Сару еще не успели положить в могилу, когда ее бывшие работодатели принялись отрицать свою вину в ее смерти.

Вьедт выступил с заявлением перед прессой. Существовала «маленькая вероятность», сказал он, «возникновения угрозы отравления радием». Имея в виду недавно нанятого компанией USRC доктора Флинна, он сообщил: «Мы поручили проведение расследования крайне надежному и авторитетному человеку». Он объяснил прессе, что Сару во время работы на компанию обследовали люди из Института продления жизни, и продолжил придерживаться позиции, принятой в июне 1924 года, когда фирма решила проигнорировать неопубликованный отчет Дринкера. Вьедт сообщил, что «никаких проблем на нашем заводе обнаружено не было, равно как и у наших рабочих». По его словам, «абсурдно полагать, будто одна и та же болезнь стала причиной смерти доктора Лимана и Сары Майлефер. Последняя и за сто лет своей работы имела бы дело лишь с половиной того количества радия, который проходил через доктора Лимана всего за один год. Сара имела дело с настолько микроскопическим количеством радия, что с точки зрения должностных лиц компании ее работа не может считаться опасной».

Тем не менее даже это микроскопическое количество оставило свой след – который и обнаружил Мартланд. Вскрытие тела Сары сделали спустя девять часов после ее смерти. Она стала первой красильщицей циферблатов, которой провели вскрытие; первой радиевой девушкой, каждый сантиметр тела которой был изучен специалистами в поисках ключей к разгадке ее таинственной гибели.

Осматривая ее тело с головы до ног, Мартланд делал пометки. Он широко раскрыл ей рот, заглянув внутрь. Рот был «заполнен запекшейся черной кровью». Врач изучил ее левую ногу, ту, на которую она хромала последние три года; она была на четыре сантиметра короче правой.

Он взвесил и измерил ее внутренние органы, отделил кости, чтобы провести свои тесты. Он заглянул внутрь ее костей, в костный мозг, вырабатывающий клетки крови. У здорового взрослого человека костный мозг обычно желтый и маслянистый; у Сары же «весь костный мозг был темно-красного цвета».

Мартланд был врачом. Он собственными глазами видел, как радием в больницах лечат рак, и знал, как это работает.

Радий постоянно испускает лучи трех типов: альфа, бета и гамма. Альфа-лучи очень короткие и могут быть остановлены тонким слоем бумаги. Бета-лучи, обладающие большей проникающей способностью, могут задержать слой свинца (современная наука говорит о листе алюминия). Самая большая проникающая способность у гамма-лучей, и именно «благодаря его гамма-излучению, – как сказал один специалист по радию, – его можно назвать волшебным».

Ценность радия для медицины заключалась в гамма-лучах, способных проникать сквозь тело в опухоль. Именно от гамма– и бета-лучей работники лаборатории защищались свинцовыми фартуками; им не нужно было переживать по поводу альфа-лучей, так как они не проникали через кожу и не могли навредить. Вместе с тем альфа-лучи, на которых приходится 95 % всего излучения, «оказывают гораздо более интенсивное воздействие с биологической и физиологической точки зрения, чем бета– и гамма-лучи». Другими словами, это самый опасный тип радиации.

В теле Сары, как это теперь понимал Мартланд, на пути альфа-лучей не было преграды из тонкого листа бумаги или кожи – у них вообще не оказалось никакой преграды. Радий находился внутри ее костей, рядом с костным мозгом, который постоянно облучался радиоактивными отложениями. «Расстояние, – позже говорил Мартланд, – от центров кроветворения составляет доли миллиметра».

От этого наиопаснейшего яда некуда было деться.

Учитывая невероятную мощь альфа-лучей – эти «вихри, мощные, невидимые силы, способы применения которых нам еще не известны», как однажды написал фон Зохоки, – было не важно, что Сара работала с «микроскопическим» количеством радия, понял Мартланд. Проведя свои тесты, врачи оценили содержание радия в ее организме в 180 микрограммов – совсем крошечное количество. Но его хватило. Это был «тип радиации, про обнаружение которого в человеке никто раньше не слышал».

Мартланд продолжил работу и обнаружил нечто, чего вообще никто не ожидал. Он протестировал на радиоактивность не только пораженные болезнью челюсть и зубы Сары – участки, где у всех пациенток развивался некроз, – но и ее внутренние органы, и кости.

Ее селезенка была радиоактивной, ее печень, ее хромая левая нога. Он обнаружил радиацию повсюду в ее теле, но больше всего – в костях: ее ноги и челюсть были «значительно радиоактивны», они пострадали больше всего, на что и указывали наблюдаемые симптомы.

Это было чрезвычайно важное открытие. Доктор Хамфрис из Оранджа не видел связи между случаями обратившихся к нему женщин, потому что у всех были разные жалобы. С чего бы он мог предположить, что больная спина Грейс Фрайер может быть связана со специфическим заболеванием колена у Дженни Стокер или с пораженным артритом тазобедренным суставом Кинты Макдональд? Вместе с тем все девушки стали жертвами одного и того же. Радия, который устремлялся прямиком к ним в кости, по пути словно решая наобум, где именно заявить о себе больше всего. Таким образом, одни женщины сначала испытывали боль в ногах, другие – в челюсти, в то время как третьих начинала беспокоить спина. Причина была одна и та же. Корнем всех проблем оказался радий.

Мартланду оставалось провести еще один, последний тест. «Я взял у миссис Майлефер, – вспоминал он, – часть ее таза и других костей и поместил поверх них пленки для рентгена зубов. [Я] прикрепил [пленки] по всем [ее костям] в различных местах и оставил их в темной комнате в коробке». Когда он пробовал проделать это с нормальными костями, оставляя пленки на месте на три-четыре месяца, никаких следов не оставалось.

За шесть часов кости Сары успели воздействовать на пленки: на черном фоне появились белые затуманенные пятна. Прямо как раньше, когда девушки сияли, возвращаясь по темным улицам Оранджа после работы, ее кости оставили призрачный светлый отпечаток на черной пленке.

Увидев этот странный белый туман, Мартланд понял еще одну важную вещь. Сара была мертва – однако ее кости, казалось, продолжали жить, оставляли отпечатки на фотографических пластинах, испуская радиоактивное излучение. Разумеется, все дело было в радии. Собственная жизнь Сары, может, и оборвалась скоропостижно, однако у радия внутри ее тела период полураспада составлял 1600 лет. Он будет веками продолжать испускать свои лучи из костей Сары, хотя ее самой уже давно не будет в живых. Убив ее, он продолжал облучать ее тело «каждый день, каждую неделю, месяц за месяцем, год за годом».

Он продолжает облучать ее тело и по сей день.

Мартланд прервал свою работу, хорошенько задумавшись – не только о Саре, но и о ее сестре Маргарите, а также обо всех остальных девушках, которых ему доводилось видеть в кабинете Барри. И о том факте, что, как он позже сказал, «науке не известно ничего, что могло бы устранить, изменить или нейтрализовать эти [радиевые] отложения».

«Радий невозможно разрушить, – подтвердил доктор Кнеф. – Его можно жечь на протяжении дней, недель и даже месяцев, и это никак на нем не отразится». Он продолжил, сделав жуткое заключение: «Если это так… как можно рассчитывать вывести его из человеческого организма?»

Годами девушки пытались узнать свой диагноз, ждали, что кто-нибудь объяснит им, что именно с ними не так. Они искренне верили, что, когда это случится, врачи смогут их вылечить.

Отравление радием, однако, как выяснил Мартланд, было неизлечимым.

Закончив проведение своих тестов, Мартланд предал теперь доказанную причину смерти Сары огласке. «Нет ни малейших сомнений, – объявил он, – что она умерла от острой анемии, ставшей следствием проглатывания светящейся краски».

Так как ее случай стал первым, подвергшимся тщательному анализу, он вызвал большой интерес в медицинском сообществе. Доктор Флинн, корпоративный врач компании, сразу же написал Мартланду: «Могу ли я рассчитывать получить образцы тканей [миссис Майлефер], чтобы сравнить их с образцами моих [лабораторных] животных, которых я планирую умертвить в течение нескольких недель?» Доктор Дринкер тоже следил за развитием событий с величайшим интересом. Он еще не закончил сражение с USRC – потому что Артур Роедер не сдержал своего слова.

Деликатными вопросами, связанными с отчетом Дринкера и Департаментом труда, теперь занимался адвокат компании, Джосая Стрикер. Он действительно принес отчет Роачу – однако отказался оставить ему экземпляр. «Я буду доступен, – небрежно сказал он Роачу, – для вас в любое время [у себя в офисе]». Стрикер ушел, прихватив отчет с собой. Перед уходом он добавил: «Если департамент будет настаивать, чтобы у них был собственный экземпляр отчета, то я его предоставлю».

Что ж, департамент настоял, однако компания отправила отчет Макбриду, начальнику Роача – человеку, пришедшему в бешенство, когда настырная Кэтрин Уайли вмешалась в ситуацию с красильщицами циферблатов, – а не самому Роачу.

Узнав об этом, Дринкер сам пришел в «бешенство». В день смерти Сары Майлефер он написал Роедеру: «Я организую немедленную публикацию [своего] отчета». Он был настроен решительно, однако Стрикер тут же пригрозил ему судебным иском в случае публикации.

Роедер со Стрикером, может, и думали, что держат Дринкера на коротком поводке, однако они ошибались. Брат Дринкера оказался хорошо подкованным юристом. Врач спросил у него, что тот думает по поводу угроз фирмы, и брат посоветовал ему «послать их со своим иском к чертям!». Так что Дринкер разоблачил их блеф.

Отчет Дринкера – составленный третьего июня 1924 года – был наконец опубликован в августе 1925-го, причем дату печати поставили 25 мая, за пять дней до того, как Хоффман впервые выступил со своим исследованием. Сделано это было для того, чтобы подчеркнуть первенство Дринкера в обнаружении связи между болезнями девушек и радиоактивной краской. Но какая бы дата там ни стояла, отчет все равно появился в печати более чем через год после того, как был предоставлен компании USRC. Позднее в комментариях к делу писали: «Отчет гарвардских ученых был научным документом величайшей важности не только для исправления условий труда на этом заводе, но и для ознакомления других производителей, использующих похожую краску с радием, о ее токсичности и потенциальной смертельной опасности. Из научных и человеческих соображений отчет следовало опубликовать немедленно… однако этому всячески препятствовали».

Компания пыталась всех оставить в неведении – Департамент труда, медицинское сообщество, женщин, которых они обрекли на смерть. Тем не менее свет наконец был пролит. Дело женщин набирало обороты, как бы сторонники использования радия ни пытались им помешать, – и Мартланд, выдающийся борец за права этих девушек, первым попал под удар, когда производители стали предпринимать попытки подорвать его авторитет. Уильям Бэйли, стоявший за изобретением тоника Radithor, язвительно заметил: «Врачи, никогда не имевшие ни малейшего дела с радием и знающие о нем не больше школьника, пытаются привлечь немного внимания, заявляя о его вредоносных эффектах. Эти заявления являются полной чепухой!» Бэйли добавил, что он бы с радостью «залпом проглотил весь радий, используемый на заводе в течение месяца».

USRC тоже не стала сидеть молча, представитель компании пренебрежительно высказался: «Радий из-за тайны, окружающей многие его свойства, является темой, будоражащей воображение, и, скорее всего, именно это, а не настоящие факты спровоцировало такую шумиху». Роедер вставил в дебаты свое слово, публично заявив, что многие женщины были «нездоровыми», уже когда начали расписывать циферблаты, и под этим предлогом поставили под сомнение репутацию фирмы. Причем USRC принялась атаковать не только женщин, ставших жертвами радия. Представитель компании сказал, что Лиман, погибший главный химик, «был не самого крепкого здоровья, когда начал работать с радием».

Тем не менее процесс – сначала с отчетом Хоффмана, теперь со смертью Сары и отчетом Дринкера – было уже не остановить. Даже руководитель Департамента труда, Эндрю Макбрид, прежде избегавший интервью, принялся трубить про необходимость перемен. Он лично посетил студию в Орандже и спросил, почему предоставленные Дринкером рекомендации по мерам безопасности не были реализованы; ему сообщили, что фирма «согласна не со всеми из них, многие уже соблюдались, а некоторые оказались попросту непрактичными».

Макбрид, однако, не потерял решимости. Он сказал, что считает, что «человеческая жизнь слишком важна, чтобы ею пренебрегать, когда есть возможность ее сохранить». Затем он объявил, что если фирма не выполнит рекомендации Дринкера, «то я отдам распоряжение закрыть их фабрику… Во что бы то ни стало я заставлю их подчиниться, иначе им придется закрыться».

Для тех, кто уже давно поддерживал девушек, этот момент стал поворотным.

Карл Куимби, священник, посещавший семью Хейзел Кузер в последние дни ее жизни, обрадовался, узнав, что наконец хоть кто-то из властей обратил на ситуацию внимание. Увидев, что полученные Мартландом результаты активно обсуждают в прессе, он был так тронут, что написал ему: «Я невероятно благодарен вам за то, что вы делаете. Я желаю вам всяческого успеха и заверяю, что ваши действия по достоинству оценило большое количество людей».

Больше всего, разумеется, ситуация изменилась для самих красильщиц циферблатов. Вскоре после смерти Сары Мартланд вернул свое оборудование для тестирования в больницу Сент-Мэри. Теперь настал черед Маргариты Карлоу измерять уровень радия, который, как полагал врач, прятался в ее костях.

В день проведения тестов она была в ужасном состоянии: наибольшие мучения, как всегда, ей приносил ее рот. Мартланд полагал, что радиевое альфа-излучение постепенно проедало насквозь ее челюсти. Несмотря на боль, Маргарита поместила дыхательный шланг себе в рот и стала дуть. Подобно своей сестре до этого, она старалась дышать как можно более ровно. Вдох… выдох. В день, когда Мартланд проводил свой тест, нормальная утечка составляла 8,5 деления за 50 минут (нормальный показатель меняется в зависимости от влажности и других факторов). Когда он проверил результаты Маргариты, то они составили 99,7 деления за то же время.

По крайней мере, подумал он, это поможет ей с иском.

Теперь у нее было еще больше причин желать победы в суде: после смерти ее сестры семья Карлоу подала иск и от ее имени. USRC имела дело уже с тремя исками: Маргариты, Хейзел и Сары. Маргарита оставалась единственной живой из всех трех. Так что она хотела сделать все возможное, чтобы помочь делу; не только ради себя, но и ради сестры. Ради этого стоило жить, стоило бороться, стоило сражаться с болью. Во время ее пребывания в Сент-Мэри ее адвокат, Изидор Калич из Kalitsch & Kalitsch, взял у нее письменные показания, чтобы он мог продолжать отстаивать права девушек в любом случае.

Вместе с тем Хейзел, Сара и Маргарита были не единственными пострадавшими девушками. Мартланд это понимал, однако не знал, как связаться с остальными, как призвать их откликнуться. Некоторые, в конечном счете, вышли на него через своих врачей, а остальных с ним связала молодая девушка по имени Кэтрин Уайли.

«В разгаре моих мучений летом 1925 года нам домой снова позвонила мисс Уайли. На этот раз она была заинтересована уже моим случаем, так как слышала про мою болезнь», – позже вспоминала Кэтрин Шааб. «[Она] предложила мне проконсультироваться с окружным медицинским экспертом для получения точного диагноза».

Кэтрин уже долгое время беспокоили проблемы со здоровьем. Она видела воочию, что случилось с Ирен; она читала, что произошло с Сарой. Она была неглупой и понимала, зачем мисс Уайли ей позвонила и что именно доктор Мартланд рассчитывает у нее найти. Своей сестре Джозефине она сказала: «Должно быть, у меня отравление радием».

Она мысленно примерила его на себя, словно новое платье. Оно плотно прилегло к ее телу: не спрячешься. Оно казалось очень специфическим, хотя бы потому, что тем летом она чувствовала себя хорошо. Она больше не выглядела больной. Челюсть ее не беспокоила; инфекция во рту прошла. Живот после операции почти перестал болеть. «В целом ее состояние здоровья было хорошим». У нее не могло быть то же самое, что и у остальных, просто не могло, ведь они все умерли, а она по-прежнему жива. Тем не менее имелся только один способ убедиться наверняка. Лишь один способ узнать. Кэтрин Шааб записалась на прием к окружному врачу.

Она была не одна. Кинта Макдональд в последнее время все больше беспокоилась по поводу своего состояния: ее зубы, которые она когда-то считала своим главным достоинством, стали шататься и самопроизвольно выпадали прямо ей в руку. По иронии судьбы, у ее дочери Хелен тогда же начали выпадать молочные зубы. «Я могу стерпеть боль, – позже говорила Кинта, – однако я не хочу лишаться своих зубов. Верхние так сильно шатаются, что еле держатся».

Кинта начала ходить к доктору Кнефу, доброму стоматологу, лечившему ее сестру Маргариту; так что именно Кнеф организовал для Кинты проведение специальных тестов у Мартланда. А вместе с ней пришла и ее старая подруга Грейс Фрайер, которую пока совершенно не беспокоила челюсть и чье здоровье, казалось, не вызывало нареканий – однако ее спина с каждым днем болела все сильнее.

Они приходили одна за одной. Кэтрин. Кинта. Грейс. Они не были так тяжело больны, как Сара или Маргарита, или доктор Лиман. Они не стояли на пороге смерти. Они оставались спокойными, пока Мартланд обследовал их тело своим электрометром; просил их дышать в трубку; брал у них анализы на анемию, способную поведать, что именно происходило в их организме.

Всем он сказал одно и то же. «Он сообщил мне, – вспоминала Грейс, – что в моем организме обнаружено присутствие радиоактивного вещества». «Он сказал мне, – говорила Кинта, – что мои проблемы связаны с присутствием [радия]».

Он сказал мне, что их не излечить.

Чтобы принять такие новости, нужно было сделать глубокий вдох. Вдох… выдох.

«Когда я узнала, что у меня, – вспоминала Грейс, – и что это неизлечимо… – Она замолчала, но потом продолжила: – Я была в ужасе… Я смотрела на знакомых и думала про себя: “Что ж, больше мы с тобой никогда не увидимся”».

У всех девушек были одинаковые мысли. Кинта, направляясь домой к детям: Мы больше с вами никогда не увидимся. Кэтрин, сообщая новости своему отцу: Я больше с тобой никогда не увижусь.

Для Кэтрин, однако, диагноз стал некоторым облегчением. «Врачи сообщили мне, что анализы показали радиоактивность, – вспоминала она. – Я не была так сильно напугана, как ожидала. По крайней мере, теперь я больше не блуждала во тьме».

Вместо этого появился свет. Сияющий, прекрасный свет. Яркий, изумительный свет. Свет, который направил их в будущее. «Диагноз окружного медицинского эксперта, – с характерной для нее проницательностью заметила Кэтрин Шааб, – стал идеальным доказательством для суда».

Слишком уж долго эти женщины ждали правды. Чаша весов наконец склонилась в их пользу. Девушкам вынесли смертные приговоры; однако тем самым их вооружили для борьбы – борьбы за справедливость.

Поставленный диагноз, как сказала Кэтрин Шааб, «дал мне надежду».