Времени сообщить Донохью не было. Гроссману удалось вызвать тех бывших красильщиц, что теперь жили в Чикаго – Шарлотту Перселл и Хелен Манч, – лишь они смогли вовремя приехать на слушания, которые проводились незадолго до полудня. Хелен нервно курила сигарету, когда они все столпились в обшитом деревянными панелями зале ПКИ, чтобы услышать вердикт. Решение Джорджа Марвела зачитывал председатель комиссии. Магид и Гроссман оба встали, чтобы его выслушать; адвокаты смерили друг друга взглядами, председатель призвал всех к тишине.

Миссис Донохью, написал Марвел, страдала от болезни, которая была «медленной, коварной по своей природе, прогрессирующей и растянулась на долгие годы». Он заключил: «Инвалидность, приобретенная миссис Донохью, сделала ее не способной к заработку». Присутствующие в зале беспокойно ерзали: все это они помнили. Вопрос был в том, признают ли компанию виновной.

Председатель продолжил зачитывать письменное постановление. «Промышленная комиссия считает, что… между компанией и истцом были трудовые отношения, как между работодателем и наемным работником… инвалидность [Кэтрин Донохью] возникла вследствие и в ходе ее работы».

Суд признал компанию виновной. Шарлотта и Хелен не могли сдержать радости: они ликовали. Хелен протянула в знак благодарности руку Гроссману, повернувшемуся к ним с безудержной улыбкой. «Я очень рада за миссис Донохью, – тихо сказала Хелен. – Это справедливое решение».

Марвел постановил компенсировать Кэтрин понесенные ею медицинские расходы, выдать ей в полном объеме зарплату за весь период, что она была не в состоянии трудоустроиться из-за болезни, возместить ущерб, а также выплачивать ей пожизненное пособие в размере 227 долларов (4656 долларов) в год. В общей сложности ей полагался 5661 доллар, максимально возможная сумма, которая могла быть ей присуждена по закону.

Возможно, судья жалел, что не мог пойти дальше. Как сообщалось, Марвел сказал после того, как Кэтрин потеряла сознание в зале суда: «Из того, что было изложено, я могу сделать вывод, что против этих людей совершены противоправные действия. Компания Radium Dial допустила вопиющую халатность».

Руководство компании было виновным. Виновным в инвалидности Кэтрин – и Шарлотты тоже, – но не только в этом. Они виновны в убийстве Пег Луни, Эллы Круз, Инез Валлат… И многих других. Этих женщин уже не спасти, однако их убийцы были изобличены у всех на глазах. «Все сущее, созданное Богом, – написал в своей сводке Гроссман, – это не потаенный уголок, в котором компания Radium Dial может припрятать секрет о своей виновности в этом деле и избежать правосудия». Справедливость наконец восторжествовала, раскрыв злодеяния этих бессердечных убийц. Им было теперь не спрятаться за газетным объявлением; больше никаких веселых управляющих, успокаивающих нахмурившихся девушек; больше никаких фальшивых результатов тестов, укрывающих правду. Правда через много лет наконец всплыла.

«Правосудие восторжествовало! – восторженно объявил Гроссман на слушаниях. – Ни одно другое решение невозможно в свете имеющихся сокрушительных доказательств. Спасибо Господу за правосудие для живых мертвецов».

Шарлотта Перселл сказала с благодарностью: «Это первый лучик надежды, который мы увидели после всех этих лет полной безнадежности».

Это было долгое, очень долгое сражение. Во многих смыслах, эта битва началась двадцать пятого февраля 1925 года, когда Маргарита Карлоу подала иск в Нью-Джерси: она стала самой первой красильщицей циферблатов, которая решила дать отпор.

Победа Кэтрин в суде тринадцать лет спустя стала одним из первых случаев, когда работодателя призвали к ответственности за здоровье его работников. Поразительное достижение этих девушек стало настоящей правовой революцией, переписавшей закон и спасшей многие жизни. Кабинет генерального прокурора, пристально следивший за ходом дела, провозгласил вынесенный вердикт «великой победой».

В Ottawa Daily Times заявили, что именно они сообщили радостную новость Кэтрин Донохью. Когда про вердикт стало известно, один журналист устремился на Ист-Супериор-стрит, 520, чтобы поговорить с женщиной, которая была в центре всего происходящего.

Он застал ее одну: Том забрал детей на прогулку. Она лежала – так как иного выбора у нее не было – на кровати в гостиной, со все так же свободно болтающимися у нее на запястье часами с серебряной каемкой. Когда журналист возбужденно рассказал ей, что вердикт был вынесен на пять дней раньше, Кэтрин захлопала глазами от неожиданности. «Я и не мечтала, что решение будет принято так скоро», – прохрипела она с большим трудом.

Хорошие новости сорвались с уст журналиста: ему не терпелось поделиться этим секретом. Тем не менее Кэтрин была настолько больна, что особо не проявила эмоций в связи со своей победой, она даже не улыбнулась. Том позже поведает, что она «плачет, но почти никогда не улыбается; она разучилась смеяться».

Возможно, она попросту не могла в это поверить. «Она приподнялась на кровати, пытаясь разглядеть записанное для нее решение о выплате компенсации», однако у нее не хватило на это сил. Она улеглась обратно на подушки и, в полной мере осознав случившееся, сразу подумала о Томе. «Первым делом, – написал ретивый журналист, – она высказала желание, чтобы ее муж Том как можно скорее узнал об этом решении».

«Я рада за своих детей и своего мужа, – прошептала Кэтрин. – Выплата поможет [Тому], который уже многие месяцы сидит без работы».

Словно только что вспомнив, она добавила со слабой улыбкой журналисту: «Это уже вторая хорошая новость для нас на этой неделе. Моего мужа только что снова взяли на стекольную фабрику». Некоторым работникам разрешили вернуться на Libbey-Owens, и Тому удалось выбить себе ночную смену.

Репортер все сидел в комнате в ожидании дополнительного материала, и Кэтрин продолжила. «Судья по-настоящему благороден, – сказала она. – Он просто замечательный. Он справедливый. Это многое значит».

Словно мысль о справедливости что-то всколыхнула в ней, на мгновение ею овладела злость. «Это следовало сделать очень давно, – сказала она чуть ли не ожесточенно. – Я страдала. Мне придется страдать и дальше». Она продолжала: «Не знаю, доживу ли я до того, как получу эти деньги; я на это надеюсь. Однако боюсь, что они придут слишком поздно».

Тем не менее Кэтрин подвергла свою жизнь риску не ради себя. Она сделала это ради своей семьи и своих подруг. «Теперь, наверное, [Том] и наши двое детей смогут зажить по полной, – сказала она с надеждой. – Может, я и не доживу до того, чтобы воспользоваться деньгами, однако, [надеюсь], другие девушки их получат вовремя. Надеюсь, они получат их прежде, чем им станет так же плохо, как мне».

Она добавила одно последнее замечание, хриплым шепотом разнесшееся в необычайно тихой, пропахшей мочой комнате, и ее слова были полностью лишены ликования, царившего в зале суда в Чикаго.

«Надеюсь, адвокаты ничего не испортят…» – сказала Кэтрин Донохью.