Майя

Июль 2007 года

16; 54; 44

Я молча смотрела на Яру. Та тоже замолчала, затем взглянула на портрет Изабеллы, висевший на стене над камином, видно, размышляя над последствиями того ужасного решения, которое когда-то была вынуждена принять моя прабабушка. Впрочем, а что бы я сама сделала, оказавшись на ее месте? Понятия не имею. Несмотря на то что я выросла и живу совсем в другое время и в иной культурной среде, все глубинные проблемы остались прежними, особенно для женщин…

– Густаво когда-нибудь обмолвился Изабелле о том, что он знает? – спросила я у Яры.

– Нет, никогда. Но моя мама всегда повторяла, что хотя он и не высказался ни разу о том, что было, она часто замечала боль в его глазах. Особенно когда он смотрел на свою дочь.

– Это на сеньору Карвальо? Кажется, ее зовут Беатрис?

– Да. Помню, как-то раз сеньор Густаво зашел в гостиную, где мы с ней сидели вдвоем. Нам было тогда лет десять или одиннадцать. Он долго-долго смотрел на свою дочь, словно перед ним был незнакомый ребенок. Я мало что соображала в то время, а сейчас вот думаю, что он тогда пытался отыскать в ее чертах свою кровь. Сеньора Беатрис родилась зеленоглазой. Моя мама однажды заметила, что у сеньора Лорена глаза тоже были зелеными.

– То есть она предполагала, что он настоящий отец девочки?

– Она поведала мне всю эту историю незадолго до смерти и тогда же сказала, что у нее нет и тени сомнений на этот счет. По ее словам, Беатрис была вылитая копия сеньора Бройли. К тому же она унаследовала его художественные таланты. Еще будучи подростком, она нарисовала портрет Изабеллы. – Яра указала на живописное полотно. – Помню, она тогда сказала, что хочет нарисовать этот портрет в память о своей бедной покойной матери.

– Изабелла умерла, когда Беатрис была еще ребенком?

– Да, – кивнула головой Яра. – Нам с Беатрис было по полтора года, когда это случилось. В 1931 году. Как раз происходило торжественное открытие и освящение статуи Христа на горе Корковадо. И в это же самое время в Рио произошла вспышка желтой лихорадки. Нас с сеньорой Беатрис держали взаперти, в доме. А вот сеньора Изабелла настояла на том, чтобы лично присутствовать на церемонии открытия. Что и понятно. С этим памятником у нее было связано столько воспоминаний. Спустя три дня у нее начался жар, и она так и не оправилась от болезни. А ведь ей был всего лишь двадцать один год.

Сердце у меня сжалось при этих словах Яры. Хотя Флориано и показывал мне даты рождения и смерти Изабеллы, указанные в выписке, которую он сделал из метрической книги, но как-то в тот момент я не придала особого значения этим цифрам.

– Надо же. Уйти из жизни такой молодой и после стольких трагедий и потрясений, – обронила я, и голос мой дрогнул.

– Да. Но… Прости, Господи, за то, что говорю такое… – Яра истово перекрестилась. – Было кое-что и хорошее. Сеньора Луиза тоже скончалась от желтой лихорадки тремя днями позже. Их обеих упокоили вместе в семейном склепе. И похороны тоже были общими.

– Господи! Подумать только… Бедняжке Изабелле было предначертано упокоиться рядом с этой женщиной навечно, – растерянно пробормотала я.

– И осиротить свою маленькую дочь. Оставить жить без матери в окружении одних мужчин, – подхватила мою мысль Яра. – Можете себе представить, в каком отчаянии находился тогда сеньор Густаво. Ведь он все еще любил сеньору Изабеллу, несмотря ни на что. Как вы понимаете, после смерти жены сеньор Густаво снова пристрастился к бутылке, все больше и больше замыкаясь в себе. Внучкой занимался исключительно сеньор Маурицио, он вообще был по натуре добрым человеком, а овдовев, всю свою любовь сосредоточил на Беатрис. Именно он, а не ее отец, позаботился о том, чтобы на дом приходил учитель и давал ей уроки.

– А вы жили в это время на вилле?

– Да. Когда моя мать сообщила сеньоре Изабелле, что тоже беременна, и попросила отпустить ее на фазенду к моему отцу, Изабелла не согласилась расстаться с ней. Она приложила все усилия, чтобы перетащить Бруно, моего отца, сюда. Он переехал и стал выполнять всякие разовые работы по дому, помогал Хорхе водить машину, ибо тот уже был стар и готовился уйти на покой. Так что, можно сказать, что мое детство прошло здесь. – Яра задумчиво покачала головой. – Думаю, оно было более счастливым, чем детские годы моей госпожи.

– Удивительно, что Густаво согласился на просьбу Изабеллы и оставил Лоен в доме. Ведь она же – единственный человек, кроме него самого, разумеется, кто знал всю правду, – заметила я.

– Наверное, он чувствовал, что обязан согласиться. – В глазах Яры мелькнуло понимание. – Ведь у них был один секрет на двоих, и в какой-то степени каждый мог оказать давление на другого, несмотря на то, что один – хозяин дома, а вторая – всего лишь служанка.

– Так вы росли вместе с Беатрис?

– Да. Точнее будет сказать, она росла вместе со мной в нашей семье. Большую часть времени она проводила в нашем крохотном домике. Сеньора Изабелла настояла на том, чтобы нам построили этот домик в самом дальнем конце сада. А на самой вилле Беатрис появлялась очень редко. Мои родители и я стали для нее самыми близкими людьми на свете. Такая она была славная девочка, добрая, сердечная, ласковая. А ее отец, – печально продолжила Яра, – вечно пьяный. Он ее даже не замечал. А может, игнорировал, потому что она стала для него постоянным напоминанием о прошлом, снова и снова будила в его душе сомнения насчет покойной жены. Счастье, что он умер, когда сеньоре Беатрис исполнилось семнадцать лет. Она унаследовала дом и все фамильное состояние, акции, облигации и прочее. При жизни сеньор Густаво запрещал ей заниматься художествами, но после его смерти уже ничто не могло остановить ее.

– Я могу понять, почему сеньор Густаво не поощрял ее художественные таланты. Это ведь все равно, что сыпать соль на рану. По правде говоря, Яра, я не могу не испытывать к нему сострадания.

– Да, он был неплохим человеком, сеньорита Майя, – согласилась со мной Яра. – Просто очень уж слабохарактерный. Словом, когда Беатрис исполнилось восемнадцать, она объявила дедушке, что едет поступать в Национальную высшую школу изящных искусств в Париже. Она знала, что ее покойная мать в свое время посещала лекции в этой школе. Беатрис провела в Париже более пяти лет и вернулась в Рио только тогда, когда узнала о смерти Маурицио, ее дедушки. Думаю, она неплохо провела там время, – грустно улыбнулась Яра. – А я была только рада за нее.

Образ женщины, которую я впервые увидела пять дней тому назад здесь, в саду, и который рисовала мне Яра, кардинально отличался от того образа, который уже успел сложиться в моей голове. В моем представлении сеньора Карвальо больше смахивала на свою покойную бабушку Луизу. Но, наверное, свою роль сыграло то, что она уже очень старая. К тому же категорически отказалась признать меня.

– А что случилось с Антонио? – спросила я.

– О, он таки сумел подняться и снова встать на ноги, как и предвидела моя мама. – Яра улыбнулась. – Он переехал жить на фазенду Святой Терезы. Имея на руках небольшую сумму денег, которую ему дал Густаво, он начал развивать уже новый для себя бизнес. Занялся разведением томатов. Купил себе ферму, где стал выращивать помидоры. По-моему, я уже говорила вам о том, что в тамошних местах выращивание томатов – это самый прибыльный бизнес. А поскольку мозги у Антонио всегда были повернуты на бизнес в правильном направлении, то к тому моменту, как он отошел в мир иной, он успел сколотить самую настоящую помидорную империю, если так можно выразиться. Во всяком случае, большинство местных ферм вокруг фазенды перешли в его собственность. Припоминаю, что сеньора Беатрис, как и ее покойница-мать, очень любила бывать на фазенде. А уж Антонио души не чаял в своей внучке. Научил ее плавать, скакать верхом. Он оставил все фермы ей. Они-то потом, после смерти ее мужа, и стали для нее основным источником дохода. Суммы небольшие, но достаточные для того, чтобы оплатить все счета за содержание виллы.

– А кто мой дедушка, муж Беатрис?

– Эвандро Карвальо, очень талантливый пианист. Он был хорошим человеком, сеньорита Майя. Это был счастливый союз, заключенный по взаимной любви. Мы все не могли нарадоваться, глядя на то, как счастлива Беатрис. Особенно после такого тяжелого и безрадостного детства. На вилле снова забурлила жизнь. Беатрис и Эвандро постоянно устраивали здесь всяческие суаре, приемы, вечера для творческой интеллигенции Рио. Они проводили разные благотворительные акции для сбора средств в пользу обитателей фавелы. Уверяю вас, сеньорита Майя, сеньора Беатрис была очень красивой женщиной. Это потом возраст и болезнь наложили свой отпечаток на ее облик. А так, все, кто знал, любили и уважали ее.

– Как жаль, что я уже никогда не увижу ее такой, – задумчиво произнесла я.

– К сожалению, – тяжело вздохнула в ответ Яра. – Но смерть, знаете ли, рано или поздно приходит ко всем нам.

– И… – Я замолчала, собираясь с духом, чтобы задать вопрос, который вертелся на кончике моего языка последние минут десять. – У Беатрис и Эвандро был ребенок, не так ли?

Я увидела, как глаза Яры стали беспокойно метаться по комнате.

– Да.

– Один?

– Был еще один. Мальчик, но он умер в младенчестве. Так что получается, да, один.

– Девочка?

– Да.

– Ее звали Кристина?

– Да, сеньорита Майя. Я помогала растить ее.

Я замолчала, обдумывая, что сказать далее. Речи, которые на протяжении всего часа лились из Яры, подобно стремительному ручейку, вдруг мгновенно иссякли. Я бросила на нее выжидательный взгляд, надеясь, что она продолжит свой рассказ.

– Сеньорита Майя, не думаю, что я причинила кому-то вред, рассказав вам о прошлом, но… – Она тяжело вздохнула. – Не мое это дело – рассказывать все остальное. Эта история меня уже не касается.

– А кого же она тогда касается? – почти взмолилась я.

– Сеньоры Беатрис, – последовал короткий ответ.

Все мои попытки разговорить старуху не увенчались успехом. Она стала бросать тревожные взгляды на часы, мерно тикающие на стене.

– У меня для вас кое-что есть, – промолвила она, запуская руку в свой объемный карман и извлекая оттуда четыре конверта, которые вручила мне. Своеобразное предложение о мире, подумала я. Просьба о прощении за то, что не может рассказать мне больше. – Это те письма, которые сеньор Лорен посылал сеньоре Изабелле через мою мать на фазенду, когда она ухаживала там за умирающей матерью. Они лучше всяких моих слов расскажут вам о том, как сильно эти двое любили друг друга.

– Спасибо, – поблагодарила я, наблюдая за тем, как Яра поднимается со своего места. Я с трудом подавила в себе желание броситься к ней и крепко обнять. Так велика была моя благодарность за то, что она приоткрыла завесу над прошлым моей семьи и всеми теми трагическими событиями, которые случились в те далекие годы, когда никого из нас еще не было на свете.

– Мне пора возвращаться к сеньоре Беатрис, – сказала Яра.

– Конечно. – Я тоже встала, чувствуя некоторое онемение во всем теле от той напряженной позы, в которой я просидела весь минувший час, боясь упустить хотя бы слово из того, о чем рассказывала мне Яра.

– Я провожу вас, сеньорита, – сказала она.

– Нам не составит труда подбросить вас назад до монастыря, – предложила я, пока мы шли по коридору, направляясь к выходу. Яра открыла входную дверь. – Машина ждет меня на улице.

– Спасибо, но мне еще нужно кое-что сделать.

Яра бросила на меня выжидательный взгляд, а я продолжала нерешительно топтаться у порога.

– Спасибо за все, что вы мне рассказали. Но можно я задам вам еще один вопрос? Последний…

– Все зависит от того, что это будет за вопрос, – ответила Яра. В ее глазах я прочитала откровенное нетерпение. По всему было видно, что ей очень хотелось, чтобы я поскорее переступила порог дома и ушла.

– Моя мать еще жива?

– Не знаю, сеньора Майя. – Яра вздохнула. – И это чистая правда.

Я поняла, что она подвела черту под нашим разговором и больше не проронит ни слова.

– До свидания, Яра. – Я неохотно стала спускаться по ступенькам крыльца. – Пожалуйста, передайте мои наилучшие пожелания сеньоре Карвальо.

Ответа не последовало. И лишь когда я миновала полуразрушенный фонтан, я услышала голос Яры:

– Я поговорю с ней, сеньорита. До свидания.

Я услышала, как за мной захлопнулась входная дверь, а потом ее заперли на засов. Я проследовала по подъездной дороге к воротам. Взялась руками за ржавые железные прутья, успевшие нагреться на солнце, распахнула ворота, а потом снова закрыла их за собой. Пересекла проезжую часть, глянув в небо. Небо было обложено темными свинцовыми тучами, предвещавшими скорую грозу.

– Ну, как все прошло? – поинтересовался у меня Флориано. Он устроился прямо на траве в тенечке. Рядом с ним валялась куча окурков.

– Я много чего узнала, – коротко обронила я, наблюдая за тем, как он поднимается с земли и отпирает машину.

– Вот и хорошо, – так же коротко ответил он, когда мы уже уселись в машину и он включил двигатель.

Больше никаких вопросов Флориано не стал задавать, и всю обратную дорогу до Ипанемы мы проехали молча. Наверное, он почувствовал, что мне необходимо какое-то время, чтобы вернуться из прошлого в настоящее. Я же снова и снова вспоминала все то, что услышала от Яры. Флориано подвез меня прямо к центральному входу в гостиницу, остановил машину и повернулся ко мне:

– Думаю, вы изрядно устали, Майя, и теперь вам хочется побыть одной. Вы знаете, где меня найти. Захотите поужинать в моей компании, милости просим. Обещаю, сегодня стряпней на кухне займусь я сам, а не моя дочь, – пошутил он на прощание и улыбнулся.

– Спасибо, – поблагодарила я его, выбираясь из машины. – Спасибо за все, – уточнила я так, на всякий случай.

Флориано лишь молча кивнул в ответ и, повернув машину, вырулил на проезжую часть. Я направилась ко входу в отель, недоумевая по пути, почему едва переставляю ноги. Каждый новый шаг давался мне с трудом, будто ноги мои вросли в землю, подобно стволам деревьев, и всякий раз их приходится буквально выкорчевывать оттуда. Я медленно пересекла вестибюль и поехала на лифте к себе наверх. Шатаясь словно пьяная, подошла к своему номеру. Собрав последние остатки сил, открыла дверной замок, вошла в комнату, спотыкаясь, приблизилась к кровати и рухнула на нее, в чем стояла. И тут же отключилась.

Я проснулась часа через два. Голова раскалывалась от боли, общее состояние такое, как с сильного похмелья. Я взяла таблетку ибупрофена и запила ее большой кружкой воды. Лежа в кровати, я прислушивалась к дальним раскатам грома, свидетельствующим о скором приближении грозы. Тучи слились в единый свинцовый кулак, который застыл в ожидании начала. Чувствуя безмерную усталость во всем теле, я снова погрузилась в сон и проснулась через час. Успела как раз к началу ненастья. Зигзагообразные молнии рассекали потемневшее небо, внизу бушевали океанские волны, раскаты грома сотрясали все вокруг. Никогда не слышала подобного грохота. У меня даже уши заложило от этого рева и свиста.

Но вот первые капли дождя застучали по узкому подоконнику снаружи. Я глянула на часы. Почти семь вечера. Потом я подтянула кресло прямо к окну и уселась в него, чтобы понаблюдать за бушующей грозой. Дождь почти сразу же превратился в сильнейший ливень. Тяжелые капли отвесно падали на землю. Очень скоро все дороги и тротуары внизу превратились в бурные потоки воды. Я слегка приоткрыла окно и высунула голову наружу. Прохладные капли чистой воды тотчас же намочили волосы и струйками побежали по плечам вниз.

Внезапно я рассмеялась, громко, во весь голос. Меня охватила самая настоящая эйфория при виде столь великолепного разгула стихии. В этот момент я почувствовала себя частицей бешеного вихря, закрутившего все вокруг и соединившего воедино небеса и землю. Невозможно понять, кто, какое чудо, сотворило эту силу и повелевает ею, но так приятно осознавать себя ее частицей.

Поняв, что еще немного, и я вымокну насквозь, если тотчас же не закрою окно, я снова втянула себя в комнату и побежала в ванную, разбрызгивая по пути капли дождя на ковер. Приняв душ, я почувствовала новый прилив энергии. Головная боль прошла. Во всем теле ощущалась такая же свежесть, как и в воздухе после грозы. Улегшись на кровати, я глянула на письма, которые отдала мне Яра, а заодно и попыталась снова систематизировать все то, что она рассказала мне. Потом мои мысли перекочевали на Флориано. Как терпеливо он ждал, пока я закончу беседовать с Ярой. Да и потом проявил полное понимание, был, что говорится, сама предусмотрительность. И тут я поняла, что мне хочется, действительно хочется поделиться содержанием этих писем с ним, что бы они ни несли в себе. Я схватила мобильник и, прокрутив в памяти все номера телефонов, нашла номер Флориано.

– Добрый вечер, Флориано. Майя беспокоит, – проговорила я в трубку, услышав его голос на другом конце линии.

– Как самочувствие, Майя? Чем занимались?

– Наблюдала за грозой. Никогда не видела ничего подобного.

– О, это одна из немногих вещей, которая у нас, кариока, жителей Рио-де-Жанейро, получается особенно хорошо. Грозы – почти наше национальное достояние, – согласился он со мной. – Хотите присоединиться ко мне и поужинать? Угощение самое простое, но я буду очень рад.

– Если дождь прекратится, то я с удовольствием приду к вам.

– Глядя на небо, могу твердо пообещать вам, что он не продлится более девяти минут. Так что я жду вас ровно в восемь, хорошо?

– Да, спасибо, Флориано.

– Приятной прогулки по лужам. – Я услышала усмешку в его голосе. – Чао!

Ровно через девять минут я спустилась вниз и вышла на улицу. И тут же погрузилась по самые щиколотки в воду, сплошным потоком стекающую по тротуару и устремляющуюся к водостокам, явно не справляющимся с таким количеством воды. В воздухе витала удивительная свежесть. Я шла по тротуару и видела, как все больше и больше прохожих появляется на улице.

– Входите! – приветствовал меня Флориано, когда я нажала нужную кнопку домофона.

Он поджидал меня, стоя на верху лестницы и приложив палец к губам.

– Я только что уложил Валентину спать. Если она узнает, что вы здесь, то немедленно поднимется, – сказал он мне шепотом.

Я понимающе кивнула в ответ и стала тихо подниматься вслед за ним на террасу под крышей. Как ни странно, но после такого ливня там было сухо и уютно.

– Наливайте себе вино, а я спущусь на кухню и займусь ужином.

Я налила небольшой бокал красного вина, чувствуя неловкость за то, что заявилась в гости без ничего. Надо будет обязательно пригласить Флориано на ужин куда-нибудь в ресторан, чтобы отплатить за его гостеприимство. На столе стояли горящие свечи, весьма кстати, потому что на улице уже было совсем темно. Негромко звучала джазовая мелодия, доносящаяся откуда-то сверху, по-видимому, из-под карниза, где были установлены невидимые глазу динамики. Вокруг витала атмосфера тишины и покоя, что было уже само по себе удивительно. Ведь дом Флориано расположен в самом центре огромного, бурлящего жизнью города, не засыпающего и ночью.

– Сегодня у нас на ужин энчилада, – объявил Флориано, появившись на террасе с подносом в руках. – Это такие блинчики с острой мясной начинкой. Едят с самыми разными соусами и добавками. Несколько лет тому назад я был в Мексике и буквально влюбился в тамошнюю кухню.

Я поднялась из-за стола и стала помогать ему разгружать поднос: тарелки с дымящимися, с пылу с жару, блинчиками, миски с соусом гуакамоле из авокадо и томатов, сметана, сальса. Глядя на все это изобилие, я невольно поразилась. Неужели Флориано каждый вечер съедает столько всего?

– Пожалуйста, угощайтесь, – пригласил он меня к трапезе.

Я с жадностью набросилась на еду, искренне восхищаясь его кулинарными талантами. Не думаю, что мне удалось бы с такой же легкостью приготовить ужин, даже такой непритязательный, как этот. Да и кого я в последний раз угощала ужином, сокрушенно подумала я про себя. С тех пор, как тринадцать лет тому назад я перебралась в свой Павильон на берегу Женевского озера, никого.

– Итак, – промолвил Флориано, когда мы насытились и он закурил сигарету. – Сегодня вы узнали все, что хотели. Или нет?

– Узнала многое, но, к великому сожалению, не узнала того, ради чего, собственно, и отправилась в Бразилию.

– Вы имеете в виду свою мать, как я понимаю?

– Да. Яра категорически отказалась рассказывать мне о ней, сказала, что это уже не ее дело.

– И, в общем-то, она права. Особенно если ваша мать все еще жива, – заметил Флориано.

– Когда я задала этот вопрос Яре, она ответила, что не знает. И я ей почему-то поверила.

– Ну и… – Флориано бросил на меня заинтригованный взгляд. – И куда же вы двинетесь дальше?

– Понятия не имею. Помнится, вы говорили, что поищете дату смерти Кристины в метрических книгах.

– Ничего не нашел. Все, что нам известно, она покинула Бразилию и уехала куда-то за границу. Майя, вам не трудно будет повторить мне все то, что рассказала вам сегодня Яра? – попросил меня Флориано. – Я уже настолько сам погрузился в эти поиски, что сейчас горю желанием узнать и все остальное.

– Только пообещайте мне не описывать всю эту историю в своих романах, – сказала я полушутя, полусерьезно.

– Я пишу беллетристику, Майя. А ваша история – это реальная жизнь. Но даю вам слово, что не стану этого делать.

В течение получаса я пересказывала Флориано все то, что запомнила из рассказа Яры. Затем протянула руку к своей сумочке и извлекла оттуда четыре конверта с письмами, которые она отдала мне при прощании.

– Я их еще не читала. Возможно, потому что нервничаю. Почти как Густаво, когда он забрал у Лоен письмо Изабеллы, адресованное Лорену, – призналась я, вручая письма Флориано. – Яра сказала, что эти письма были написаны Лореном в те дни, когда Изабелла на фазенде ухаживала за умирающей матерью. Хочу, чтобы вы прочитали их первым.

– С радостью. – Я увидела, как загорелись глаза Флориано. Сама я тоже почти не сомневалась, что в них содержатся новые весомые факты, которые помогут собрать воедино эту старую семейную головоломку.

Я молча смотрела, как он достал из первого конверта пожелтевший от времени листок бумаги и погрузился в чтение. Но вот Флориано оторвался от чтения и взглянул на меня. Лицо его приобрело растроганное выражение.

– Да, месье Бройли, скорее всего, был талантливым скульптором, но, судя по этим строкам, литературный дар тоже был ему не чужд. – Флориано слегка склонил голову набок. – И почему это все, написанное на французском, сразу же приобретает некий особый поэтический флер? Вот. – Он протянул письмо мне. – Теперь читайте вы. А я постараюсь с моими школьными знаниями французского разобраться во втором письме.

– Боже мой! – воскликнул он спустя несколько минут и повторил вслух мои собственные мысли. – От этих писем слезы наворачиваются на глаза даже у такого старого циника, как я.

– Согласна. Одно дело – слушать, как рассказывает Яра о любви Изабеллы и Лорена, и совсем другое – читать настоящие письма, как бы снова возвращающие всю эту историю в реальную жизнь, – прошептала я. – Знаете, хотя любовная история Изабеллы завершилась такой трагедией, я все равно завидую ей. – Я подлила себе вина.

– А вы сами были когда-нибудь влюблены? – в своей прямолинейной манере поинтересовался у меня Флориано.

– Однажды. По-моему, я уже упоминала об этом, – поспешно отреагировала я на его вопрос. – И тогда же сказала вам, что ничего хорошего из моей любви не получилось.

– Да, припоминаю. И этот один-единственный опыт запугал вас на всю оставшуюся жизнь. Выходит, так?

– Там было все гораздо сложнее, – обиженно возразила я.

– Все любовные ситуации всегда сложны. Взгляните на ситуацию, в которой оказались Изабелла и Лорен. Когда читаешь письма, то на первый взгляд видишь перед собой только влюбленных друг в друга мужчину и женщину.

– Мой любовный роман начинался приблизительно так же. Но закончился совсем по-другому.

Я зябко поежилась, наблюдая за тем, как Флориано раскуривает очередную сигарету.

– Можно мне тоже? – неожиданно попросила я у него.

– Пожалуйста! – Он протянул мне пачку.

Я закурила и с наслаждением сделала глубокую затяжку, потом с улыбкой взглянула на Флориано.

– Не курила со студенческих времен.

– Вот бы и мне проявить такую же силу воли. Увы! Валентина все старается убедить меня завязать с курением. Может быть, в один прекрасный день я так и сделаю. – Он тоже глубоко затянулся. – Так тот человек… ваш возлюбленный, который разбил вам сердце… Не хотите рассказать мне свою историю поподробнее?

Четырнадцать лет я хранила молчание, делала все возможное и невозможное, чтобы избежать разговоров на эту тему. И вот, нате вам! Сидя на террасе под крышей в обществе мужчины, которого я почти не знаю, я вдруг почувствовала, что почти готова исповедоваться перед ним. Какого черта?

– Если не хотите, Майя, то и не надо, – тут же пошел на попятную Флориано, видно, заметив страх в моих глазах.

Однако инстинктивно я вдруг поняла, зачем пришла к нему сегодня вечером. За тем, чтобы наконец выговориться сполна. Семейная история, которая открылась мне за последние несколько дней, смерть Па Солта, все это вместе взятое, словно выпустило наружу ту боль и то чувство вины за содеянное, которые мучили меня все эти годы. А тут рядом Флориано, непростая жизнь которого зеркально и одновременно непредвзято отражает мое одинокое и никчемное существование.

– Нет, я расскажу вам все как было, – выпалила я на одном дыхании, боясь передумать. – В мою бытность в университете я познакомилась с одним человеком. Он был на пару лет старше меня. У меня подходил к концу второй семестр второго курса, а он учился уже на последнем курсе, готовился к выпускным экзаменам. Я влюбилась в него без памяти и повела себя очень безрассудно и глупо. Когда я приехала домой на летние каникулы, то поняла, что беременна. И уже поздно что-либо делать. И тогда, – я вздохнула, понимая, что должна закончить свой рассказ как можно скорее, пока не сломаюсь и не разрыдаюсь, – Марина, это та женщина, которая воспитала всех нас шестерых, я вам о ней рассказывала, помогла мне все устроить. Я уехала в другое место и там родила. А потом… – я собрала в кулак все свое мужество, чтобы произнести вслух то, что собиралась сказать, – когда малыш появился на свет, я тут же отдала его на усыновление.

Я сделала большой глоток вина и стала энергично тереть глаза кулаками, пытаясь поставить барьер на пути водопада из слез, который вот-вот готов был политься из моих глаз.

– Майя, все нормально. Поплачьте, если вам так будет легче. Я все понимаю, – ласково проговорил Флориано.

– Такое… Я никому и никогда не рассказывала об этом, – призналась я, чувствуя, как трепещет сердце в моей груди. – И мне так стыдно… так стыдно…

Слезы брызнули из глаз, хотя я из последних сил старалась не расплакаться. Флориано подошел ко мне, уселся рядом на диване и полуобнял за плечи. Он гладил мои волосы, а я в это время бормотала что-то бессвязное о том, что нужно было проявить твердость характера и оставить ребенка, несмотря ни на что. А еще о том, что минуло уже столько лет, но не проходит и дня, чтобы я ни вспомнила тот страшный момент в моей жизни, когда спустя всего лишь несколько минут после рождения ребенка его тут же забрали у меня.

– Они даже не позволили мне взглянуть на его личико, – рыдала я навзрыд. – Сказали, что так будет лучше для меня.

Флориано молчал, не делая никаких попыток высказать мне свое сочувствие или просто сказать в качестве утешения какую-то банальность. Но вот мало-помалу рыдания стали утихать. Волна отчаяния спала с меня вместе с громким всхлипом, будто последний воздух вышел со свистком из проколотого шарика. Тело обмякло, все члены стали вялыми. Я молча лежала на груди Флориано, мысленно прикидывая, что же в итоге побудило меня поделиться с ним своей самой страшной тайной.

Флориано продолжал хранить молчание. Наконец я не выдержала и заговорила первой. Спросила с отчаянием в голосе:

– Вы шокированы?

– Нет, конечно же, нет. С какой такой стати?

– Но почему нет?

– Потому что, – он тяжело вздохнул, – на тот момент вы сделали то, что считали правильным. Так уж сложились ваши обстоятельства. В самом этом поступке нет преступления.

– По-вашему, и убийцы тоже думают, что поступают правильно, да? – угрюмо возразила я.

– Майя, вы были еще совсем юной и сильно испугались. Очень сильно. Полагаю, отец вашего ребенка не был рядом с вами, не поддержал вас, не помог поступить в этой ситуации так, как поступают нормальные порядочные женщины.

– Боже мой, конечно, нет! – Я невольно содрогнулась, припомнив свой последний разговор с Зедом уже в самом конце учебного года. – Для него все это было обыкновенной мимолетной интрижкой. Он уже расправлял свои крылышки, готовился выпорхнуть из университета и устремиться в будущее. Сказал, что не сильно верит в крепость чувств на расстоянии. Дескать, все, что было между нами, это мило и приятно, но самое время поставить в наших отношениях точку. Так будет лучше для всех. При этом мы с ним остались в приятельских отношениях, – издала я нервный смешок.

– То есть вы ни словом не обмолвились ему о том, что беременны?

– Во-первых, на тот момент я не была уверена в том, что беременна. Все выяснилось уже после того, как я приехала домой. Марина только взглянула на меня и тут же потащила к доктору. Срок оказался большой. Иного выхода, кроме как рожать, не было. Ах, я тогда была такой наивной дурочкой! – воскликнула я, негодуя о собственной глупости. – Я готова была делать все, о чем он попросит меня.

– То есть, как я понимаю, не отравляли ему удовольствие излишней заботой о контрацептивах?

– Да. – Я покраснела и спрятала лицо в его рубашку. – Но я должна была… могла позаботиться о себе и самостоятельно. Более тщательно предохраняться самой… В конце концов, я была уже не маленькой. Но, наверное, просто наивно полагала, что со мной такое не случится.

– Многие юные и неопытные девушки так считают, Майя. Не вы одна. Особенно на фоне первой любви. А со своим отцом вы беседовали на эту тему? – поинтересовался Флориано. – По вашим рассказам я сделал вывод, что вы были очень близки с ним.

– Были, но не до такой степени. Мне трудно объяснить вам все это. Я была его первым приемным ребенком, первой дочерью. Он возлагал на меня такие огромные надежды. Меня отправили учиться в Сорбонну, ибо я должна была получить самое первоклассное образование. Если честно, я бы скорее умерла, чем призналась отцу во всем.

– А что Марина? Она не пыталась убедить вас в том, что надо поговорить с отцом?

– Пыталась. Но я упорно стояла на своем. Не могу, и все тут. Я точно знала, мое признание разобьет ему сердце.

– И тогда вы решили разбить свое, – грустно заметил Флориано.

– На тот момент иного выхода у меня не было.

– Понимаю.

Какое-то время мы сидели молча. Я смотрела, как ровно горит язычок свечи в темноте и заново переживала ту боль, которой обернулось для меня принятое когда-то решение.

– А вы разве забыли о том, что ваш отец удочерил целых шесть девочек и воспитал их как своих родных дочерей? – внезапно заговорил Флориано. – Быть может, он, как никто другой, понял бы всю сложность той ситуации, в которой вы оказались.

– В то время такая мысль не пришла мне в голову. – Я опустила плечи в новом приступе отчаяния. – Но потом, уже после его смерти, я много размышляла на эту тему. Даже если бы я тогда и задумалась об этом… Мне все равно очень трудно объяснить вам, кем для меня был Па Солт. Воистину, я его обожествляла. Он был для меня идолом. Мне всегда хотелось, чтобы отец одобрительно относился ко всему, что я делаю. Его похвала и одобрение были для меня важнее всего…

– Даже важнее помощи, – уточнил Флориано.

– Но тут нет его вины. Виновата я сама, – призналась я, приготовившись произнести самые жестокие слова. – При всем своем обожании и любви к отцу я не вполне доверяла ему и не до конца верила в то, что он любит меня. Зато сейчас я отлично понимаю, что, если бы я рассказала ему тогда всю правду, он бы мне помог… Обязательно помог бы…

У меня снова сорвался голос, и из глаз опять полились слезы.

– Вот я смотрю на вашу семью, на вас с Валентиной… Ведь во многом наши жизненные обстоятельства сходны. Я смотрю и думаю, что такой же осмысленной могла бы быть и моя собственная жизнь, прояви я хоть немного твердости духа. Но кишка у меня оказалась тонка, вот и все. А сейчас сокрушаюсь, в какой кошмар превратилось мое существование.

– Каждый из нас, Майя, совершает поступки, о которых потом жалеет, – грустно отозвался Флориано. – Я вот, к примеру, жалею, что не проявил должной настойчивости, общаясь с докторами, когда они велели мне забирать жену из больницы. Не настоял на том, чтобы продолжить ее лечение в больничных условиях, хотя и понимал умом, что жена очень серьезно больна. А прояви я тогда характер, и у моей дочери была бы сегодня мать, а у меня самого – жена. Но куда могут привести нас все эти угрызения совести? – Он вздохнул. – Да никуда.

– И все же отказаться от собственного ребенка, особенно зная, что основным мотивом этого поступка был исключительно мой эгоизм, а не какая-то там бедность или военное лихолетье, по-моему, это самое тяжкое преступление из всех.

– Нам всем кажется, что ошибки, которые мы совершаем, самые страшные и ужасные. Потому что это мы их совершили. И все мы, Майя, живем с чувством собственной вины за те или иные наши поступки. Иногда даже сознательно заостряем это чувство. Особенно если загоняем собственные переживания внутрь себя и делаем это в течение многих лет, как в вашем случае, предпочитаем молчать, таить все в себе, никому не рассказывать о том, что было. Вот я сижу рядом с вами, и, поверьте мне, у меня нет желания осудить вас, я не испытываю порицания или какого-то злорадства. Мне просто жаль вас, очень жаль, только и всего. Уверен, любой, с кем бы вы ни поделились своей историей, сказал бы вам то же самое. А вы все продолжаете и продолжаете заниматься самоедством и винить во всем себя. Неужели не понятно?

– Наверное, вы правы. Но что же мне делать?

– Простить себя наконец. Как видите, все очень просто. Простить себя и двигаться дальше. Иначе жизни у вас не будет. Я знаю… мне самому пришлось побывать в подобной ситуации.

– Но я не перестаю каждый день думать о своем сыне. Где он? Что с ним? Счастлив ли он? Любят ли его приемные родители? Иногда я вижу во сне, как он зовет меня. Хотя и знаю, что мне его ни за что не отыскать…

– Я вас прекрасно понимаю, но хочу еще раз напомнить, дорогая Майя, что вы сами тоже приемный ребенок. И что, вы много страдали из-за того, что ваш отец вам не родной? – спросил у меня Флориано.

– Совсем не страдала. Но я ведь не знала другой жизни.

– Вот именно! Вы только что сами ответили на все свои вопросы. Помнится, вы мне однажды сказали, не важно, кто воспитывает ребенка. Главное – чтобы его любили. Это же верно и применительно к вашему сыну, где бы он сейчас ни находился. Готов побиться об заклад, что в вашей невеселой истории основная страдалица – это вы сами. А сейчас, думаю, нам самое время сделать по глотку бренди. – Флориано разомкнул свои объятия, поднялся с дивана и подошел к узкой полке. Снял с нее бутылку. – Составите мне компанию? – спросил он у меня, наливая себе бренди на дно стакана.

– Нет, спасибо, – отказалась я.

Флориано принялся расхаживать по террасе, снова закурил, потом подошел к краю террасы и уставился в темноту. Чувствуя собственную беспомощность, я поплелась за ним следом, словно инстинктивно стремясь под его защиту.

– Вам не кажется, – начал он, медленно подбирая слова, когда я подошла ближе и встала рядом с ним, – что все наши с вами изыскания, все эти копания в прошлом вашей семьи заставили вас с новой силой начать думать о своем сыне, заново испытать всю ту боль, что вы пережили когда-то?

– Вы правы, – согласилась я с Флориано. – Но, с другой стороны, отец сам дал возможность всем приемным дочерям узнать при желании о своем происхождении. А разве у моего ребенка не должно быть такой возможности?

– Во всяком случае, он должен иметь право выбора, если пожелает предпринять какие-то шаги в этом направлении, – несколько скорректировал мои последние слова Флориано. – Вы, помнится, рассказывали мне, что поначалу отнеслись крайне сдержанно к идее покопаться в собственном прошлом. Но есть одно существенное «но». Вы изначально знали, что вы не родная, а приемная дочь. Вполне возможно, вашему сыну такой информации никто не сообщал. Скорее всего, он даже не знает, что не является родным сыном.

– Хоть бы мне один-единственный разок увидеть его собственными глазами, узнать, что он в порядке, что он счастлив… что ему ничто не угрожает…

– Понимаю вас. Но подумайте и о нем. Насколько это хорошо и желательно уже для самого ребенка? – промолвил он тихо и тут же добавил, переключившись на день сегодняшний: – Между прочим, уже второй час ночи. А мне нужно завтра с самого раннего утра быть в форме ради той маленькой сеньориты, что спит внизу.

– Конечно-конечно! – Я поспешно отошла от Флориано и взяла со стола свою сумочку. – Уже ухожу.

– Знаете, Майя, я хотел предложить вам остаться и переночевать здесь. Не думаю, что вам будет так уж приятно коротать остаток ночи в полном одиночестве.

– Со мной все будет в полном порядке, не волнуйтесь, – ответила я, направляясь к дверям. Неожиданное предложение Флориано вызвало у меня внутреннюю панику.

– Да постойте же! – Флориано издал короткий смешок и схватил меня за руку. – Я вовсе не имел в виду, чтобы вы остались здесь со мной. Вы вполне можете переночевать в комнате Петры. Она как раз отсутствует. Уехала на недельку навестить своих родных в Сальвадоре. Пожалуйста, останьтесь. Иначе я буду волноваться за вас.

– Хорошо, – уступила я, чувствуя, что у меня нет сил спорить. – Спасибо вам.

Флориано задул свечи, выключил свой компьютер, потом мы спустились вниз, и он указал мне на комнату Петры.

– Сообщаю вам, что я поменял постельное белье и все пропылесосил после того, как она уехала. Так что там все вполне пристойно. Ванная комната рядом, по правую сторону. Дамы идут первыми. Доброй ночи, Майя. – Флориано подошел ко мне и запечатлел на лбу легкий поцелуй. – Сладких снов.

Быстрый взмах руки на прощание, и Флориано исчез наверху, а я направилась в ванную. Спустя несколько минут я зашла в комнату Петры. На самодельных полках над письменным столом – учебники по биологии, на туалетном столике – ворох косметики, джинсы, небрежно брошенные на спинку стула. Я сняла с себя спортивную майку и залезла на узенькую кровать. И вдруг подумала: вот и я когда-то была такой же беззаботной студенткой, у которой еще целая жизнь впереди. Словно такое чистое полотно, на котором художнику еще только предстояло нарисовать мой портрет. Да, все было так здорово, пока… пока я не поняла, что беременна.

И с этой мыслью я заснула.