#22. Кофейные пятна на воротничках

Повисшее в лавке молчание прерывает резкий звон – это ложка выпала из онемевших пальцев Бена и покатилась по паркету под кресло. Теодор смотрит в глаза Палмеру и молчит.

Джошуа. Он Джошуа, сын рыбака из Сен-Мало, которого Серлас повстречал в самом начале девятнадцатого века, на изломе двух столетий. Из всего множества невероятных совпадений, что могли приключиться с бессмертным человеком, это самое странное. Но не самое страшное.

Теодор старательно гонит прочь испуг, и тот воровато вползает ему под кожу и ужом движется вверх по рукам и ногам, и нет никакой защиты от этого, когда перед Атласом стоит живое напоминание о его прошлой жизни.

– Я не посылал в твой дом солдат, мальчик, – говорит Теодор, и Палмер вскидывает одну бровь.

– Теперь-то ты мне веришь, не так ли? – ядовито цедит он. – Я обвинил тебя, и теперь ты…

– Он не мог никого так подставить! – Бен встревает в их тихий напряженный разговор, встает со своего кресла и подходит к Теодору.

– Не мог никого убить! – настойчиво повторяет он. Защищает, как и в прежние годы, человека, которого выбрал своей семьей. Теодор не знает, что сказать в свое оправдание, – сейчас все слова кажутся ему плоскими, невесомыми и оттого незначительными.

Но одно он знает точно: Бен прав. Серлас не насылал на добрую семью рыбака никого, кто мог бы им навредить. Он ушел тогда из их дома вдоль берега и покинул Сен-Мало еще до заката. Больше их с Клементиной ноги не ступали по тем землям.

– Сядь на место, лабрадор, – презрительно бросает Палмер и скрещивает на груди худые руки с просвечивающими сквозь тонкую кожу голубыми венами. – «Не мог он никого убить». Да ты хоть знаешь, скольких людей твой обожаемый Атлас убил в свое время?

Все в Теодоре холодеет и обмирает. Если бы словами можно было пригвоздить к полу, то только этими, только вот так – на глазах у изумленного Бена.

– Он не знает, не правда ли? – шипит Палмер. – Ты ему не рассказывал?

Бен хмурится, сводит к переносице тонкие брови.

– Серлас никого не убивал! – с жаром восклицает он, а Теодор не может сказать и слова в ответ на обвинение мальчишки, внезапно получившего неограниченную власть.

Тот, кто владеет информацией, владеет миром – и каждой душой в нем. Если следовать этой истине, то душа Теодора сейчас зажата в кулаке Палмера.

– Серлас не убивал? – картинно удивляется мальчишка. – А тот, кто жил после, тот тоже не мог убить? Ни три героя войны, ни вьетнамский дезертир, да? Ни Уильям Лэйк, которого ты, Бенджамин, знал сам? О, да ты хоть представляешь… – Палмер замирает с открытым ртом – глаза распахнуты, а зрачки размером с булавку – и, задыхаясь, чуть не выворачивается наизнанку. – Ты хоть представляешь, скольких людей он на тот свет отправил просто за долги перед мафией?

Нет. Замолчи.

– Замолчи.

Теодор шагает к разгоряченному Палмеру и хватает того за ворот футболки. Медленно, еле сдерживая рвущийся из груди стон, крик, вопль. Ему хочется проорать в лицо наглецу, что тот ошибается, напрасно обвиняет его в преступлениях, которые Теодор не совершал. И только простая истина не дает ему скрутить мальчишку как в тисках.

Он прав. Этот Джошуа, Палмер, Шон, кем бы он теперь ни был, в данный момент до отвращения, до зубного скрежета прав. И Теодор ничего не может поделать с тем, что его разрывает пополам от одного только упоминания всех его прошлых жизней под чужими именами, на которые он даже не имел права. Большинство из них Теодор присвоил себе по памяти, выдумал или украл у тех, кто жил до него.

– Будешь отрицать? – кривит губы мальчишка, нисколько не боясь гнева Атласа. – Я знаю все про Филлипа Уилларда, приятель. Готов поклясться, Филлип убил людей больше, чем те, кто воевал после него.

– Хватит.

Палмер щурится, выпрямляется в полный рост и договаривает, тихо-тихо, свистящим шепотом выдыхая Теодору прямо в лицо:

– Филлип убил Веру Фарлонг.

И Атлас наконец отталкивает его от себя с ужасом и яростью, так что худой мальчишка падает на пол прямо ему под ноги и хохочет. Дико, страшно, безумно. От его смеха, слов, которые он выплевывает так, будто они ничего не значат, – от всего этого Теодора тошнит.

– Прочь, – коротко бросает он хохочущему в ногах Палмеру.

– Теодор… – Бен оборачивается к Атласу и замирает с застывшим на губах вопросом. Теодор не видит его – он смотрит вниз, на скалящегося подростка, и давит в себе желание поднять ногу, наступить на горло мальчишке, пережать его, чтобы убить в зародыше этот безумный хохот.

– Прочь, – шипит Атлас.

Смех прекращается. Палмер утирает слюну с губ собственной футболкой и вскакивает на ноги, собранный и сдержанный, словно не он только что хохотал, катаясь по полу.

– Теодор?

Не обращая внимания на растерянного Бена, Теодор и Палмер смотрят друг другу в глаза – одну, две, три секунды. Мальчишка фыркает, будто, удовлетворившись произведенным эффектом, больше ничего не ждет от мужчины.

– Убийца, – сплевывает он и покидает зал магазина, предметы в котором все еще гудят эхом, помня его безумие.

Теодор смотрит ему в спину и, как только дверь за ним закрывается с протяжным взвизгом, выдыхает. Сам воздух вокруг Атласа сгустился, стал плотнее и раскалился, и в нем зависли призраки прошлого столетия, выдернутые из болота воспоминаний одним едким словом.

– Ты же не хочешь вот так вот… – начинает Бен, но осекается, едва Теодор кидает ему красноречивый взгляд. Мерно тикают настенные часы в повисшем между ними молчании. Минутная стрелка с тихим щелчком падает к цифре четыре.

Он разворачивается и уходит сам – громко хлопает дверью лавки, сбегает от смеха, в котором прячутся лица, лица и еще лица.

У Веры были бледные скулы и большие испуганные глаза… Неправильно, мальчик. Вера была единственной, кого удалось спасти.

Теодор шагает вдоль набережной, не замечая промозглого ветра с берега, и только больные ребра не дают ему ускориться, перейти на бег. Прочь, прочь, подальше от Палмера с его хохотом, от недоуменного Бенджамина, которому следует все объяснить. Теодор по косой пересекает Вудлейн – выезжающий к набережной автомобиль сердито сигналит ему вслед – и спешит вверх по улице.

– Виски, двойную порцию!

В пабе в это время суток почти нет людей, и оттого требовательный тон мужчины кажется неуместным, оглушающе громким. Саймон выглядывает из подсобки со стопкой стаканов в руках и, видя Теодора, удивленно вскидывает кустистую бровь.

– Рановато, мой друг, глушить Джирван, – замечает он. Атлас на него не смотрит, и ирландцу приходится только вздохнуть. – Тяжелое утро выдалось?

– Сначала налей, – хрипит Теодор, – потом задавай вопросы.

Саймон хмыкает и уходит в подсобку, к холодильникам, чтобы вынести нагрянувшему внезапно посетителю початую бутылку янтарного алкоголя. Намекать Теодору Атласу на то, что сейчас только первый час дня, бессмысленно, и бармен молча откупоривает бутылку.

Граненый стакан с отколотым краешком оказывается перед Теодором уже через пару мгновений. Он залпом выпивает эту порцию.

Растекается по стеклянным стенкам лицо Веры, оседает на дне стакана. В тягучих мыслях всплывают образы всех женщин, которых Теодор знал.

– Налей еще, – просит Атлас, подставляя Саймону пустой стакан.

Вера Фарлонг растворяется в пряном послевкусии новой порции виски.

Телефонная трубка в руке Теодора терпеливо гудит, ожидая, когда мужчина наберется смелости. Ну же, это просто. Всего несколько цифр и короткая просьба – с таким он справится без помощи Бена.

Теодор уже выпил кофе, чтобы заглушить протяжный, на одной ноте, вопль у себя в голове – с утра он был гораздо невыносимее и в который раз проклял силу, удерживающую его в этом мире всеми правдами и неправдами, но никак не защищающую от похмелья. Теодор уже выкурил сигарету – одну из тех дешевых, что прячутся в его прикроватной тумбочке от вездесущего Бена и ждут своего часа, подобного сегодняшнему, когда сама мысль о предстоящих делах неподъемна и неизбежна. О сигарете он почти в тот же миг пожалел: с обреченностью вспомнил прошедший день и Филлипа, что курил назло Вере, молясь, чтобы табак когда-нибудь его прикончил.

Ничего из утренних процедур не спасло Теодора от ясной, как солнечный день, мысли: он слишком долго откладывал один телефонный звонок.

Один звонок. Одна просьба. Одна встреча.

Он знает, что на другом конце провода его ожидает не только это. Там будет тягучий и требовательный женский голос. Там будут проникновенные взгляды и кривой изгиб пухлых губ. Там будет женщина, от которой он сбежал двадцать лет назад и от которой готов был сбегать еще и еще.

Теодор глубоко вздыхает и набирает номер. Диск с тихим «тр-р» прокручивается девять раз, прежде чем длинные гудки сменяются прерывистым и требовательным «слушаю».

– Элиз? – спрашивает мужчина и почти видит, как миссис Давернпорт надменно улыбается ему в трубку. Он вздыхает снова – точь-в-точь тот неуверенный юноша из-за океана, которого она в нем видела. – Приглашение на чашку чая все еще в силе?

Женщина хмыкает.

– Мистер Атлас? Приятно удивлена. Как насчет обеда? Завтра в полдень? Мой муж и я с радостью примем вас в нашем доме.

– Неужели ты пойдешь к ней сейчас?

Бен следит за перемещениями Теодора по крохотной комнате – тот ходит от встроенного в стену шкафа к кровати, на спинке которой висят плечики с пиджаком, и обратно, и хотя его шаги выбивают размеренный ритм, движения рук и повороты головы выглядят нервными и напряженными.

– Я задолжал ей визит, – резко выдыхает Теодор, поворачиваясь к зеркалу на стене, крохотному, вмещающему лицо от лба до подбородка. В его отражении мелькает седина на виске и бугристый шрам, жилка бьется рядом с ним, дрожит бровь.

Его пугает встреча с Элоизой. Не столько из-за того, что он теперь о ней знает – потомок она леди из Шалотт или нет, не имеет значения, – сколько из-за неизбежного столкновения. Элоиза никогда не была легкой по характеру. С ней в свое время было и трудно, и невыносимо, и интересно. Боже, как интересно было прожигать с ней жизнь, многослойную во всем этом блеске ее безудержной молодости.

Он и тогда был стар, и сейчас, несмотря на то что Элиз старше на двадцать лет, не пытается казаться моложе, чем он есть на самом деле. Двести сорок с чем-то лет. Эту цифру не стереть с лица и из памяти, когда все года заполнены призраками умерших друзей, и соратников, и всех тех, кого он самолично отправил на тот свет.

Наглый мальчишка был прав. Он убийца.

– Не понимаю… – вздыхает Бен за его спиной. – Ты хочешь оставить Шона в покое только потому, что тот тебя задевает?

Отражение в зеркале мрачнеет, и Теодор отворачивается, чтобы не видеть собственного лица.

– Я не сказал, что оставлю его в покое, Бенджамин, – сердито замечает он. – Мне нужно уладить одно дело с миссис Давернпорт, и оно не требует более отлагательств.

– Миссис Давернпорт, – передразнивает Бен. – А не ты ли говорил, что и на пушечный выстрел к ней не подойдешь?

Теодор решает оставить этот вопрос без ответа и выходит из комнаты, прихватив пиджак. Бен, спохватившись, кидается следом.

– Теодор! – кричит он, когда Атлас уже спускается вниз. Бен перегибается через перила, пытаясь выловить приятеля на лестничной спирали. – А как же бессмертный мальчик, Теодор?

«Бессмертный мальчик знает слишком много», – думает Теодор. Он разберется с ним после. После Элоизы.

Атлас покидает лавку в погожий день понедельника. Солнце светит с ясного неба, из гавани дует прохладный свежий ветер. Немногочисленные прохожие – в основном туристы и студенты, гуляющие последний летний месяц перед учебным годом, – попадаются ему на пути и приветливо кивают. Теодор никогда не привыкнет к этому негласному правилу: улыбаться без задней мысли, потому что так принято, он не умел и в лучшие свои годы, а теперь желание казаться нормальным в нем и вовсе иссякло.

Он специально не взял машину – до резиденции четы Давернпорт ему идти всего пару миль – и теперь шагает как можно медленнее, оттягивая момент встречи. Отчего его так пугает Элоиза? Не оттого ли, что с ее мнением придется считаться? Не оттого ли, что теперь он заинтересован в ней, возможно, больше, чем она в нем? Элиз Вебер давно уже замужняя дама, но это не повод расслабляться в ее присутствии.

Она ждала, что Теодор позовет ее замуж, как любой порядочный джентльмен, и воровала вместе с ним яблоки на заднем дворе своей же аристократичной тетушки, как простолюдинка.

Теперь ей не двадцать лет, а его шутливо брошенное «Теодор, Теодор Атлас» при первой встрече с Элиз давно превратилось в официальное имя. Кто знал, что они встретятся снова спустя столько времени и будут помнить друг друга такими, как прежде…

Теодор достает из внутреннего кармана пиджака припасенную фляжку с инициалами – вовсе не «Т. А.», что обыкновенно вызывает вопросы и заставляет шутить об убитых рэкетирах, – и делает большой глоток. Морщится, жмурится. Саймон разбавил Джирван чем-то кислым? Не иначе как добавил в свои знаменитые бочки по лимону в безудержной жажде экспериментов.

Улица раздваивается – один ее хвост ведет к пристани, второй резко уходит влево по Север Парэйд к Фалмут-роуд. Теодор сворачивает чуть раньше и по неприметному закоулку, соединяющему Техиди Террас с Пенверрис-лэйн, протискивается между прижатыми друг к другу домиками. В этой части города, ближе к окраине, они уже напоминают сельские фермерские постройки, какие раньше принадлежали одному большому поместью. Прежде в таких жили служившие крупным помещикам крестьянские семьи вместе со скотом, а сами богачи отстраивали себе усадьбы чуть выше на холмах. Или же такие маленькие дома стояли на отшибе города, и жили в них ведьмы.

Теодор делает последний глоток из фляги, прячет ее обратно в карман пиджака и стучит в массивную дверь с золоченым молотком в виде головы льва. Тяжелое кольцо, зажатое в его острозубой челюсти, он намеренно игнорирует.

Открывают ему не сразу. Он ждет, что за дверью его встретит лакей – какой-нибудь холеный юноша в неприметной форме, вытянувшийся по струнке, с зализанными волосами, как и полагается прислуге богатых хозяев. Но после третьего сердитого стука на пороге перед Теодором появляется сама хозяйка.

– Элиз? – Он не хотел выглядеть удивленным, но голос выдает его, и приветствие звучит вопросом. – Не ожидал увидеть тебя…

– Так сразу? – подсказывает женщина, насмешливо кривя губы. – Мы как раз садились за стол. Входи.

Она пропускает его в дом, и Теодор, учтиво поклонившись, как и подобает, входит внутрь. Длинный коридор с высокими потолками, увешанный портретами знатных господ и знаменитых виолончелистов из рода Вебер, приводит гостя в большую залу. Теодор помнит, как выглядела (или все еще выглядит) усадьба мадам Вебер и ее покойного мужа, – и сравнивает ее с этой резиденцией. Видимо, Элоиза посчитала, что убранство ее отчего дома подходит ее нынешним вкусам, потому что дома слишком похожи. Теодор чувствует себя так, словно он очутился в старом поместье семьи Вебер и вот-вот увидит мадам Шарлотту, которая будет взирать на него сквозь свои многочисленные морщины с видом оскорбленной до глубины души. Ей никогда не нравился «этот прибывший из-за океана мальчишка с замашками старика». И хотя Теодор тоже не горел желанием встречаться с матерью Элиз, та вызывала к себе на ковер американского грубияна так часто, как только могла, чтобы удостовериться: у выбранного капризной дочерью жениха есть и достаток, и положение в обществе, которого мисс Вебер заслуживает.

Когда в зале Теодор видит всего лишь мужчину лет шестидесяти с подозрительно знакомым профилем, он почти искренне удивляется. Окажись здесь мадам Вебер, постаревшая на пару десятков лет, Атлас бы даже не возмутился.

– Мистер Давернпорт, я полагаю? – бодрее, чем следует, приветствует его Теодор и в два размашистых шага сокращает расстояние между ними. Мистер Давернпорт, муж Элоизы, поднимается со своего места во главе накрытого к обеду стола и кивает. Они жмут друг другу руки.

– А вы тот самый мистер Атлас? Наслышан о вас… – Хозяин дома мерит Теодора рассеянным взглядом и вновь кивает. – Что ж, присаживайтесь! Мы рады гостям, правда, Элиз?

Элоиза идет мимо мужа и невзначай гладит его по плечам и голове с проглядывающей на макушке лысиной. В ее жесте полно нежности, хотя глаз с Теодора она не сводит. От странного ощущения, будто его испытывают на прочность, спасает поданное проворным молодым человеком первое блюдо.

Теодор сидит напротив Элоизы. Та молчит, только изредка хмыкает, словно бы отправляя все едкие мысленные комментарии себе же в тарелку, и напряженное молчание, натянувшееся между хозяевами и единственным гостем, приходится искоренять самому мистеру Давернпорту.

Его зовут Джордж.

– Элиз говорила, вы живете в Америке, мистер Атлас?

Теодор рассеянно кивает, не сразу понимая, что Давернпорт ждет конкретного ответа – он смотрит на гостя с вниманием, какое оказывает любой уважающий себя хозяин любому гостю. Сейчас Атлас неожиданно жалеет, что пришел как раз к обеду, ведь, явись он позже, ненужных разговоров с Джорджем Давернпортом можно было бы избежать.

«Интересно, – думает Теодор, – а звучную фамилию владелец шинных заводов приобрел за деньги вместе с внушительной родословной до того, как женился на Элиз, или уже после, поддавшись ее капризам?»

– Я жил там некоторое время, – отвечает Теодор, подбирая слова.

Он плохо помнит те два года, что провел, мотаясь между Америкой и Англией, когда еще не решил, как быть с маленьким Бенджамином. Уильям Лэйк бросил одиннадцатилетнего Паттерсона на пороге его нового дома – приюта святой Агнесс в Нью-Йорке – и сбежал за океан, чтобы не давать впечатлительному юноше надежд на совместное будущее. Встреча с Элоизой в дождливом неприветливом Лондоне показалась Уильяму такой заманчивой интрижкой, что он, не задумываясь, представился Теодором и в течение двух беспорядочных лет метался между нею, живущей в столице Англии, и Бенджамином, серьезно решившим сделать своего спасителя семьей.

Тогда он постоянно мучился угрызениями совести насчет юноши-сироты и на капризы молодой аристократки смотрел с усмешкой, которой, видимо, и привлек заносчивую особу. Беззаботная жизнь в компании Элоизы казалась ему отдушиной, но Теодор никогда не думал, что судьба сведет их вновь.

А теперь – вот они, сидят напротив друг друга за большим обеденным столом, обедают вместе, как старые приятели, и обсуждают недавние спортивные достижения английской бейсбольной команды. Джордж Давернпорт отчаянно пытается навязать жене свое хобби, но Элиз совсем не интересуют ни бейсбол, ни регби, ни даже фигурное катание.

Теодор ловит ее взгляд из-под опущенных густо накрашенных ресниц. Она одета с иголочки, будто собирается принимать важных гостей из окружения Ее Величества, так что Атлас чувствует себя неуместно. Будто он должен был оказаться как минимум принцем Уэльским, например, а не жалким владельцем антикварной лавочки в городке с населением чуть больше двадцати тысяч человек.

Когда подают десерт, Теодор почти забывает о цели своего визита. Больше всего ему хочется сбежать из ставшего тесным дома и навсегда забыть дорогу к порогу Элоизы Вебер. Несмотря на ее возможное родство с ведьмой прерафаэлитов (в чем он почти уверен, ведь не может простая смертная так изматывать одними только взглядами), Теодор готов расстаться со старой знакомой без каких-либо обязательств с чьей бы то ни было стороны. У него есть вопросы, у нее – ряд претензий, но пока никто из них не высказался об этом вслух, их дело можно закрыть за давностью лет.

– Вы не курите, мистер Атлас? – спрашивает Джордж между первой и второй чашкой кофе. Они сидят в малой гостиной, расположившись на мягких диванах. Элоиза смотрит на обоих с нескрываемым превосходством, и Теодор снова думает о том, что в этом доме она чувствует себя королевой, а всех остальных – своими слугами. Даже гостей.

– Нет, я бросил несколько лет назад, – врет Атлас, поглядывая на Элиз. Она усмехается.

– Не помню, чтобы ты вообще позволял себе сигареты, – замечает она. – Всегда морщился на табачный дым, а когда я доставала мундштук, ворчал, как старик, что курение вредит здоровью.

Теодор ловит ее насмешливый взгляд. Они оба знают, что это ложь.

– Вот и я корю Элиз за ее пристрастие! – Джордж машет рукой на жену и, спохватившись, отвешивает почтительный поклон прямо со своего места. – Если бы она увлекалась спортивными играми, было бы проще отучить ее от сигар, но Элиз не слушает ни меня, ни свою мать.

– Я бы тоже не слушал, – отзывается Теодор и тут же жалеет об этом – Элоиза хватается за случайно брошенную фразу:

– Ты все еще помнишь ее, не так ли? Она была весьма огорчена, узнав о твоем побеге.

Вздохнув, Атлас возвращает ей усмешку.

– Не думаю. Она с куда большей охотой отправила бы меня за океаны в первый же день нашего знакомства.

Джордж слушает их с притворно-рассеянным вниманием, и Теодор гадает, знает ли муж Элоизы обо всех… знакомых, что были у нее до него, до того как он взял ее в жены. Конечно же нет, он не знает. Но может догадываться. Добродушный с виду бизнесмен только кажется доверчивым супругом, иначе бы теперь он не изучал Теодора с таким преувеличенным рвением.

Им приносят еще по чашке кофе. Молодой юноша, высокий и худой, ставит поднос с чашками на мраморный столик, кидает на Теодора любопытный взгляд – широкие, будто выпученные, светло-голубые глаза, бледное лицо, а вокруг губ странная паутинка из тонких красных сосудов – и спотыкается. Поднос, и чашки с кофе, и сахарница, и ложечки летят на светлый ковер с характерным звоном; Джордж громко ругается, позволяя себе непечатные выражения.

Элоиза только морщится.

– Неси быстрее тряпку! – резко отчитывает она слугу, от испуга замершего соляным столбом. Тот быстро-быстро кивает и ретируется из гостиной. На светлом ворсе ковра растекаются некрасивые узоры кофейных пятен, и в воздухе отчетливо различим запах кофе.

– Новенький, – будто оправдываясь, говорит Элоиза. Внезапно ее рука соскальзывает со спинки дивана и тянется к Теодору.

– Ты испачкался, Тео, – объясняет она и медленно, театральным жестом стирает каплю кофе с его скулы, почти касаясь шеи под воротничком рубашки.

За стеной, из коридора, слышен очередной грохот. Теодор, воспользовавшись неожиданным шумом, дергается (Элиз все равно решит, что это реакция на ее действия!) и кашляет.

Элиз вздыхает.

– Джордж, дорогой, проверь, что там стряслось у этих неучей. Я приведу себя в порядок и приду к тебе.

Ее муж, если и чувствует себя обманутым, никак это не показывает; он встает, кивает женщине и, поджав губы и натянув грозный хозяйский вид, идет прочь из комнаты. Теодор не сразу поворачивается к ожидающей его Элоизе.

– Прекрати строить из себя молоденькую девицу, Элиз, – говорит он, как только дверь за Джорджем деликатно прикрывается. Элоиза закатывает глаза.

– Ох, Тео, ты такой…

– Нам не по двадцать лет, моя дорогая, – обрывает он. Вздыхает, набирая в легкие воздуха для следующего заплыва на глубину, и выдает: – я очень рад видеть тебя в благополучии и здравии, и мне приятно было познакомиться с твоей семьей – представь себе, я даже не вру. Но пришел я сюда не для того, чтобы флиртовать на глазах у твоего мужа.

Элоиза склоняет голову набок, так что ее завитые кудри касаются атласного плеча платья, и щурится. Кривит губы в ухмылке, прикрывает глаза и выдыхает, будто не веря его серьезному тону.

– Неприступный, как скала. Как и всегда. – Она кивает самой себе и смотрит на Теодора уже без притворной насмешки. – Хорошо, дорогой, так и быть, я сделаю вид, что меня интересуют твои заботы. О чем ты хотел поговорить?

Он совсем не чувствует, что буря его миновала, но дышать становится чуть легче. Теодор на всякий случай откидывается на спинку дивана, подальше от длинных рук женщины.

– О моих предках, верно? – не давая ему и слова вставить, продолжает Элоиза. Атлас давится удивленным вздохом. – Ой да брось! Тебе стало интересно мое приглашение на ужин только после той нашей встречи в музее, я не забыла. Ты же был там с мисс Карлайл, верно? Где теперь эта девочка?

На секунду Теодору кажется, что он слышит в вопросе Элиз что-то, не подходящее ее виду и положению, но мысль ускользает так же быстро, как и появилась. Атлас облизывает нижнюю губу, скрещивает пальцы, борясь с желанием поправить чересчур тугой воротник рубашки.

– Она дома. Это неважно. Ты права, я хотел поговорить о твоих предках. О женщине с картины Уотерхауса. Ты знаешь что-то о ней?

Он задает вопрос и весь обмирает. Задает вопрос и стискивает пальцы так, будто только они удерживают его в гостиной дома Давернпортов. К этому моменту он стремился, но представлял его совсем по-другому. А в итоге все происходит именно так: Теодор сидит рядом с женщиной, о которой предпочел бы не думать, которая, в отличие от всех его прошлых женщин, еще жива и все еще на что-то претендует, несмотря на замужнее положение.

Он с удивлением обнаруживает в себе явное желание оказаться где-то подальше от этого места и Элоизы, где-то во Франции, где сейчас, должно быть, юная мисс Карлайл воюет со своей матерью.

Рядом с ней он чувствовал себя хозяином положения, а не загнанным в угол зверем в лапах хищной птицы-аристократки. Рядом с ней он мог диктовать правила поведения и направлять течение их разговоров, неспешное – с его стороны, полное эмоций – с ее, так, как ему вздумается.

– Странные вопросы от странного человека, – говорит Элоиза. – Ты всегда был немного не от мира сего, Тео. Меня смущает даже не твоя вечная молодость… – Она окидывает его внимательным взглядом с головы до ног. – А то, что ты рвешься в какие-то недостижимые дали, как юный наивный мечтатель. Скажи, зачем тебе прерафаэлитские дамы?

Теодор надеялся, что до этих расспросов Элиз, в силу своего эгоистичного самолюбования, не опустится. Может, во избежание оных ему нужно было ответить на ее заигрывания?

– Хочу узнать одну тайну, – отвечает он. – И для этого мне нужна твоя помощь.

– Неужели?

Атлас готов поклясться, что в этом вопросе яду хватило бы на половину королевского двора викторианской эпохи.

– Если, конечно, это тебе по силам.

Элиз всегда была падка на вызовы, вот и сейчас не может не услышать в словах Теодора дерзкое «слабо?». Она кивает – «продолжай».

– Тайну женщин прерафаэлитов – определенных женщин, замечу, – может открыть только их потомок. Наследница. Если ты – это она… – Теодор картинно вздыхает. – То ты мне необходима.

Ради этой фразы он готовился добрую половину вечера. Если бы возможной наследницей ведьмы оказалась любая другая женщина, Теодор подобрал бы слова менее вызывающие и менее обязывающие. Но с Элиз не сработают простые приемы.

Она улыбается, и в изгибе ее губ Атласу чудится победное «попался».

– Может быть, – тянет Элоиза. – Что ты предложишь мне в обмен на мою помощь? Уверена, тебе нужно что-то особенное, не так ли?

Их разговор превращается в перетягивание каната, а Теодор даже не уверен, что Элиз действительно та, кого он ищет. Он вздыхает. Он устал от этого вечера и устал от Элиз, от постоянного напряжения рядом с нею, которое приходится испытывать независимо от того, есть ли в одной с ними комнате ее муж или кто-либо другой или нет. Он знал, что любой диалог с Элоизой будет стоить ему и сил, и нервов.

Но ведь цель стоит того?

«Как же было бы проще, имей я дело с Клеменс», – невольно думает в сердцах Теодор и тут же не просто удивляется, а смущается этих мыслей. Он готов забить голову улыбками и ухмылками Элиз, чтобы не думать о дочери смотрителя галереи, но противоречивая судьба вдруг играет с ним очередную злую шутку.

В гостиную врывается Джордж и, не глядя на жену, идет к Теодору.

– Уж не знаю, что у вас стряслось, мистер Атлас, – запыхавшись, говорит он, – но вам звонят из дома и срочно просят вернуться.

Пожар? Ограбление? Бен никогда не ищет его в гостях, с какими бы трудностями ни столкнулся, поэтому протянутую Джорджем трубку Теодор берет с недоумением.

– Слушаю? – хмурясь, спрашивает он и получает в ответ дробь междометий и неразборчивых сиплых восклицаний. – Бенджамин?

– Это Палмер, тупица, – вопят в ответ. – Срочно езжай домой, мы летим в Лион!

Теодор готов бросить трубку и выругаться на гэльском, хинди и даже ломаном французском на мелкого настырного мальчишку, решившего допечь его окончательно, и только неожиданность, с которой Палмер кидается на Теодора, останавливает мужчину.

– С какой это стати мне ехать домой? Кто эти «мы» и зачем мне об этом знать?

Палмер смачно ругается, позволяя себе такие выражения, которых не использует даже Атлас.

– Слушай, ты! Можешь злиться на меня сколько угодно и ненавидеть, ведь я тебя тоже ненавижу, и плевать бы мне на тебя сто раз! Но речь сейчас о Клеменс! Она в опасности!

Эта новость кажется абсурдной настолько, что у Теодора пересыхает в горле. По крайней мере, позже он спишет все на внезапность.

– Ты слышишь меня, придурок? – раздается в трубке уже на грани паники. – Клеменс в опасности, и мне нужна твоя помощь!