Сын двух врачей, я с раннего детства знаком с медициной. За семейным ужином истории о местных докторах и случаи из собственной практики родителей (например, мальчик с тяжелой астмой, мамин пациент, которому родители не давали лекарство, папина первая удачная реверсивная вазэктомия или парень, заснувший пьяным и отстреливший свой пенис, решив, что в постель заползла змея) обсуждались так же часто, как дела в школе или политика. Когда мы с сестрой подросли, нас научили принимать звонки пациентов. Мы должны были спросить: «Нужна срочная помощь?» Если звонивший отвечал утвердительно, все было просто — мы говорили, что нужно обратиться в приемное отделение больницы. В случае отрицательного ответа все тоже было просто, нужно было записать сообщение. Только один раз я услышал: «Не знаю» — от мужчины с севшим голосом, который позвонил моему отцу, потому что «поранился», копая землю. Я направил его в приемное отделение.

Временами я сопровождал маму или папу на срочные вызовы. Мы вместе ехали в больницу, где меня оставляли ждать на стуле в холле отделения неотложной помощи. Я сидел и смотрел, как плачут больные дети, пропитываются кровью повязки на мужчинах, смешно дышат старые дамы и суетятся медсестры. Я и не понимал, насколько привык к этому месту. Годы спустя, впервые войдя в Бостонскую больницу в качестве студента-медика, я понял, что здешний запах мне знаком.

Писать я начал гораздо позднее и только благодаря многим людям, которым глубоко обязан. Мой друг Джейкоб Вайсберг первым убедил меня серьезно заняться писательством. Ведущий политический обозреватель интернет-журнала Slate, он заставил меня попробовать написать о медицине для его издания на втором году моей учебы в ординатуре по хирургии. Я согласился. Первую статью я переписывал много раз и справился с ней с его помощью. В следующие два года он и Майкл Кинсли, главный редактор Slate, а также мои редакторы Джек Шефер и Джоди Аллен позволили мне создать постоянную рубрику по медицине и науке, направляя меня и в то же время предоставляя определенную степень свободы. Эта возможность все для меня изменила. Ординатура страшно изматывает, и под гнетом бумажной работы, вызовов и недосыпания легко забыть о важности того, что ты делаешь. Написание статей позволило мне взглянуть на свою работу со стороны и вспоминать об этом хотя бы раз в неделю на несколько часов.

На третьем году ординатуры другой мой друг, Малколм Гладуэлл, пишущий для The New Yorker, познакомил меня со своим редактором Генри Файнедром, и по этой причине я считаю себя самым везучим писателем на свете. Вечно бормочущий себе под нос, потрясающе начитанный, гениальный парень, в 32 года уже являвшийся редактором нескольких моих любимых писателей, Генри взял надо мной шефство. Ему хватило терпения, настойчивости и оптимизма заставить меня семь раз полностью переписать первую статью, поданную в The New Yorker. Он заставил меня мыслить глубже, чем я считал себя способным, показал, на какие из моих инстинктивных представлений о писательском ремесле можно положиться, а на какие не стоит. Главное, Генри всегда верил, что мне есть о чем рассказать. С 1998 г. я стал штатным автором The New Yorker. Многие главы этой книги восходят к опубликованным в этом журнале статьям. Кроме того, Генри прочитал все здесь написанное и дал мне бесценные советы. Без него этой книги не было бы.

Кроме Генри и Малколма в The New Yorker есть третий человек, к которому я питаю особую признательность, — Дэвид Ремник. Несмотря на непредсказуемый график работы ординатора и тот факт, что на первом месте для меня были обязательства перед пациентами, он всегда меня поддерживал. Дэвид создал великолепный, уникальный журнал, а главное, позволил мне чувствовать себя в какой-то степени причастным к этому.

При работе над книгой в моей жизни появились люди двух новых типов. Это, во-первых, литературный агент — мне кажется, любой человек должен иметь своего агента, особенно такого, как Тина Беннет, относившаяся ко мне и к моей книге с неизменной преданностью, позитивным настроем и исключительным здравомыслием во всем (чему не помешало даже ожидание ребенка, которого она родила в разгар проекта). Во-вторых, это книжный редактор, как оказалось, отличающийся от журнального настолько же, насколько хирург отличается от интерна. Благодаря редкому сочетанию настойчивости и деликатности Сара Берштел из издательства Metropolitan Books убедила меня шире взглянуть на предмет, о котором я писал и размышлял, и продолжать работу даже в те моменты, когда стоящая передо мной задача начинала казаться непосильной. Мне невероятно повезло с ней. Я также благодарен ее коллеге Риве Хохерман за внимательное прочтение рукописи и бесценные рекомендации.

Писать от лица хирурга-ординатора — деликатное и сложное дело, особенно если стараешься рассказать в равной степени как об удачах, так и неудачах. Обычно врачи и сотрудники больниц с подозрением относятся к попыткам публичного обсуждения этих вопросов. Однако, к собственному удивлению, я нашел среди них лишь одобрение и поддержку. В этом отношении особенно выделяются два человека.

Доктор Трой Бреннан, профессор медицины, права и едва ли не всего прочего, был наставником, тестовым слушателем, соавтором исследований и активным сторонником моего замысла. Он даже предоставил мне место в кабинете, компьютер и телефон, что помогло мне справиться с этой работой.

Доктор Майкл Зиннер, возглавляющий хирургическое отделение нашей больницы, также оказал мне поддержку и покровительство. Я помню, как обратился к нему после того, как написал статью о последствиях врачебных ошибок, собираясь опубликовать этот материал в The New Yorker и понимая, что не могу этого сделать без его разрешения. Я дал ему рукопись и через несколько дней вошел в его кабинет, готовый к самому худшему. Действительно, текст ему не понравился. Да и мог ли понравиться? Отдел по связям с общественностью ни одной больницы в мире не допустил бы опубликования такого очерка. Однако, удивительное дело, он все равно меня поддержал. Статья может сделать меня мишенью общественности или других врачей, предупредил он, но в этом случае он мне поможет. И дал добро на публикацию.

Никаких нападок не было. Даже если коллеги по работе были не согласны с тем, что я писал, они оставались конструктивными и заинтересованными и ничего не имели против меня лично. Как оказалось, все мы стремились понять, насколько хорошо то, что мы делаем, и что можем сделать лучше.

Особую, огромную благодарность я хотел бы выразить пациентам и их родственникам, появившимся на страницах этой книги под своими или вымышленными именами. С некоторыми мне посчастливилось до сих пор поддерживать контакт, других я не имел возможности узнать настолько близко, как хотелось бы. Но все они стали моими учителями в большей мере, чем можно себе представить.

Есть, однако, человек, внесший вклад во все аспекты этой работы — написание книги, врачебную практику и попытки добиться успеха и в том и в другом, — это моя жена Кэтлин. Она помогла мне справиться с долгими дежурствами и всевозможными трудностями во время моего обучения на хирурга и поддерживала, когда меня оставляли силы и уверенность в себе. Когда, возвращаясь домой, я обсуждал с ней замыслы своих сочинений, она засиживалась со мной допоздна, помогая облекать мысли в слова. Великолепный редактор, она выправила всю эту рукопись и, хотя я не всегда соглашался это признать, сделала ее лучше во всех отношениях. Главное, она подарила мне чудесных детей, которых я обожаю до безумия, и даже привозила их в больницу повидаться со мной, когда я слишком долго их не видел. Эта книга появилась благодаря ее любви и преданности, поэтому посвящается ей.