Новости об отсутствии у Флинна медицинского образования шокировали всех. Уайли, потрясенная его обманом, назвала его «настоящим злодеем». Гамильтон написала Флинну, призывая его «очень серьезно задуматься о том, какой позиции вы собираетесь придерживаться». Флинн между тем был невозмутим. Он ответил Гамильтон: «То, что вы подразумеваете под моим “поведением в последнее время”, выходит за пределы моего понимания». Казалось, его нисколько не волнует вскрытая Берри правда о его истинной ученой степени: в своих глазах он по-прежнему являлся специалистом по гигиене труда – точно так же, как и Хоффмана, статистика, можно было назвать экспертом в этой области – и не сделал ничего плохого.

Гамильтон была возмущена наглым ответом Флинна. С ним «невозможно иметь дела», – воскликнула она. Берри тем временем сообщил властям, что Флинн ведет медицинскую практику без лицензии.

Гамильтон наделила Берри, как окажется впоследствии, важнейшим секретным оружием: личными связями с Уолтером Липпманом из World. Это была, пожалуй, самая влиятельная газета в Америке в то время. Она обещала «никогда не терять сочувствия к несчастным и всегда служить на благо общественности», так что история красильщиц циферблатов стала идеальным громким делом для его освещения в газете.

Липпман был одним из ведущих авторов World; в 1929 году он станет редактором газеты, а позже несколько источников назовут его самым влиятельным журналистом XX века. То, что он встал на сторону девушек, было настоящим прорывом.

Берри сразу же ощутил, на что способен Липпман. Компания USRC, как и ожидалось, в своей защите опиралась в том числе и на истекший срок исковой давности. Она настаивала, что обвинения должны быть сняты до начала судебных разбирательств. Липпман, однако, сразу же высказал собственную интерпретацию этой юридической уловки в World, назвав попытку корпорации «недопустимой» и «презренной». «Сложно представить, – писал он, – что суд не согласится с адвокатами обвинения».

В каком-то смысле он был прав: суд не согласился с позицией компании. Вместо этого дела девушек – объединенные в одно дело с целью избежать повторных слушаний – передали в канцлерский суд, который должен был постановить, является ли правомочной интерпретация закона Берри. В случае если он и девушки одержат там победу, должно было состояться второе судебное разбирательство с целью установить, виновна ли компания.

Канцлерский суд прозвали «судом королевской совести»: здесь рассматривались прошения о помиловании, которые не могли быть удовлетворены при буквальной трактовке закона. Суд назначили на 12 января 1928 года.

До тех пор еще многое предстояло сделать. Берри наконец удалось найти специалиста, готового проверить девушек на радиоактивность. Врач Элизабет Хьюз раньше работала ассистентом у фон Зохоки. Тестирование было запланировано на ноябрь 1927 года. Берри понимал, что, какие бы результаты ни получила миссис Хьюз, они будут поставлены под сомнение в суде. Компания USRC на самом деле уже заявила: «мы также хотели бы провести медицинское обследование истцов нашими врачами», и Берри ожидал, что они оспорят проведенные тесты. Результаты, без всяких сомнений, могут быть изменчивыми: во влажный день данные окажутся другими, и даже разные врачи могут по-своему интерпретировать одни и те же показатели.

Таким образом, Берри столкнулся с той же проблемой, что и Мартланд в 1925 году. Как доказать, что именно радий убивал красильщиц циферблатов? Был только один верный способ это сделать, однако Берри не мог попросить об этом своих клиентов. Потому что единственный способ извлечь радий из костей жертвы – чтобы неопровержимо продемонстрировать его присутствие в организме – заключался в том, чтобы эти кости сжечь. «Отложения [радия], – пояснил Мартланд, – можно извлечь лишь путем кремации костей с последующим кипячением пепла в соляной кислоте».

Нет, с этим ни Грейс, ни Эдна, ни Кэтрин, ни сестры Маггия помочь не могли. Разве что…

Разве что, может быть, одна из сестер Маггий.

В десятом часу утра 15 октября 1927 года группа мужчин явилась на кладбище Роздейл. Они миновали ряды надгробий, пока не дошли до одной конкретной могилы. Они поставили над ней шатер и убрали надгробный камень. Затем они принялись копать, убирая намокшую землю из ямы, и наконец добрались до невзрачного деревянного ящика с останками Амелии «Молли» Маггии – девушки, которая, как говорили, умерла от сифилиса. Мужчины обвязали гроб веревками, а затем прикрепили прочные цепи. Они приподняли его лишь слегка, «чтобы освободить от воды, просочившейся вовнутрь в результате недавних дождей». Затем они стали ждать прибытия должностных лиц. Берри договорился с радиевой компанией собраться ровно в половине четвертого.

В три часа пополудни специалисты компании прибыли на могилу Молли.

Их было шестеро, включая вице-президента Баркера и вездесущего доктора Флинна. Берри предусмотрительно добился присутствия на эксгумации и специального следователя, который теперь внимательно следил за представителями компании, столпившимися рядом с шатром. Ровно в половине четвертого, как и договорились, Берри подошел к могиле вместе с миссис Хьюз, доктором Мартландом и группой врачей из Нью-Йорка, которые должны были провести вскрытие. В общей сложности присутствовали 13 должностных лиц, собравшихся вместе для проведения эксгумации Молли.

Среди всех этих врачей и адвокатов стояли, ощущая некоторую неловкость, еще трое мужчин: их отец Валерио, а также Джеймс Макдональд и Джеймс Ларис, мужья сестер Маггия. Семья не стала противиться, когда Барри обратился к ним с такой просьбой. Тело Молли могло стать идеальным подкрепляющим доказательством для судебного разбирательства красильщиц. Даже спустя все эти годы она по-прежнему могла помочь своим сестрам.

После прибытия команды Берри были сделаны все приготовления для поднятия гроба. Все собравшиеся зашли в шатер и задернули за собой шторы. Рабочие взялись за веревки и цепи. Постепенно Молли подняли на два метра, и она оказалась на поверхности. «Внешняя коробка была в плачевном состоянии и разваливалась в руках; внутренняя вкладка тоже разваливалась». Несмотря на пасмурный осенний день, гроб, казалось, сиял неестественным светом. Здесь были видны «неоспоримые следы присутствия радия – гроб сиял изнутри мягким свечением, типичным для соединений радия».

Кто-то нагнулся и достал из сгнившего дерева сияющего гроба серебряную табличку. Амелия Маггия, гласила она. Они показали ее Валерио, чтобы он ее опознал. Он кивнул: да, это та самая табличка. Та самая, которую семья заказала для его ребенка.

Как только личность Молли была подтверждена, крышку и боковые стенки гроба сняли. Вот и она. Молли Маггия, восставшая из могилы, в белом платье и лакированных черных кожаных туфлях, которые были на ней в день ее похорон в 1922 году.

«Ее тело, – заметили наблюдатели, – было в хорошей степени сохранности».

Ее аккуратно достали из гроба и осторожно поместили в деревянный ящик, после чего увезли на автомобиле к местному гробовщику. Вскрытие начнут проводить без десяти пять. Без десяти пять у Амелии Маггии наконец появится возможность что-то сказать.

В смерти нет ничего достойного. Врачи начали с верхней челюсти Молли, извлекли ее по кусочкам. С нижней челюстью им этого проделывать не пришлось, так как она отсутствовала: Амелия лишилась ее еще при жизни. Они распилили позвоночник, голову, ребра. Очистили кости ножом, чтобы подготовить для следующих процедур. Было нечто ритуальное в том, как они монотонно «омывали [ее кости] в теплой воде, сушили их и сжигали, превращая в серо-белый пепел».

Какие-то кости они обернули рентгеновской пленкой, другие сожгли и протестировали полученный пепел на радиоактивность.

Когда врачи проверили рентгеновские пленки несколько дней спустя, то увидели на них послание Молли из могилы. Она так долго пыталась что-то рассказать – что ж, теперь ее наконец услышали. Ее кости оставили белые отпечатки на черной пленке. Ее позвоночник светился вертикальными линиями, словно горящие спички. Полосы выглядели, как ряды сияющих красильщиц циферблатов, возвращающихся домой с работы. Ее череп из-за отсутствующей челюсти оставил отпечаток с неестественно широко открытым ртом, словно она кричала – кричала сквозь все эти годы, требуя правосудия. Там, где когда-то были глаза, теперь виднелись темные тени, как будто она смотрела с осуждением, изобличая очернившую ее имя ложь.

Осматривающие тело Молли врачи заявили об отсутствии «каких-либо признаков болезни, в частности – отсутствии каких-либо признаков сифилиса».

«Каждый протестированный образец тканей и костей, – заключили врачи, – продемонстрировал наличие радиоактивности».

Это не была болезнь Купидона, как утверждали сплетники. Это был радий.

Результаты проведенного врачами вскрытия получили широкую огласку: борьба девушек за правосудие начала приобретать известность. Именно эта огласка и привела еще одну девушку в кабинет Берри, хотя она тогда еще с ним не работала.

Элла Экерт, подруга Молли Маггии, та самая любящая веселье девушка с вьющимися светлыми волосами, которая вовсю смеялась на корпоративных пикниках, позвонила адвокату из Ньюарка осенью 1927 года. Она была более здоровой, чем любая из пяти судящихся женщин, однако все равно сообщила Берри: «Я потратила по меньшей мере две сотни [2724 доллара в пересчете на современные деньги] на снимки, анализы крови, лекарства и медицинское обслуживание, и все напрасно». Она упала у себя на работе в магазине годом ранее и была вынуждена уволиться, потому что ее плечо так и не зажило. И действительно, Берри увидел, что ее рука «была ужасно распухшей от плеча до самой кисти». Она сказала, что ее мучают сильные боли, и стала молить его о помощи.

Причем помощь эта требовалась не только ей. Элла Экерт в своей любви к веселью доходила по меркам того времени до крайности: у нее был сын от женатого человека, и теперь она воспитывала мальчика самостоятельно. Она не могла себе позволить не работать, не могла себе позволить болеть: ее сын в ней нуждался.

Берри понимал, что их пути еще пересекутся, однако, тем временем, ему нужно было ускоряться со своей работой. Близилась важная дата: 14 ноября 1927 года, когда должны появиться первые показания по делу радиевых девушек. Берри отправил официальную повестку доктору Дринкеру – теперь несговорчивый врач обязан был дать свои показания под присягой.

Именно здесь Берри повстречал своего главного соперника: Эдварда А. Маркли, адвоката страховой компании радиевой фирмы, который руководил защитой компании USRC. Маркли был ростом метр восемьдесят, с каштановыми волосами и карими глазами, в очках. Старший сын в семье судьи, он обладал характерной самоуверенностью и выдержкой. Он был лет на шесть старше Берри – и на столько же лет опытнее.

С самого начала дачи показаний Берри понял, что придется нелегко. Он пытался предоставить суду доказательства, имевшиеся у Дринкера: лживые письма, отправленные Роедером с целью оправдать сдерживание отчета Дринкера; ложные заявления фирмы Департаменту труда. На каждый вопрос, на каждое отдельное доказательство адвокаты USRC реагировали агрессивно.

«Мы протестуем по этому вопросу, – говорил Маркли, – на основании того, что это не имеет отношения к делу».

«Мы протестуем, – говорил Стрикер, – против того, чтобы свидетель говорил о том, что он сказал мистеру Роедеру».

Они затыкали даже и самого Дринкера.

«Мне бы хотелось сделать заявление под запись от своего имени по этому поводу», – спокойно начал врач.

«Прежде чем вы это сделаете, мы протестуем», – тут же вмешался Маркли.

Эти адвокаты назвали подлинные письма «оскорбительным выражением слухов» и выбрали хитрую линию опроса ученого-пионера в этой области и его коллег. Каждому из трех людей, под чьим авторством был выпущен отчет Дринкера, они задавали один и тот же вопрос: «Был ли у вас какой-либо опыт в расследовании отравлений радием?»

Разумеется, все отвечали «нет». Подтекст подразумевался такой: как можно всерьез воспринимать слова столь неопытных «экспертов»? Лишь Кэтрин Дринкер сделала очевидное замечание: «Эта болезнь была обнаружена впервые».

Берри, однако, все это не пугало. Представляя суду отчет Дринкера, он уверенно заявил: «Это лучшее из имеющихся у нас доказательств, которое можно будет использовать в случае, если мистер Роедер “потерял” оригинал».

Адвокаты компании лишь ответили: «Если используется оригинал, то мы, разумеется, протестуем…»

Январь обещал быть тяжелым, без сомнений. Но прежде чем он наступил, всех застало врасплох неожиданное событие. Берри переживал по поводу молодой девушки, что приходила к нему ранее в том году, – Эллы Экерт, которая, как он слышал, лежала при смерти в ортопедической больнице вот уже несколько недель. У нее наблюдались типичные симптомы отравления радием: анемия, белые тени вокруг костей на рентгеновских снимках. Тем не менее, несмотря на эти характерные признаки, доктор Мартланд заметил: «Это крайне загадочный случай, гораздо менее однозначный, чем остальные».

Тринадцатого декабря 1927 года Элла Экерт умерла. Мартланд отыскал ее имя в своем списке обреченных. «М» значит «мертва».

Ранее в тот день она перенесла операцию на своем распухшем плече, во время которой и была найдена разгадка ее странного состояния. Потому что, вскрыв мягкие ткани, врачи обнаружили «кальцифицированное образование, охватывавшее весь плечевой пояс». Это образование было «значительного размера». Для Мартланда, да и для остальных врачей подобная опухоль оказалась в новинку. Ни у одной красильщицы циферблатов, насколько им было известно, ничего подобного не обнаруживалось.

Радий – хитрый яд. Он прятался внутри костей своих жертв. Он дурачил даже самых опытных врачей. И, подобно профессиональному киллеру, совершенствовал методы своей работы. У Эллы образовалась так называемая саркома: раковая опухоль кости. Она стала первой известной красильщицей циферблатов, умершей от подобной болезни, – первой, но не последней.

Ее смерть шокировала пять судящихся девушек: так быстро и неожиданно она наступила. Тем не менее она еще больше мотивировала их сражаться за справедливость.

Двенадцатого января 1928 года начинался суд десятилетия.