88
Стемнело. В это время суток последние машины, как правило, покидают промзону в Южном порту. Но не сегодня. Перед обшарпанными зданиями, когда-то служившими цехами одной из крупнейших в Копенгагене скотобоен, толпятся полицейские и криминалисты, точно муравьи, снующие взад и вперед со своими спецчемоданчиками. На улице выстроились в ряд автомобили, а в окнах выходящего на нее фасадом дома виден резкий свет установленных техниками софитов. Хесс поднимается в комнату на втором этаже и слышит то плач старухи, которую допрашивают в гостиной, то короткие приказы, то звуки шагов, скрипучие голоса по рации, но в первую очередь спор стоящих у двери Тули́н и Янсена.
– Кто дал тебе наводку на этот адрес?
– А кто сказал, что мне дали наводку? Я, может, просто мимо проезжал.
– Какого черта ты тогда не позвонил?
– Кому – тебе и Хессу? И что, это что-нибудь изменило бы?
Фотография сделана, наверное, года два назад. Стекло запылилось, но она обрамлена красивыми черными планочками и лежит на подушке в детской кроватке рядом с пустышкой и локоном тонких белесых волос. Молодая мать стоит рядом с кувёзом и держит на руках завернутого в пеленку ребенка, улыбаясь в объектив камеры. Улыбка, однако, у нее вымученная – усталая и, видно, стоившая ей немалых усилий. Поскольку на женщине помятый больничный халат, Хесс предполагает, что снимали ее в больнице вскоре после родов. Да, а вот в глазах женщины улыбка отсутствует. Взгляд у нее какой-то настороженный, отчужденный, словно ей только что всучили ребенка и она старается сыграть роль, к которой совершенно не подготовлена.
Нет никакого сомнения, что женщина на фото – это та самая миловидная медсестра с серьезным взглядом, которую они встретили в детском отделении Центральной больницы, когда беседовали с Хуссейном Маджидом о Магнусе Кьере и Софии Сайер-Лассен. С тех пор как была сделана фотография, волосы у нее отросли, лицо стало старше, а улыбки как не бывало. Но это точно она, и Хесс ломает голову, пытаясь отыскать связь между медсестрой и преступлением.
На пути из «принудиловки» беседа с Линусом Беккером, словно злокачественная опухоль, не давала ему покоя. Сидя в машине рядом с Тули́н, он только и думал о том, как им выйти на след преступника, используя архивные фотографии, к которым Беккер получил доступ, взломав сервер экспертно-криминалистического отдела. Но тут стали поступать новости. Сперва позвонил Генц, а потом – один из оперов, работавших в министерстве, который теперь направлялся в Южный порт на подмогу Янсену. Не нужно было обладать богатым воображением, чтобы догадаться: кто-то из коллег, изучавших документы в министерстве, предупредил его. Хотя сейчас этот факт уже не имел особого значения на фоне успеха, которого следствию удалось добиться благодаря находке дела Бенедикте Сканс и ее сожителя.
– Что удалось выяснить? – Нюландер только что прибыл, и дискуссия с Тули́н, к явному облегчению Янсена, прервалась.
– Жилье арендует Бенедикте Сканс, двадцати восьми лет, медсестра Центральной больницы. Полтора года назад у нее с сожителем по решению копенгагенского муниципалитета изъяли ребенка, которого передали на воспитание в приемную семью. И тогда Бенедикте Сканс подала иск к администрации и обратилась к прессе с нападками на министра соцзащиты за призывы к местным властям чаще пользоваться правом изъятия детей у пренебрегающих своими обязанностями родителей.
– Ты имеешь в виду Розу Хартунг?
– Да. СМИ наживу заглотили, но журналисты быстро сообразили, что для изъятия ребенка из семьи имелись все основания, и предали историю забвению. Однако Бенедикте Сканс и ее сожитель ее не забыли, тем более что вскоре их ребенок умер. Сканс госпитализировали в закрытую лечебницу, откуда она вышла только в конце весны этого года. Ее восстановили в прежней должности, и они вместе с сожителем вернулись сюда, но, как ты увидишь по вырезкам на стене, вовсе не для того, чтобы забыть о произошедшем.
Хесс к их разговору не прислушивается – он рассматривает найденные материалы. Большинство их известны ему по копиям документов из хранящихся в копенгагенском горсовете, которые один из оперативников захватил с собой из министерства. Молодые годы Бенедикте Сканс, проведенные в Тингбьерге, исчерпывающе характеризуют такие ключевые слова, как «гашиш», «ночная жизнь» и «незаконченное обучение на продавца одежды». В двадцать один год она поступила в медицинский колледж в Копенгагене, который и окончила с приличными оценками, получив диплом медсестры. Тогда же встретилась со своим возлюбленным, Асгером Неергором, который учился вместе с ней в средней школе в Тингбьерге, только двумя классами старше. Асгер за это время отслужил в бронетанковом полку в Слагельсе и даже побывал в командировке в Афганистане. В конце концов они обустроили совместное жилье в одном из зданий бывшей скотобойни. Бенедикте Сканс устроилась на работу в детское отделение Центральной больницы, жизнь вроде бы наладилась, и они решили обзавестись ребенком. Забеременеть ей удалось не сразу, однако, когда это произошло, у нее, судя по записям куратора из муниципалитета, начались нервные срывы и появились проблемы с самооценкой. В двадцать шесть лет она родила мальчика на два месяца раньше срока, и у нее случился послеродовой психоз. Полноценной помощи от отца ребенка, по-видимому, ждать не приходилось. Так, куратор счел двадцатишестилетнего тогда солдата недостаточно зрелым и слишком замкнутым, причем временами, подзуживаемый Бенедикте, он вообще вел себя агрессивно. Муниципалы предоставили им ряд льгот, однако через полгода психическое состояние Бенедикте Сканс ухудшилось, и у нее диагностировали биполярное расстройство. Как-то раз соцработники целых две недели не могли связаться с Бенедикте и обратились в полицию. Полицейские навестили семью, и, как выяснилось, очень вовремя. Семимесячный мальчик лежал без сознания в своей кроватке, перемазанный испражнениями и рвотной массой. Налицо были все признаки недоедания. В больнице выяснилось, что у ребенка хроническая астма и аллергия на некоторые пищевые продукты, так что несколько кусочков шоколада с орехами, которые ему дали незадолго до прихода полицейских, могли оказаться для него смертельно опасными.
Несмотря на то что полицейские, по всей вероятности, спасли ребенку жизнь, их появление в ее доме привело Бенедикте Сканс в бешенство. С помощью адвоката по назначению она начала дело против властей и одним из орудий возмездия избрала прессу. Во множестве интервью Бенедикте гневно осуждала власти за то, как они обошлись с ее маленькой семьей. «Уж если я плохая мать, то плохих матерей на свете море», – так гласил заголовок одного из материалов, обнаруженных в деле. Поскольку муниципалитет не опубликовал сообщения о небрежении ею родительскими обязанностями, создавалось впечатление, что обличительные высказывания Бенедикте Сканс имеют под собой основания. Эта вакханалия в прессе продолжалась до тех пор, пока министр Роза Хартунг не напомнила СМИ и местным властям, что жесткое толкование статьи 42 Закона о соцзащите об изъятии детей из неблагополучных семей осуществляется именно в интересах ребенка. Журналисты вроде бы осознали, что в данном случае муниципалы имели все основания поступить по всей строгости закона, и критические голоса замолкли. И тут произошла трагедия. Мальчика поместили в замещающую семью, проживающую в Северной Зеландии, и все, видимо, шло хорошо, но всего два месяца спустя он умер от воспаления легких. Бенедикте Сканс набросилась с кулаками на инспектора соцзащиты, принесшего ей известие об этом, после чего амбулаторное лечение у психиатра для нее заменили на стационарное в психиатрической лечебнице Святого Иоанна в Роскилле, откуда она выписалась весной и тогда же возвратилась на свое рабочее место в Центральной больнице.
Хесса аж передернуло – ведь размещенные на стене материалы явно свидетельствовали, что женщина психически нездорова.
– По-моему, они задумали это дело вместе с сожителем, – продолжил Янсен доклад Нюландеру. – Они были убеждены, что с ними обошлись несправедливо, и решили поглумиться над министром соцзащиты и выставить ее на посмешище. Вот в их бедных головах и зародилась идея подставить всю систему под огонь критики и наказать женщин, которые якобы не умеют как следует воспитывать своих детей. А в том, кто был их конечной целью, как видишь, сомнений нет.
Последнее утверждение Янсена, безусловно, справедливо. Если одна половина комнаты представляет собой мемориал ушедшего в мир иной ребенка, то вторая доказывает, что больные умы обитателей квартиры были полностью поглощены фигурой Розы Хартунг. Вся стена слева направо украшена вырезками из газет и фотографиями, повествующими об исчезновении ее дочери, включая сделанное папарацци фото скорбящей матери. Статьи из желтой прессы под заголовками вроде «Расчленена и захоронена» или «Изнасилована и порезана на куски» издевательским образом соседствуют с фотографией одетой в черное Розы Хартунг в предобморочном состоянии на церемонии прощания с дочерью. И таких вырезок тьма: «Роза Хартунг раздавлена» или «Пораженная горем». Затем однако следует разрыв в хронологическом порядке, и ближе к правому краю стены Хесс видит фотографии поновее, сделанные, по-видимому, месяца три-четыре назад под заголовками типа «Хартунг возвращается». В одной из заметок, прикрепленных к стене чертежными кнопками, от руки обведена информация о том, что Хартунг возвращается на свой пост в день открытия сессии Фолькетинга в первый вторник октября. А рядом висит лист бумаги формата А4 с различными селфи ее дочери с надписью «Счастливого возвращения. Ты умрешь, шлюха».
Еще большее беспокойство вызывает другая серия фотографий. Это не вырезки из газет, а оригинальные фото, снятые, вероятно, в конце сентября, ведь на них запечатлены явные признаки начавшейся осени. Хесс видит дом министра, снятый с разных ракурсов, ее мужа и сына, какой-то спортзал, служебный автомобиль Розы Хартунг, здание ее министерства и Кристиансборг и, наконец, целую кучу копий схемы транспортных артерий столичного региона из «Гугл»-карт.
Материалов целое море. Они полностью разрушают картину, которую Хесс уже было полностью сложил в уме, когда выходил из «принудиловки». Так что же, встреча с Линусом Беккером оказалась бесполезной? И как он ни старается подкрепить свою версию, она рассыпается напрочь. Но не только это мучает его. Перед ними явно возника новая угроза. И она гораздо ближе той, предполагаемой им; она требует их внимания именно сейчас, когда кажется, будто они держат ситуацию под контролем. И поэтому Хесс продолжает изучать мириады фотографий, пока Нюландер расспрашивает Янсена.
– Где эта парочка сейчас?
– В больнице женщина не появлялась уже несколько дней – сказалась больной. И местонахождение сожителя нам тоже неизвестно. О нем у нас, кстати, меньше всего информации, ведь брак официально не зарегистрирован. Так что пока разрабатываем только Бенедикте Сканс. Но мы уже запросили данные на Неергора у военных.
А контрразведку предупредили о нашей находке?
– Да, министр находится в безопасности. А что это за женщина там, внизу?
– Мать Асгера Неергора. Она, видно, тоже здесь проживает. Но якобы не в курсе, где они обретаются; впрочем, мы с ней еще не закончили.
– Так. Значит, мы считаем, что эти двое и есть убийцы?
Тули́н не дает Янсену ответить, но внимание Хесса вдруг привлекают три или четыре кнопки. Между головками двух из них и стеной остались зажаты маленькие клочочки бумаги, будто кто-то в спешке сорвал прикрепленную ими фотографию.
– Мы пока точно не знаем. Прежде чем делать выводы, необходимо…
– Это чего такого мы не знаем? Да ведь у всех у нас глаза есть, черт бы вас всех побрал! – возражает Тули́н Янсен.
– Вот именно. Здесь масса материалов о Розе Хартунг, но совсем ничего нет об убитых женщинах. Если бы парочка их убила, мы наверняка хоть что-нибудь здесь на них нашли бы, но ведь ничегошеньки же нет.
– Так ведь женщина работала медсестрой в отделении, где вполне могла пересекаться по крайней мере с двумя жертвами, когда они появлялись там с детьми. Или это неважно?
– Нет, важно. Парочку, конечно, надо задержать и допросить, только вот пойди найди их сейчас. Ты ведь вызвал подкрепление и фактически на весь белый свет раструбил, что мы их здесь поджидаем…
Хесс все никак не отыщет фото, висевшее там, где теперь остались только кнопки, зато слышит у себя за спиной хладнокровный голос Нюландера:
– Как я понимаю, у Янсена были все основания действовать именно так, Тули́н. Кстати, главный врач «принудиловки» только что любезно позвонил мне и сообщил, что вы с Хессом в это время как раз издевались над Линусом Беккером… Хотя я вам на пальцах объяснил, чтобы вы в это дело не совались. И как ты мне это объяснишь?
Хессу ясно, что именно сейчас ему следует встать на защиту Тули́н, но вместо этого он неожиданно для себя самого поворачивается к Янсену.
– Скажи, как ты думаешь, старуха могла что-нибудь убрать отсюда перед самым твоим приходом?
– Какого дьявола вы делали у Линуса Беккера?
Спор за его спиной продолжается, а Хесс все пытается сообразить, куда бы сам спрятал это фото, зная, что в дверь к нему стучится полиция. Он отодвигает от стены комод – и на пол падает смятая фотография. Марк спешно поднимает и расправляет ее. Высокий стройный молодой человек, Асгер Неергор, как догадывается Хесс, стоит рядом с автомобилем со связкой ключей в руке. На нем прекрасный костюм темного цвета, а черное авто сверкает в лучах скупого солнца, точно его только что помыли и отполировали. И костюм, и дорогой немецкий автомобиль резко контрастируют с обветшалыми зданиями бывшей скотобойни на заднем плане. Хесс не сразу догадывается, почему мать Асгера Неергора решила спрятать именно эту фотографию. Еще раз поглядев на нее, он снова подходит к стене, сравнивает изображенную на нем машину с фотографией министерского авто Розы Хартунг, и у него не остается сомнений: Асгер Неергор стоит с ключами именно от министерского автомобиля. Но Марк не успевает сказать и слова, потому что в дверь просовывает голову одетый, как водится, в белый халат Генц:
– Прошу прощения, я вас прерву. Мы только что начали осмотр старого забойного цеха и нашли кое-что для вас интересное. Там одно помещение, похоже, подготовлено для содержания похищенного человека в течение долгого времени.