– Здравствуй, Томас Дримм. Ты ожидал увидеть мою сводную сестру, но не волнуйся, у Лили нет от меня никаких секретов. Ее маленькая революция окажется под моим контролем, даже не успев начаться. Но, несмотря на это, мы всегда к твоим услугам, каждый по-своему.

В панике я смотрю на Пиктона, который держится за мою ногу. Он молчит. Я не слышу его голоса, предупреждающего об опасности. Измученная Бренда без сил падает на сиденье. Оливье Нокс дает пилоту знак взлетать.

– Ваше возвращение к нам прошло благополучно, профессор? Если верить сообщению, которое вы передали Лили, в наших силах умиротворить деревья. «Чтобы зарыть топор войны, надо посадить желудь мира», так? Думаю, у меня есть то, что вам нужно.

Повернувшись к Бренде, он продолжает:

– Я очень огорчен тем, что вам пришлось пережить на этом процессе, но обществу было необходимо предъявить виновного. Ваш побег придуман специально для газетчиков, поверьте. Моя сестра хотела максимально использовать вашу энергию для революции. Я же человек более прозаический и просто дам вам шанс искупить вину.

Бренда скользит по мне потухшим взглядом. Я смотрю на нее с немым вопросом. Она переводит взгляд на Нокса и опускает веки в знак того, что сдается.

Вертолет пролетает над Голубым холмом и приземляется перед парадным въездом в Министерство энергоресурсов. Спустя пять минут я сижу в одиночестве в зале для приемов, за столом, окруженным тридцатью пустыми стульями, и официантка подает мне чай с роскошным десертом. Но я так напряжен, что не могу проглотить ни крошки. Вскоре ко мне присоединяется Бренда. Она приняла душ, причесалась, от нее пахнет духами, однако выглядит она по-прежнему измученной. Мы смотрим друг на друга. Я – в окружении блюд с моими любимыми пирожными, она – в новой одежде, которая идеально подходит ей как по размеру, так и по стилю. Все было запланировано, заранее срежиссировано. Все наши действия. Интересно, был ли у них план «Б» на случай, если бы я струсил, а Бренда сломалась?

– Вопрос не ко мне, – говорит вдруг Пиктон, прерывая мои размышления. – Лучше съешь шоколадный эклер. Эклеры были моей маленькой слабостью.

Я пододвигаю блюдо с пирожными к Бренде, но она мотает головой. Официантка объявляет, что министр нас ждет, и ведет вниз, в огромную диспетчерскую, где сотни мониторов следят за тем, что происходит во всех уголках страны. Оливье Нокс указывает на предмет, который я совсем не ожидал увидеть здесь, среди навороченных пультов управления, – небольшой глиняный горшок.

– Полагаю, имелось в виду это. Перед тем как покончить с собой, мой незабвенный предшественник Борис Вигор исполнил желание своей дочери Айрис. При мне он торжественно посадил в этот горшок желудь, чтобы загладить преступление, совершенное им против деревьев. Как вы думаете, не пора ли пойти дальше, в духе этого символического жеста?

Я начинаю лихорадочно соображать. Сделать вид, что я не замечаю манипуляций, чтобы подвести манипулятора к тому, что нужно мне? Совет Пиктона будет сейчас немедленно исполнен.

– Я знаю, куда его пересадить, господин министр.

Мой взгляд погружается в глаза Оливье Нокса, и я продолжаю, повторяя слова, которые он произнес вчера в квартире Бренды:

– У Священного дерева.

Он пристально смотрит на меня, слегка улыбаясь. Ему кажется, что он сам подвел меня к желаемому решению, и даже быстрее, чем ожидал. Чтобы укрепить его в этом заблуждении, я поворачиваюсь к Бренде:

– Речь идет о большом дубе посреди автозаправки, который ты нарисовала. Он – их главный военачальник. Он передает приказы о нападении всему растительному миру.

Бренда смотрит на меня с изумлением. Я даже не пытаюсь подать ей знак, что говорю так нарочно. В состоянии нервного истощения она непредсказуема и может невольно выдать меня Ноксу.

– Постой, Томас, – бормочет она. – Я же придумала его. Это просто моя фантазия.

– А если наоборот? Вдруг он сам послал тебе свой образ, чтобы установить с тобой связь? Убедить тебя разрушить Аннигиляционный экран, чтобы ничто не мешало ему заразить наши деревья?

Не в силах протестовать, она только качает головой, возмущенная моим двуличием. Я ее понимаю. Учитывая все усилия, которые мы с Пиктоном приложили, чтобы убедить Бренду встать на нашу сторону, теперь я кажусь ей подлецом.

С невинным видом я спрашиваю Нокса:

– Можно проверить, существует ли это дерево в реальности?

Министр делает знак инженеру, который сразу же садится за пульт. На главном экране появляется изображение Земли, полученное со спутника. Изображение стремительно приближается, и мы оказываемся в самой гуще леса, захватившего автотрассы и города, видим два небоскреба, густо обвитые плющом, и между ними – заброшенную заправку, где среди бензоколонок растет огромный дуб.

– Это какое-то безумие… – шепчет Бренда.

– Мы просто отсканировали картину и ввели данные в главный компьютер, – поясняет Оливье Нокс. – Теперь вы видите, что это дерево внушило вам так называемые фантазии?

Фотография картины Бренды появляется на соседнем экране. Окружающая обстановка, вид дуба, покрышки, висящие на его ветках, – все совпадает.

– Браво! – произносит Пиктон в моей голове.

Мне с трудом удается сдержать торжествующую улыбку. Я смог внушить Ноксу, будто он ведет меня на веревочке. И его слова подтверждают, что я прав.

– Сами того не подозревая, вы стали каналом передачи информации, – говорит он Бренде.

– Но это же совершенно невозможно! – защищается она, указывая на медведя, которого я посадил на стул. – Он уверял, что Аннигиляционный экран блокирует распространение электромагнитных волн!

– Приходится признать, что мысленные образы не подчиняются волновым законам, – вздыхает Нокс. – Художники получают вдохновение такими путями, над которыми мы не властны.

– Но почему это произошло именно со мной? – Бренда страдальчески сжимает виски.

– Вы художник-медиум: вы улавливаете, воссоздаете и транслируете. Дуб-военачальник ничего не мог транслировать деревьям нашей страны из-за Аннигиляционного экрана, и тогда он выбрал вас в качестве посредника. Но не за талант художника.

– Это должно меня утешить?

– Я хочу сказать: у вас бунтарская натура, вы привлекательны, владеете боевыми искусствами, разочарованы в людях и психологически занимаете среднюю позицию между изобретателем Аннигиляционного экрана и его юным разрушителем. Идеальная кандидатура для деревьев.

Она выдерживает его взгляд, стиснув зубы.

– У меня вопрос, господин Нокс. Картина никогда не покидала моего дома. Как вы ее отсканировали?

Министр склоняется к подлокотнику кресла и, поглаживая левую бровь, выжидательно смотрит на меня, словно предлагая придумать наиболее подходящий ответ.

– Я хочу домой, – резко произносит Бренда.

– Вы совершили побег, – возражает Нокс. – До тех пор пока вы не получили амнистию за услуги, оказанные государству, жандармы, согласно приказу, будут стрелять в вас без предупреждения. Согласитесь, это неприятно. А здесь вы в полной безопасности.

Я добавляю, что тайная полиция взломала ее квартиру, устроила разгром и забрала все, кроме картин.

– Я распорядился вставить новый замок и опечатать дверь, – утешает Бренду Нокс. – Но вы достойны большего, чем эта дыра. Когда война закончится, вы получите государственную мастерскую в квартале художников.

Бренда сидит неподвижно. Это уже чересчур. Ее арестовали, часами допрашивали, быстренько приговорили к смертной казни, потом вынудили стать преступницей в бегах, а взамен обещают бесплатную мастерскую. Она закрывает глаза и роняет голову на папку с документами. Нокс пользуется этим, чтобы внимательно рассмотреть ее, и мне это совсем не нравится. Я спрашиваю его, где находится дуб-военачальник.

– В Репентансе.

Видя, что я не понимаю, он уточняет:

– Столица бывшей Народной республики Христиании.

– Далеко отсюда?

– Ты, кажется, учишь географию, вот сам и скажи.

– Мы не проходим страны, которых больше нет.

– Это недалеко от границы, на юго-западе. Полтора часа лёту.

Я наивно спрашиваю, почему дуб хочет уничтожить человеческий род.

– Такова его миссия, – отвечает Нокс, вставая и прохаживаясь по залу. – Когда пятьдесят лет назад религиозные войны опустошили планету, шаманы, ставшие единственными духовными наставниками, пытались восстановить мир. Только они знали о нашей глубокой связи с растениями и умели общаться с ними. Для них Бог был сочетанием разума и любви, существовавшим на стыке четырех царств природы: минералов, растений, животных и людей…

Я делаю вид, будто слышу об этом впервые, хотя в детстве отец мне все уши прожужжал историями о шаманах. Он тогда вычитывал для Цензурного комитета книги по ботанике, попавшие потом в список запрещенных, и поставил мне на тумбочку у кровати горшок с кактусом: «Тебе надо научиться видеть этот кактус во сне». Но я научился только распарывать себе руку колючками каждый раз, когда выключал будильник.

– Шаманы, – продолжает Нокс, – собрали все свои тайные знания и передали их Великому дубу покаяния, старейшему дереву в мире. Но потом в ходе войны все шаманы были истреблены, а священное дерево срублено. Умирая, оно отправило своим сородичам сигнал уничтожить человеческий род, который они с тех пор так и передают друг другу.

Усталым жестом он показывает на монитор, где все еще висит изображение дуба с картины Бренды.

– Уничтожив всех людей, он снова вырос среди автозаправки. Сейчас он проживает вторую жизнь, но сохранил память о первой. И по-прежнему полон смертоносной мощи, которую сдерживал только Аннигиляционный экран.

Я спрашиваю себя, есть ли правда в словах Нокса. Они не имеют ничего общего с той сценой из прошлого, которую показал мне Райский тис. Пиктон молчит. Медведь лежит на стуле совершенно неподвижно, и в голове у меня полная тишина. То ли профессор сейчас чем-то занят, то ли находится в процессе «перезагрузки», как он выражается. В общем, закрыт на инвентаризацию. Я смотрю на Бренду: сидя в кресле, она борется со сном. Да, отличная группа поддержки!

Повернувшись к министру, я скептически киваю на горшок, стоящий на панели управления.

– И вы правда верите, что этот желудь способен укротить их военачальника?

– Так утверждает твой советник, – Оливье Нокс указывает на плюшевое чучело. – Я лишь доставил реквизит. В нашем положении надо использовать любой шанс. Когда вы готовы ехать?

– Простите, но почему именно мы должны сажать этот желудь?

Министр энергоресурсов глубоко вздыхает и поворачивается к Бренде, которая продолжает клевать носом.

– Священное дерево установило контакт с твоей приятельницей. Это единственный канал с обратной связью. Мадемуазель Логан вернула ему силу, нарисовав его, а ты подвергся его влиянию посредством картины. Поэтому только вы двое сможете его обезвредить.

Он берет горшок и указательным пальцем слегка разрыхляет землю вокруг желудя мира, словно помогая ему прорасти. Затем продолжает:

– Я ошибся, когда вчера у Бренды сказал тебе, что дуб надо уничтожить. Он все равно будет вырастать снова и снова, становясь лишь более сильным и непримиримым. Твой отец прав.

Я вздрагиваю.

– Вы говорили с моим отцом? Вы тоже были на заседании сегодня ночью?

– Разумеется. Всегда нужно учитывать мнение специалистов.

У меня снова сжимается сердце. Я не знаю, как сказать ему, что его сестре удалось использовать моего отца в своих личных целях. Но если Ноксу известно и об этом, тем более если он с ней заодно, то я не смогу узнать, игра ли это, мимолетная интрижка или стратегия, направленная против меня.

– Священное дерево подпитывается жестокостью, которую испытывает на себе, – спокойно продолжает министр. – Мы не можем воздействовать на него насилием. Только чувствами. Чувствами самыми благородными, самыми сильными, на которые только способен человек. Как, например, безумная любовь отца, который жертвует собой ради своего ребенка. Мы напомним дереву, что человеческое существо – это не только опасный паразит. Что скажешь?

Я киваю, но у меня словно ком в горле. Когда он циничен и жесток, это меня мобилизует, я стараюсь вести с ним игру наравне. Но стоит ему прикинуться хорошим парнем, я теряюсь и забываю о бдительности. Точно так же, как с его сестрой. С той лишь разницей, что с Лили Ноктис мне удалось понять свою проблему: меня привлекают недоступные женщины, поэтому с ней я так уязвим.

А рядом с ее братом я постоянно испытываю какую-то тревогу. Мне хочется укрыться от его внимательного взгляда, словно он видит меня насквозь и подслушивает мои переговоры с собственной совестью. Прищурившись, Нокс настойчиво протягивает мне керамический горшок:

– Всемогущая любовь отца к своему погибшему ребенку. Согласен?

– Не знаю.

– Покажи себя достойным наследником этой любви. Посадив желудь у подножия дуба, ты исполнишь желание Вигора, который хотел загладить свою вину перед деревьями.

Я снова смотрю на Пиктона в ожидании подсказки. Сам-то я не знаю, как реагировать на слова Нокса. Но тщетно. Вольно или невольно, но профессор предоставляет мне выпутываться самому. Действовать по интуиции или по обстоятельствам, выработать собственное решение, сделать выбор и нести за него ответственность. Я все время жаловался, что Пиктон прилип ко мне как банный лист, но теперь должен признаться, что без него гораздо труднее. Даже если он делает это ради моего же блага, чтобы помочь мне обрести собственные крылья.

Я хватаю глиняный горшок. Какой смысл уклоняться, зачем? Я вздыхаю и с неожиданной покорностью говорю:

– Мы едем.

Оливье Нокс поднимает брови и, пряча улыбку, протягивает руку, чтобы потрепать меня по волосам. От его прикосновения я покрываюсь мурашками с головы до ног.

– Думаю, крепкий ночной сон не будет лишним, – усмехается министр, глядя на мою вышедшую из строя команду.

Он опускает руку в карман своего черного пиджака с зеленым кантом и вынимает смарт-карту с гербом Объединенных Штатов: надпись «Чёт и нечет» на красно-черном фоне.

– Я не ночую в Министерстве. Мои служебные апартаменты – в вашем полном распоряжении. Для тех, кто ценит интерьеры в спортивном стиле, мой предшественник сотворил настоящее чудо.

Я беру магнитную карту, стараясь скрыть охватившую меня радость. Раз Пиктон вышел из строя, может, я смогу вернуть на Землю Вигора – сюда, в его апартаменты, которые он так любил? Если так, то он единственный, кто может мне помочь. Такое впечатление, что Пиктон уже отслужил свое: он отсутствует, когда нужна его помощь, и уже не поспевает за развитием событий. Видимо, на каждом этапе жизни нужно менять ангела-хранителя.

– Но, если ты вдруг передумаешь, – продолжает Оливье Нокс, глядя, как я прячу в карман его карточку доступа, – шофер в твоем распоряжении, он отвезет тебя куда захочешь – к родителям или…

– Ко мне! – неожиданно раздается рев Пиктона в моих ушах. – К моей вдове! Немедленно!

Ага, заговорил все-таки! Притворяется мертвым, когда я зову на помощь, и оживает, когда ему нужно транспортное средство. Если так будет продолжаться, наши отношения быстро сойдут на нет. Я выстреливаю в него серией зверских мысленных образов, напоминаю ему, что он всего лишь плюшевый медведь, которого мне заблагорассудилось выкопать, и что я в любой момент могу его перезахоронить на первом попавшемся пустыре.

– Когда завтра утром будете готовы, закажи вертолет по номеру, который появится в твоем мобильном телефоне. У вас будет служба сопровождения и все необходимое снаряжение…

– Проспект Президента Нарко Третьего, живо! – Пиктон так надрывается, что мой череп вот-вот треснет. – Мне надо поговорить с Эдной!

Я делаю вид, что не слышу. Его жена овдовела пять дней назад, о чем он раньше думал? Я невозмутимо прошу Оливье Нокса об одолжении, но в ультимативном тоне. Если он хочет, чтобы я руководил операцией «Желудь», пусть сначала освободит и вылечит Дженнифер Грамиц.

Не требуя никаких объяснений, министр энергоресурсов сообщает оператору секретный код, и тот вводит его в компьютер. На одном из мониторов появляется логотип военного госпиталя, затем мозаика фотографий, из которой выскакивает фотография Дженнифер.

Мне приходится напрячь волю, чтобы не отвернуться.

Она лежит привязанная к кровати. Голова щетинится электродами, глаза закрыты, кожа усеяна наполовину вскрывшимися гнойниками. В уголках губ видны корочки, похожие на древесную кору, а лоб покрыт зеленым пухом, словно недавно засеянный газон.

– Твой отец обратил наше внимание на этот случай, – бормочет Нокс. – Я избавил ее от суда и поручил заботам врачей. Но помочь ей невозможно, увы, только побрить или постричь. Она почти превратилась в растение, Томас.

Я с трудом сдерживаю слезы при виде моей бедной подруги. Как недолго она радовалась красоте, которую я ей подарил. Всего тридцать шесть часов. И я даже не дал ей со мной пококетничать.

– Мне очень жаль, дружище, – сочувственно продолжает Нокс. – Вирус гриппа-V неожиданно мутировал среди молодых людей вашего возраста. Скорее всего, причина в половом созревании, этой гормональной революции, которая усилила эффект в несколько раз: началась спонтанная генетическая мутация клеток. Вакцина «Антиполлиноз» оказалась совершенно бесполезной. Врачи за это понесут наказание.

– А почему же я не заразился?

Он смотрит мне прямо в глаза. И едва открывает рот, как я уже знаю, что услышу ложь и постараюсь сделать вид, будто верю.

– Видимо, ты еще не вошел в переходный возраст, Томас. Или у тебя сильный иммунитет от природы. Или деревья тебя защищают, потому что ты смог расшифровать их послание, прежде чем оно стало ядовитым… И ты нужен им, чтобы расшифровать продолжение. Это теория твоего отца, и, может, так оно и есть? Результат налицо: ты относишься к двадцати процентам подростков, которых не затронула эпидемия.

Я скромно киваю. Я-то знаю, что устоял перед эпидемией лишь потому, что не сделал себе прививку. Разносчиком вируса является сама вакцина. Но я, конечно, молчу об этом. Ведь если все случившееся – не медицинская ошибка, то налицо попытка геноцида подростков. И член правительства не может об этом не знать.

Ужасная мысль молнией пронзает мой мозг, пока я смотрю в его глаза цвета лужайки для гольфа. А вдруг с самого начала он и его сводная сестра были пособниками деревьев? Может, растения завербовали этих двоих, чтобы лишить людей их человеческой сути? На самом деле процесс начался задолго до разрушения Аннигиляционного экрана. Нас стали контролировать с помощью мозговых чипов, отуплять обязательными азартными играми, примитивной идеологией, постоянным страхом, повсеместными репрессиями, запретами всех удовольствий, кроме тех, что связаны с физиологией, индустрией красоты и комфортом… В конце концов мы неминуемо должны были превратиться в овощи, занятые только истреблением друг друга.

– Кончай с такими мыслями! – приказывает Пиктон. – Может, я не единственный, кто их слышит. Живо отправляйся ко мне домой! Это не терпит отлагательств!

По его тону я наконец понимаю, что дело-то серьезное. Я поворачиваюсь к министру и говорю, что мне нужна машина. Чуть склонив голову, он улыбается краешком губ. А потом, даже не спрашивая, куда или зачем я поеду, отворачивает манжет и слегка касается кнопки на своих универсальных часах, заменяющих пульт управления.