Глава 61

На следующий день я проснулся с чувством, которое можно было назвать эмоциональным похмельем. Моя хрупкая система восприятия под высоким напряжением окружающего мира подверглась слишком большим перегрузкам. Даже краски за окном поблекли наутро после того, как я узнал, что моя жена больна.

Я должен был бы испытывать некоторое облегчение от того, что Элисон ничего не замышляла за моей спиной, что Пол Дрессер не собирался у меня ее отнять, что каким бы скверным ни было создавшееся положение, мы все равно были вместе. Но подобные утешительные мысли свела на нет острая боль, вскоре пришедшая им на смену.

Самым серьезным кризисом, угрожавшим здоровью кого-нибудь из членов нашей семья, до сих пор было мое ранение. Да, было много шума, крови и переживаний, но в конечном счете речь шла всего лишь о физике. О простом законе ньютоновской физики, который в данном случае сводился к тому, что пуля, обладавшая некоторым импульсом, ударила меня в грудь, передала свою кинетическую энергию плоти, нанесла значительный ущерб скелетно-мышечному аппарату и вылетела с другой стороны. Не успел я осознать, что ранен, как весь вред организму уже был нанесен. Выздоровление, аналогичным образом, тоже носило чисто механический характер. Тайны из моего состояния никто не делал, и как бы больно мне ни было, мысль о том, что худшее уже позади, приносила некоторое утешение.

Здесь же все было гораздо страшнее. Рак похож на пулю, которая убивает вас долгие месяцы и годы. И момент, когда пуля попадает в человека, это только начало. И никто понятия не имеет, насколько серьезной окажется рана.

Более того, для ответов на самые животрепещущие вопросы используется непостижимая терминология квантовой физики. Давать какие-либо гарантии не представляется возможным. В отношении конечного результата можно лишь строить прогнозы, варьирующиеся в самых широких пределах, от весьма терпимого до совершенно немыслимого. Хотел бы я увидеть человека, которому приносит утешение изучение статистики онкологических больных в пяти- или десятилетней перспективе.

Если в то утро мне что-то и помешало окончательно расклеиться, так это строгий наказ Элисон, напомнившей о моем обещании делать все возможное для освобождения Эммы.

До слушаний по «приговору Маркмена» оставалось два дня. Моя команда с головой ушла в подготовку к ним, поэтому, приехав в тот день в обычное время, я обнаружил, что все уже на местах.

Я начал просматривать ходатайства, чтобы присоединиться к процессу. Ближе к полудню позвонила миссис Смит. Я подумал, что у стороны ответчика снова вопрос по поводу фотографий, или видео, или еще какая-нибудь незначительная проблема.

Но вместо этого она сказала:

– Мистер Сэмпсон, у меня на проводе конгрессмен Нил Кизи. Будете с ним говорить?

Нил Кизи. Я почувствовал, что от звука этого имени у меня подскочило давление. После пресс-конференции Майкла Джейкобса прошло две недели, и я – отчаявшийся человек становится наивным – уже было решил, что дело спустили на тормозах.

– Разумеется, – ответил я, – соедините меня с ним.

Проработав много лет в команде Блейка, я ни разу не имел дела с Кизи, но о репутации его был осведомлен хорошо. Компетентный, решительный, дотошный в деталях технократ, он цитировал наизусть доклады Комитета Конгресса по бюджету и считался чуть ли не самым педантичным из 435 американских законодателей. В одной из статей в «Вашингтон пост» его, помнится, называли занудой, которому глубоко наплевать на общественное мнение – он коллекционировал игрушечные модели поездов и был столь ярым фанатом сериала «Стар Трек», что выучил клингонский. Но те, кто не считался с его мнением, считая неудачником или посредственностью, могли за это здорово поплатиться.

Я затаил дыхание в ожидании, пока нас соединят, и медленно выпустил из легких воздух. В следующее мгновение я услышал резкий голос Кизи:

– Доброе утро, судья Сэмпсон.

– Доброе утро, конгрессмен Кизи. Чем могу быть вам полезен?

– Я знаю, мы с вами люди занятые, поэтому давайте сразу к делу: ко мне по-прежнему поступают запросы касательно вашего приговора по делу «Соединенные Штаты против Скаврона», и мне хотелось бы разобраться с ними до пятницы. Насколько мне известно, на этот день у вас намечено важное судебное заседание.

– Совершенно верно, – сказал я.

– Учитывая строго ограниченные временные рамки, мне показалось более уместным связаться непосредственно с вами. Уверен, что вы меня поймете.

– Разумеется, – ответил я как можно небрежнее, хотя у меня на лбу выступила испарина.

– Отлично. Как вам известно, мой коллега, конгрессмен Джейкобс, во всеуслышание подверг сомнению ваше решение по делу мистера Скаврона. Я признаю, что в значительной степени его энтузиазм был обусловлен не столько юридической стороной вопроса, сколько вниманием со стороны телеканала «Фокс ньюс», которого он так усиленно добивался, поэтому перед тем, как выносить данный вопрос на рассмотрение Юридического комитета, я позвонил мистеру Байерсу, главному судье округа, чтобы понять, почему он решил не давать этому делу ход. И он поведал мне о некоем молодом человеке по имени Кит Блум.

Поскольку он ожидал от меня какой-то реакции, я сказал:

– Да.

– В глазах судьи Байерса эта история, очевидно, выглядит убедительной, но мне захотелось прояснить некоторые подробности, которых он, вполне естественно, сообщить мне не смог. Поэтому я попросил одного из моих помощников разузнать о деле Блума побольше. И знаете, что он обнаружил?

– Нет, – ответил я, чувствуя, что попал в ловушку и она вот-вот захлопнется.

– Ровным счетом ничего. Судебная система округа Колумбия никогда не сталкивалась с Китом Блумом. В тот период, когда вы работали в команде сенатора Франклина, человек с таким именем не упоминался ни в заявлениях, ни в приговорах – вообще нигде. Зная, что дело официально не было закрыто, поскольку вы сказали судье Байерсу, что мистер Блум уже не считался несовершеннолетним, мой помощник предпринял еще одну попытку и обратился в Федеральную прокуратуру по округу Колумбия. Но и там сведений о Ките Блуме не оказалось.

– Вот как? – сказал я, как будто удивленный его словами.

Все это время моя рука лежала на столе. Когда я ее убрал, на поверхности остался влажный отпечаток в виде моей ладони.

– В итоге я решил позвонить вам. У вас есть номер телефона или адрес электронной почты мистера Блума?

– Э-э-э… нет. Мы… мы с ним больше не общаемся. Кажется, я говорил об этом судье Байерсу.

– Я понимаю. Но вы наверняка можете сообщить о нем дополнительные сведения. К примеру, в какое время он поступил в колледж? Или, может быть, название школы, в которой он работает тренером? Имена кого-то из родственников, которые знают, где его можно найти? Уверяю вас, что эти сведения не станут достоянием широкой публики. Я не ищу повода привлечь к себе внимание телевизионщиков. Мне лишь хочется убедиться, что мистер Блум существует на самом деле, и проверить факты его биографии, о которых шла речь в вашем разговоре с судьей Байерсом.

Я сидел, сжимая телефонную трубку, и лихорадочно пытался придумать что-нибудь, что не принесло бы мне еще больших неприятностей. Но не мог. Любую ложь, которая сейчас придет мне в голову, можно будет без труда опровергнуть. Кизи с его хваткой всерьез занялся этим делом. К тому же в голове царила пустота, не позволявшая придумать что-нибудь стоящее.

– Вы молчите, поскольку Кита Блума не существует, не так ли? – спросил Кизи.

Я ничего не ответил. Если сказать ему правду, меня наверняка отстранят от дела Пальграффа и уже сегодня отдадут его другому судье. Таким образом, передо мной стоял выбор между дочерью и работой, хотя в действительности назвать это выбором было нельзя.

Повисла пауза, которую я не мог заполнить. В сложившейся ситуации слова лишь усугубят мое положение.

– Судья Сэмпсон, насколько я понимаю, у меня есть два варианта, – в конце концов сказал он, – либо вы пишете заявление об отставке и спокойно уходите, либо я инициирую в отношении вас процедуру принудительного отстранения от должности.

– Я… Могу я пару дней подумать? Дайте мне время до понедельника.

– Сожалею, судья, но в подобных обстоятельствах я не могу позволить вам заниматься делом «АпотеГен». Я не могу рисковать доверием общества к федеральной судебной системе. Если решите подать в отставку, что я вам настоятельно рекомендую, сделать это надо будет до слушаний по делу «АпотеГен».

– Я не могу на это пойти.

– Ну что же, в таком случае ставлю вас в известность, что я сейчас же свяжусь с судьей Байерсом и передам ему содержимое нашего с вами разговора. Я попрошу его в срочном порядке созвать Судейский совет округа. Решение по этому вопросу принимать, конечно, будет он, но лично я посоветую ему сделать все возможное, чтобы вы немедленно были лишены права проводить судебные разбирательства.

– Пожалуйста, не делайте этого, – попросил я тихой, жалобной скороговоркой.

– Прошу прощения?

– Не делайте этого. Пожалуйста. Не дайте судье Байерсу отстранить меня от должности.

– Я вас не понимаю.

– У меня нет возможности вам все объяснить, конгрессмен, но мне нужно продолжать вести дела. Для меня это… чрезвычайной важно.

Мой голос дрогнул. Я уверен, что в ушах Кизи он прозвучал точно так же, как и в моих: жалко.

Но жалости я, очевидно, не заслуживал.

– Извините, судья Сэмпсон, – наконец ответил он, – но вы не оставляете мне выбора.

Я положил трубку. Говорить было уже не о чем. С этого момента все, что бы я ни сказал, будет неизбежно оборачиваться против меня.

Чтобы представить дальнейшее развитие событий, особенной силы воображения не требовалось. Нил Кизи сообщит Джебу Байерсу, что я ему солгал и, если говорить прямо, выставил его дураком. И главный судья, по вполне понятным причинам придя в бешенство, будет действовать быстро.

Судейский совет Четвертого округа на паритетных началах состоял из судей окружных и апелляционных судов. Чтобы устроить с ними селекторное совещание, понадобится как минимум пару часов. Но Байерс вполне сможет сделать это не позднее вечера четверга.

Одно было ясно: стены клетки сдавливали меня со всех сторон. Если ничего не предпринимать, меня отстранят от дела «АпотеГен», что приведет к катастрофе. Однако скажи я Байерсу или Кизи правду, судьба Эммы оказалась бы в руках агентов ФБР, которые понятия не имеют, с чего начинать поиски, – и будет чудом, если им удастся найти ее до того, как похитителям станет известно о моей отставке.

Ситуация выглядела безнадежной. Выхода не было.

Мне хотелось бежать: забыть, что я судья, вынужденный слушать громкие дела; муж, у которого заболела раком жена; и отец, который не знает, где его дочь.

Я так и сделал бы. Если бы чувствовал, что у меня есть выбор. Но правда была в том, что, несмотря на слова Кизи, выбора мне никто не предоставил. Как только ты стал родителем, права бежать у тебя больше нет.

Поэтому я продолжал сидеть, неподвижно глядя, как секундная стрелка часов на противоположной стене кабинета наворачивает круги по циферблату. До тех пор, пока не пришел в себя и не вспомнил, что каждое мгновение все больше приближает мою семью к трагедии. С этим надо было что-то делать.

Я еще не составил никакого плана и даже не знал, что скажу, но мои пальцы уже начали набирать номер единственного человека, который располагал достаточной властью, финансовым ресурсом и связями, чтобы вытащить меня из беды.

Блейк Франклин, вполне возможно, мне не ответит – в прошлый раз я обвинил его в том, что он продался Барнаби Робертсу, – однако других вариантов у меня не было.

Но после четвертого гудка, когда я уже было решил, что мой звонок будет перенаправлен на голосовую почту, раздался голос Блейка.

– Алло, – сказал он, кажется немного запыхавшись.

– Здравствуй, Блейк. Это Скотт.

– Я понял. Не клади трубку.

Я не положил. Хотя он прижал трубку к груди, через микрофон до моего слуха доносились какие-то странные звуки – кто-то пронзительно скулил, может быть, человек, а может, животное.

Потом звуки – кто бы их ни издавал – стихли.

– Извини, – сказал Блейк, – я сейчас в этом гребаном приюте для животных. Руководитель моей кампании думает, что здесь можно снять хорошие кадры. Я сказал ему, что, если подхвачу блох, будет искать себе новую работу. Ладно, что там у тебя? Звонишь спросить, не целуюсь ли я с Барнаби Робертсом на заднем сиденье? Могу тебя заверить – он не в моем вкусе.

– Нет. Да, кстати, я хочу извиниться, что…

– Не бери в голову. Ты наговорил лишнего, у тебя стресс из-за крупного дела и этого болвана Джейкобса. У меня тоже стресс, избирательная кампания. Ты высказал несколько справедливых предположений, а я, вместо того чтобы выдохнуть и разрядить обстановку, только набычился. И раз теперь адвокат истца от тебя отстал, то это просто много шума из ничего. Забудем об этом.

Классический компромисс Блейка Франклина: если ты забудешь, то и я забуду. Обдуманная уступка, которых в столице нашей родины наблюдается все меньше и меньше. Я был просто счастлив ее принять.

– С удовольствием, – сказал я, – и спасибо за…

– Перестань. Нам надо бы как-нибудь встретиться да поболтать. Но сейчас… Тут некоторые щеночки просто сгорают от желания сфотографироваться с сенатором Соединенных Штатов Америки.

– Если честно, то я совсем по другому вопросу. Это действительно очень и очень серьезно.

– Да? Что стряслось?

Я как можно лаконичнее передал ему содержание разговора с Нилом Кизи, не забыв под конец подчеркнуть неотложный характер ситуации.

– Черт бы тебя побрал, сынок, – произнес он, когда я закончил, – сначала ты разворошил пчелиный улей, а потом еще дал пинка медведю, который пришел поесть меда.

– Да, это примерно так и выглядит.

– Но скажи мне одну вещь. Если твой футболист здесь ни при чем, то какого хрена ты выпустил на волю этого Скаврона?

Я сдержанно вздохнул.

– Блейк, это может показаться странным, но я не могу тебе сказать.

– Не можешь или не хочешь?

– Не могу. Но ты должен знать: ситуация чрезвычайная и очень опасная.

– Насколько опасная?

– Вопрос жизни и смерти.

На том конце провода было слышно лишь его дыхание.

– И когда я говорю «вопрос жизни и смерти», это не преувеличение. Дело касается моей семьи. Больше я действительно не имею права говорить. Просто поверь мне на слово.

Хотя мы говорили по телефону, я явственно представлял себе, как выглядел Блейк, обдумывая мои слова. Скорее всего, он сейчас провел рукой по своим седым волосам – обычно он так делал, обдумывая что-нибудь, – и смотрел вдаль.

– Ну хорошо, – наконец сказал он. – И чего конкретно ты от меня хочешь?

– Поговори с Нилом Кизи, – сказал я, – ты ведь его знаешь?

– Немного. Мы познакомились в тот день, когда тебя утверждали на должность судьи, – какая ирония, правда?

– Насколько я понимаю, он инициатор разбирательства. Тебе нужно лишь немного его задержать. Чтобы у меня была хотя бы неделя. Потом я тебе все объясню. И ему тоже. И тогда, думаю… Нет, мне больше нельзя ничего говорить. Одним словом, тогда всем все станет ясно.

– Я посмотрю, что можно сделать, – сказал он и загадочно добавил: – я твой должник, и это должно сравнять счет.