Глава 66

Когда Уорт закончил перекрестный допрос Пальграффа, превратив зал заседаний в юридическую скотобойню, все было кончено.

Я еще больше запутался – у кого из них моя дочь?. Хемансу с Пальграффом победа не светила, и у них были все основания добиваться ее другими способами. Но они перестали быть подозреваемыми, еще когда подали ходатайство о моем отводе.

У «АпотеГен» и его адвокатов было еще меньше причин похищать детей. Зачем идти на такой рискованный шаг, если выиграешь в любом случае?

В 11.40, когда Пальграфф наконец получил разрешение покинуть трибуну, я объявил перерыв на обед. Всем, кто наблюдал за процессом, это должно было казаться актом милосердия.

Но у меня был свой мотив – Бен Гарднер и анализ отпечатков пальцев.

Я добрался до своего кабинета, снял мантию и направился к двери офиса в тот момент, когда ее открывал Блейк Франклин.

– Привет, тебя-то мне и надо, – сказал он своим тягучим голосом, как всегда жизнерадостно, – есть минутка?

У меня, конечно, не было, но поскольку Блейк, похоже, был единственной причиной, по которой меня до сих пор не выставили из зала суда, я сказал:

– Да, конечно, проходи.

Как только он вошел и закрыл дверь, я сказал:

– Думаю, я должен выразить тебе свою глубочайшую признательность.

– Вот уж не знаю.

– Садись, куда тебе удобно.

– Нет-нет, я ненадолго, у тебя и без меня дел по горло.

Блейк стоял посреди кабинета. Вид у него был непривычно растерянный. В нагрудном кармане его пиджака дребезжал телефон.

– Извини, сейчас я заткну ему глотку, – сказал он, – ребятам внизу я сказал, что не могу его отдать из соображений национальной безопасности.

Он вытащил гаджет, потыкал в него, пока он не умолк, и положил обратно в карман.

– Ну так что? – спросил я. – Что ты сделал, чтобы убедить Кизи? Рассказывай.

– Знаешь, я не уверен, что должен… Словом… Если честно, то я вообще не знаю, стоит ли тебе об этом рассказывать. Но ты же станешь наводить справки, а я не хочу, чтобы ты на меня злился, когда узнаешь.

– В чем дело, Блейк?

– Сначала я пытался прибегнуть к старому испытанному способу. Накопать что-нибудь на Кизи, немного надавить, да чего там, ты и сам знаешь. Если взрослый мужик играет в поезда, логично предположить, что у него в шкафу есть скелет, а то и два. Ну или маленький вьетнамец. Или что-то еще. Но он оказался кристально чист. Поэтому я предложил ему сделку, от которой он просто не смог отказаться.

– Что за сделка?

– Он отзывает всех собак и оставляет тебя в покое, взамен я гарантирую ему, что место в Сенате в ноябре достанется его партии.

– Но как тебе… – начал я, и тут меня осенило, хотя я не мог в это поверить. – Погоди, Блейк, какое место в Сенате? Неужели твое?

– В понедельник я объявлю, что хорошо потрудился на благо граждан Вирджинии и не собираюсь больше переизбираться на новый срок.

При любых других обстоятельствах Блейк мог сказать такое только в шутку. Это было в его духе – как минимум трижды в неделю предсказывать закат своей политической карьеры.

Но на этот раз он не шутил.

– Нет, Блейк, ты не можешь…

– Почему? Очень даже могу. Ты же сказал, что дело касается семьи, что это вопрос жизни и смерти.

– Да, но я не…

– Нет, все кончено, – сказал он. – Я хорошо поработал, сынок. Отпахать три срока в двух разных партиях – это не карьера, это гребаное чудо! На самом деле таких ребят, как я, которые просто делают свое дело и не считают, что если у республиканцев небо голубое, то демократы должны назвать его зеленым, почти не осталось. Мы как динозавры. Пришло время вымирать.

– Нет, Блейк, остановись. Это же безумие. Мне не нужно, чтобы Кизи отстал от меня навсегда. Я просил тебя его попридержать. В понедельник позвони ему и скажи, что передумал. К тому времени я сам буду готов дать бой. Ты не… Я хочу сказать, что… конечно, я тебе очень благодарен, но ты не можешь вот так бросаться за меня на амбразуру. Ты не настолько у меня в долгу.

– Вот тут ты ошибаешься.

Он вытянул палец и слегка ткнул им в то место на моей груди, где благодаря сумасшедшему, которому пришла в голову мысль лоббировать таким образом своего сенатора, навсегда остался шрам.

– Нет-нет, подожди, так ты из-за этого? Блейк, я не закрыл тебя своим телом. Я, как и все остальные, хотел ее избежать. Это просто нелепая, глупая случайность. Ты не можешь из-за этого считать меня своим должником. Но если даже и так, ты устроил мне эту работу. Так что мы давным-давно квиты.

Сенатор покачал головой.

– Я понимаю, сейчас не самый подходящий момент… – сказал он. – Но он разве будет когда-нибудь подходящим? Одним словом, я… Я давно хотел тебе все рассказать. Еще когда это случилось. Но даже сейчас не до конца… не до конца уверен, что поступаю правильно.

Мне было так непривычно видеть, как неизменно красноречивый сенатор Франклин заикается, путается в словах и всем своим видом выражает нерешительность, я был так удивлен, что даже не пытался ничего вставить.

– Та пуля, – наконец сказал он, – была не случайной. Она с самого начала предназначалась тебе.

– Что ты такое говоришь?

– Помнишь, как активно мы продвигали тот оружейный законопроект, пытаясь привлечь всех на свою сторону?

– Конечно.

– Ну так вот, я знал, что наш билль зарубят еще до того, как мы представим его на рассмотрение. Мне недвусмысленно дали понять, что люди, которые ему противостоят, готовы на все, чтобы он не прошел, поэтому он в принципе не может быть одобрен парламентом. Но я… я оказался настолько упрям, что все равно его обнародовал. Решил, что как только мир увидит, какой он логичный, как умело ты все сделал… одним словом, мне показалось, что он получит такую широкую общественную поддержку, что его просто не смогут не принять…

– Блейк, это не возлагает на тебя вину за…

– Мне позвонили, – продолжал он, не обращая внимания на мои слова, – за день до нашей пресс-конференции. С телефона-автомата. Не знаю, откуда тот парень узнал мой номер, но выражался он предельно ясно. Сказал, что на Капитолийском холме каждая собака знает, кто готовил этот законопроект, и если я представлю его на рассмотрение, то он… то он…

Блейк судорожно сглотнул и с шумом выдохнул воздух.

– …он тебя застрелит. Он так и сказал. «Только попробуй устроить пресс-конференцию, и твой юный друг Скотт Сэмпсон получит пулю в сердце». Я подумал, что все это ерунда, и хотел показать, что он меня не испугал. Стоит кому-то заподозрить, что тобой можно помыкать, и… Это было просто высокомерие. Больше ничего. Глупое, банальное высокомерие. Мне казалось, никто не посмеет выступить против великого и ужасного Блейка Франклина или члена его команды. Я мог бы попросить тебя не ходить на ту пресс-конференцию или, по крайней мере, надеть бронежилет. Мог выставить охрану из полицейских. Мог сделать много чего другого. Но так ничего и не сделал. Просто несся на всех парах – полный вперед! – думая исключительно о себе и о своей идиотской репутации. А когда этот чокнутый выполнил свою угрозу, я… мне стало стыдно от того, что я наделал, что допустил. До такой степени, что даже никому об этом не рассказал. Ни тебе. Ни ФБР. Очень уж переживал, что обо мне подумают.

– Блейк, все равно, нельзя обвинять себя в том, чего…

– Послушай, дай мне закончить, черт бы тебя побрал, – сказал он, и на его лице промелькнула улыбка. – Я знаю, ты теперь судья и привык всех перебивать, но я еще какое-то время побуду сенатором, а нам можно устраивать обструкцию, так что помолчи. Я просто хочу сказать, что ты всегда был мне как сын. И тогда, и сейчас. В тот раз я не сделал самого простого, чтобы тебя защитить. Поэтому должен сделать сейчас, пусть это будет и не очень просто. И даже не потому, что считаю себя твоим должником, а потому, что так будет правильно. Все, больше не желаю ничего об этом слышать. А теперь иди сюда.

С этими словами он притянул меня к себе и крепко обнял.

Слова Блейка каким-то образом изменили всю мою жизнь, хотя в тот момент я еще не понимал, как именно. Мне требовалось время, чтобы понять, что я почувствовал, и решить, как это меняло наши с ним отношения.

Пока же его готовность оставить кресло в высшем законодательном органе в стране, со всеми скрытыми в нем ловушками, внушало лишь благоговейный трепет и уважение. К тому же она давала моей дочери шанс на жизнь, которого в противном случае у нее могло бы и не быть. И я лишь надеялся, что в один прекрасный день смогу рассказать ей, что ее крестный отец стал ей ангелом-хранителем.

– Блейк, я даже не знаю, что сказать… – начал я.

– Так и не говори ничего. Я не для того тебе рассказал, чтобы ты изливал на меня свои чувства. Мне просто хотелось расставить точки над «i». Ладно, я тут путаюсь под ногами у судьи, хватит ему слушать блеяние какого-то старика. Я пойду.

С этими словами он хлопнул меня по плечу. Не успел я собраться с мыслями, чтобы еще раз попробовать его отговорить, как он уже повернулся и вышел из кабинета.

Добрую минуту я стоял и пытался представить себе будущее, в котором Блейк Франклин больше не будет моим сенатором.

Потом вернулся обратно в настоящее. Полюбоваться Блейком, уже не законодателем, а простым гражданином, я еще успею. Теперь пришла пора узнать про отпечатки пальцев.

Коридор почти опустел, и только у лифта стояла кучка людей, которым нужно было вниз. Не желая, чтобы на меня пялились незнакомые люди – и надеясь застать Бена Гарднера одного, – я решил спуститься по лестнице.

Преодолев четыре пролета, я вытащил из кармана телефон, просто чтобы убедиться, что ничего не пропустил. Мне казалось, похитители должны были уже объявиться. Сколько раз они написали мне во время заседания по делу Скаврона? По сравнению с этим тишина вселяла тревогу. Да, каждое их послание было ужасно, но молчание казалось мне мучительнее.

Спустившись на первый этаж, я открыл дверь и увидел Бена Гарднера. Часы показывали пять минут первого – все как раз пошли обедать. Вокруг не было ни души.

Завидев меня, охранник встал.

– Приветствую, судья, у меня для вас кое-что есть, – сказал он, возвращая мне латунную связку ключей, все так же запечатанную в пластиковый пакет.

После чего вытащил из кармана сложенный листок бумаги, протянул в мою сторону, но отдал не сразу.

– Скажите супруге, что пальчики побывали в ИНП. Новейшая техника, лучшее, что только есть в ФБР. Расшифровывается как что-то там нового поколения. Точность девяносто девять и девяносто девять сотых процента. У них в базе данные и на преступников, и на обычных людей, больше ста миллионов человек. Вы были правы – там были отпечатки, которые идентифицировать не удалось. Зато другие удалось.

И он протянул мне бумагу.

– Спасибо вам, Бен, я чрезвычайно вам благодарен, – сказал я, забирая у него листок.

– Без проблем. Супруге привет.

Стараясь не выдать нетерпения, я жизнерадостно ему улыбнулся и пошел дальше. Но оказавшись на парковке, тут же развернул бумагу.

Потом посмотрел по сторонам, будто кто-то еще, кроме меня, мог знать, насколько важно то, что я держал в руке. Но улица в этот предобеденный час была пустынна. Единственным зрителем можно было считать одинокую чайку.

Бумагу сложили пополам. Я кивнул своим мыслям, развернул ее и сразу опустил глаза вниз страницы – на имя.

И сразу же мир вокруг меня закружился в бешеном вихре. Я даже прислонился к одной из стоявших на парковке машин, чтобы не упасть.

Нас уже так замучили историями о человеческом коварстве, что мы едва ли ни ждем ему подтверждения. Добрейшая вдова отправляет на тот свет троих своих мужей. Сосед, в котором все души не чают, на поверку оказывается педофилом. А пастор Джим проматывает пожертвования прихожан.

Мы привыкли удивляться таким историям, но все-таки допускаем, что они случаются – потому что они не о тех, кто составляет круг самых близких нам людей. Мы наблюдаем их вблизи не один десяток лет; они неоднократно подтверждали свою добродетельность хорошими поступками; мотивы их поступков не подлежали сомнению, потому что на каком-то клеточном уровне всегда были нам понятны.

А потом нам попадает в руки это. Свидетельство вероломства, настолько меня ошеломившее, что я какое-то время не мог оторваться от «Субару», с помощью которого удерживал вертикальное положение.

Это был человек, который первым взял Сэма и Эмму на руки, когда они появились на свет, который ни разу не пропустил их дня рождения, которого в завещании мы назначили опекуном близнецов на случай нашей с Элисон преждевременной смерти.

Я еще раз прочел написанное на листке бумаги, все еще не осмеливаясь поверить своим глазам.

Внизу аккуратными печатными буквами стояло имя: Карен Лоу.