63

На дворе раннее утро, но Эрик Сайер-Лассен не знает, который сейчас час, ибо его швейцарские часы «Таг Хойер» стоимостью сорок пять тысяч евро вчера поздно вечером были заперты в сейф на третьем этаже управления полиции вместе с ремнем и шнурками. Сам же он находится в камере в подвальном этаже здания, тяжелая металлическая дверь которой открывается и полицейский сообщает, что его ждет еще один допрос. По скрипучей лестнице его выводят из подвала на белый свет и возвращают в цивилизацию, на пути к которой он старается умерить свой гневный пыл.

Полицейские без всякого предупреждения явились к нему домой вчера вечером. Эрик пытался успокоить плачущих детишек, уже лежавших в своих кроватках, когда няня позвала его в прихожую, где уже ожидали два сотрудника. Они предложили ему проехать с ними на допрос. Он возразил, сказав, что не может сейчас оставить дом, но, оказалось, полицейские застали его врасплох и не оставили выбора, так как привезли с собой его тещу, чтобы было кому присмотреть за детьми. После смерти Анне Эрик с ее матерью не общался. Он знал, что она станет расспрашивать о внучках, огорченно вздыхать и предлагать свою помощь, чего ему хотелось бы избежать. И вот она стоит у нижней ступеньки каменной лестницы, за спинами полицейских, чуть ли не с заговорщицкой миной на лице и смотрит на него с ужасом, точно это он убил ее дочь. Когда Эрика выводили к ожидавшему их полицейскому автомобилю, она переступила порог его дома, и девочки выбежали ей навстречу и прижались к ее коленям.

В управлении Эрика без всяких объяснений допросили на предмет травм, полученных девочками за все это время. Он вообще ничего не понял. И уж тем более не понял, какое отношение все это имело к убийству жены, и только кричал, что будет говорить лишь с вышестоящим начальником, а в противном случае требовал немедленно отвезти его домой. Вместо этого, однако, его задержали за «сокрытие сведений, важных в отношении расследования убийства Анне Сайер-Лассен» и отправили в камеру временного содержания в подвальном этаже, словно какого-нибудь рецидивиста.

В первый раз Эрик Сайер-Лассен избил свою жену в брачную ночь. Они только вошли в апартаменты отеля «Англетер», как он схватил ее за руку и протащил по всем комнатам, цедя сквозь зубы, до чего ее ненавидит. Свадьбу устроили шикарную. Всемирно известный шведский повар приготовил двенадцать экзотических блюд, сервированных в одном из залов замка Хаурехольм, со всякими прочими прибамбасами. Об этом позаботилась семья Эрика, ибо родственники Анне бедны, точно церковные крысы. И вот в благодарность за все это Анне завела долгую и, как показалось Эрику, интимную беседу с одним из его старых приятелей по элитной школе-интернату Херлуфсхольм, из-за чего все оставшееся время до окончания церемонии и приезда в «Англетер» Эрик просто кипел от едва сдерживаемого негодования. Рыдая, Анне объяснила, что поступила так из вежливости, ведь это его друг. Эрик в приступе ярости разодрал на ней платье, нанес ей бесчисленное множество ударов и надавал пощечин и в конце концов просто-напросто изнасиловал ее. Наутро он просил прощения и признавался в безмерной любви к ней. Она спустилась на завтрак с пунцовыми щеками, что гости сочли вполне нормальным для невесты, проведшей бурную брачную ночь. Тогда-то, наверное, и зародилась в нем ненависть к ней, именно потому, что она смирилась с побоями и все так же не сводила с него влюбленных глаз и моргала веками с длиннющими ресницами.

Самыми счастливыми выдались для них годы, проведенные в Сингапуре. Эрик сделал молниеносную карьеру, умело вложившись в биотехнологические предприятия, и вскоре их с Анне приняли в узкий круг VIP-путешественников, состоящий из английских и американских богатеньких экспатов. Иногда он все же срывался на ней – как правило, когда считал, что она не выполняет его требования быть лояльной к нему, то есть посвящать его во все свои дела. Взамен же скрашивал их сосуществование то поездками на Мальдивы, то восхождениями в горах Непала. Однако с появлением детей жизнь их изменилась. Поначалу Эрик противился осуществлению самой главной мечты Анне, но со временем патриархальная идея о воспроизводстве населения стала казаться ему привлекательной, тем более что ее весьма часто обсуждали на советах директоров различных биотехнологических фирм. Его, правда, немало огорчало, что сперма у него оказалась невысокого качества, и им пришлось проконсультироваться в одной из клиник по лечению бесплодия по выбору Анне, которую он для начала прилично поистязал в их пентхаусе за то, что она вообще затронула эту тему. Впрочем, никаких радостных чувств Эрик не испытал, когда девять месяцев спустя в клинике «Раффл» появилась на свет их малышка, но решил, что это дело наживное. Однако надежды его не оправдались. В том числе и тогда, когда у них народился второй ребенок. И – вернее, тем более – не появились они в момент рождения второй дочери, Лины. Врачам пришлось сделать Анне кесарево сечение, и они так исполосовали ей брюшную полость, что, с одной стороны, не оставили Эрику никакой возможности стать отцом мальчика, а с другой – поставили крест на их сексуальных отношениях.

В оставшиеся годы в Сингапуре он находил утешение в мелких любовных романчиках и в том, что деловая хватка у него никуда не делась. Однако Анне пожелала, чтобы девочки учились в датской школе, и они вернулись из Азии в Данию и поселились в огромной шикарной квартире на Исландс Брюгге, где и жили, пока не был готов их новый дом в Клампенборге. Общество хоббитов в Копенгагене состояло не то что бы из низкоросликов, а скорее из низколобиков, к тому же страдающих клаустрофобией, и, само собой разумеется, не выдерживало никакого сравнения с той атмосферой взаимопонимания между людьми разных наций и свободы, к которой Эрик привык в Сингапуре. Он быстро восстановил знакомство со старыми друзьями на Бредгаде, которых вообще-то ненавидел за их старобытность, снобизм и мещанские манеры со всеми их символами принадлежности к элите и дурами-женами, кудахтавшими только что о детях да о доме. Разочаровывали его и дочери, все более и более становившиеся похожими на Анне. Яблочки от яблоньки недалеко падают, и эти мамочкины клоны несли по ее примеру слащаво-романтический вздор. Но что хуже всего, демонстрировали такую же бесхребетность, как и та женщина, на которой он когда-то женился.

Как-то вечером на Исландс Брюге в отсутствие Анне и няни ему выпало на долю уложить их спать, и они устроили истерику из-за какой-то ерунды. В конце концов ему пришлось поднять на девочек руку, и плач затих. А через несколько дней старшая дочка была так неловка, что вывалила еду из тарелки на стол, и это несмотря на все устные предупреждения и воспитательные беседы. И тогда он ударил ее, да так, что она упала со стула. В травмоцентре, где у девочки диагностировали сотрясение мозга, Эрик объяснил Юдит, что ей следует держать язык за зубами, если, конечно, она не хочет, чтобы ее выслали обратно к родимым рисовым полям ближайшим же рейсом. Анне, гостившая у матери, примчалась в центр, и его вообще-то немало удивило, как легко ему удалось сварганить некую историю о неуклюжей девочке, которая, несмотря на свои весьма ограниченные способности, уразумела, что ей не следует выдавать матери правду.

Таких вот несчастных случаев в Исландс Брюгге набралось немало, может быть, даже слишком много, но они помогли. Временами Анне смотрела на него с подозрением, но никогда вопросов на эту тему не задавала – во всяком случае, до визита сотрудника копенгагенского муниципалитета, который внезапно появился у них в доме незадолго до их переезда в новое жилище. В горсовет поступила анонимка насчет якобы неблагополучного положения девочек в семье, и какое-то время Эрику пришлось заниматься бюрократическими разборками. Однако затем адвокаты дали незваному гостю от ворот поворот, присовокупив, что тому не следует более появляться по данному адресу. И тогда Эрик пообещал сам себе в дальнейшем вести себя с дочерьми более сдержанно – во всяком случае, до тех пор, пока не выяснится, кто осмелился прислать анонимку.

После этого Анне впервые спросила его, не он ли виноват в постоянных травмах дочерей. Эрик, разумеется, вину свою отрицал, но когда они переехали в Клампенборг, где случился эпизод у лестницы, ведущей из холла на второй этаж, она перестала ему верить. Анне упрекала себя и сквозь слезы сказала, что хочет развестись. К чему он, разумеется, был подготовлен. Ежели она возьмет инициативу на себя, он науськает на нее своих адвокатов, а уж те позаботятся, чтобы Анне никогда более не увидела своих дочурок. Ведь она давным-давно подписала брачный договор, согласно которому он сохранял за собой все им заработанное, а ей, в случае если она не удовольствуется жизнью в золотой клетке в Клампенборге, придется влачить существование на социальное пособие, лежа на диване у своей мамаши.

Атмосфера в семье оказалась испорченной навсегда, хотя Эрик, грешным делом, полагал, что Анне подняла лапки кверху, и думал так вплоть до вчерашнего вечера, когда полицейские сообщили, что в день убийства она была не на пути к матери, а на самом деле собиралась бежать. То есть намеревалась оставить его, точно оскандалившегося козла отпущения в элитной резервации. Но вдруг, словно по мановению волшебной палочки, сама исчезла из его жизни. Последнее по-прежнему представлялось Эрику непостижимым, но хотя бы давало ему ощущение свершившейся справедливости. Отношения с детьми – а они теперь целиком и полностью оказались на его совести, – по-видимому, тоже теперь легче наладить, потому как ему больше незачем прислушиваться к чужим мнениям.

Вот так, сохраняя полную уверенность в себе, Эрик Сайер-Лассен входит в допросную отдела по расследованию преступлений против личности. Там он видит двух уже знакомых ему сыщиков. Мужика с багровыми синяками на лице и очень ничего себе деваху с глазами лани, с которой он при других обстоятельствах гульнул бы так, что воспоминания об этом приключении остались бы при ней до конца жизни. Они напоминают две кучи дерьма – оба усталые, измотанные, в особенности мужик со свежеполученными в недавней драке синяками. Эрику становится ясно, что ему ничего не стоит объехать их на кривой кобыле. И его немедленно освободят. Ни хрена у них на него нет.

– Эрик Сайер-Лассен, мы снова переговорили с вашей няней, и на сей раз она подробно рассказала нам, как вы по меньшей мере четырежды избили своих детей.

– Понятия не имею, о чем вы говорите. Если Юдит сказала, что я поднимал руку на детей, то она просто-напросто лжет.

Выдвигая этот аргумент, Эрик Сайер-Лассен полагал, что его визави станут обсуждать его слова, но эти два придурка вообще не обратили на них внимания.

– Мы знаем, что она говорит правду. Тем более что мы контактировали по телефону с двумя филиппинскими девушками, которые попеременно работали у вас нянями, когда вы жили в Сингапуре. И все три девушки независимо друг от друга рассказывают одну и ту же историю, поэтому прокурор только что постановил возбудить в отношении вас дело о совершении насильственных действий над собственными детьми на основании выписок из семи историй болезни, заведенных за время вашего пребывания в Дании.

Сайер-Лассен чувствует на себе пристальный взгляд «лани», а мужик продолжает:

– Он также требует продлить срок вашего предварительного заключения пока что на сорок восемь часов. Вы имеете право на помощь адвоката; в случае отсутствия у вас средств на такового он будет назначен по решению суда. До решения последнего органы соцзащиты и опеки будут отстаивать интересы ваших детей в тесном контакте с их бабушкой, каковая уже предложила стать их опекуном. В случае если вас признают виновным и назначат наказание, будет рассмотрен вопрос о возможности сохранить за вами родительские права и встречаться с детьми в присутствии представителей контролирующих организаций.

Наступает тишина. Эрик Сайер-Лассен какое-то мгновение смотрит в пустоту. Потом переводит взгляд вниз. На столе перед ним разложены выписки из историй болезни, фотографии и рентгеновские снимки полученных девочками травм, и внезапно он понимает, какую жесть сотворил. Как будто из далекого далека он слышит голос девахи с глазами лани; она передает рассказ Юдит, которая, помимо всего прочего, поведала, что незадолго до их переезда у них в квартире на Исландс Брюгге побывал сотрудник копенгагенского муниципалитета по поводу поступившего в их адрес анонимного заявления. И этот визит – единственное, о чем они хотели побеседовать с Сайер-Лассеном в этот раз, прежде чем в самом скором времени его дело будет передано другим следователям.

– Вам известно, кто автор этого заявления?

– Вы можете предположить, кто бы это мог быть?

– Кто, помимо няни, знал, что вы избивали собственных детей?

Следователь с синяками на лице подчеркивает, как важно им услышать ответ, но Эрик Сайер-Лассен не в силах выдавить из себя ни слова. Он просто не может отвести взгляд от фотографий. Мгновение спустя его выводят из допросной, и когда дверь в камеру снова захлопывается за ним, он теряет самообладание и впервые в жизни чувствует тоску по своим дочкам.