Часть третья: Знание

Вы заходите в аудиторию. Ваши одногруппники тихо переговариваются, рассаживаясь по местам. Вы уверенно проходите к своему столу и переворачиваете экзаменационный билет. От первого же вопроса вас бросает в холодный пот. «Назовите рекогносцировочные характеристики высшего руководства Великобритании перед вторжением Германии в Чехословакию». Вы снова и снова перечитываете вопрос. «Рекогносцировочные» — это вообще реальное слово? Вы что, обязаны его знать? Вы переходите к следующему заданию, в котором вас просят перечислить ударные инструменты яванского гамелана. Вы помните, что как-то много лет назад смотрели выступление этого индонезийского оркестра, но разве вы проходили его на этом курсе? Третий вопрос и вовсе написан пиктографическим языком, который вы в жизни не видели. Что происходит? У вас промелькнула мысль, что вы забыли подготовиться к экзамену. На самом деле вы даже не посещали занятия последние шесть недель. Вы начинаете паниковать, а затем просыпаетесь.

Прийти неподготовленным на экзамен — один самых распространенных ночных кошмаров людей со всех уголков Земли. Оказаться в ситуации, когда столько поставлено на кон, а вы совершенно не подготовлены к испытанию, пугает практически всех. Исследователь сновидений Тони Задра считает, что эти ночные кошмары видят не только те, кто априори не считает нужным готовиться к жизненным трудностям, но и те, кто усердно учатся или добились определенного успеха. Этот кошмар настолько популярен, настолько часто терзает нас, что ученые предприняли множество попыток выработать защитный механизм для его предотвращения. По сути, несданный экзамен — не такая большая проблема, так почему это так гложет нас? Исследователь Дэвид Фонтана уверен, что этот кошмар — своеобразная попытка нашей психики предупредить нас о неприятностях, которые может повлечь за собой беззаботное отношение к возможным жизненным испытаниям. Эти сны, говорит он, «подталкивают нас к осознанию последствий, которые мы старательно пытаемся игнорировать^[41]».

В течение долгих лет я был одним из тех, кто постоянно просыпался в холодном поту из-за этого кошмара. Несмотря на пугающие видения, я находил нечто приятное в них. Да, сам сон был ужасен, но как же приятно было проснуться и осознать, что я закончил школу много лет назад и давно уже работаю в области, в которой, как мне кажется, у меня достаточно компетенции.

Глубоко внутри нас сидит такой страх совершить ошибку и обнажить свое невежество, что наше подсознание воплощает его в ночных кошмарах. Конечно, нам доставляет особое удовольствие указать на ошибку «экспертов», которые предсказывают доминирование летающих машин и сигвеев на рынке транспортных средств, кричат о пользе курения, не способны предсказать экономический кризис или бросаются отмечать победу Хиллари Клинтон на выборах, основываясь лишь на данных опросов. Но страх оказаться на их месте вполне обоснован. Практически невозможно найти креативное решение проблемы, которую мы не понимаем. И это, по мнению исследователей, применимо не только к высокотехнологичным отраслям, вроде генной инженерии или авиастроения, но и для более творческих областей, вроде искусства или бизнеса.

Этому нетрудно найти подтверждение. Тереза Амабайл, описывая свою модель креативного мышления, ставит «релевантный для области опыт» на первое место. Лауреат Нобелевской премии, психолог и первооткрыватель в области искусственного интеллекта Герберт Саймон уверен, что знания, практический опыт решения проблем и технические навыки, которые мы можем получить только методом проб и ошибок, определяют нашу «сферу возможных поисков». По сути, этот поэтический термин говорит о том, что именно экспертиза становится нашим проводником в неизвестность. Изобретение чего-то нового, по мнению Саймона, начинается с понимания сферы, после которого становится возможным совместить все то, что уже известно и понятно, для создания альтернативной перспективы.

Поначалу, такой упор на экспертизу в креативном процессе казался мне маловоодушевляющим. Я хотел верить в концепцию всемогущего новичка, который плюет на правила и переворачивает индустрию с ног на голову благодаря нетривиальному взгляду на положение вещей. Если бы в этом заключался секрет творческого мышления, мы бы сэкономили себе кучу времени на обучении и усердной работе. К сожалению, опыт показывает, что дилетанты приносят лишь относительную пользу в решении проблем.

С другой стороны, если экспертиза так необходима, почему профессионалы столь часто сбиваются с верного пути? Почему они так медленно адаптируются к изменениям и отказываются менять свою точку зрения? И почему эксперты проигрывают новичкам даже на своей территории? Критически важно найти ответы на эти вопросы, ведь креативный процесс постоянно заставляет нас делать выбор: ставить ли под сомнение собственный опыт, полагаться ли на свои знания, или открыться новым идеям, смотреть на мир глазами профессионала или дилетанта. Мой поиск показал, что правильного ответа на эти вопросы не существует, но есть множество способов остаться экспертом, сохранив критическое мышление новичка. Миф о преимуществе новичка

Кртин Нитиянандам с трудом мог поверить, что простой поиск в Google, собственное исследование и взятое напрокат оборудование заведут его так далеко: 15-летний ученик 10-го класса изобрел способ ранней диагностики болезни Альцгеймера, который позволит выявить болезнь примерно на 10 лет раньше, чем все другие известные способы. Конечно, если он ничего не упустил. У Кртина не было опыта проведения медицинских исследований — идея потенциального теста пришла ему во время поиска в Интернете.

«Я много играю в сквош, — рассказывает он, — но после серьезного перелома бедра у меня появилась куча свободного времени, которое я решил потратить на изучение науки». У Нитиянандама особые отношения с наукой. В детстве он перенес сложнейшую операцию, без которой он бы оглох еще в детстве — о ней напоминают крошечные импланты в его ушах. В том возрасте наука казалась ему белой магией; сейчас он уверен, что это безграничное пространство для исследований.

Идея Нитиянандама состояла в том, чтобы найти болезнь, поражающую миллионы людей, а затем провести небольшое исследование, чтобы попытаться найти лекарство от нее. Почему бы и нет? Он выбрал болезнь Альцгеймера и довольно быстро нашел описание антител, способных проникать в мозг. Это натолкнуло его на мысль: что, если соединить эти антитела с флуоресцентными частицами, которые в состоянии связываться с белками, присутствующими в мозге уже на самых ранних стадиях болезни (это он тоже узнал в Google). При сканировании эти нейротоксичные белки станут заметны, и их количество и расположение станут первым симптомом у пациента, который пока ни на что не жалуется.

«В моей школе не было подходящей лаборатории для эксперимента, — рассказывает Кртин. — Плюс многие скептически относились к идее 15-летнего школьника, работающего на дорогом оборудовании и с опасными химикатами. Я получил много отказов».

Но Нитиянандам, как настоящий оптимист, не опускал руки. Он связался с благотворительными организациями, которые спонсируют научные исследования подростков. Его идея заинтересовала представителей этих организаций, и он получил $15 000 на продолжение исследования, а Кембриджский университет позволил ему использовать свое оборудование.

Первый опыт оказался невероятно удачным. Как Нитиянандам и ожидал, его «троянские кони» проникали в мозг и соединялись с нейротоксичными белками, подсвечивая их. Его идея сработала!

Но затем начались проблемы. Через несколько дней связи между белками начали распадаться, а потом исчезли совсем. Он не понимал, с чем это могло быть связано.

Нитиянандам признается, что было неприятно наблюдать, как рушится его идея. С другой стороны, ему было нечего терять — он не профессор, чья карьера зависела бы от результатов эксперимента, поэтому откровенной паники удалось избежать.

Он продолжил исследование, более пристально наблюдая за процессом потускнения частиц. И в один день ему удалось понять, что происходит: его частицы вели себя, как бомбы с замедленным действием. Вместо того чтобы подсветить токсичный белок, они со временем уничтожали его. То, что он поспешно посчитал провалом, в реальности оказалось революционным открытием. Нитиянандам изобрел не только способ диагностики, но и многообещающий метод лечения ранее неизлечимой болезни. В 2015 году за свою работу он получил престижную премию Scientific American Innovator Award.

Нитиянандам не считает, что изобрел что-то принципиально новое. Да, он внес свои корректировки, но другие ученые уже открыли антитела, флуоресцентные частицы, нейротоксичные белки. Они уже пытались создать лекарство из этих ингредиентов, но ранние результаты казались бесперспективными, и ученые прекратили опыты.

«Мой прорыв не основан на том, чего не было раньше. Но важно помнить, что то, что не сработало сегодня, может сработать завтра», — считает Нитиянандам.

Он подчеркивает, что не смог бы зайти так далеко, если бы попробовал реализовать проект лет 15 назад, когда доступ к научным исследованиям был ограничен. Его метод не уникален, а лишь включает в себя все то, что было изучено и открыто другими. С другой стороны, он проигнорировал информацию, что его опыт, скорее всего, обернется полным провалом.

Преимущество новичка — распространенное явление в научной среде. Обычно все проходят одинаковый путь. К 18 годам будущие ученые получают среднее образование, а затем лет до 30 концентрируются на определенной сфере, набираясь знаний и изучая все тонкости выбранной специальности. Затем несколько лет в лаборатории — и вуаля! — прорыв. Именно так авторы недавнего исследования, посвященного победителям Нобелевской премии, объясняют, почему большинство лауреатов совершили свои открытия в возрасте 30+ (средний возраст — 36 лет). Почему спустя всего несколько лет? Авторы исследования объясняют это так:

«Самая важная концептуальная работа подразумевает кардинальное отличие от уже существующей парадигмы. И способность обнаружить это кардинальное отличие достигает пика после первого знакомства с парадигмой, до того, как она станет восприниматься как единственно возможный вариант^[42]».

Если придерживаться этого подхода, история Нитиянандама становится более реалистичной. Но что действительно заслуживает восхищения, так это его способность сократить период обучения с пары десятков лет до нескольких месяцев благодаря Интернету и, разумеется, своему интеллекту. «У меня была примитивная, до смешного простая идея», — говорит он. Он воспользовался существующими результатами профессиональных исследований и улучшил их. Нитиянандам, как и многие лауреаты Нобелевской премии, был новичком, но его никак нельзя было назвать дилетантом. Он проделал огромную работу и потратил множество сил на изучение проблемы, но смог сохранить ясность мышления и открытость к новым идеям. Он понимал, что и зачем делает, но был свободен от предрассудков и ошибочных выводов, которые, как он сам признался, могли бы помешать ему закончить эксперимент^[43].

Является ли недостоверная (или попросту вредная) информация единственным недостатком, с которым экспертам, в отличие от новичков, приходится бороться? Или полезная информация тоже может нанести ущерб? Оказывается, да.

Эрик Дэйн, исследователь из университета Райса, использует слово «окоп» для описания ловушки, которую эксперты должны избегать всеми силами. После достижения определенного уровня компетенции, чем более опытными, уверенными и авторитетными мы становимся, тем мы менее склонны исследовать дополнительные возможности. Да, Дэйн признает важность экспертного мнения и считает определенный опыт необходимым для генерирования новых, полезный идей. Но взаимосвязь между экспертизой и креативностью хорошо видна на примере обратной параболы^[44]:

Дэйн считает, что знания, необходимые для понимания своей научной области, приводят нас в точку максимума параболы. Здесь у нас больше всего шансов совершить прорыв и открыть что-то новое (скорее всего, именно в этой точке оказался Нитиянандам, когда открыл лекарство от Альцгеймера). К сожалению, многие эксперты, достигнув максимума, начинают медленно двигаться вниз, навстречу стереотипному мышлению, закрытому к альтернативным концепциям. Зачастую их консерватизм не только мешает их исследованиям, но и ставит под угрозу развитие всей дисциплины, ведь их авторитет играет огромную роль. Зигмунд Фрейд, один из пионеров психологии, скорее всего, был одним из тех, кто угодил в эту ловушку, когда писал трактат «Недовольство культурой»: «Развиваемые здесь соображения я представил поначалу лишь как опытные данные, но с течением времени они обрели надо мною такую власть, что я уже не в силах мыслить иначе» ^[45].

Эксперты не просто используют накопленный опыт для более эффективного решения проблем, они действительно видят мир не так, как новички. Это можно сравнить с тем, насколько по-разному гроссмейстер и дебютант смотрят на шахматную доску. Начинающий игрок может думать на несколько ходов вперед, исключая запрещенные или откровенно глупые. Но способен ли он увидеть весь спектр возможных вариантов развития событий? Это колоссальный объем информации, на который могут уйти недели.

Гэри Кляйн, изучающий практику принятия решений^[46], утверждает, что гроссмейстер видит совершенно другую шахматную доску. То, что отвлекает новичка, становится определенным паттерном для эксперта. На самом деле гроссмейстер может бросить беглый взгляд на доску, а затем воспроизвести положения фигур спустя несколько ходов (примечательно, что он справится с этим заданием не лучше новичка, если фигуры были расставлены в хаотичном порядке). Вглядываясь в доску, гроссмейстер подсознательно отметает менее перспективные ходы, даже не отдавая себе отчета в этом. Это позволяет сфокусироваться на оптимальных для него вариантах развития событий, в то время как несчастный новичок, перегруженный всеми возможными опциями, становится жертвой собственной ошибки и лишается всякого шанса на победу.

В области, в которой мы считаем себя экспертами, наш мозг ведет себя примерно так же. Все полученные знания тщательно организованы, иначе мы бы погрязли в хаосе собственных мыслей. Исследования, проводимые с 50-х годов прошлого века, показали, что человеку свойственно медленнее обрабатывать информацию, если она не структурирована. Слишком большой поток информации негативно влияет на умственные возможности. Эксперты, с другой стороны, умеют справляться с этим и меньше подвержены перегрузкам сознания. Наоборот, они в состоянии быстро и эффективно обработать весь массив информации и найти нужный ответ. Все благодаря трудоемкой работе их мозга, который все тщательно сортирует, создавая своеобразную библиотеку знаний. В библиотеке находятся десятки тысяч книг, каждая из которых содержит тысячи фактов и идей — бессистемные стопки книг свели бы на нет всю пользу этого знания. И каждый может зайти в библиотеку и в течение нескольких минут (даже до изобретения поисковых систем) найти нужную книгу, ведь каждая из них пронумерована и находится на специально отведенной для нее полке. Точно так же мозг эксперта раскладывает по полочкам всю имеющуюся информацию.

Как только система организации будет налажена, станет намного проще добавлять в нее новые элементы — для всего предусмотрено отдельное место. Классика, фантастика, наука, приключения, фольклор. Чем чаще мы пользуемся этой сетью, чем больше привыкаем к ней, тем легче нам ориентироваться и сортировать информацию по категориям.

Но проблема в том, что с увеличением пропускной способности мозга наше мышление становится менее гибким и более закрытым. Кляйн отмечает, что хотя экспертиза позволяет нам действовать с большей эффективностью в знакомых условиях, она же мешает адаптироваться к изменениям и замедляет процесс принятия альтернативных условий. Например, профессиональные игроки в бридж теряются, стоит только ввести новое правило (например, кто ходит первым), в то время как новички легко переносят эти изменения. Наш мозг эксперта, привыкший действовать с максимальной скоростью и эффективностью, пытается впихнуть новую информацию на привычную полку. «Ладно, это всего лишь новое решение старой проблемы», — считает наш мозг. К сожалению, чаще всего это не так. Большинство проблем, с которыми мы сталкиваемся в нашем быстро меняющемся мире, не имеют ничего общего с двухмерной шахматной доской, на которой все действия подчинены одним и тем же правилам.

Да, воображаемые ментальные каталоги информации позволяют нам мгновенно принимать решения и игнорировать неэффективные решения. Но они же часто вводят нас в заблуждение, заставляя слишком тщательно все продумывать и следовать паттерну тогда, когда этого не стоит делать. Поэтому даже мозг эксперта, наполненный полезной информацией, может привести к неправильной оценке ситуации.

В 1983 году Филип Тетлок решил проверить, как часто ошибаются эксперты. В эксперименте приняли участие 284 человека, которые зарабатывают на жизнь прогнозами. Год за годом он просил их предсказать вероятность тех или иных событий в мире в ближайшем будущем, например войн, революций, политических перестановок. В 2003 году он завершил исследование, собрав 82 361 прогноз. В течение всего эксперимента он также отмечал, как именно эксперты дают свою оценку и насколько они уверены в ней^[47].

Как эксперты Тетлока справились с заданием? Чудовищно. Если бы они с завязанными глазами кидали дротики в мишени, символизирующие различные варианты развития событий, они бы справились и то лучше. Более того, все их исследования, анализы и объяснения не только не помогли им, но, наоборот, снизили вероятность правильного прогноза.

С чем это связано? Складывается впечатление, что только намеренное желание оказаться неправым могло показать еще более удручающий результат, чем необоснованная догадка. Тетлок объясняет это стремлением выявить определенную закономерность, т. е. последовать знакомому паттерну. Чтобы наглядно проиллюстрировать это слабое место нашего мышления, он приводит результаты эксперимента, который он наблюдал в Йельском университете несколько десятилетий назад. Крысу поместили в простой лабиринт, где можно было свернуть только направо или налево. Специальный алгоритм помещал еду в один из концов лабиринта. Казалось, что алгоритм действует рандомно, хотя он был запрограммирован выбирать левый конец лабиринта в 60 % случаев. Эксперименту подверглась не только крыса — к участию пригласили группу студентов, которых попросили сделать свою ставку. Вначале и крыса, и студенты оказывались правы в половине случаев — совпадение, которое можно ожидать, если не знать о существовании алгоритма. Но со временем крыса стала практически постоянно сворачивать налево, увеличивая свои шансы на успех до 60 %, в то время как студенты из Лиги плюща продолжили ошибаться в 50 % случаев. Крыса оказалась умнее.

Тетлок попытался объяснить это. Студенты-интеллектуалы, последовав голосу разума, бросили все силы на поиск паттерна. «Мы пытаемся найти закономерность в рандомных событиях, вроде «еда дважды появляется слева, потом один раз справа, за исключением третьего цикла, когда она сначала появляется справа», — объясняет он. Студенты отчаянно искали подтверждения своей теории, игнорируя возможные контр-аргументы. Они, как и все люди, жаждали доказать превосходство разума и способность во всем увидеть смысл. Но тот смысл, который придумали они, оказался ошибочным. И крыса победила.

А теперь представьте, к чему может привести желание найти определенную закономерность и следовать ей в реальном мире. Одна из экспертных групп, принимавших участие в эксперименте Тетлока, делала прогнозы о вероятности военных вторжений. Попавшись в ловушку паттерна, они проанализировали операцию США во Вьетнаме и сделали вывод, что все вторжения заканчиваются провалом.

Тетлок пишет: «Их список включал Никарагуа, Гаити, Боснию, Колумбию, Ирак (новый американский «Вьетнам»), Афганистан (советский «Вьетнам»), Чечню (российский «Вьетнам»), Кашмир (индийский «Вьетнам»), Ливан (израильский «Вьетнам»), Анголу (кубинский «Вьетнам»), Страну Басков (испанский «Вьетнам»), Эритрею (эфиопский «Вьетнам»), Северную Ирландию (британский «Вьетнам») и Кампучию (вьетнамский «Вьетнам»)».

Тетлок обнаружил, что эксперты не только упорно предсказывают провал военных операций, но и готовы объяснить, в случае ошибки, почему этот прогноз является простой статистической погрешностью. По сути, оправдывая свою ошибку, они еще больше убеждаются в собственной правоте. И именно поэтому ошибаются чаще, чем статистика.

Повышая компетентность и систематизируя полученные знания, мы не только собираем больше информации, но и устанавливаем более сложные связи между отдельными фактами. Чем больше данных хранится в нашей системе, тем полезнее и уникальнее она становится. Но что происходит, когда новая информация не вписывается в отлаженную схему работы нашего мозга? Если наша библиотека знаний только формируется, мы можем с легкостью реорганизовать процессы и порадоваться, что новая информация поступила до того, как мы совершили ошибку. Но если мы потратили много сил и времени на тщательную оптимизацию «базы данных», мы с большой неохотой согласимся нарушить процесс. Что происходит, когда новая информация не вписывается в парадигму? Мы либо отмахиваемся от нее, стараясь подогнать под привычное мировосприятие, либо полностью игнорируем и еще больше закрываем наше сознание. И это делает каждый из нас — такова особенность человеческого мышления.

Мы должны обладать экспертизой. Но накапливая опыт, мы становимся более уязвимыми. Получается, нам суждено скатиться вниз по параболе Эрика Дэйна? Не обязательно. Дэйн считает, что один из самых эффективных способов оставаться на вершине — это намеренно оказываться в положении новичка. Так мы открываем в себе тягу к исследованию незнакомой области и помогаем тщательно организованному мышлению оставаться более гибким.

Недавние исследования показали, что творческие способности любого человека могут быть развиты при столкновении с незнакомой ситуацией. Например, один современный эксперимент позволил по-другому взглянуть на старинный тест Карла Данкера со свечкой. В этом классическом эксперименте участникам дают свечу, спички и коробку кнопок и просят найти способ прикрепить свечу к стене. Это одна из тех задач, с которой крайне тяжело справиться тем, кто привык следовать определенному паттерну. Наш мозг уверен, что спички плавят воск, кнопки должны быть использованы для крепления к стене, а коробка, в которой они хранятся, вообще не имеет отношения к решению проблемы. Иронично, но именно эта непримечательная коробка и является ключом к решению задачи — необходимо очистить ее от кнопок, спичками подтопить дно свечки, приклеить ее к коробке и уже кнопками прикрепить получившуюся конструкцию к стене.

В 2009 году эксперимент был усовершенствован — исследователи сформировали две группы участников, в первой из которых находились те, кто в течение долгого времени жил за границей. Разница была существенной. Участники с мультикультурным опытом справлялись с задаче в 60 % случаев, остальные — в 42 %.

Как можно объяснить этот разрыв? Жизнь в другой стране — настоящее испытание для нашей модели мышления. Когда ты оказываешься в незнакомой культуре, у тебя пропадает возможность систематизировать новую информацию в привычном режиме, используя старые паттерны. Знакомые предметы приобретают совершенно новый смысл и предназначение. То, что казалось странным, становится понятным и очевидным. Постоянный разрыв шаблона. Перед тобой два пути: либо сохранять экспертное мышление и пытаться оперировать привычными категориями, искажая реальность, либо расширить границы восприятия и свыкнуться с мыслью о существовании альтернативной концепции мировосприятия. Американская писательница Гертруда Стайн, которая написала большинство своих произведений в Париже, была уверена, что выход из зоны комфорта благотворно влияет на творческие способности: «Писателям нужно две родины: та, где они родились, и та, где они живут на самом деле».

Хотя переезд в другую страну может быть не самым практичным решением проблемы, выход из зоны комфорта действительно помогает расширить границы восприятия действительности, перестать цепляться за привычные паттерны и научиться ставить под сомнение голос внутреннего эксперта. Тетлок, эксперт по экспертам, подтвердил это в своем эксперименте с прогнозистами. Он разделил экспертов на две группы: ежи (те, кто знают много о чем-то одном) и лисы (те, кто знают понемногу о многом). Лисы, открытые к новым для себя областям, оказывались правы гораздо чаще ежей (хотя и не так часто, как того можно было бы ожидать от эксперта).

Выход за рамки своей профильной области связан с определенным риском, и трудно предугадать, будет ли он оправдан, т. е. сможем ли мы использовать новую информацию для создания чего-то значимого. С другой стороны, именно этот риск оставляет неисследованными многие территории, на которые ваши коллеги и конкуренты боятся ступить. Так что ставки высоки. Мик Пирс однажды решился сделать этот шаг и создал одно из самых экологически эффективных зданий в мире.

Пирс любил на время отвлечься от сидения за столом и отправиться туда, где он мог удовлетворить свой интерес к жизни термитов. Эти крошечные существа, заметил Пирс, при полном отсутствии централизованного планирования и контроля способны формировать небоскребы, которые, относительно размера тела, являются самыми высокими постройками в мире. Если сравнить пропорции относительно человеческого роста, их здания были бы высотой в полтора километра. Пирс задался вопросом, что знают термиты, чего не знаем мы.

Он решил глубже исследовать этот вопрос и вскоре обнаружил нечто более удивительное, чем простая способность возводить высочайшие вертикальные постройки. Энтомолог-любитель узнал, что термиты не могут существовать без определенных грибков, которые выживают только при температуре около 30 градусов. Несмотря на то что перепады температуры в пустыне могут достигать 40 градусов в день, термиты научились поддерживать в своих жилищах необходимый микроклимат.

Все сводится к продуманной системе вентиляции. Колонии создают определенные туннели для циркуляции воздуха снизу вверх. При изменении температуры они открывают и закрывают вентиляционные отверстия для оптимизации потока воздуха. Разумеется, процесс не требует сторонних источников энергии.

Пирс был убежден, что сможет использовать стратегию термитов при постройке своего здания. В 1996 году его попросили разработать дизайн офиса в Хараре — столице Зимбабве.

Спроектированное им здание подразумевало сложную, независимую систему вентиляции, вдохновленную его маленькими друзьями. Благодаря этому его офисный центр Eastgate тратит всего 10 % от энергии, которую тратят расположенные вокруг него другие стеклянные здания. Отказ от установки кондиционеров сэкономил владельцам Eastgate $3,5 млн, не говоря уже о сокращении издержек на оплату счетов за электроэнергию и обслуживание вентиляционной системы.

«Мои здания — результат биомимикрии, или заимствования идей у природы», — описывает Пирс свою работу. И хотя его интерес к миру за пределами его области может показаться странным, его решения работают, ведь они основаны на уже существующих и проверенных процессах. Это означает, что они априори менее рискованны, чем современные инновации.

«Eastgate основан на примитивной минималистичной идее», — говорит Пирс о своем успехе^[48].

Исследования в области креативности давно свидетельствуют о силе совмещения двух принципиально разных областей. Альберт Эйнштейн находил вдохновение в игре на музыкальных инструментах. Опра Уинфри, прошедшая путь от ведущей местечкового ток-шоу до одной из самых влиятельных женщин в мире, постоянно открывает для себя новые увлечения, которые становятся частью ее империи: литература, религия, кино.

Стремление меньше времени проводить в роли эксперта и быть более открытым к экспериментам помогает сохранять гибкость мышления и благотворно влияет на творческие и мыслительные способности. Причем не только на способности отдельного индивида — один экспериментатор может вдохновить группу экспертов на невероятные подвиги, как доказал опыт военно-морского флота США во время Второй мировой войны^[49].

Коллеги Абрахама Вальда считали его гением. Он родился в 1902 году в Австро-Венгрии и с юных лет проявлял склонность к математике. Но в то время еврейскому юноше было трудно попасть в науку — нацисты не позволили ему преподавать на территории Австрии. Боясь за свою жизнь, Вальд улетел в Америку, где мгновенно получил признание за свой талант. Он изобрел новый, недоступный для широкой публики подход к статистическому анализу, геометрии и экономической теории. Примечательно, что самый большой вклад он внес в военную авиацию — область, в которой он не понимал ровным счетом ничего.

В начале 40-х годов союзники несли огромные потери от бесчисленных атак нацистов на бомбардировщики. Несмотря на превосходство с технической точки зрения, авиация не могла прорваться сквозь шквальный огонь. Поэтому ВМФ решил прибегнуть к помощи внешних экспертов для решения дорогостоящей, смертельно опасной и, казалось, непреодолимой проблемы.

К счастью, они точно знали, где искать. Научно-исследовательская группа Statistical Research Group, располагавшаяся неподалеку от Колумбийского университета на Манхэттене, запустила программу по использованию опыта статистиков во благо военным целям. Они собрали лучших ученых в этой области, но они были более склонны работать с абстрактными теориями. Это были люди, единственным оружием которых была линейка, — вид винтовки сбивал их с толку. Но именно это и привлекло представителей ВМФ, которые справедливо решили, что отсутствие военного опыта станет преимуществом. Вальду, как самому перспективному ученому группы, предложили разработать свое решение проблемы.

Вальд присоединился к военному совету, который представил ему свое видение ситуации. Центр военно-морской аналитики исследовал повреждения на бомбардировщиках, которым удалось вернуться на базу, и обнаружил, что большинство повреждений сосредоточены в области фюзеляжа и крыльев, поэтому необходимо укрепить именно эти части.

Вальд быстро заметил ошибку в этом выводе. Интересно, заметили ли ее вы? Подумайте. Она не так очевидна, и без Вальда ВМФ потерял бы кучу времени, денег и жизней, игнорируя простое несоответствие.

Вальд задал военным один простой вопрос: а что случилось с бомбардировщиками, которые не вернулись на базу? Возможно, прострел крыльев, хвоста или носовой части не нанес серьезного ущерба самолету, поэтому ему и удалось вернуться. Офицеры ВМФ ошибочно предположили отсутствие взаимосвязи между повреждениями и потерями в авиации. Они решили, что пули просто чаще попадают в эти места. И потребовался взгляд со стороны, взгляд человека, не считающего себя экспертом, чтобы заметить очевидную проблему.

Дополнительное укрепление судна необходимо во всех остальных местах. Самое очевидное из них — кабина пилота. Подтвердив свою теорию красивым математическим обоснованием, Вальд спас множество жизней и обеспечил союзникам необходимое преимущество в воздухе.

Это история человека, который прекрасно разбирался в математике и ничего не понимал в авиации и военном деле. Кем считать Вальда — экспертом или новичком? И тем, и другим. Офицеры ВМФ применили его экспертизу в новой для него области, превратив его из эксперта в экспериментатора. Вальд рискнул вырваться из привычной рутины и сделать шаг навстречу незнакомой области. И это позволило ему совершить прорыв.

Если исследования за пределами нашей компетенции обладают такой силой, почему они так тяжело даются нам? Почему мы с радостью сидим в зоне комфорта и старательно закрываем наш разум от новых идей? Почему научные ветераны так редко выигрывают Нобелевскую премию? Почему парабола Дэйна — правило, а не исключение? Я нашел двух виновников этих преступлений, с которыми нам нелегко бороться: срочность и эго. Научившись справляться с ними, мы откроем для себя новые возможности для исследования и осмысленного риска. Об этом я расскажу в следующей главе.