Глава 18

Только тогда я вспомнил, что в мой офис звонил корреспондент «Нью-Йорк таймс», а «Уолл стрит джорнал» просил сенатора Франклина предоставить обо мне сведения.

Я бросился к компьютеру, зашел в «Гугл» и набрал в странице поиска: «Судья Скотт Сэмпсон Уолл стрит джорнал». В верхней строке результатов тут же появилась статья под заголовком «Воротилы фармацевтической индустрии не сводят глаз с зала судебных заседаний в Вирджинии».

Статья была посвящена делу о нарушении патентных прав «Пальграфф против АпотеГен». Имя истца, утверждавшего, что его патент используется незаконно – Пальграфф, – мне ни о чем не говорило. Чего нельзя было сказать об ответчике: продукты компании «АпотеГен» стояли в аптечках половины американских семей.

Газета утверждала, что «это дело, которое рассматривает суд Восточного округа Вирджинии, до сих пор не привлекало пристального внимания, однако есть вероятность, что оно станет крупнейшим в истории США судебным разбирательством по обвинению в нарушении прав на изобретение».

«Не привлекало внимания» – это еще мягко сказано. Я даже не помнил, значилось ли оно в списке предстоящих разбирательств. В этом не было ничего необычного. Я редко заостряю внимание на деле до того, как приходит время вынести предварительное решение или изучить доказательную базу, или, по крайней мере, до того, как мои помощники встретятся со сторонами процесса. Насколько я помнил, этого еще не произошло.

Колесики в моей голове завращались с такой головокружительной скоростью – дело о нарушении патента? все это ради патента? – что мне пришлось усилием воли заставить себя успокоиться и прочесть статью. Вскоре я понял, что спор касается следующего поколения статинов, препаратов, снижающих уровень холестерина в крови, которые на сегодняшний день принимают порядка двадцати пяти миллионов американцев, причем число это, по мере того как приближается к старости поколение демографического бума, будет только расти. Статины препятствуют образованию в организме липопротеидов низкой плотности, так называемого «плохого холестерина», и способствуют выработке липопротеидов высокой плотности, «хорошего холестерина».

Будущее статинов немыслимо без вещества, известного как ингибитор PCSK9. Ученые обнаружили, что у несчастливцев с запредельным уровнем холестерина в крови – из категории тех, с кем первый сердечный приступ случается в тридцать-сорок лет, хотя во всем остальном они могут пребывать в прекрасной форме, – очень высокое содержание протеина PCSK9 в организме.

С другой стороны, небольшой процент людей рождается с дефектным геном, отвечающим за выработку PCSK9, в результате чего у них в крови его почти нет. Как следствие, уровень липопротеидов низкой плотности в их организме стремится к нулю и с ними почти не случается сердечных приступов, несмотря на наличие любых факторов риска, от курения до диабета и ожирения.

Вывод был очевиден: избавив организм от PCSK9 или хотя бы снизив его показатели, можно значительно уменьшить количество «плохого холестерина» в крови, тем самым покончив с сердечно-сосудистыми заболеваниями – главной причиной смерти в Америке.

Это открытие запустило в фармацевтической промышленности бешеную гонку. Компании тратили миллионы долларов на исследования и проводили техническое перевооружение производственных мощностей, готовя их к моменту, когда команда исследователей восторженно закричит: «Эврика!»

Первой, по ее собственному утверждению, к финишу пришла «АпотеГен», объявив о создании препарата под названием «Превалия», который сейчас проходил последние клинические испытания. Ожидалось, что через несколько месяцев Управление по контролю качества выдаст по нему положительное заключение.

«Джорнал» называл «Превалию» «вторым пришествием «Липитора», мирового бестселлера среди лекарств, отпускаемых по рецепту, продажи которого составили 125 миллиардов долларов до того, как он потерял патентную защиту. Планировалось, что «Превалия», как и «Липитор», станет фундаментом поддерживающего лечения миллионов американцев, которые будут принимать этот препарат всю свою жизнь. При наличии правильно оформленного патента компания в течение двадцати лет гарантированно могла извлекать из своей законной монополии миллиарды долларов.

«По окончании срока действия патентного права, с появлением дешевых непатентованных препаратов с низкой доходностью, – сообщала газета, – рынок статинов для крупных фармацевтических компаний практически умер. Выпустив «Превалию», «АпотеГен» с помощью одной-единственной маленькой таблетки сможет не только его оживить, но и полностью узурпировать на десять лет или дольше».

Барнаби Робертс, президент компании, полагал, что так оно и будет. «Этот иск не имеет никаких оснований, и мы будем защищать себя всеми доступными нам законными средствами, – сказал он в интервью «Джорнал», – истец живет в мире своих фантазий и просто хочет на нас заработать. Мы не допустим, чтобы измышления одного-единственного человека помешали появлению на рынке препарата, способного спасти огромное количество человеческих жизней».

Мое имя упоминалось только в одном месте, ближе к концу. Следовала справка о моей работе с сенатором Блейком Франклином и, конечно, об Инциденте. Говорилось, что это самое громкое дело за все четыре года моего пребывания в должности судьи.

«Скотт Сэмпсон, – цитировало издание Блейка, – это выдающийся человек, который зарекомендовал себя как беспристрастного судью, и у меня нет никаких сомнений в том, что он вынесет справедливый, законный вердикт».

Я вспомнил свой вчерашний разговор с сенатором. Когда Блейк упомянул о деле, в котором фигурируют «вещества», я подумал, он имеет в виду Скаврона, в то время как сам он был уверен, что мы говорим о компании «АпотеГен».

Его уверенность была небезосновательной. Если бы я, следуя совету Карен, занялся систематическим изучением планируемых к рассмотрению дел, пытаясь понять, по какому из них меня шантажируют, то лучшей кандидатуры было бы просто не найти.

Дочитав до конца статью в «Джорнал», я зашел на сайт страх-и-риск. com, корреспондент которого тоже звонил и интересовался мной. Если верить Джереми, этот ресурс специализировался на сплетнях и пересудах в лучших традициях желтой прессы.

Вскоре я сам в этом убедился, и не только в этом. Стив Полайти озаглавил свою статью так: «Патогенный “АпотеГен”: на судью, ведущего крупное дело о нарушении патентного законодательства, заявление истца произвело неизгладимое впечатление».

Мне как будто дали пощечину. Произвело неизгладимое впечатление? Чушь какая-то! Еще несколько минут назад я понятия не имел, что истец обратился в суд с заявлением.

Чуть ниже я узнал, что «по заявлению источника, близкого к Скотту Сэмпсону, судья готов вынести вердикт в пользу Пальграффа и, считая победу истца практически гарантированной, предлагает владельцам “АпотеГен” уладить спор в досудебном порядке».

«Источником» этого заявления могла быть только способность Полайти к художественному вымыслу. Каких-то пять минут назад я даже не слышал о Пальграффе, не говоря уже о том, чтобы выносить в его пользу решения.

В груди разливался жар. Не сводя глаз с монитора компьютера, я сквозь зубы выругался. Теперь ко мне будут присматриваться еще внимательнее, полагая, что в моем офисе завелся «крот», получающий от меня сведения, делиться которыми нельзя было ни с кем. И это в тот момент, когда я и так нахожусь под наблюдением в связи с делом Скаврона.

Дальше – хуже. В конце поста было обновление, или, согласно Стиву Полайти, «НОВАЯ ИНФОРМАЦИЯ!!!»:

«Акции “АпотеГен” на фоне этих новостей ушли в крутое пике. Если в начале дня торговались по 92 доллара 72 цента, то сейчас котировки упали на 6 долларов 44 цента, то есть на семь процентов от первоначальной стоимости, дети мои! Хвала тем, кто сыграл на понижение!»

Полайти не потрудился объяснить, как это работает. На фондовом рынке ключевую роль всегда играют ожидания. Стоимость ценных бумаг «АпотеГен» зависела от потенциального успеха «Превалии». А теперь аналитики забеспокоились, что придется делиться. Меня охватила ярость при мысли о том, что из-за выдуманных историй Полайти люди в реальном мире зарабатывали и теряли настоящие деньги.

Я был так зол, что меня выставили в дурном свете – и одновременно понимал свое бессилие, потому что не мог ничего сделать, не привлекая лишнего внимания к себе и к этому блогу, специализирующемуся на продаже дерьма, – что даже треснул кулаком по кнопке выключения монитора, как будто пытаясь дотянуться до рожи Полайти.

Потом пару минут сидел не шелохнувшись и испытывая к этому человеку жгучую ненависть. После чего выдохнул и вновь включил монитор. Моей дочери вряд ли поможет, если я буду сидеть и злиться на блог.

Надо было прочесть еще одну статью в издании, куда более влиятельном и заметном. Я опять зашел в «Гугл» и набрал в строке поиска «Судья Скотт Сэмпсон Нью-Йорк таймс».

Если «Джорнал» сосредоточился на финансовой стороне дела «Пальграфф против Апотеген», то «Таймс» больше интересовал человеческий фактор – статья называлась «Современные Давид и Голиаф».

О Голиафе я уже все знал. Давидом был Денни Пальграфф, химик-фрилансер из небольшого городка в Центральной Пенсильвании. Он ездил на стареньком универсале, который благодаря его стараниям работал на использованном растительном масле – его Денни собирал по окрестным ресторанам. В тринадцать лет этот необыкновенно одаренный человек оформил свой первый патент, в семнадцать окончил колледж, а в двадцать один получил ученую степень.

Раньше Пальграфф занимался исследованиями и разработками для ряда фармацевтических компаний, но его ограничивала и раздражала корпоративная иерархия. В конце концов он отправился в свободное плавание, оборудовав дома лабораторию, чтобы воплощать в жизнь свои революционные идеи, не опасаясь вмешательства боссов. В преддверии крупного открытия он мог работать по тридцать часов в сутки.

Все, что ему удавалось открыть, Пальграфф сразу же патентовал, а потом предлагал компаниям воспользоваться результатами своих исследований при создании и выпуске лекарств.

До недавнего времени самой успешной его разработкой был фермент, который использовался для производства гипоаллергенного детского питания. Но два года назад это выгодное предприятие приказало долго жить. Компания, купившая патент, перешла на другой фермент.

Раздумывая, где бы еще сорвать джекпот, Дэнни вдруг понял, что сидит на золотой жиле. Шесть лет назад он без определенной цели ставил эксперименты с протеином PCSK9. Предполагая, что это вещество может сыграть существенную роль в лечении диабета, он на скорую руку состряпал ингибитор и быстро его запатентовал. Но потом, когда гипотеза о связи PCSK9 с диабетом не нашла подтверждения, забыл о нем и вспомнил лишь пару лет назад, когда узнал из газет, что фармацевтические гиганты устроили гонку с препятствиями.

Он мог бы вступить в игру и сразу же объявить себя победителем, но понимал, что с точки зрения рынка его ингибитор нежизнеспособен. Он понятия не имел, как поставить производство лекарства на поток, к тому же его препарат нужно было впрыскивать прямо в кровь. Все, что у него было, это патент, подтверждающий его первенство в создании ингибитора PCSK9, поэтому он затаился в засаде, готовый подать в суд на первую же компанию, которая разработает собственный ингибитор и начнет клинические испытания.

С точки зрения патентного права совершенно не важно, как человек намерен использовать свое изобретение. Если вы придумали сачок для бабочек, а кто-то с его помощью ловит рыбу, патентное право все равно принадлежит вам. Когда «АпотеГен» приступила к третьей фазе клинических испытаний – масштабному тестированию препарата, после которого Управление по контролю за пищевыми продуктами и медикаментами выдает сертификат, – Пальграфф обратился с иском в суд.

Дочитав статью до середины, я увидел фотографию химика, который глядел куда-то вдаль сквозь стекла круглых, в стиле Джона Леннона, очков. Седые волосы были на затылке стянуты в хвост, под длинной, до середины груди, бородой выступал живот.

Пальграфф не давал интервью. Единственный приведенный в ней комментарий принадлежал его адвокату Роланду Хемансу, партнеру юридической компании «Крэнстон и Хеманс» в Чесапике. В этой конторе работало порядка пятидесяти человек, она специализировалась на патентном праве и вела большинство дел в этой области, потому что умела решать все вопросы быстро, что истцы по таким делам обычно ценят.

«Мы очень рады, что открытие мистера Пальграффа может помочь миллионам человек избежать пагубных последствий сердечно-сосудистых заболеваний, – сказал Хеманс, – однако “АпотеГен” хочет вывести этот препарат на рынок, игнорируя то обстоятельство, что первым его открыл мой клиент».

У президента «АпотеГен» «Таймс» интервью тоже не брала, ограничившись лишь шаблонным комментарием его пресс-секретаря: «“АпотеГен” категорически отрицает любые нарушения патентного права и планирует всеми силами защищать себя от подобных ложных обвинений. Мирного соглашения не будет».

Статья завершалась этой цитатой, и я смотрел на нее, прокручивая эти слова у себя в голове.

Вот зачем потребовалась крайняя мера – похищение детей. Они знали, что это единственный способ обеспечить нужный результат.

Осознание чудовищности ситуации, в которой я оказался, нахлынуло на меня, как штормовая волна. Это было очень громкое дело, на кону стояли миллиарды долларов, не говоря уже о будущем сердечно-сосудистых заболеваний. И с личной, и с профессиональной точки зрения оно могло считаться самым значимым за всю мою судебную практику.

За каждой стадией процесса будет пристально следить великое множество средств массовой информации, от специализированных сайтов до крупнейших телеканалов. За его ходом будет внимательно наблюдать не только страна, но и весь мир.

И вся эта огромная аудитория будет ждать от меня беспристрастных, трезвых решений, видеть во мне облаченный в мантию символ власти, Его Честь судью, твердой рукой сжимающего штурвал правосудия.

Между тем как я ровным счетом ничего не решал. Похитители уже доказали свою власть над каждым моим решением – я не мог даже волосы расчесать на другой пробор. Если они прикажут явиться на заседание голым, мне придется подчиниться. Я был куклой, которую дергают за ниточки невидимые руки.

Не отреагируй я должным образом на малейшее движение этих рук, и это будет стоить жизни моей дочери.

На какое-то время меня парализовал масштаб происходящего – я был в ужасе от необходимости что-то предпринимать, – и я неподвижно замер в кресле, обхватив себя руками. Я даже не был уверен, что смогу встать, – у меня дрожали ноги.

Я попытался медитировать, как много лет назад меня учили на занятиях йогой, но попытка сосредоточить внимание на дыхании только вызвала тошноту, а голова, вместо того чтобы освободиться от мыслей, по-прежнему напоминала оживленный перекресток в час пик и была безнадежно забита самыми разными мыслями, протискивающимися одновременно в противоположных направлениях.

Если бы я в тот момент поддался чувствам и начал думать об Эмме – которой, несмотря на все мои беды, было в десять раз хуже, – то, боюсь, вообще утратил бы способность к активным действиям.

Вместо этого я сосредоточился на Элисон.

Вспомнил, как она набрасывалась на чурки, каждым ударом топора приближая себя к очистительному потрясению. Подумал, какой сильной она проявила себя сегодня утром, как старалась ради нашей семьи и как не желала сдаваться. Ее терзали те же сомнения и страхи, что и меня, но она все же сумела найти в себе силы, чтобы двигаться дальше.

Взгляд упал на другую фотографию у меня на столе. Любимый снимок моей жены, сделанный в день нашей свадьбы. Элисон не позировала с букетом, как сотни других невест, а сидела перед зеркалом, приводя себя в порядок. Снимали со спины, но с ней в этот момент кто-то поздоровался или окликнул, и она повернула голову. Камера запечатлела половину ее лица. Вторая отражалась в зеркале. На обеих половинах, хоть и снятых под разными ракурсами, светилась удивительная надежда и вера в лучшее. В день свадьбы, первый в ее новой жизни, будущее выглядело чудесным, безграничным.

Женщина на этой фотографии могла добиться чего угодно. Конечно, сможет и мужчина, которого она выбрала себе в мужья.

Заставив себя вернуться к компьютеру, я закрыл браузер и запустил систему управления судопроизводством в надежде обнаружить что-нибудь такое, чего о деле «Пальграфф против АпотеГен» не сообщили две газеты и один безответственный блогер.

Досудебная встреча, предусмотренная Статьей 16B Федеральных правил гражданского судопроизводства, была назначена на понедельник. Эта новость меня порадовала – дело уже продвинулось дальше, чем я думал.

Встрече предшествовало несколько других процедур, но ни одна из них не относилась к моей компетенции, чем и объяснялся тот факт, что это дело прошло мимо моего внимания. Итак, Пальграфф подал иск. «АпотеГен» дал на него официальный ответ, и представители сторон, руководствуясь положениями Статьи 26F, назначили дату двусторонних переговоров, не предусматривающих участия судебных органов. На подобных встречах обычно обсуждаются пункты, по которым есть разногласия (как правило, все) и те, по которым можно достичь консенсуса (таких, как правило, нет). Стороны также договариваются о том, какими сведениями будут делиться друг с другом в ходе процесса: какие документы представлять суду, кто будет давать показания и так далее.

Потом наступает очередь Статьи 16B, в соответствии с которой определяется график проведения судебных заседаний. Как правило, я предоставляю этим заниматься Джереми Фриланду и Джин Энн Сэнфорд. Даже с учетом спешки крупное патентное дело может растянуться на год.

Мысль о том, что Эммы все это время не будет рядом, была невыносима.

Я прокручивал вниз иск, затем ответ, а руки будто налились свинцом. Я уже знал, в какую сторону двигается дело. Прецедентом для таких патентных тяжб было так называемое «дело Маркмена».

Термин появился после того, как в середине 1990-х годов Верховный суд вынес решение по делу «Маркмен против “Уэствью Инструментс”», определившее подход к патентным тяжбам вообще. Судьи рассматривали вопрос о том, являются ли патентные споры юридической или фактической проблемой. Это существенное различие, потому что в рамках американской правовой системы решение о факте преступления (на самом ли деле подсудимый убил жертву?) выносит жюри присяжных, в то время как юридические вопросы (законно ли вообще кого-то убивать?) решают судьи.

Рассмотрев «дело Маркмена», Верховный суд решил, что патент представляет собой закон, гарантирующий изобретателю право на исключительную продажу своих разработок в течение определенного периода времени. На основании этого судья должен решить, что конкретно подпадает (или не подпадает) под действие патентного свидетельства. При этом каждая сторона процесса пытается склонить судью к вынесению определенной формулы изобретения, по сути навязывая ему свое видение ситуации.

Решение судьи, известное как «приговор Маркмена», определяет весь дальнейший ход дела, то есть по сути его завершает. Если решение принимается в пользу истца, стороны должны пойти на мировую, потому что ни один здравомыслящий адвокат не позволит своему подзащитному пойти в суд, если в сложившихся обстоятельствах тот не просто проиграет, но будет наголову разгромлен.

Если определение Маркмена больше благоприятствует ответчику, истец нередко просто отказывается от своих претензий, понимая, что ему предстоит исключительно затратный процесс, в ходе которого он, скорее всего, потерпит поражение.

То, что определение Маркмена по этому делу планировалось на ранней стадии процесса, до первого судебного заседания, было для нас с Эммой хорошей новостью.

В общих чертах я теперь ясно представлял, как будет проходить разбирательство. И истец, и ответчик были убеждены в своей правоте. И тот и другой считали, что на их стороне весомые аргументы, и страстно желали, чтобы решение было принято в их пользу. Кто-то из них ради этого пошел на крайние меры.

Вот только кто?

Сам собой напрашивался вывод, что в роли злодея выступает крупная алчная фармацевтическая компания. В таких огромных корпорациях, как «АпотеГен», было немало людей, начиная с президента вниз по иерархической лестнице, для которых жесткой необходимостью было обеспечить беспрепятственный выход на рынок нового важного препарата.

Я вновь обреченно повернулся к компьютеру. Понадобилась пара ключевых слов, чтобы найти в «Википедии» статью о Барнаби Робертсе. Англичанин по происхождению, глава компании «АпотеГен» получил свои степени в Оксфорде и Кембридже. На фотографии он выглядел эдаким дедулей с волосами хоть и седыми, но по-прежнему подстриженными как у британского школьника, которым он когда-то был. Корпорацию он возглавлял вот уже двадцать лет и из всех президентов пятисот крупнейших компаний Америки продержался на своем месте дольше всех.

На похитителя Робертс не походил. Но он не сохранял бы так долго свое положение, если бы не воплощал в себе качества сильного, решительного лидера, способного предвидеть трудности и действовать на опережение.

Я представил, как после обвала на бирже крупнейшие акционеры компании бросились в панике звонить ему и требовать ответа: «Что же вы собираетесь предпринять, мистер Робертс?» А он их успокаивал: «Не беспокойтесь, у меня все под контролем».

А потом связался с каким-нибудь верным помощником и организовал похищение моих детей – просто чтобы убедиться, что все пройдет по плану.

Что касается Денни Пальграффа, бородатого ученого, заправляющего свой старый универсал растительным маслом, то представить его в роли злоумышленника было куда труднее.

А может, это не он, а его адвокат? Не знаю. По правде говоря, я не склонен верить в распространенный миф о продажности адвокатов – в зале суда я встречал немало юристов, которые были очень порядочными людьми. Но все-таки нет оснований сомневаться, что такой типаж существует. Треть многомиллиардного состояния, в случае успешного исхода дела ожидавшая адвоката истца, соблазнит кого угодно.

С Роландом Хемансом я знаком не был, он не участвовал ни в одном из разбирательств в моем суде, поэтому я снова обратился к Интернету. В «Википедии» статьи о нем не было, но я нашел профиль с двумя фотографиями на сайте юридического еженедельника «Вирджиния Лойерз уикли».

На одном из снимков он стоял в дверном проеме своей юридической конторы. Настоящий гигант, не меньше шести футов и восьми дюймов ростом. Темная кожа, кустистые черные брови и огромная лысая голова. Закатанные рукава рубашки обнажали мускулистые предплечья. Типичный альфа-самец, смотревший в камеру, как на очередной объект доминирования.

На второй фотографии он обнимал жену, настолько же пышную, насколько сам он был плотный.

Если верить статье, в восьмидесятых годах он играл в баскетбол за Университет Вирджинии, получил даже приглашение от одного профессионального европейского клуба, но отклонил его ради учебы на юридическом факультете, а свою страсть к спорту обратил на гольф и однажды даже участвовал в отборочных соревнованиях Открытого чемпионата США.

На правовом поприще Хеманс специализировался на патентном праве и заработал репутацию на запутанных технических делах, переводя их на язык, доступный пониманию присяжных и судей.

«Когда я играл в баскетбол, – цитировал его журнал, – мне везло, у меня были прекрасные тренеры. Настоящие педагоги. Они объясняли свои методы доступным языком, так что игроки, сами того не замечая, встраивались в их систему. Суд – тот же матч. Я готовлю судью к тому, чтобы он сам стал частью моего метода».

В статье были сведения и о его личной жизни. Помимо жены у него было двое детей-подростков, он жил в Ньюпорт-Ньюс, отпуск проводил на охоте или рыбалке. В значительной степени статья состояла из описания его юридических побед. Несколько лет назад Ассоциация юристов-афроамериканцев Вирджинии назвала его Адвокатом года.

Но во всем этом было что-то не то. Статья была исключительно хвалебная, но я чувствовал, что Роланд Хеманс жаждет большего: в колледже он играл в баскетбол, но для НБА был недостаточно хорош; в местном гольф-клубе мог побить кого угодно, но профессионалы без особых усилий клали его на обе лопатки; и даже его бесспорные успехи в юридической деятельности, кажется, все еще «недотягивали».

Сейчас он был в шаге от оглушительной победы, которая навсегда закрепила бы за ним место в высшей лиге.

Пошел бы такой человек на все ради успеха?

О да.

Еще как.

Да, к Барнаби Робертсу придется присмотреться повнимательнее. Но что-то подсказывало, что мне нужен не он, а Роланд Хеманс.