V
На шеи осужденным накинули веревки, и четверо солдат погнали их через площадь. Монахи остались на месте. Между линиями оцепления оставалось шагов сорок. Слева и справа Рудж видел стражников, неподвижных, уперших в землю тупые концы копий. Зато народ за оцеплением веселился, как мог. Самые расторопные взобрались на крыши торговых рядов и оттуда орали всякую чушь, потешая остальных. Руджа оскорбления не задевали, но для Ниминоа это оказалось жестоким испытанием. Прикрывшись руками, она брела по теплой мостовой, не поднимая головы.
– Ты красивее их всех! – сказал Рудж.– Плюнь, не обращай внимания!
У виселиц солдаты передали осужденных шестерым палачам.
– Обнимите друг друга,– деловито распорядился старший.
– Давай-давай! – заорал он на удивленного Руджа.
Кормчий прижал к себе Ними – и тотчас тугая веревочная петля стянула их вместе: грудь к груди.
– А красивая пара! – заметил один из солдат.
– Я не отказался бы попробовать эту красоту поближе! – заявил другой.
– Кого именно? – осведомился палач, набрасывающий и затягивающий петли.
– Хорош болтать! – рявкнул старший.– Давай, железноголовые, марш отсюда! Нечего тут!
– К крысам тебя, кишкорез! Хреном своим командуй! – отругнулись солдаты.
Но отправились восвояси.
Палачи неторопливо, проверяя каждый узел, затягивали веревки.
– Колени болят,– пожаловался старший.– К дождю, значит. Проверь, не туго ли? Еще задохнутся. Ишь, толпа набежала. Как на ярмарку.
– А ярмарки давно не было,– сказал другой.– И зерно опять подорожало, второй раз за месяц.
– Купишь, не нищий,– буркнул старший.
– Ага, тебе-то хорошо, из самих рук Круна кормишься!
– Из его рук и крысе не прокормиться,– проворчал старший.– Ну все, переворачивай!
Четверо взялись за перекинутые через перекладины веревки, а старший с помощником обхватили притянутых друг к другу осужденных. Старший просунул руку между ног девушки, больно сдавил. Ними вскрикнула, изогнулась, насколько позволяли веревки.
– Не балуй,– прикрикнул палач. Осужденная не была для него женщиной. И человеком не была. Она – работа.
– Взялись – раз!
Четверо натянули веревки, старший с помощником, хекнув, перевернули осужденных вниз головой.
– Тяни веселей! – Старший придерживал связанных, пока их не подняли на нужную высоту, а тогда отпустил – и перевернутая площадь закачалась вокруг Руджа и Ниминоа.
Черная поверхность столба то приближалась, то удалялась. Кровь прилила к голове. Боли еще не было. И страха – тоже. Рудж вспомнил: монах говорил о быстрой смерти. Вряд ли такую смерть можно назвать быстрой. Значит, это еще не все?
Веревочные петли сдавили лодыжки, хватка палача ослабла, мир перевернулся… и Ниминоа почувствовала облегчение. Уже не важно стало, что она раздета и весь городской сброд пялится на нее. Теперь она знает, что ее ждет, а значит, нет страха перед неизвестностью. Перед всем, что может сотворить с ней изощренная фантазия святых братьев. Она умрет. Не сразу и мучительно, но зато рядом с Руджем. Могло быть страшнее, намного страшнее…
– Ты как? – спросил кормчий.
– Ничего. Ногам только больно.
– Это скоро пройдет. Скоро ты перестанешь их чувствовать. Мы…
И тут он услышал знакомый гудящий звук… Стрела! Данил!
Рудж дернулся, изогнулся… и действительно увидел Данила! На крыше одного из навесов, с мечом в руке, кричащего… Сумасшедший! Ему не справится с таким количеством солдат!
– Данил! Не надо! – закричал Рудж.– Не надо! Беги!
– Не очень,– констатировал Дорманож, когда стрела Отца-Наставника Круна воткнулась в землю позади виселиц.– Ты, брат Треос.
– Прости, брат, но у меня что-то с рукой,– с лицемерной интонацией произнес Треос.– Благодарю за честь, но сегодня я не стрелок.
«Хитер,– подумал Дорманож.– Не хочет подчеркивать позор Наставника».
Брат-Хранитель пожал плечами, надел защитную рукавицу.
– Мой лук,– приказал он.
С подчеркнутой небрежностью наложил стрелу, быстро, будто и не целясь, отпустил тетиву.
Когда толстому монаху подали лук, Данил в бешенстве повернулся в Сожри-Всё:
– Ты солгал мне!
Второй раз за последние десять лет однорукий атаман испытал настоящий ужас. Первый был там, в притоне, когда светлорожденный швырнул ему под ноги дымящееся сердце Смерть-Бочки.
– Да нет же, нет! – Он отступил настолько, насколько позволяла крыша павильона.– Так никогда не делали!
– Ты же сказал, что узнаёшь все раньше, чем сами монахи! – очень тихим и очень страшным голосом произнес Данил.
– Еще неизвестно…– начал Сожри-Всё и осекся. Толстый монах натягивал лук.
– Данил! – услышала Ниминоа хриплый крик Руджа. И тут что-то с такой силой ударило кормчего, что их связанные тела качнулись. Девушка ощутила болезненный укол в правую грудь, подняла голову и увидела треугольный стальной наконечник, высунувшийся из живота Руджа и упершийся в ее грудь пониже соска. Хищное жало, разорвавшее изнутри кожу Руджа.
Рудж забился так, словно невероятным усилием хотел разорвать путы, кровь струей хлынула у него изо рта.
– Рудж! – закричала Ниминоа.– Рудж!
Толстый монах, Отец-Наставник Крун, целился долго.
– Поднимай людей,– так же тихо проговорил Данил.– Живо!
– Они нас перебьют,– сказал Сожри-Всё.– Здесь монахи и не меньше двух сотен солдат. Нас просто перережут. Без пользы.
Крун наконец спустил тетиву. Данил вздохнул с облегчением – стрела прошла очень далеко от цели. Если они все такие лучники… И тут он увидел второго стрелка. И узнал его.
– Поднимай людей! Живо! – в ярости закричал он, вскакивая на ноги и выхватив меч.
Сожри-Всё тоже вскочил на ноги и пронзительно засвистел.
И в этот миг стрела ударила в спину Руджа.
Данил содрогнулся, будто пронзили его самого. Он закричал. И прыгнул с крыши павильона прямо на головы солдат.
– Добрый выстрел, брат! – искренне похвалил Треос.
– А-а-а! – Дорманож разочарованно махнул рукой.– Лет десять назад я проткнул бы обоих! Красиво, верно? Одна смертельная стрела… Э, взгляни! Что там за беспорядок?
Двоих он свалил, едва коснулся земли. Еще четверо пали, потому что оказались проворней прочих. Стремительный, как пард, Данил промчал пятьдесят шагов, отделявших от виселицы, снес голову одному из палачей, не успевшему удрать, подпрыгнул, перерубив веревку, подхватил тела Руджа и Ниминоа, не удержался на ногах, упав на колено, но кормчего и девушку от удара уберег.
Тем временем головорезы в черных повязках разом устремились сквозь толпу. Вопли сбитых с ног горожан смешались с яростным визгом черноповязочников. Разорванная Данилом цепь солдат рассыпалась окончательно. Бойцы Сожри-Всё рванули к виселицам, а толпа кариомерцев хлынула на площадь. Уцелевшие солдаты кружились в ней, как щепки в потоке. Шеренги копейщиков на другой стороне площади стояли в бездействии. Один из столбов виселицы повалился наземь, вывороченный из гнезда. Яростные и жалобные вопли слились в один неумолкающий рев.
– Во имя Величайшего! – взревел Дорманож.– Что там происходит?
И узнал Данила. Еще бы! Он ждал северянина. Знал, что тот сунется в капкан.
Имперец прыгнул с крыши. Солдаты, пытавшиеся его остановить, падали, словно трава, срезанная косой. Но когда на помощь северянину устремились «черные повязки», Брат-Хранитель заскрипел зубами от ярости. Сколько раз он говорил Наисвятейшему, что следует вырезать эту сволочь, пока она, как паскудный пес, не вцепилась в сапог хозяина.
– Ко мне, ко мне, воины, в круг, в круг! – истошно завопил Крун. Отец-Наставник испугался за свою драгоценную особу.
Глаза Дорманожа сузились. Вонзив каблуки в бока парда, он бросил зверя влево и с маху опустил хлыст на жирный загривок.
– Заткнись!!!
Крун замолк, расширенными от ужаса глазами глядел на риганца.
Но Дорманож уже забыл о нем.
– Треос!
Брат-Хранитель Кариомера тут же оказался рядом. Дорманож приподнялся на стременах. Почти три десятка монахов-воинов в полном вооружении ждали только команды.
Дорманож обнажил меч, пожалев о том, что не взял копье. Он не думал, что ловушка сработает так лихо.
– Братья! – воскликнул он.– За мной! Марш!
И погнал парда к виселицам. И воины Братства, сомкнувшись, поскакали за ним.
Сожри-Всё возник рядом с Данилом. С ним – полдюжины здоровенных парней.
– Быстро, быстро! – заорал однорукий.– Взяли и понесли!
Черноповязочники вскинули на плечи связанных Руджа и Ниминоа. Как бревно.
– Режь веревки! – крикнул Данил.
– Потом! Туда гляди! Туда! – Сожри-Всё махнул рукой.
Данил повернулся и через головы толпы увидел катящуюся через площадь волну смерти. Мелькающие лапы, оскаленные пасти под сверкающими клинками. Сердце Данила возликовало: битва – радость воина!
Но светлорожденный вовремя вспомнил, где он. И, обогнав черноповязочников Пяти Левых, принялся расчищать им дорогу.
Они успели вовремя. Монахи прорезали толпу, как прожигают воск капли раскаленного свинца, в одно мгновение втоптав в землю всех, кто имел несчастье оказаться у виселиц. Но не удовлетворились этим. Когда Данил оглянулся, то увидел, что Дорманож засек его и уже разворачивает своих всадников вслед беглецам.
Дорманож врезался в толпу первым и даже не потрудился поднять парда на дыбы. Массы мчащегося со скоростью пятидесяти миль в час зверя хватило, чтобы смять чернь до самых столбов, образовав в толпе просеку, вымощенную раздавленными телами. В следующий миг его воины смели всех, кто оказался ближе сорока шагов от виселиц. Но когда Дорманож привстал в седле и огляделся, то обнаружил, что проворный имперец улепетывает во главе кучки бандитов. И осужденных они уносят с собой.
Дорманож закричал, махнул мечом, указывая направление, послал парда в толпу. И тут кто-то из черноповязочников, а может, и расхрабрившийся горожанин перерезал поджилки Дорманожеву зверю. И пард, вместо того чтобы прыгнуть вперед, взвыв, осел назад и повалился на бок, а его всадник бесславно свалился на чей-то труп и забарахтался, пытаясь избавиться от поясного ремня.
Воины мигом окружили своего командира. Кто-то, наклонясь, с седла, добил покалеченного зверя. Минуты не прошло, как Дорманож снова оказался в седле. Но минуты хватило. Имперец и бандиты со своим грузом исчезли так же бесследно, как чашка воды, вылитая в реку.
