Грейс Фрайер, хромая, зашла в кабинет доктора Хамфриса, стараясь не плакать от боли. Хамфрис был шокирован произошедшими с Грейс изменениями: какое-то время она у него не наблюдалась. Ее к нему направил доктор Мартланд, сообщив, что «она была в тяжелом состоянии из-за своей спины».

Доктор Мартланд и доктор Хоффман оба пытались ей помочь, размышляла Грейс, когда Хамфрис повел ее прямиком в рентгеновский кабинет, чтобы сделать новые снимки. Хоффман, думала она, был особенно добр к ней. Увидев резкое ухудшение ее здоровья, он написал от ее имени президенту Роедеру, чтобы призвать его помочь Грейс «ради справедливости».

Хоффмана удивил ответ USRC: «Мистер Роедер больше не связан с этой корпорацией».

Конечно, фирме не нравилось, что она вынуждена заниматься урегулированием судебных исков. Неоднозначная история с отчетом Дринкера подмочила репутацию Роедера, и, возможно, именно поэтому было принято решение о смене его рода деятельности. Он вышел в отставку в июле 1926 года. Хотя Роедер и перестал быть публичным лицом компании, он все равно остался в совете директоров.

Несмотря на перемены в руководстве, позиция компании по отношению к заболевшим бывшим сотрудникам не изменилась ни на йоту. Новоиспеченный президент, Кларенс Б. Ли, немедленно ответил отказом на призыв Хоффмана о помощи. Когда Хоффман сообщил об этом в письме Грейс, он добавил: «Вы должны как можно скорее обратиться в суд».

Что ж, подумала Грейс, она пытается. Несмотря на проблемы со здоровьем, она не прекратила поиски адвоката и теперь ждала ответа от фирмы, с которой ее связал банк. Тем временем она пришла на прием к Хоффману, чтобы узнать, что у нее со спиной.

Сложно вообразить, как она отреагировала на новости, которые ей сообщил доктор. «Сделанный тогда рентгеновский снимок, – позже рассказывал Хоффман, – показал, что ее позвоночник разваливается». Спина Грейс была раздроблена радием. В ее ноге тоже наблюдалось «разрушение всей» пораженной кости вследствие «дробления и истончения». Боль наверняка была невыносимой.

«Радий разъедает ее кости, – позже говорилось в интервью с Грейс, – так же неуклонно, как огонь пожирает дерево».

Хамфрису ничего не оставалось, кроме как пытаться найти способы сделать ее жизнь более комфортной; способы помочь ей жить своей жизнью. Поэтому 29 января 1927 года он надел на Грейс Фрайер, которой тогда было 27, стальной спинной корсет. Он опускался от ее плеч до поясницы и удерживался на месте двумя стальными перекладинами; она должна была носить его каждый день, а снимать его ей разрешалось не более чем на две минуты. Это был жесткий лечебный режим, однако ей ничего не оставалось, кроме как следовать указаниям врача. Позже она призналась: «Без него я с трудом могла стоять на ногах». Она носила фиксирующее устройство и на ноге, и порой ей казалось, что только эти железки не дают ее телу развалиться на части, помогая продолжать жить.

Она нуждалась в них больше всего, когда 24 марта услышала от очередных адвокатов: «К сожалению, мы вынуждены вам сообщить, что установленный срок исковой давности лишает вас возможности подавать в суд [на USRC] позднее, чем через два года после вашего ухода с работы».

Это был очередной тупик.

У Грейс оставалась одна-единственная карта, которую она могла разыграть. «[Доктор Мартланд] согласен со мной, – написал Хоффман, – что чрезвычайно важно, чтобы вы немедленно предприняли юридические шаги. Он рекомендует вам обратиться в фирму [Potter & Berry]».

Терять ей было нечего: она могла лишь выиграть. Грейс Фрайер, которой уже исполнилось 28, со своей искалеченной спиной, с переломанной ногой и разваливающейся челюстью, договорилась с фирмой о встрече в четверг 3 мая 1927 года. Вдруг этот Раймонд Берри сможет ей помочь, хотя все остальные адвокаты не смогли.

Был только один способ это выяснить.

Перед встречей Грейс тщательно подбирала себе одежду. Это был решающий момент. После установки корсета ей пришлось поменять свой гардероб. «Ужасно тяжело, – призналась она, – найти одежду, которая бы его скрывала. Я больше не могу носить короткие платья, как раньше».

Она изящно уложила свои короткие волосы, затем посмотрелась в зеркало. Грейс привыкла каждый день иметь дело с обеспеченными клиентами в банке: она знала, как важно произвести хорошее первое впечатление.

А ее потенциальные новые адвокаты, казалось, были с ней полностью в этом согласны. Офис Potter & Berry, маленькой адвокатской фирмы, располагался в Military Park Building, одном из первых небоскребов Ньюарка; тогда это было самое высокое здание во всем Нью-Джерси, строительство которого закончилось всего годом ранее. Адвокат, с которым у нее была встреча, выглядел, как отметила Грейс, таким же холеным и свеженьким, как и его офис.

Раймонд Херст Берри был молодым адвокатом, не старше тридцати. Но за его детским хорошеньким личиком – у него были светлые волосы и голубые глаза – скрывалась весьма умная голова. Он совсем недавно окончил Йельский университет, а до этого – с отличием академию Блэра. Он уже стал младшим партнером фирмы. Он проходил стажировку не где-нибудь, а в Lindabury, Depue & Faulks, юридической компании USRC – возможно, там он приобрел какие-то дополнительные знания о компании. Берри выслушал длинную историю Грейс, и она, судя по всему, рассказала подругам о своем новом адвокате, потому что всего три дня спустя ему позвонила и Кэтрин Шааб.

Берри был не из тех людей, что без разбору хватаются за все подряд. Как и следует любому адвокату, он сначала тщательно проверил заявления девушек. Берри отправился в лабораторию Мартланда и поговорил с фон Зохоки, после чего снова вызвал Грейс и Кэтрин к себе в кабинет 7 мая. Он сообщил им, что провел предварительное расследование и увидел достаточно. А затем Раймонд Берри взялся за дело. У него была жена и три маленькие дочки – четвертая родилась на следующий год, – и, возможно, такое женское окружение повлияло на принятое им решение. Берри также записался в солдаты, чтобы принять участие в международном конфликте предыдущего десятилетия, и данное дело, как он прекрасно понимал, обещало перерасти в ту еще войну. С Кэтрин он заключил контракт, по которому ему полагалась стандартная треть от выплаченной компенсации. Грейс же и вовсе удалось договориться с ним на одну четвертую.

Светлая голова Берри усердно работала над проблемой с истекшим сроком исковой давности. Его идея заключалась в следующем: девушки никак не могли подать иск до того, как узнали, что во всем виновата компания. Так как фирма активно и старательно вводила девушек в заблуждение, то нельзя строить защиту на основании спровоцированной ею задержки. В конце концов, из-за этого обмана девушки окончательно узнали о причастности компании лишь после поставленного в июле 1925 года Мартландом официального диагноза. Таким образом, с точки зрения Берри, два года нужно отсчитывать лишь с этого момента.

На дворе стоял май 1927-го. Время еще оставалось.

Не желая терять ни секунды, Берри принялся за подготовку к судебному иску. Начать он собирался с дела Грейс – возможно, потому, что она первой к нему обратилась, либо же из-за того, что у нее было больше шансов на успех, чем у Кэтрин из-за ее психических проблем. Кроме того, Грейс была – по словам Хоффмана – «крайне уважаемым человеком, работающим на одну из крупнейших коммерческих корпораций [Ньюарка]». Берри наверняка прекрасно понимал, что юристы USRC будут выискивать любую малейшую брешь в их броне, так что хорошая репутация Грейс ставила их в выгодное положение. Таким образом, 18 мая 1927 года от имени Грейс против радиевой фирмы были выдвинуты официальные обвинения.

Читать их оказалось не особо приятно – для USRC. Берри заявлял, что компания «безответственно и недобросовестно» подвергла Грейс риску, из-за чего ее тело «оказалось пропитано радиоактивным веществом», которое «постоянно атаковало и разрушало ткани истца… причиняя сильнейшие боли и страдания». Он заключил: «Истец требует возмещения ущерба в размере 125 000 долларов [1,7 миллиона долларов в пересчете на современные деньги] по первому пункту».

Всего пунктов было два. В общей сумме Грейс требовала от своего бывшего работодателя 250 000 долларов (3,4 миллиона долларов).

Они явно этого заслужили.

С самого начала Грейс нашла поддержку в душераздирающих заголовках. «Ее тело разрушается, она судится с работодателем: женщина появляется в суде в стальном корсете, позволяющем ей держаться прямо», – сообщили Newark Evening News после первого появления Грейс в суде для заполнения необходимых бумаг. Столь широкое освещение – вкупе с дружественными связями между девушками – вскоре привело к тому, что и остальные красильщицы начали присоединяться к Грейс. Одной из первых пришла Кинта Макдональд, затем примеру последовала и ее сестра Альбина.

Берри подал иски не только от имени этих женщин, но и от имени их мужей.

В юридических документах по поводу супруга Кинты Берри написал: «В связи с болезнью жены Джеймс Макдональд оказался лишен ее поддержки и помощи, а в будущем будет лишен ее уютной и приятной компании, а также будет вынужден потратить огромные суммы денег, пытаясь вылечить свою жену. Истец Джеймс Макдональд требует выплаты 25 000 долларов [341 000 долларов]».

Присоединение мужей к искам нельзя назвать завышенной мерой – по правде говоря, Кинте становилось все труднее быть такой женой и матерью, как она хотела. Она призналась: «Теперь я делаю ту домашнюю работу, которая оказывается мне под силу. Разумеется, много чего я делать не могу. Теперь я даже не могу наклониться». Из-за ее усиливающихся проблем со здоровьем недавно они с Джеймсом были вынуждены нанять домработницу, что добавило расходов в их семейный бюджет.

Ее сестра Альбина тоже отчаянно нуждалась в помощи. Ее левая нога теперь была на 10 сантиметров короче правой, из-за чего девушка оказалась прикована к кровати. Они с Джеймсом не оставили свою мечту о семье, однако у Альбины случился выкидыш, после которого она чувствовала себя хуже, чем когда бы то ни было. «Жизнь, – отрешенно сказала она, – пуста для меня и моего мужа».

Был еще один человек, которому приходилось несладко. Эдну Хассман освободили из годового заточения в гипсе, однако проблемы никуда не делись: ее левая нога укоротилась на семь сантиметров, а правое плечо стало настолько неповоротливым, что она больше не могла использовать свою руку. Кроме того, анализы крови выявили у нее анемию. Когда в декабре 1926 года умерла ее мать, Эдна совсем упала духом.

Тем не менее ее не оставляла надежда. Разве врач компании, доктор Флинн, не сказал ей, что она в прекрасном состоянии здоровья? Она принимала прописанные ей от анемии лекарства и строго соблюдала указания врачей. А затем, в мае 1927 года, пытаясь нащупать в темноте свои таблетки на комоде, она увидела свое отражение в зеркале. Поначалу, возможно, она подумала, что видит призрак своей матери, восставший из могилы. Потому что глубокой ночью, в полной темноте в зеркале светилась призрачная девушка.

Эдна закричала и упала в обморок. Она прекрасно понимала, что предвещали ее сияющие сквозь кожу кости. Это мерцание было ей хорошо знакомо. Только одна вещь на свете могла сиять подобным образом. Радий.

Эдна вернулась к доктору Хамфрису и сообщила ему об увиденном, о том, какие сильные боли она испытывает. Здесь, в ортопедической больнице Оранджа, она заявила: «Я слышала, как доктор Хамфрис разговаривал с другим врачом. Он сказал ему, что я стала жертвой отравления радием. Так я об этом и узнала».

Эдна была «спокойной и безропотной женщиной». Позже она говорила: «Я верю в Бога. Возможно, поэтому я ни на кого не злюсь из-за случившегося». Но это вовсе не означало, что она не видела несправедливости. Она продолжала: «Думаю, кто-то должен был меня предупредить. Никто из нас не знал о вреде этой краски; мы были совсем девчонками: пятнадцати, семнадцати и девятнадцати лет». Возможно, именно из-за чувства несправедливости в июне 1927 года, всего через месяц после установленного диагноза, Эдна и Луис Хассман отправились к Раймонду Берри.

Теперь их было пятеро: пять девушек, требующих правосудия; пять девушек, сражающихся за справедливость. Грейс, Кэтрин, Кинта, Альбина и Эдна. Газеты посходили с ума, придумывая запоминающиеся прозвища для этого нового квинтета. Итак, летом 1927 года все стало официальным.

«Дело пяти обреченных на смерть женщин» начали рассматривать в суде.