Четверг, десятое февраля 1938 года, выдался морозным и облачным. В гостиной дома на Ист-Супериор-стрит Том Донохью помогал своей жене одеваться. Он помог ей натянуть чулки телесного цвета, завязал шнурки на черных туфлях с плоской подошвой. Кэтрин выбрала свою лучшую одежду: все то же черное платье в белый горошек было надето через голову, и она аккуратно застегнула черный пояс вокруг своей тощей талии. Платье болталось гораздо свободнее, чем в июле, когда она впервые встретилась с Гроссманом, но об этом сегодня она думать не собиралась.

В качестве последнего дополнения она застегнула на своем левом запястье часы с серебряной каемкой, подаренные перед свадьбой Томом; они не были светящимися. Надев очки, натянув на голову черную шляпку и накинув на плечи пальто из темного меха, она была готова.

Ее муж тоже тщательно подошел к выбору одежды. Обычно Том одевался, как рабочий: на нем постоянно можно было увидеть хлопчатобумажный комбинезон или спецодежду. Сегодня же он надел костюм-тройку из темной ткани, сдержанный галстук в полоску и очки; густые волосы и усы Тома были аккуратно причесаны. Добавив к своему образу мягкую фетровую шляпу, он был готов отнести Кэтрин в зал суда.

Но он не мог сделать это в одиночку. Кларенс Витт, муж Олив, помог ему. Кэтрин усадили на деревянный стул, который мужчины и подняли: на ее коже так легко появлялись синяки, а ее кости теперь были настолько хрупкими, что Том опасался нести ее на руках, прижав к груди: на стуле гораздо безопаснее. Они донесли ее до самого зала суда, поднялись на четвертый этаж, где их поприветствовал Гроссман и тут же предложил свою помощь.

Кэтрин усадили на черный стул в зале суда, и она принялась рассматривать это ничем не примечательное помещение. Как и на слушаниях пред промышленной комиссией, оно больше походило на конференц-зал, чем на зал суда; на самом деле это был офис окружного аудитора. Здесь был кафельный пол, а центральное место занимал огромный деревянный стол с крепкими ножками; вокруг него стояли стулья для ключевых участников процесса, а позади, полукругом, – для зрителей.

Подруги Кэтрин уже прибыли, включая Перл Пэйн и Мэри Росситер, однако здесь собрались не только пострадавшие женщины. Точно так же, как было со случаем девушек из Нью-Джерси десятью годами ранее, горе этих женщин завладело умами нации; журналисты и фотографы со всей страны столпились в зале.

Хотя разбирательства и привлекли внимание СМИ, руководству Radium Dial, видимо, до них дела не было. Равно как и их юристам, так как присутствовал лишь Артур Магид, сидящий рядом с судьей за большим столом. Здесь не было ни Уолтера Бахраха, ни мистера Рида, ни президента Ганли – фирму представлял лишь один Магид. Возможно, они посчитали это заседание недостойным своего внимания либо же не явились в суд по какой-то другой причине.

Кэтрин внимательно присмотрелась к судье: этот человек будет решать их судьбу. Джорджу Б. Марвелу было 67 лет: круглолицый джентльмен с седыми волосами и в очках, которые он носил на кончике своего небольшого носа. До работы в промышленной комиссии он был адвокатом и президентом банка; Кэтрин задумалась, как именно он расценит ее дело.

Пока она изучала обстановку в ожидании начала слушаний в девять утра, ее заприметила пресса. «Миссис Донохью, – позже написали в Chicago Herald-Examiner, – едва могла стоять без посторонней помощи. Ее руки были не толще, чем у ребенка, а лицо выглядело осунувшимся и сморщенным. Ее темные глаза возбужденно горели за очками без оправы». В Chicago Daily Times ее не совсем дружелюбно назвали «женщиной-зубочисткой».

Кэтрин уселась за главным столом, Том расположился прямо за ней. Она осторожно сняла свое просторное меховое пальто и аккуратно уложила его на колени, однако шляпку снимать не стала; казалось, ей постоянно было холодно в те дни из-за отсутствия телесного жира и едва работающего сердца. Почувствовав, как во рту снова начал сочиться гной, она достала узорчатый носовой платок. Казалось, она постоянно прижимает его ко рту.

Гроссман спросил, готова ли она, и Кэтрин энергично кивнула. Адвокат был одет в свой обычный твидовый костюм-тройку, а его глаза горели в предвкушении предстоящей битвы. Уже больше полугода он неустанно работал над делом женщин: он знал, что они с Кэтрин оба хорошо подготовились.

«Мы не принадлежим, – начал Гроссман свое выступление, – к тому безропотному виду жертв, что вытягивают вперед доверчивые головы под заточенные мечи даже столь именитых противников, как адвокатские фирмы, выступающие на стороне ответчика по этому делу… Перед бесстрашной Промышленной комиссией Иллинойса все больше и больше растет лучезарная радуга наших надежд на исправление несправедливости, на защиту слабых от сильных мира сего».

«Человеческие жизни, – продолжил он, переходя к пострадавшим женщинам, – были спасены нашей оборонительной армией благодаря тому, что Кэтрин Донохью раскрашивала светящиеся циферблаты инструментов для наших сил. Заботясь о безопасности других, она вместе со своими коллегами оказалась среди живых мертвецов. Они пожертвовали своими собственными жизнями. Истинная и непризнанная героиня, которой обязан наш штат и наша страна».

Теперь настала очередь выступать этой непризнанной героине. Сидя за центральным столом, рядом с Гроссманом и напротив Магида с Марвелом, Кэтрин первая давала показания. Как бы ей ни хотелось казаться сильной, голос, доносящийся из изуродованного рта, подводил ее. Газеты отметили ее «слабый и приглушенный голос», который «дрожал» и «был едва слышим даже [ее подругам], сидевшим позади ее стула».

Тем не менее она говорила, описывая свою работу, как радиевый порошок покрывал девушек с головы до ног, от чего они светились, про принятую практику смачивать кисти губами. «Так этот ужасный яд и попадал в мой организм, – вскрикнула она. – Мы даже не знали, что он опасен».

Гроссман подбадривающе ей улыбнулся; она прекрасно справлялась со своей задачей. Когда Кэтрин прервалась, чтобы выпить воды, ее адвокат представил в качестве доказательства лживое объявление на всю страницу, опубликованное Radium Dial в местной газете.

«Протестую», – сказал вставший с места Магид, но Джордж Марвел протест отклонил.

«После смерти людей в Нью-Джерси от отравления радием в 1928 году мы начали беспокоиться, – сообщила Кэтрин. – Вскоре после этого мистер Рид обратил наше внимание на [данное] объявление. Он сказал, что нам не о чем переживать».

Марвел медленно кивал, делая пометки и изучая каждое слово спорной статьи. Кэтрин продолжила говорить, оглядываясь через плечо на своих подруг, сидевших в ряд за ней и внимательно слушающих ее. «Когда мисс Мэри Росситер и меня впервые осмотрели врачи, – вспоминала она, – мы захотели узнать, почему нам не предоставили заключение. Мистер Рид сказал нам: “Милые мои, если бы мы стали раздавать вам медицинские отчеты, то тут бы поднялся бунт!” Никто из нас не понял, что он имел в виду».

Теперь же они понимали. Когда Кэтрин описывала эту встречу, Мэри «побледнела от ее слов».

«Ох!» – вскрикнула она, осознавая смысл слов своего начальника.

«Это тот самый мистер Рид, – подчеркнуто пояснила Кэтрин судье, – который до сих работает с компанией в Нью-Йорке».

Газетчики нашли его присматривающим за новыми красильщицами циферблатов. Он «взял на себя ответственность за производство», что смело можно называть повышением, так как завод в Нью-Йорке был куда более престижным местом, чем студия в Оттаве. Компания, как видно, поощряла верность своих сотрудников.

Возникла небольшая суета – в комнату вбежал главный эксперт комиссии по безопасности, который принес запрошенные Гроссманом для суда документы. Адвокат быстренько пробежался по ним. Он сразу же увидел, что среди бумаг не было результатов осмотра девушек в 1925 и 1928 годах. Зато присутствовали несколько писем, представляющих особый интерес.

Келли, президент Radium Dial, написал Промышленной комиссии Иллинойса в 1928 году: «Нам не удалось оформить компенсационную страховку после окончания действия предыдущего договора 18 августа 1928 года. В свете огласки, полученной исками о так называемом отравлении радием к корпорации United States Radium в Нью-Йорке, [страховая компания] приняла решение не продлевать с нами договор и не брать на себя риск подобных исков к нашему заводу в Оттаве, штат Иллинойс».

Келли обратился в десять разных страховых компаний. Во всех ему ответили отказом.

«Как вы видите, – продолжал Келли, – все это делает ситуацию крайне неблагоприятной для нас. Не могли бы вы дать нам совет, как мы могли бы получить защиту? Предоставляет ли штат Иллинойс какие-то программы компенсационного страхования?»

Келли только и думал, как бы защитить финансовые активы своей компании; ему как будто даже в голову не приходило, что страховые компании могли отказывать ему в заключении договора по той простой причине, что его деятельность была слишком опасной, чтобы ее поддерживать. Комиссия прислала ему следующий ответ: «Единственное, что вы можете сделать, так это взять все риски на себя».

Келли решил, что дело того стоит. Вот почему на эти слушания не явились адвокаты страховой компании: потому что Radium Dial не была застрахована. Тридцатого октября 1930 года ПКИ уведомила Radium Dial о нарушении закона о компенсациях трудящимся, который требовал наличия такой страховки; в ответ Radium Dial «была вынуждена предоставить промышленной комиссии денежный залог и гарантии того, что она берет все риски на себя». Тогда-то Radium Dial и заплатила комиссии те десять тысяч долларов, которые Кэтрин с подругами теперь пытались отвоевать для себя. Вот откуда появилась эта ограниченная сумма.

Больше никаких денег не было. Гроссману не удалось отследить другие активы компании, на которые девушки могли бы претендовать; теперь, когда фирма сбежала в Нью-Йорк, Промышленная комиссия Иллинойса не имела юрисдикции, чтобы привлечь к делу средства компании, работающей в другом штате. С финансовой точки зрения это принесло большое разочарование, однако деньги в этом деле были не главным. Они бы сильно помогли, вне всякого сомнения – особенно Тому с Кэтрин, которые в случае победы спаслись бы от нищеты, – однако на данный момент женщинам было гораздо важнее, чтобы то, что с ними происходит, получило официальное признание. Девушек избегали, обвиняли во лжи и мошенничестве; на их глазах компании сошло с рук убийство. Они боролись за правду.

Под непрекращающиеся протесты Артура Магида, которые все были отклонены, Кэтрин принялась рассказывать про то, как они с Шарлоттой, получив свой диагноз, пришли к мистеру Риду. «Мистер Рид сказал, что, как ему кажется, с нами все в полном порядке, – прошептала Кэтрин настолько сердито, насколько позволял ее ослабевший голос. – Он отказался рассматривать наш запрос на выплату компенсации».

Марвел кивнул, захваченный рассказом Кэтрин. «Ее отощавшее тело тряслось», однако она и не думала останавливаться.

«После двух лет работы, – сказала она, вспоминая 1924 год, – у меня появились боли в левой лодыжке, которые затем распространились на бедро. Я неоднократно теряла сознание. По ночам боль становилась невыносимой».

Она поведала, как боль расползлась по всему ее телу: на лодыжки, бедра, колени, зубы; о том, как она стала прикованным к постели инвалидом, не способным есть, не способным заботиться о собственных детях. А затем, в волнении перебирая четки, она сообщила, что больше не может преклонить колени в молитве. С невероятным чувством она описала свои страдания – и не только свои. Кэтрин рассказала суду, как пострадали ее дети.

Закончив давать показания, Кэтрин потянулась за своей сумочкой и достала из нее небольшой футляр, который осмотрительно положила себе на колени. Как они и договаривались с Гроссманом, он спросил у нее про вещественное доказательство, которое она принесла с собой. Кэтрин склонила голову над этим футляром и подняла его своими тоненькими ручками. Все в зале суда таращились, желая узнать, что там внутри. Медленно-медленно она открыла футляр. А затем достала оттуда два фрагмента кости.

«Это куски моей челюсти, – сообщила она. – Я достала их прямо изо рта».