Глава 14

– Хэрриет?

Голос был настойчив, он вытаскивал ее откуда-то снизу, где она пробыла, похоже, довольно долго.

– Хэрриет? Пора приходить в себя. – А потом, будто обращаясь к кому-то еще: – У нее все еще температура. Лоб как печка.

Хэл моргнула и сощурилась на яркий свет, который очень мешал.

– Что?.. Как?.. – В горле у нее пересохло, гортань пылала.

– О, слава богу. Мы так беспокоились!

Голос женский.

Хэл опять моргнула и нашарила очки. Заведя дужки за уши, она осмотрелась. Сначала взгляд сфокусировался на лице Митци, за ней Хэл разглядела мужскую фигуру, ей показалось, Абеля. И все вспомнилось: Сент-Пиран, похороны, имение. И – о Господи – сцена с Хардингом…

– Вот, – сказала Митци, и под носом у Хэл очутился стакан с водой. – Выпейте немного. Вы долго были без сознания. У вас, несомненно, сильное обезвоживание.

– Я… Который час?

– Около девяти. Мы очень беспокоились. Мы с Абелем уже думали вызвать врача.

– А ч-что случилось?

Опустив глаза, она увидела, что лежит на какой-то кушетке, по ощущению платье задралось до спины, хотя ноги, слава богу, оказались укрыты одеялом. Комнату она не узнала – на вид что-то вроде библиотеки, с рядами потрепанных, затянутых паутиной книг в кожаных переплетах, на светло-коричневых полках до самого потолка – высокого, покрытого пятнами плесени.

– Вы упали, а когда мы попытались вам помочь, вы уже горели. Хорошо, что вы такая худая.

– Как вы себя чувствуете, Хэрриет? – Только теперь Хэл услышала голос Абеля. Высокий тенор звучал мягко и встревоженно. Абель подошел и, опустившись на колени возле кушетки, нежно дотронулся до ее лба. Хэл пришлось сделать над собой усилие, чтобы не оттолкнуть его руку, настолько жест был интимным, но пальцы прикоснулись такой приятной прохладой. – Хотите, мы позовем доктора?

– Врача? – Хэл с трудом приподнялась на кушетке, подняв тучу пыли, взвихрившейся в золотом свете настольной лампы. – Боже упаси. Я хочу сказать, спасибо, конечно, но не думаю…

– Да я и не уверен, что нам удастся быстро найти дежурного терапевта, – сказал Абель и задумчиво погладил усы. – Но если вам нехорошо, может быть, в больницу?

– Мне не нужен врач. – Хэл постаралась, чтобы голос прозвучал как можно тверже.

– У нее все еще жар, – сказала Митци, будто не услышав последних слов. – Как ты думаешь, мы найдем в доме вашей матери градусник?

– Понятия не имею. – Абель встал, отряхнув пыль с колен. – Может быть, в аптечке со времен королевы Виктории и завалялся какой-нибудь несовместимый с жизнью агрегат. Пойду посмотрю.

– О, правда? Ты чудо. На айфоне Рича есть какая-то программа, которая уверяет, что измеряет температуру, но я не верю, чтобы показания были точными.

– Я в порядке, – сказала Хэл.

Она опустила ноги на пол, что было встречено неодобрительными возгласами Абеля и Митци.

– Дорогая… – Абель положил ей руку на плечо, вдавив обратно в кушетку. – Вы только что были белая как простыня и валялись в обмороке. Так что вы где угодно, только не в порядке. Если я оставлю вас с Митци и отправлюсь на поиски градусника, вы обещаете никуда не бежать?

– Обещаю, – не особенно сопротивляясь, ответила Хэл.

Она опять втянула ноги на кушетку и легла, прикрыв глаза от света лампы.

Митци заметила этот жест и пригнулась.

– Свет бьет в глаза?

– Немножко, – признала Хэл. – А у вас нет никаких обезболивающих? Голова разламывается.

– Ничего удивительного, – резко сказала Митци, развернув лампу, чтобы свет не бил Хэл в глаза. – Вы упали с жутким звуком. Вот здесь, сбоку, весьма внушительная шишка. Ужасно… Хоть бы вы упали как-то иначе, на ковер, например. Правда, он такой потертый, что вряд ли бы помогло. Да, у меня в сумке есть парацетамол, но она в другой комнате. Потерпите, я схожу за ним?

Хэл кивнула, и Митци встала.

– Не делайте глупостей. Я не хочу, чтобы вы опять потеряли сознание.

– Не буду, – слабо отозвалась Хэл.

Она не стала говорить, что мысль побыть одной несколько минут, пока Митци будет ходить за сумкой, была куда привлекательнее, чем болеутоляющее.

Когда дверь за «теткой» закрылась, Хэл опустила голову на кушетку и попыталась собрать воедино все, что случилось в тот странный, безумный промежуток времени между заявлением Тресвика и ее обмороком.

Потому что все это полный абсурд. Все до малейших деталей. В завещании покойной она названа по имени. Указан ее адрес. Подразумевалась она, в этом нет никаких сомнений. Так что же… правда, что ли? Она что, действительно столь долго пропадавшая внучка миссис Вестуэй?

Загорелся лучик надежды. От сильного желания стало почти больно.

Сохраняй трезвость, Хэл, услышала она шепот мамы, и вдвойне, когда хочешь чему-нибудь поверить.

В том-то и проблема. Она выстраивала заманчивые версии не потому, что они имели вероятие, а потому, что она хотела, чтобы они его имели. Но ни одна из них не могла оказаться правдой, как бы Хэл ни хотела убедить себя в обратном. Метрика мамы никак с ними не увязывалась. Хэл прокручивала в голове разные версии, но ничего путного не выходило. Возможно, мама какая-то дальняя родственница этому семейству. Вестуэй – довольно редкая фамилия. Но если вспомнить обе метрики – ее и мамину, Хэл никак не могла приходиться миссис Вестуэй внучкой.

Что означало… Хэл попыталась вспомнить… Что там говорил мистер Тресвик на кладбище? А если ошибка произошла не до составления завещания, а раньше? Если Эстер Вестуэй поручила кому-то найти свою дочь, а потом как-то страшно перепутались проводки?

Хэл надавила пальцами на глаза. Лицо пылало от жара, а в голове стучало так, как будто она собиралась взорваться.

– А вот и я, – послышался голос в дверях.

Хэл открыла глаза и увидела, как Митци быстро идет мимо книжных стеллажей с белой упаковкой.

– Примите две. Помимо прочего, это собьет температуру. Ах, Абель! – воскликнула она, когда один из шкафов отъехал и в проеме появился ее деверь, держа что-то в руке. – Как раз вовремя. Это термометр?

– Да. – Он протянул градусник, и в свете лампы сверкнул серебристый кончик. – К моему собственному изумлению, я оказался прав. Только ради бога, Хэрриет, не жуйте его, это все-таки ртуть. Не хочу, чтобы меня обвинили в отравлении собственной племянницы.

Собственной племянницы. Хэл невольно вспыхнула, когда засовывала под язык такое прохладное в горячем рту стекло, но ответить не могла, только сомкнула губы.

– Эдвард звонил, – сказал Абель, обращаясь к Митци. – Он на автозаправке под Бодмином и скоро будет. Ему жаль, что он не попал на службу, но дежурство в больнице… Да потом, он мало знал мать, так что было бы, наверно, лицемерием просить его брать день за свой счет.

– Но все-таки он твой муж, – возразила Митци.

– Партнер, дорогая Митци, партнер. А это большая разница, по крайней мере для отдела кадров. Ты без разговоров получишь право проводить в последний путь тещу или свекровь. Однако на какую-то там мать сожителя это не распространяется. Эдвард – мой сожитель, – объяснил Абель для Хэл. – Он врач, и, думаю, нам всем станет намного веселее, когда он вас осмотрит.

Хэл кивнула, и градусник звякнул о зубы. Митци и Абель умолкли, и все прислушались, как волнами поднимаются голоса в соседней комнате. Абель задумчиво гладил усы одним пальцем.

– Хардинг успокоился? – спросил он.

Митци закатила глаза и пожала плечами.

– Не слишком. Мне очень жаль, мой муж… – начала она, обращаясь к Хэл. – Я понимаю, это было не очень красиво, но вы должны понять, ужасный удар. Как старший сын он, видимо, предполагал, что…

– Еще бы, – подхватил Абель. – Всю жизнь добивался признания матери и теперь вот получает такое – из могилы. Бедняга.

– О, Абель, перестань разыгрывать из себя святошу! – воскликнула Митци. – У тебя ровно столько же оснований расстраиваться.

Вздохнув, Абель пересел в потрепанное кресло, подобрав на коленях брюки, чтобы не растянуть ткань.

– Что ж, я не был бы человеком, если бы не испытал некоторого разочарования. Но, дорогая Митци, разница в том, что у меня было двадцать лет, чтобы к этому привыкнуть. И к вящему неудовольствию матушки, я примирился много лет назад.

– Мать лишила Абеля наследства, оставила без гроша, – объяснила Митци для Хэл таким голосом, как будто просто не могла в это поверить.

– Тогда это стало для меня нешуточным ударом, – как бы скучая, добавил Абель. – Но время идет, сейчас уже совсем другое дело.

– Это было в девяносто пятом году! – оборвала его Митци. – Взгляды твоей матери были старомодны уже тогда, Абель. Не извиняй ее за то, что она сделала. Я на твоем месте даже не пошла бы на похороны. Ты просто слишком добрый…

– Ну, не важно. – Абель повысил голос, перебив ее. – Я не ждал от завещания ни единого пенни, так что ни малейшего потрясения не испытал.

– Что ж, браво твоему здравому смыслу. А Эзра? Тебя не удивило? Хардинг всегда говорил, что он был любимчиком матери.

Абель пожал плечами:

– В детстве да. Но, знаешь, повзрослев, он сам отошел от нас, от матери тоже. Мне кажется, как раз… после сестры, нашей сестры… после того как она…

Абель осекся, будто невысказанные слова причинили ему физическую боль, потом сморгнул, и Хэл, увидев у него на ресницах слезы, вдруг ощутила резь в боку – материализация пожирающего ее чувства вины.

– Простите… – Из-за градусника вышло неразборчиво. Слово выскочило почти непроизвольно, упав в ватную тишину, воцарившуюся после того, как Абель умолк, и тот встрепенулся.

– Не извиняйтесь, моя дорогая. Если тут кто и виноват, так точно не вы. – Он смахнул слезы с глаз и, отвернувшись, стал смотреть в тень, отбрасываемую пустым камином. – Но должен сказать, как бы я ни любил Мод, как бы ни понимал, почему ей пришлось поступить именно так, удрав, она все-таки сыграла с нами дурную шутку, особенно с Эзрой. Провести двадцать лет в неизвестности, не дать о себе знать, жива она или нет, объявится ли когда-нибудь… А теперь на́ тебе – взрыв бомбы. Так что же с ней случилось, Хэрриет?

Сердце у Хэл сжалось, будто его сдавила чья-то рука, перекрыв кровоток, и она подумала было изобразить еще один обморок, но уйти от этой темы в долгосрочной перспективе все равно невозможно. Она чувствовала, как все то время, что братья расспрашивали ее в гостиной, незаданный вопрос висел в воздухе, понимала, что они кружат вокруг, пытаясь добиться от нее ответа, и спасло ее только типично английское нежелание затрагивать личные, щекотливые вопросы при первом знакомстве. Как умерла твоя мать? Задать такой вопрос не очень-то просто, и Хэл рассчитывала на то, что хозяева думают так же.

Но теперь, в узком кругу света от лампы, когда она лежит на кушетке, закутанная в одеяло, спасения нет. Ясно, что бы там ни случилось на самом деле, Абелю по крайней мере судьба сестры неизвестна. Ей придется рассказать собственную правду, а если она не совпадет с тем, что удалось узнать Тресвику, так тому и быть, игра будет кончена.

Намерения ее и в самом деле заходили уже слишком далеко, и не только потому, что она очень сильно рисковала. Хэл собиралась использовать свое маленькое горе в низких, бесчестных целях. Но обойти это препятствие не представлялось возможным.

Когда-то, давным-давно, школьный учитель называл ее «мышонком», что было очень обидно, хотя она точно не понимала почему. Теперь поняла. Кем бы она ни казалась сторонним наблюдателям, в глубине души Хэл была… не мышью, нет, скорее уж крысой – маленькой, мрачной, упорной и выносливой. И теперь она чувствовала себя крысой, которую загнали в угол и которая вынуждена бороться за жизнь.

Хэл вынула градусник изо рта, не выпуская его из рук, набрала побольше воздуха и спокойно сказала:

– Она погибла. Чуть больше трех лет назад, через несколько дней после моего восемнадцатилетия. Ее сбила машина. Она умерла на месте. Водитель уехал. Я была в школе. Мне позвонили…

Хэл замолчала, поскольку не могла продолжать, но дело было сделано.

– О Господи, – сказал, точнее, прошептал Абель, проведя рукой по лицу.

Впервые с тех пор, как она попала сюда, считая и похороны миссис Вестуэй, Хэл увидела настоящую скорбь, и от понимания того, что она только что наделала, у нее заболел живот. Боль Абеля была неподдельная, осязаемая. Хэл стало плохо не только оттого, что она использовала смерть мамы, – этим она подкашивала только себя. Но помимо этого вышло так, что походя она взвалила свое горе на Абеля.

Это живые люди. Она посмотрела на Абеля, лицо которого освещала лампа, и как-то оцепенела. Не вымышленные богатые снобы, которых ты придумала в поезде. Живые люди. И настоящее горе. Человеческие жизни, которыми ты играешь.

Но думать так сейчас Хэл не имела права. Она начала игру и должна через это пройти, выбора у нее нет. Невозможно вернуться к мистеру Смиту и его нетерпеливым коллекторам, а кроме того, к ежедневной отчаянной борьбе за хлеб, за выживание…

– О, Абель, дорогой… – у Митци вышло несколько хрипло.

– Простите, – сказал Абель и, сильно моргая, вытер слезы. – Я думал… Я действительно думал, что примирился с мыслью о ее смерти. Я хочу сказать, мы ведь так долго ничегошеньки о ней не знали. Разумеется, мы предполагали… думали все это время, что она жива-здорова… Мы же не знали. Господи Боже. Бедный Эзра.

Бедный Эзра? Но у Хэл не оказалось времени поразмыслить над этим замечанием Абеля, так как заговорила Митци.

– Ты не думаешь, Абель… – начала она, но осеклась. А потом продолжила с сомнением в голосе, как будто не знала точно, что сейчас скажет: – Ты думаешь поэтому?

– Что поэтому?

– Ну… Завещание. Ты думаешь, она осознала? Ну, что выгнала Мод и, может быть, чувствовала… не знаю… какую-то вину?

– Вроде как хотела загладить вину? – Абель опять пожал плечами. – Честно? Не думаю. Бог его знает, я никогда не понимал мотивов ее поступков и, хотя прожил с ней почти двадцать лет, не могу похвастаться тем, что для меня был ясен ход ее мыслей. Мне не кажется, что вина – чувство, которое она когда-либо принимала во внимание, не говорю уж понимала. Мне бы, конечно, хотелось думать, что это что-то конструктивное, вроде искупления, но в общем-то… – Он замолчал, посмотрел на Хэл и как-то криво усмехнулся, будто желая сменить тему разговора. – Да что меня слушать, все болтаю, болтаю. Бедная Хэрриет вцепилась в термометр мертвой хваткой. Давайте посмотрим, что там.

Хэл протянула градусник.

– Простите, – еще раз повторила она, и на сей раз это не была простая фигура речи. – За все. Завтра я уеду.

Но Абель поднес термометр к свету и, присвистнув, покачал головой.

– Сто один и пять. И речи быть не может, чтобы вы куда-то там уезжали, юная леди.

– Сто один! – вскрикнула Митци. – Господи, помилуй. Определенно вы завтра никуда не сможете уехать, Хэрриет, и слышать ничего не хочу. В любом случае… – Она бросила на Абеля быстрый встревоженный взгляд. – Как хотите, но вам придется остаться. Столько нужно обсудить. В конце концов, теперь это ваш дом.