встал, обошел огромный стол и остановился напротив посетительницы.
– Откуда ты, такое чудо?
– Я не чудо! – возмутилась Анфиса. Следуя наказаниям Лены «брать быка за рога», она соблазнительно, как сама считала, улыбнулась, вильнула бедрами и шагнула к Гоше – навстречу славе и успеху. Но зацепилась каблуком за ковер и с грохотом рухнула на пол, ударившись лбом о спинку стула.
Уже позже, сидя на ковре и прижимая ко лбу принесенный секретаршей пакет со льдом, Анфиса мучительно прикидывала, как ей рассчитаться за порванное по шву платье из «бутика» Лены и как незаметно выбраться из кабинета продюсера, чтобы больше никогда не попадаться Григорию Гореву на глаза. Это был самый оглушительный провал в ее списке неудачных прослушиваний. Гоша же, сунув руки в карманы брюк, стоял у окна и на Анфису не обращал внимания. Казалось, он совсем забыл о ней. Только когда Анфиса тихонько, стараясь не привлекать к себе внимания, поползла к двери, Гоша вдруг громко спросил:
– Дитя, ты что, всерьез надумала меня соблазнить?
Анфиса густо покраснела и приложила пакет со льдом уже к щеке. Гоша обернулся, и на его пухлых губах нарисовалась улыбка – не ехидная, а добрая. Продюсер шагнул к ней и протянул руку:
– Вставай. Может, этот трюк бы у тебя прокатил, если бы ты была не такой прелестной девушкой, а… Кстати, поешь ты прекрасно. Просто прекрасно.
Оказывается, Анфиса по своей привычке, сидя на ковре, тихонько пела. Про ту самую закрытую в клетке птицу.
Гоша сделал для нее все, и она была ему благодарна. О нем ходили разные слухи, он бывал жестким, бестактным, у него были свои грехи и слабости… Гоша любил не юных прелестниц, а искушенных смазливых мальчиков. Из-за этого его имя не раз попадало в скандальные хроники. Но все же Анфиса по-своему его любила. Гоша протянул ей руку, выдернул из болота и поставил, как на пьедестал, на сцену. С ним Рита Масленникова окончательно умерла, а вместо нее родилась блистательная Анфиса.
В одну из ночей она дрожащей рукой вывела на конверте адрес, вложила в него два ВИП-приглашения, единственный раз в новой жизни подписалась именем Риты и отправила конверт с заказной почтой на выученный наизусть адрес. Нурия сказала, что обязательно приедет на ее концерт…
Впервые в напугавшей ее ситуации Анфиса не запела, понимая, что тишина может стать для нее как врагом, так и союзником. Не сводя взгляда с крестов, она попятилась, боясь повернуться к могилам спиной. Стефания с Мариной рассказывали, что поблизости должен быть лаз. Нужно только пересечь кладбище, а потом повернуть направо. Она найдет этот лаз, обязательно найдет и вернется к своим! За эти несколько дней Марина, Стефания и даже рыжий стали для нее семьей. Только вот от Гоши, дорогого Гоши, ей хотелось держаться подальше…
Когда Данила ушел на поиски Стефании с Мариной и Анфиса осталась наедине с продюсером, она не сразу заподозрила неладное. Гоша балагурил, как обычно, называл ее своей «девочкой» и всячески подбадривал. Но на прямые вопросы, знает ли он, где они находятся и где он сам пропадал все это время, отвечал что-то невразумительное. В какой-то момент в его глазах скользнуло что-то страшное, затаилось темнотой на самом дне. Гоша улыбался, но глаза его оставались холодными и мутными. А еще он неприятно пах. Да, они тоже не благоухали огуречной свежестью, хоть и мылись, стирали одежду в водоеме и чистили зубы золой. Но от Гоши шел запах не пота, не несвежего дыхания и немытых волос, а сладковатый, тухлый и поэтому пугающий. Гоша обычно следил за собой, мылся дважды в день, поливался туалетной водой и постоянно жевал мятную жвачку. Он бы даже в таких условиях не допустил подобного! И все же…
Анфиса ничего не сказала, но, когда Гоша уже наедине попытался ее приобнять, она уклонилась под предлогом, что разварились макароны. Тогда она столкнулась с еще одной странностью – Гоша не попросил у нее ни воды, ни еды. Когда Анфиса предложила ему попить, на Гошином лице проскользнуло выражение недоумения и брезгливости, а потом он будто спохватился и не отказался. Она подала ему ковш, Гоша осторожно сделал глоток и вернул ковш с почти нетронутой водой. Анфиса невольно вспомнила, как жадно пил рыжий, когда вернулся из «разведки».
Но сильнее всего ее напугало то, что Гоша постоянно норовил зайти ей за спину. Двигался он бесшумно и каждый раз оказывался рядом неожиданно. Это тоже было не похоже на Гошу – внезапно появившаяся плавность в движениях. Он всегда был шумным, громким и неловким!
Под предлогом, что ей нужно отойти по нужде, Анфиса сбежала от него в лес – туда, куда ушел Данила на поиски остальных. То, что они все не возвращались, приводило в ужас. И поэтому, когда в сумерках показались знакомые фигуры, Анфиса бросилась к ним навстречу с желанием обнять, но когда увидела, что Данила идет с таким трудом, испугалась еще больше. В порыве помочь она оттеснила Стефанию и заняла ее место. Из темноты вышел Гоша. Данила подыграл ей, но то, что он сам находился в таком плачевном состоянии, лишило Анфису надежды на его защиту и помощь. Как ей быть? Как защититься от Гоши? Что-то больно упиралось Анфисе в бедро, мешая идти. Нож, который Данила носил с собой! Не колеблясь ни секунды, она незаметно подцепила рукоятку и спрятала нож в голенище своего сапога.
Что было потом, после того, как они улеглись спать, вспоминалось смутно. Вначале ей стало неуютно и холодно. Анфиса куталась в одеяло, но не могла согреться. Она не мерзла так даже в первую ночевку на острове. Ясен перец – заболевает! Не нужно было ей купаться в холодной воде, пока рыжий дремал на берегу. День хоть и выдался жарким, но вода так и не прогрелась. Анфису не столько страшила перспектива свалиться с температурой, сколько потерять голос. Без голоса она лишится крыльев! Следом за ознобом на нее навалилась такая слабость, что она с трудом могла пошевелиться, и Анфиса провалилась в темный омут нездорового сна. Еще ей припомнилось, как ночью ее разбудил Гоша, сказал куда-то идти, и она отчего-то повиновалась. Озноб больше не сотрясал ее тело, и страшно тоже не было. Она послушно тащилась за Гошей в темноту, а потом ее будто уложили в мягкую постель и укутали одеялом. На этот раз Анфисе стало комфортно и тепло.
Так вот, значит, какая у нее была «постель» – наспех вырытая могила! Интересно, Гошей ли или еще кем-то? Рядом с ее могилой была еще одна, тоже свежая и разоренная, и это не сулило ничего хорошего. Ей даже не нужно было читать имя на кресте, она и так поняла, что начертано на нем было имя Гоши. Анфиса вытащила из голенища нож и открыла лезвие. Но едва успела сделать первый шаг, как кто-то пребольно вцепился ей в волосы.
– Куда ты, душа моя?
На нее дохнуло удушливым смрадом. Анфиса невольно поморщилась и сквозь зубы процедила:
– Отпусти меня, Гоша. Шею сломаешь!
Но он только сильнее дернул ее за волосы. И как это тоже было не похоже на отношение к ней настоящего Гоши!
– Зачем отпускать тебя, душа моя? Мы теперь вместе, связаны крепче, чем молодожены общей постелью. Могилами! – тихо и противно захихикал он, но волосы выпустил. Анфиса мгновенно развернулась и крепче сжала нож в заведенной за спину руке. Заметил или нет?
– Ты умирала, моя девочка, – вздохнул продюсер, – и я сделал так, чтобы ты вернулась. Я тебя спас!
От его слов ноги ослабли, Анфиса невольно отступила назад, чтобы удержать равновесие. Гоша стоял в метре от нее, сунув руки в карманы испачканных брюк, и улыбался. Улыбался так, будто был уверен в том, что она никуда не сбежит. Значит, нож не успел заметить! Сейчас или никогда. Анфиса на мгновение зажмурилась, набираясь решимости. Как в тот день, когда ее, тринадцатилетнюю, загнали на чердак взрослые пацаны и окружили.
«Никуда не денешься, кукла!» – дышал ей в лицо вонью табачного дыма и нечищеных зубов прыщавый Севка. Никуда не денется, она понимала это, как и то, что с нею собираются сделать пятеро пробравшихся на территорию детдома отморозков из местных. Пустят по кругу! Выжмут до капли, сломают, изобьют, растопчут… Этот двухэтажный деревянный дом, на чердак которого ее загнали, когда-то служил жильем для персонала, но располагался далеко от главного корпуса детдома. Никто ее не услышит, даже если она закричит. «Ну, сама разденешься?» – глумился Севка под гыканье и похабные шутки приятелей. Не дождавшись, пока она это сделает, он подцепил пальцами с грязными ногтями край ее майки и потянул вверх. С отвращением и злостью одновременно пришла решимость. Рита изо всех сил отпихнула от себя Севку и развернулась к окну. Сейчас или никогда… Никто из пацанов не ожидал, что она рискнет прыгнуть! Но она прыгнула и еще долго бежала на пределе сил, не чувствуя боли в подвернутой лодыжке, до тех пор, пока не скрылась за дверью главного корпуса.
Сейчас или никогда… Как в тот день. Даже если на этот раз она станет убийцей. Анфиса решительно выбросила вперед руку и воткнула нож по самую рукоять в податливый живот Гоши. Он пошатнулся, но остался стоять на ногах. В его глазах мелькнуло удивление, но на пухлых губах появилась знакомая улыбка.
– Мертвое нельзя убить ножом, душа моя, – вкрадчиво сказал Гоша и вцепился ей в запястье с такой силой, что от боли Анфиса вскрикнула. Он выдернул нож, отшвырнул в сторону и только после этого разжал свои пальцы, выпуская ее руку. Анфиса попятилась, но Гоша двинулся на нее.
– Я тебя спас, – повторил он, – ты умирала, как и я. Я понял это сразу! Кто тебя поцеловал? Кто выпил из тебя жизнь? Тот молодой человек, который убил и меня? Перед его обаянием устоять сложно – и я не устоял. Ты знаешь, как мне нравятся вот такие смазливые мальчики… Я помню, что заблудился в каком-то туннеле, свернул в другой поворот. Артем ждал меня там. Он был так красив и обаятелен… И поцеловал меня первым! Я уже понял, что поцелуй тот смертоносен. Он бросил меня, не убил сразу, потому что что-то его спугнуло. Но я все равно уже умирал. Умирал и слышал шепот тех, кто называл себя бездушниками. «Земля… Земля…» Я шел туннелем, вышел к башне. Один мужчина пытался меня спасти. Но он бы не смог этого сделать. Меня бы спасла земля. Бездушники мне и открыли проход – тогда, когда я уже почти умер. Я сам нашел ту землю и лег в нее, чтобы возродиться. А потом спас тебя. Потому что ты, моя девочка, такая славная. Как я могу тебя оставить?
– Ты бредишь, Гоша! Ты… Ты! – закричала Анфиса. Но Гоша продолжал, монотонно бормоча, на нее наступать:
– Чтобы нам жить, одной земли мало. Мы должны пить жизнь из тех, кто жив. Без этого мы умрем по-настоящему. Вернемся к твоим друзьям, душа моя. Нам нужно поторопиться, потому что силы на исходе. Кого выберешь ты? Тебе всегда нравились мужчины. Что ж, я готов уступить тебе того высокого красавчика. А себе возьму загорелую прелестницу с таким прекрасным именем. Скажем, что…
Внезапно Гоша словно споткнулся о невидимое препятствие и упал, вытянув руку и мазнув пальцами по носку сапога Анфисы. Она вскрикнула от испуга и отскочила. А затем, опомнившись, бросилась со всех ног туда, где, по рассказам Марины, должен был находиться лаз.
Анфиса бежала интуитивно, почти не разбирая дороги, спотыкаясь, падая, то и дело ожидая, что Гоша вновь вцепится ей в волосы, дохнет смрадным дыханием. Нет, нет, это был не Гоша, точно не он, а некто чужой, страшный, незнакомый. Мертвый! Мертвый еще до того, как она пырнула его ножом. Что он говорил? Что она тоже теперь мертвая?! Что умерла и восстала из могилы? Она подумает об этом потом, иначе, парализованная ужасом, не сможет сделать ни шагу. Анфиса миновала кладбище, свернула направо и нырнула в узкий лесок к длинной стене. Ей крупно повезло в том, что она не только сразу выбежала к лазу, но и обнаружила его без труда. Анфиса остановилась, чтобы перевести дыхание, убедилась в отсутствии погони и после этого встала на четвереньки, чтобы проползти под стеной.
– Они ушли. Не дождались тебя, – произнес кто-то с явным злорадством. Анфиса вздрогнула. Ее взгляд уперся в чьи-то ноги, обутые в летние кроссовки, сердце пропустило удар. Она медленно поднялась с четверенек и выпрямилась. Артем стоял в полуметре от нее, заслоняя собой спасительный лаз, и кривил губы в усмешке.
– Зря торопилась, красавица.
– Дай мне пройти!
– А зачем? – Артем оперся спиной о стену. Взгляд его голубых глаз, еще недавно казавшихся Анфисе такими красивыми, смотрел холодно и зло. – Говорю же, ушли твои друзья. Нет их!
Анфиса невольно отступила, хотя Артем не двигался, не тянул к ней руки, не хватал за волосы. Стоял с таким спокойным видом, будто знал, что она никуда от него не денется.
– Ты… Ты обманул нас всех!
– В чем? – притворно поднял брови Артем. Улыбка не сходила с его лица, но казалась неприятной, неискренней. Как же она могла купиться на его обаяние!
– Ты мертвый!
– Живее всех живых, – осклабился Артем.
– Ты знаешь, что здесь происходит! Знаешь, но молчишь! Зачем ты все это устроил? Зачем притворился одним из наших? И ты ударил меня по голове? Зачем?
– Много вопросов, Анфиса. А ты не в тех условиях, чтобы их задавать. Пойдем со мной, и все поймешь.
С этими словами он протянул руку, но Анфиса отпрыгнула, будто к ее запястью прикоснулась змея.
– Не трогай меня!
– А недавно тебе хотелось, чтобы я тебя обнял. И поцеловал, – вкрадчиво шепнул Артем, не сводя с нее холодных глаз, – я целовал бы так, как никто в жизни тебя не целовал. Я бы ласкал тебя и баюкал, если бы не помешал этот конопатый. Я бы поцеловал тебя и сейчас. Ты такая красивая! Но… это потом.
В его словах не было ни намека на романтику, ни прежней нежности. Он не флиртовал, не заигрывал, он угрожал. Анфиса не понимала, о каком поцелуе твердил ей Гоша и о каком сейчас – Артем. Ясно было только одно: надо бежать! Но Артем предугадал ее намерения. Он одним прыжком оказался рядом, схватил за руку и с силой дернул. Анфиса упала бы, если бы он не подхватил ее другой рукой и не прижал крепко к себе.
– Пусти! – забилась она в его руках, как пойманная в невод рыба. – Пусти!
Но Артем лишь сильнее сдавил ее в смертельно опасном объятии. Одной рукой он схватил Анфису за волосы и запрокинул ей голову. Его лицо с ледяными глазами оказалось опасно близко от ее.
– Всего один поцелуй, красавица, и все закончится. Для тебя. Твоя жизнь в обмен на долгую мою. Но… я тебя пощажу. Пока.
– Чего ты хочешь? – простонала она, потому что Артем продолжал больно стискивать ее тело и удерживать ей голову запрокинутой.
– Того же, что и ты. Выбраться отсюда!
В его голосе неожиданно появились нотки отчаяния, перекрывшие злость. Артем отпустил ее волосы, но схватил за шею так, что Анфиса захрипела. И так ее, упирающуюся, задыхающуюся, отчаянно сопротивляющуюся, поволок обратно к кладбищу.
– Тебе не выбраться, красавица. Я тут не один. Вам не сбежать. Нет отсюда выхода! Для вас – нет.
Внезапно где-то в стороне раздался шум, через кусты ломанулась чья-то фигура. Не рыжего, как надеялась Анфиса, не Стефании и не Марины. «Я тут не один», – опять прозвучал, но уже в ее мыслях, голос Артема. «Я тоже не одна», – успела подумать Анфиса перед тем, как упала, придавленная телом Артема и оглушенная визгом, проклятиями и злобным рыком.
