– 4. Секреты
Пятница, 11 июля – воскресенье, 13 июля 2014 года
Джесси Розенберг
Пятница, 11 июля 2014 года
15 дней до открытия фестиваля
Мы с Анной пили кофе на набережной Орфеа и ждали Дерека.
– Значит, в итоге ты оставил Кирка Харви в Калифорнии? – спросила Анна после того, как я ей рассказал, что произошло в Лос-Анджелесе.
– Этот негодяй лжет, – сказал я.
Наконец появился Дерек. Вид у него был озабоченный.
– Майор Маккенна жутко на тебя зол, – сказал он мне. – Ты на грани увольнения после того, что сотворил с Харви. Тебе ни в коем случае нельзя к нему приближаться.
– Знаю, – ответил я. – У меня это в любом случае не получится, Кирк Харви в Лос-Анджелесе.
– Нас хочет видеть мэр, – произнесла Анна. – По-моему, нам сейчас будут мылить шею.
Судя по тому, какой взгляд бросил на меня Браун, когда мы вошли к нему в кабинет, Анна была права.
– Мне сообщили, как вы обошлись с беднягой Кирком Харви, капитан. Ваше поведение недостойно звания полицейского.
– Этот тип хотел нас всех обвести вокруг пальца, у него вообще нет никаких сведений относительно расследования 1994 года.
– Он не заговорил под пыткой, вы поэтому знаете? – иронически бросил мэр.
– Господин мэр, я сорвался и прошу меня простить, но…
– Вы мне противны, Розенберг, – прервал меня мэр. – Я вас предупредил. Если хоть волос упадет с головы этого человека, я вас уничтожу.
В этот момент помощница Брауна сообщила по громкой связи, что прибыл Кирк Харви.
– Вы его все-таки вызвали? – изумился я.
– Его пьеса выше всяких похвал, – возразил мэр.
– Но ведь он жулик! – вскричал я.
Дверь кабинета внезапно открылась, и появился Кирк Харви. Увидев меня, он тут же завопил:
– Этот человек не имеет права находиться здесь в моем присутствии! Он меня избил без всякой причины!
– Кирк, тебе нечего бояться этого человека, – успокоил его мэр. – Ты под моей защитой. Капитан Розенберг и его коллеги как раз уходят.
Мэр попросил нас удалиться. Мы вышли, чтобы не усугублять ситуацию.
Сразу после нашего ухода в кабинет мэра прибыл и Мита Островски. Войдя, он смерил взглядом Харви и представился:
– Мита Островски, самый знаменитый и грозный критик в этой стране.
– А, так я тебя знаю! – Кирк испепелил его взглядом. – Змея! Ядовитое земноводное! Двадцать лет назад ты меня опустил ниже плинтуса!
– Да уж, я твою мерзкую бездарную пьеску до смерти не забуду! Каждый вечер после “Дяди Вани” на фестивале уши вяли! От твоего кошмарного спектакля ослепли даже те немногие, кто его видел!
– Придержи язык, я написал величайшую пьесу столетия!
– Как ты смеешь сам себя превозносить? – взвился Островски. – Только Критик может решать, что хорошо, а что плохо. Только я способен судить, чего стоит твоя пьеса. И суд мой будет беспощаден!
– И вы скажете, что это потрясающая пьеса! – Браун, багровый от ярости, встал между спорщиками. – Вам напомнить, о чем мы договорились, Островски?
– Но вы мне говорили про изумительную пьесу, Алан! – возразил Островски. – А не про чушь собачью за подписью Кирка Харви!
– Кто тебя сюда звал, ехидна бешеная? – возмутился Харви.
– Ты как со мной разговариваешь? – оскорбился Островски, прикрывая рот руками. – Я тебя одним пальцем раздавлю!
– А ну прекратите балаган, оба! – рявкнул Браун. – Вы и перед журналистами будете выделываться?
От крика мэра задрожали стены. Сразу настала мертвая тишина. Островски и Харви с виноватым видом уставились на собственные ботинки. Мэр поправил пиджак и, стараясь говорить спокойно, обратился к Кирку:
– Где остальная труппа?
– Актеров пока нет, – отозвался Харви.
– То есть как это “пока нет”?
– Я проведу кастинг здесь, в Орфеа, – пояснил Харви.
– Что значит “проведешь кастинг здесь”? – вытаращил глаза Браун. – Премьера через две недели!
– Не волнуйся, Алан, – успокоил его Харви. – За выходные все подготовлю. В понедельник прослушивание, первая репетиция – в четверг.
– В четверг? – задохнулся Браун. – И ты за девять дней собираешься поставить пьесу, которая должна стать жемчужиной фестиваля?
– Времени более чем достаточно. Я репетировал эту пьесу двадцать лет. Положись на меня, Алан, эта пьеса наделает такого шума, что о твоем говенном фестивале заговорят по всей стране.
– У тебя с годами вообще чердак уехал, Кирк! – вне себя завопил Браун. – Все отменяется! Неудачу я переживу, унижение – нет!
Островски захихикал, а Харви вытащил из кармана мятый листок, развернул и помахал перед носом у мэра:
– Ты обязательство подписал, сучий сын! Дашь мне сыграть, никуда не денешься!
В этот момент в межкомнатную дверь просунулась сотрудница мэрии:
– Господин мэр, пресс-центр битком набит журналистами, они в нетерпении. Все ждут обещанного заявления.
Браун вздохнул. Отступать было некуда.
* * *
Стивен Бергдорф вошел в мэрию, представился дежурному администратору и попросил провести его в пресс-центр. Назвал свое имя, спросил, надо ли где-то расписаться, удостоверился, что в здании установлены видеокамеры. Эта пресс-конференция станет его алиби. Сегодня великий день: он убьет Элис.
Уезжая утром из дому, он сделал вид, что просто идет на работу. Предупредил жену, что возьмет машину, потому что едет в пригород на пресс-конференцию. Заехал за Элис, положил ее чемодан в багажник. Она не заметила, что его вещей там нет. Почти сразу задремала и потом всю дорогу спала, прижавшись к нему. Вскоре все смертоносные мысли Стивена улетучились. Она была такая трогательная во сне. Как ему могло прийти в голову ее убить? В конце концов он даже посмеялся над собой: он ведь понятия не имеет, как убивают людей! Чем дальше они отъезжали, тем сильнее менялось его настроение: ему было хорошо здесь, с ней. Он любил ее, хоть между ними все и разладилось. В дороге он пораскинул мозгами и решил, что сегодня же с ней порвет. Они пойдут гулять на побережье, он ей объяснит, что дальше так продолжаться не может, что им надо расстаться, и она поймет. Ведь если он сам чувствовал, что между ними все не так, как раньше, то Элис наверняка чувствовала то же самое. Они взрослые люди. Расстанутся друзьями. Вернутся к вечеру в Нью-Йорк, и все будет в порядке. Ах, как он ждал этого вечера! Как ему хотелось вернуться к спокойной, размеренной семейной жизни! Он жаждал только одного: снова провести отпуск в домике на берегу озера Шамплейн, и пусть жена, как всегда, занимается его расходами, она такая старательная.
Элис проснулась, когда они подъезжали к Орфеа.
– Выспалась? – ласково спросил Стивен.
– Не совсем, я совершенно разбита. Как я мечтаю отоспаться в отеле! У них такие удобные кровати! Надеюсь, у нас будет тот же номер, что в прошлом году, 312-й. Ты же их попросишь, да, Стиви?
– В отеле? – поперхнулся Стивен.
– Ну да! Мы ведь будем в “Палас дю Лак”, я надеюсь? О, Стиви, сжалься надо мной, не говори, что ты противный жмот и забронировал какой-то деревенский мотель! Мне непереносима даже мысль о заурядном мотеле.
У Стивена все сжалось внутри. Он съехал на обочину и заглушил мотор.
– Элис, нам надо поговорить, – решительно сказал он.
– Стиви, зайчик, что с тобой? Ты прямо побледнел.
Он набрал побольше воздуха и выпалил:
– Я не собираюсь проводить с тобой выходные. Мы должны расстаться.
Признавшись, он сразу почувствовал громадное облегчение. Она удивленно воззрилась на него и расхохоталась:
– Ох, Стиви, я ведь чуть было не поверила! Боже, ведь ты меня на какую-то долю секунды напугал.
– Я не шучу, Элис, – резко прервал ее Стивен. – Я даже вещей не взял. Я сюда ехал, чтобы с тобой порвать.
Элис повернулась на сиденье и убедилась, что его чемодана в багажнике действительно нет.
– Стивен, что на тебя нашло? И зачем ты сказал, что везешь меня на уикенд, если хотел со мной порвать?
– Потому что еще вчера вечером я думал, что мы едем на уикенд. Но в конце концов понял, что нашу связь пора прекращать. Она стала токсичной.
– Токсичной? О чем ты, Стиви?
– Элис, все, что тебя интересует, – это твоя книга и мои подарки. Мы даже любовью почти не занимаемся. Ты мной попользовалась, Элис, и хватит.
– Значит, тебя интересует только моя задница, Стивен?
– Элис, я решил, не будем спорить по пустякам. Не надо было вообще сюда приезжать. Мы возвращаемся в Нью-Йорк.
Он тронул машину с места и начал разворачиваться.
– У твоей жены ведь почта , верно? – спокойно спросила Элис и застучала по дисплею телефона.
– Откуда у тебя ее адрес? – вскрикнул Стивен.
– Она имеет право знать, как ты со мной поступил. И все узнают.
– Ты ничего не докажешь!
– Это ты будешь доказывать, что не виноват, Стиви. Тебе прекрасно известно, как это работает. Я пойду в полицию, покажу им нашу переписку в фейсбуке. Как ты меня заарканил, как назначил свидание в “Плазе”, а там напоил и изнасиловал в номере. Скажу, что была в твоей власти и до сих пор не осмеливалась об этом говорить, зная, что ты сделал со Стефани Мейлер.
– Что я сделал со Стефани?
– Как ты надругался над ней, а потом выгнал, когда она захотела с тобой порвать!
– Но я ничего подобного не делал!
– Докажи! – злобно закричала Элис. – Я скажу в полиции, что Стефани мне все рассказала: что она от тебя вытерпела, что она тебя боится. Ведь полиция уже приходила к тебе во вторник, Стиви? О, надеюсь, ты еще не в списке подозреваемых?
Стивен оцепенел. В отчаянии он положил голову на руль. Элис снисходительно потрепала его по плечу и шепнула на ушко:
– А теперь, Стиви, ты развернешься и отвезешь меня в “Палас дю Лак”. Номер 312-й, не забыл? Я проведу сказочный уикенд, как ты и обещал. А если будешь хорошо себя вести, я тебе позволю спать на кровати, а не на ковре.
Делать было нечего. Стивен поехал в “Палас дю Лак”. Денег не оставалось ни гроша, и в качестве гарантии он представил кредитную карту журнала. Люкс номер 312 стоил 900 долларов за ночь. Элис хотела вздремнуть, он оставил ее в отеле и отправился в мэрию, на пресс-конференцию. Если бухгалтерия будет задавать вопросы, его присутствие на пресс-конференции позволит обосновать использование карты журнала. А главное, он сможет оправдаться в полиции, если они обнаружат тело Элис и станут его допрашивать. Скажет, что приехал на пресс-конференцию – это все могут подтвердить – и не знал, что Элис тоже здесь. Шагая по коридорам мэрии в конференц-зал, он пытался придумать надежный способ ее убить. Пока ему пришло в голову только подсыпать ей крысиного яду в еду. Но для этого его никто не должен был видеть с Элис, а они с ней вместе приехали в “Палас”. Он понял, что с самого начала погорел со своим алиби: служащие “Паласа” видели, что они приехали вдвоем.
Из задумчивости его вывел сотрудник мэрии, знаком пригласивший его в битком набитый зал. Журналисты внимательно слушали мэра Брауна, завершавшего вступительное слово:
– В связи с этим я счастлив вам сообщить, что на фестивале в Орфеа состоится предпремьерный показ “Черной ночи”, нового спектакля режиссера Кирка Харви.
Мэр сидел за длинным столом, лицом к публике. К своему изумлению, Стивен увидел, что по левую руку от него восседает Мита Островски, а по правую – Кирк Харви, который, когда он его видел в последний раз, занимал должность шефа городской полиции. Теперь он взял слово:
– Я двадцать лет работал над “Черной ночью”, и я горжусь тем, что зритель сможет наконец открыть для себя эту жемчужину, с восторгом принятую всеми ведущими критиками страны, в частности, присутствующим здесь легендарным Митой Островски. Пусть он сам нам скажет, что думает об этом произведении.
Островски, предвкушая отдых в “Палас дю Лак” за счет налогоплательщиков Орфеа, с улыбкой кивал под залпами фотовспышек.
– Великая пьеса, друзья, просто великая, – заверил он. – Редкостное совершенство. Как вам известно, я скуп на похвалы. Но здесь другое дело! Новое слово в мировом театре!
Стивен никак не мог понять, какого черта тут делает Островски. Кирк Харви, возбужденный теплым приемом, продолжал:
– Неповторимость пьесы заключается в том, что ее сыграют актеры из местных жителей. Я отказался от величайших актеров Бродвея и Голливуда, чтобы дать шанс горожанам Орфеа.
– Вы хотите сказать, любители? – прервал его Майкл Берд; он тоже пришел на пресс-конференцию.
– Зачем так грубо! – рассердился Кирк. – Я хочу сказать: истинные актеры!
– Любительская труппа и никому не ведомый режиссер – сильный ход мэра Брауна! – сухо заметил Майкл Берд.
По аудитории прокатились смешки и ропот. Браун, твердо намеренный сохранить лицо, заявил:
– Кирк Харви предлагает невиданный перформанс.
– Перформансы всем давно надоели, – возразил журналист местной радиостанции.
– Громкое заявление оказалось мелким жульничеством, – с сожалением произнес Майкл Берд. – По-моему, ничего сенсационного в этой пьесе нет. Просто мэр пытается любой ценой спасти свой фестиваль, а главное, свои выборы осенью. Кого вы обманываете?
И тогда Кирк воскликнул:
– Это небывалая пьеса, потому что в ней содержатся скандальные разоблачения! Многие детали убийства четырех человек в 1994 году остались в тени. Дав мне возможность показать пьесу, мистер Браун позволит сорвать покров тайны с этих событий и открыть всю правду.
Собравшиеся обратились в слух.
– Да, мы с Кирком заключили договор, – подтвердил Браун, который сперва собирался умолчать об этих подробностях, но теперь видел в них убедительный аргумент для журналистов. – Я даю возможность Кирку показать спектакль, а взамен он поделится с полицией всей имеющейся в его распоряжении информацией.
– В вечер открытия фестиваля, – уточнил Кирк. – Раньше я не раскрою ничего. Не может быть и речи о том, чтобы мне запретили показать мой шедевр, как только я все расскажу полиции.
– В вечер открытия, – повторил Браун. – Надеюсь, в зрителях недостатка не будет. Приходите поддержать пьесу, которая позволит восстановить истину.
После его слов настало изумленное молчание. Потом журналисты, осознав, что получили в свое распоряжение ценнейшую информацию, дружно повскакали с мест и загалдели.
* * *
Анна раздобыла телевизор и видеоплеер для кассет VHS и поставила в своем кабинете.
– Мы взяли у Базза Ленарда видеозапись спектакля 1994 года, – объяснила она мне. – Хотим ее посмотреть, вдруг что-нибудь такое заметим.
– Как съездили к Ленарду, с пользой? – спросил я.
– Еще с какой! – с воодушевлением ответил Дерек. – Во-первых, он рассказал о стычке между Кирком Харви и Гордоном. Харви хотел сыграть свою пьесу на фестивале, а Гордон ему заявил: “Вы свою пьесу играть будете только через мой труп”. А потом Гордона убили, и Харви смог показать свою пьесу.
– Думаешь, это он убил мэра? – заинтересовался я.
В этом Дерек сомневался.
– Не знаю. По-моему, убивать мэра, всю его семью и бедную женщину на пробежке из-за какой-то пьесы – это чересчур.
– Харви был шефом полиции, – заметила Анна. – Меган не могла его не узнать, когда он выходил от Гордонов, и у него не было другого выхода, кроме как убить и ее. Все сходится.
– И что? – возразил Дерек. – Двадцать шестого июля, перед началом спектакля, Харви выйдет к микрофону и объявит публике: “Дамы и господа, это я всех замочил”?
Представив себе эту сцену, я расхохотался:
– Вообще-то Кирк Харви настолько спятил, что вполне может выкинуть такой фокус.
Дерек рассматривал магнитную доску, на которую мы по ходу расследования добавляли все новые сведения.
– Мы теперь знаем, что деньги у мэра появились благодаря взяткам местных предпринимателей, а не от Теда Тенненбаума. Но в то же время мне бы хотелось знать, зачем Тенненбаум снимал такие крупные суммы, если не для мэра.
– Между прочим, – подхватил я, – остается открытым вопрос с его фургоном на улице примерно в момент убийства. Машина была его, свидетельница помнила точно. Базз Ленард подтвердил свои тогдашние слова о том, что Тед Тенненбаум отлучался из театра, когда произошло убийство?
– Да, Джесси, подтвердил. К тому же, похоже, он не один загадочно исчезал на полчаса. Представь себе, Шарлотта, актриса труппы и подружка Кирка Харви…
– Та самая замечательная подружка, которая его бросила?
– Та самая. Так вот, Базз Ленард уверяет, что ее не было в театре с девятнадцати до девятнадцати тридцати. То есть как раз в момент убийства. И вернулась она в мокрых туфлях.
– Ты хочешь сказать, в мокрых, как газон Гордона из-за прорванной трубы? – спросил я.
– Точно, – улыбнулся Дерек, довольный, что я помню эту деталь. – Но ты погоди, это еще не все: эта самая Шарлотта бросила Харви и ушла к Алану Брауну. Великая любовь, в итоге они поженились. Впрочем, они и сейчас женаты.
– Ничего себе! – присвистнул я.
Я присмотрелся к документам, которые мы нашли на складе у Стефани и налепили на стену. Билет на самолет до Лос-Анджелеса с надписью “Найти Кирка Харви”. Это мы сделали. Но сказал ли ей Харви больше, чем нам? Мой взгляд упал на вырезку из тогдашней статьи в “Орфеа кроникл”: на обведенной красным фломастером фотографии на первой полосе мы с Дереком стояли перед домом Гордона и смотрели на простыню, которой было покрыто тело Меган Пейделин, а прямо за нами стояли Кирк Харви и Алан Браун. Они смотрели друг на друга; возможно, разговаривали. Я присмотрелся к руке Алана Брауна. Он как будто показывал цифру 3. Может, это знак кому-то? Харви? Под фотографией красной ручкой почерком Стефани было решительно написано: “То, чего никто не увидел”.
– Ты чего там? – спросил Дерек.
– Что общего между Кирком Харви и Аланом Брауном? – спросил я.
– Шарлотта Браун, – ответил он.
– Шарлотта Браун, – кивнул я. – Я знаю, все эксперты тогда утверждали, что убийца – мужчина, но, может, они ошиблись? Может, убийца – женщина? И именно этого мы не увидели в 1994 году?
Потом мы стали внимательно просматривать видео спектакля. Изображение было не очень четкое, в кадр попадала только сцена. Публики не было видно совсем. Но запись начиналась уже с официальной части. Вот заместитель мэра Алан Браун со смущенным видом поднимается на сцену и подходит к микрофону. Перескок. Брауну явно жарко. Поколебавшись, он вынимает из кармана и разворачивает листок: по-видимому, срочно набрасывал какие-то заметки, сидя в зале.
Дамы и господа, я буду говорить вместо мэра Гордона, который сегодня вечером отсутствует. Признаюсь, я полагал, что он здесь, и, к сожалению, не успел подготовить настоящую речь. Поэтому ограничусь тем, что просто скажу: добро пожаловать всем…
– Стоп! – закричала вдруг Анна Дереку, чтобы он поставил кассету на паузу. – Смотрите!
Картинка застыла. Перед нами стоял на сцене Алан Браун, один, с листком в руках. Анна залезла на стул и сняла со стены картинку, которую мы тоже нашли на складе. Та самая сцена: Браун у микрофона, в руках листок, который Стефани обвела красным фломастером.
– Это переснято с видео, – сказала Анна.
– Значит, Стефани это видео видела, – пробормотал я. – Кто ей его дал?
– Стефани умерла, и все равно она на шаг впереди, – вздохнул Дерек. – Но почему она обвела листок?
Мы стали слушать речь дальше, но ничего интересного в ней не было. Почему Стефани обвела листок – из-за речи Брауна или из-за того, что было написано на этом клочке бумаги?
* * *
Островски шагал по Бендам-роуд. У него никак не получалось дозвониться Стефани: абонент все время был недоступен. Может, у нее телефон изменился? Почему она не отвечает? Он решил зайти к ней домой. Еще раз уточнил адрес в кожаной записной книжке, с которой никогда не расставался, сверился с номерами домов, добрался наконец до нужного здания и в ужасе застыл на месте: здание, в котором явно случился пожар, было обнесено полицейскими заграждениями.
Заметив патруль, медленно ехавший по улице, он сделал знак полицейскому. Помощник шефа полиции Монтейн остановил машину и опустил стекло:
– Вы что-то хотели спросить, сэр?
– Что здесь произошло?
– Пожар. А что?
– Я ищу одну женщину, она здесь живет. Ее зовут Стефани Мейлер.
– Стефани Мейлер? Но ее убили. Вы не местный?
Островски остолбенел. Монтейн снова поднял стекло и поехал дальше, по направлению к Мейн-стрит. Вдруг по радиосвязи объявили, что на парковке у причала ссорится какая-то пара. Это было совсем рядом. Он сказал диспетчеру, что немедленно выезжает на место, включил маячок и сирену и через минуту уже был на парковке, посреди которой стоял черный “порше” с открытыми дверцами. Какая-то девушка бежала к пирсу, а за ней вяло трусил высокий тип, годившийся ей в отцы. Монтейн включил сирену на полную мощность. В небо взмыла туча чаек, пара застыла на месте. На лице девушки отразился веселый интерес.
– Ну спасибо, Дакота! – чертыхнулся Джерри Райс. – Только копов не хватало! Хорошенькое начало!
– Полиция Орфеа, не двигаться! – приказал Монтейн. – Нам поступил звонок о супружеской ссоре.
– О супружской ссоре? – изумленно переспросил мужчина. – Час от часу не легче! Это моя дочь!
– Он твой отец? – спросил Монтейн у девушки.
– К несчастью, да, господин полицейский.
– Откуда вы приехали?
– Из Манхэттена, – ответил Джерри.
Монтейн проверил удостоверения личности и спросил Дакоту:
– А почему ты бежала как не знаю кто?
– Хотела убежать.
– От чего убежать?
– От жизни, господин полицейский.
– Отец совершил над тобой насилие? – допрашивал Монтейн.
– Я? Насилие? – воскликнул Джерри.
– Будьте добры помолчать, – сухо велел ему Монтейн. – Я разговариваю не с вами.
Он отвел Дакоту в сторону и повторил вопрос. Девушка расплакалась.
– Нет, конечно нет, отец меня пальцем не трогал, – проговорила она, всхлипывая.
– Тогда почему ты в таком состоянии?
– Я уже год в таком состоянии.
– Почему?
– Ой, слишком долго объяснять.
Монтейн не стал настаивать и отпустил их.
– Своих детей воспитывайте! – рявкнул Джерри Райс, захлопывая дверцу. Машина с ревом рванула с места и вылетела с парковки. Через несколько минут они с Дакотой подъезжали к “Палас дю Лак”, где он забронировал номер люкс. Длинная вереница носильщиков доставила их в 308-й номер.
В соседнем, 310-м номере сидел на кровати Островски, только что вернувшийся из города. Он держал в руках фотографию в рамке. На фото светилось улыбкой лицо Меган Пейделин. Он долго смотрел на нее, потом прошептал: “Я найду того, кто это сделал. Обещаю тебе”. И поцеловал разделявшее их стекло.
В 312-м номере Элис принимала ванну, а Стивен Бергдорф с горящими глазами погрузился в размышления: эта история с обменом спектакля на полицейские откровения – совершенно уникальный факт в истории культуры. Инстинкт говорил ему, что надо задержаться в Орфеа. Не только из журналистского интереса. Он надеялся, что несколько лишних дней дадут ему возможность уладить отношения с Элис. Он вышел на террасу, чтобы спокойно позвонить в редакцию своему заместителю Скипу Нейлану.
– Меня несколько дней не будет, тут дело века, – объяснил он Скипу и пересказал, что случилось на его глазах. – Бывший шеф полиции, а ныне режиссер сыграет спектакль в обмен на сведения об уголовном преступлении, которое случилось двадцать лет назад и которые все считали раскрытым. Я сделаю репортаж изнутри, статью будут рвать из рук, продажи увеличим втрое.
– Оставайся, сколько нужно, – ответил Скип. – Думаешь, это серьезно?
– Серьезно? Ты даже представить себе не можешь. Это грандиозно!
Затем Бергдорф позвонил жене и объяснил, что его несколько дней не будет – по тем же причинам, какие он только что изложил Скипу. Помолчав, Трейси с тревогой спросила:
– Стивен, что происходит?
– Какой-то странный спектакль, дорогая, я же тебе объяснил. Для журнала это огромная удача, подписка сейчас совсем упала, как ты знаешь.
– Нет, я хочу сказать, что происходит с тобой? Что-то не в порядке, я же вижу. Ты сам не свой. Звонили из банка, говорят, у тебя на счету ничего нет.
– У меня на счету? – задохнулся он.
– Да, на твоем банковском счету, – повторила она.
Она говорила слишком спокойно, значит, не знала, что на их семейном сберегательном счету тоже пусто. Но теперь это только вопрос времени, рано или поздно она обнаружит и это. Он постарался взять себя в руки.
– Да, знаю, я даже звонил в банк. Это их ошибка, неверно провели транзакции. Все хорошо.
– Делай, что тебе нужно в Орфеа, Стивен. Надеюсь, потом дела пойдут получше.
– Гораздо лучше, Трейси. Обещаю.
Он нажал на отбой. Эта пьеса была просто подарком небес: он сможет спокойно все уладить с Элис. Конечно, он вел себя слишком грубо. А главное, некрасиво: заводить такой разговор в машине! Теперь у него есть время все ей объяснить, она поймет. И убивать ее в итоге не придется. Все уладится.
Стивен Бергдорф
В мае 2013 года мы с Элис провели в Орфеа совершенно замечательный уикенд, подвигнувший меня попутно на панегирическую статью для журнала под заглавием “Величайший из маленьких театральных фестивалей”; я в ней призывал читателей все бросить и скорей мчаться туда.
В августе мне пришлось покинуть Элис и отправляться на наш традиционный семейный отдых, в говенный сарай на озере Шамплейн. Три часа мы с вопящими детьми и надутой женой тряслись в машине по пробкам ради того, чтобы, открыв дверь, с ужасом обнаружить: в дом через камин пробралась белка, а выйти не сумела. Попортила она сущую ерунду, погрызла ножки стульев и телевизионные кабели, замарала ковер и в конце концов сдохла от голода в гостиной. Но вонь от трупика стояла нестерпимая.
Отдых начался с трехчасовой генеральной уборки.
– Лучше бы мы поехали в твой “райский городок”! – чертыхнулась жена, утирая пот со лба: она как ненормальная оттирала загаженный ковер.
Она еще злилась на меня за тот уикенд в Орфеа. И я начинал задаваться вопросом, уж не догадывается ли она о чем-нибудь. Конечно, я уверял себя, что ради Элис готов развестись, но на самом деле меня вполне устраивало нынешнее положение вещей: я был с Элис и не забивал себе голову всякими пакостями, связанными с разводом. Иногда мне приходило в голову, что я трус. Но, в сущности, такой же трус, как все мужчины. Господь потому и дал нам яйца, что у нас их изначально не было.
Отпуск показался мне адом. Мне не хватало Элис. Каждый день я уходил на долгую “пробежку”, чтобы позвонить ей. Бежал в лес, останавливался минут через пятнадцать, садился на бревно у реки, звонил ей и разговаривал всякий раз по часу и больше. Мог бы говорить и еще, но пора было возвращаться домой: никто бы не поверил, что я способен заниматься физическими упражнениями больше полутора часов.
К счастью, в журнале в самом деле случилось срочное дело, и мне пришлось возвращаться в Нью-Йорк на автобусе на день раньше остального семейства. В моем распоряжении была целая ночь с Элис, на свободе. Я провел эту ночь у нее дома. Мы поужинали пиццей в постели и четырежды занимались любовью. В конце концов она уснула. Была почти полночь, мне захотелось пить. Облачившись только в короткую майку и трусы, я пошел на кухню налить себе воды. И, к своему ужасу, столкнулся нос к носу с соседкой Элис, которой оказалась одна из моих журналисток – Стефани Мейлер.
– Стефани? – еле выговорил я.
– Мистер Бергдорф? – Она удивилась не меньше моего.
Еле сдерживая смех, она оглядела мой комичный костюм.
– Так это ты соседка? – спросил я.
– Так это вы друг сердечный, которого я слышу за стенкой?
Я страшно смутился, лицо залила краска.
– Не бойтесь, мистер Бергдорф, я никому ничего не скажу, – пообещала она, выходя из кухни. – Ваши дела никого не касаются.
Стефани Мейлер была классная. Когда мы на следующий день встретились в редакции, она вела себя так, словно ничего не было. И больше никогда, ни при каких обстоятельствах об этом не упоминала. Но Элис я устроил выговор за то, что она меня не предупредила.
– Могла бы все-таки сказать, что снимаешь квартиру со Стефани! – негодовал я, закрыв дверь кабинета, чтобы никто нас не услышал.
– И что бы изменилось?
– Я бы к тебе не ходил. Представляешь, если про нас с тобой кто-нибудь узнает?
– Ну и что? Ты меня стыдишься?
– Нет, но я твой начальник. У меня могут быть большие неприятности.
– Вечно ты драматизируешь, Стиви.
– Нет, я не драматизирую! – вспылил я. – Кстати, к тебе я больше не приду, хватит ребячиться. Будем встречаться в другом месте. Где – я решу.
Именно в эту минуту, на шестом месяце нашей связи, все и пошатнулось. Оказалось, что Элис способна приходить в настоящее бешенство.
– Ты больше не хочешь ко мне приходить? Это еще что такое? Ты за кого себя принимаешь, Стиви? Думаешь, ты будешь решать, что и как?
Мы первый раз поссорились. На прощание она сказала:
– Ты меня разочаровал, Стиви. Не оправдал ожиданий. И яйца у тебя крошечные и жалкие, как у всех мужиков твоего сорта.
Она удалилась и решила прямо с завтрашнего дня взять остававшиеся у нее две недели отпуска.
Десять дней от нее не было никаких вестей, на мои звонки она не отвечала. Меня страшно задел этот случай, я впал в жуткую тоску. А главное, я понял, что с самого начала ошибался: мне казалось, что Элис ради меня готова на все, готова удовлетворить любое мое желание, но все было ровно наоборот. Я думал, что она принадлежит мне, а на самом деле я принадлежал ей. С первого же дня она полностью подчинила себе наши отношения.
Жена заметила, что со мной творится что-то неладное.
– Что случилось, дорогой? У тебя такой озабоченный вид.
– Пустяки, это по работе.
На самом деле я ужасно грустил, что потерял Элис, и в то же время очень боялся, что она подложит мне свинью и расскажет о нашей связи жене и коллегам по журналу. Еще месяц назад я петушился, готов был все бросить ради нее, а теперь чуть не наложил в штаны: надо мной нависла опасность потерять и семью, и работу, остаться вообще без всего. Жена изо всех сил пыталась понять, что стряслось, держалась ласково и нежно, и чем добрее она была, тем больше я убеждался, что не хочу ее терять.
В конце концов я не выдержал и решил после работы отправиться к Элис. Не знаю, что мною двигало: желание услышать от нее, что она про нас никому не расскажет, или потребность увидеть ее снова. В семь вечера я позвонил в домофон. Никто не ответил, ее явно не было дома. Я решил дожидаться ее на ступеньках, у входной двери. Я просидел три часа, не сдвигаясь с места. Напротив было маленькое кафе, можно было подождать там, но я слишком боялся ее пропустить. Наконец она появилась. Я заметил на тротуаре ее фигуру – в кожаных штанах, на каблуках. Она была великолепна. Потом я заметил, что она не одна: рядом шла Стефани Мейлер. Они куда-то ходили вместе.
Они подошли ближе, я встал. Стефани вежливо поздоровалась со мной и, не задерживаясь, вошла в дом, оставив нас с Элис наедине.
– Что тебе нужно? – ледяным тоном спросила Элис.
– Попросить прощения.
– Это так ты просишь прощения?
Не знаю, что на меня нашло, но я встал перед ней на колени прямо на тротуаре. И она произнесла своим сладким голосом, от которого я всегда таял:
– О, Стиви, ты такой милый!
Подняла меня и томно поцеловала. Потом привела к себе, в свою комнату, и велела заняться с ней любовью. Прямо в разгар страсти она сказала, царапая мне плечи ногтями:
– Я люблю тебя, Стиви, ты знаешь, но прощение надо заслужить. Завтра в пять часов приходи в “Плазу” с хорошим подарком. Мои вкусы ты знаешь, и не жадничай.
Я обещал. И назавтра, в пять вечера, когда мы пили в баре “Плазы” шампанское гран крю, подарил ей бриллиантовый браслет, за который заплатил со счета, который мы с женой открыли для детей. Я знал, что жена никогда не станет проверять этот счет и у меня будет время восполнить недостачу так, чтобы она не заметила.
– Неплохо, Стиви, – снисходительно сказала Элис, надевая браслет на запястье, – ты наконец понял, как надо вести себя со мной.
Она залпом допила бокал шампанского и встала.
– Ты куда? – спросил я.
– Встречаюсь с друзьями. Увидимся завтра утром в офисе.
– Но я думал, мы проведем вместе ночь, – невольно простонал я. – Я уже номер снял.
– Что ж, хорошо тебе выспаться, Стиви.
Она ушла. А я провел вечер в номере, потому что отменять бронь было уже поздно. Обжирался гамбургерами и смотрел телевизор.
Элис с самого начала задавала тон. Я попросту не хотел себе в этом признаться. Так началось мое долгое нисхождение в ад. Теперь я чувствовал себя пленником Элис. Погоду определяла она. Если я начинал вилять, она грозила все рассказать и меня уничтожить. Поставить в известность не только журнал и мою жену, но и полицию. Сказать, что ее принудил к сексуальным отношениям изворотливый тиран-работодатель. Иногда она несколько дней бывала изысканно нежна, и я, теряя последние силы, уже не мог по-настоящему ее ненавидеть. А главное, она вознаграждала меня – но только от случая к случаю – невероятными сеансами секса, которых я отчаянно ждал; из-за них у меня сформировалась кошмарная зависимость от нее.
Наконец, в сентябре 2013 года, я понял, что Элис двигали не только денежные интересы. Конечно, я тратил на подарки целое состояние, обзавелся четвертой кредитной картой и опустошил на добрую четверть семейный сберегательный счет, но она вполне могла соблазнить кого-нибудь побогаче и получать от него в сто раз больше. По-настоящему ее интересовала писательская карьера, и она считала, что я могу ей помочь. У нее была навязчивая идея стать новым модным нью-йоркским литератором, и она преисполнилась решимости устранить любого, кто мог составить ей конкуренцию. Мне особенно врезался в память один случай. Это было утром 14 сентября 2013 года. Она позвонила, когда мы с женой и детьми ходили по магазинам. Я отошел в сторонку, принял звонок, и в телефоне раздался ее крик:
– Ты поставил ее на обложку? Мерзавец!
– Элис, ты о чем?
Речь шла о последнем, осеннем номере “Нью-Йорк литерари ревью”. Стефани Мейлер написала отличный текст, и я его анонсировал на обложке. Элис только что это обнаружила.
– Но, Элис, ты с ума сошла? Стефани написала потрясающую статью!
– Мне срать на твои оправдания, Стиви! Тебе это дорого обойдется! Я хочу тебя видеть, ты где?
Мы договорились, что я встречусь с ней в кафе возле ее дома. Опасаясь ее гнева, я принес ей красивый платок дорогой французской марки. Она влетела, вне себя от злости, и швырнула подарок мне в лицо. Я никогда не видел ее в такой ярости.
– Ты занимаешься ее карьерой, ставишь ее на обложку, а я? Я так и буду жалкой нелепой секретаршей, почту приносить?
– Но, Элис, опомнись, ты же не пишешь статьи!
– Пишу! Веду писательский блог, ты мне сам говорил, что очень хороший. Почему ты не печатаешь фрагменты оттуда в нашем журнале?
– Элис, я…
Она оборвала меня гневным жестом и приказала, рассекая воздух платком, словно объезжала лошадь:
– Хватит пререкаться! Ты что, решил произвести на меня впечатление своей жалкой тряпкой? За проститутку меня держишь? Думаешь, меня можно купить?
– Элис, что ты от меня хочешь? – взмолился я.
– Я хочу, чтобы ты выставил эту дуру Стефани вон! Хочу, чтобы ты ее уволил, и немедленно!
Она встала, давая понять, что разговор окончен. Я хотел ласково взять ее за руку, удержать, но она впилась в мою ладонь ногтями.
– Скажи спасибо, что глаза тебе не выцарапала, Стиви. И слушай хорошенько: в понедельник с утра Стефани Мейлер будет уволена, понял? Иначе прямо в понедельник все узнают, что я от тебя вытерпела.
Вспоминая сегодня этот разговор, я сознаю, что мог тогда не уступить. Не уволь я Стефани, Элис заявила бы в полицию, выдала меня и жене, и всем встречным и поперечным. Мне бы пришлось расплачиваться за свои поступки. Я мог бы взять на себя ответственность, но для этого я был слишком труслив. Поэтому в понедельник я, сославшись на финансовые проблемы, уволил Стефани Мейлер из “Нью-Йорк литерари ревью”. Перед тем как уйти, она в слезах зашла ко мне в кабинет с коробкой личных вещей в руках.
– Не понимаю, за что вы так со мной, Стивен. Я пахала на вас день и ночь.
– Мне очень жаль, Стефани. Проклятая конъюнктура, пришлось сильно сокращать бюджет.
– Неправда, – сказала она. – Я знаю, что Элис вами манипулирует. Не волнуйтесь, я никому ничего не скажу. Можете спать спокойно, я вас не выдам.
После ухода Стефани Элис успокоилась и теперь изо всех сил трудилась над своим романом. Говорила, что ей пришла в голову гениальная идея и книга получится отличная.
Так прошло три месяца, наступил декабрь 2013 года. Рождественские праздники обошлись мне в 1500 долларов за кулон для Элис и 150 долларов за оригинальную бижутерию для жены, которая, со своей стороны, сделала нам сюрприз: подарила всей семье недельный отдых на солнышке. Объявила она об этом в пятницу вечером и, сияя, показала туристические проспекты: “Вечно мы считаем каждую копейку, ничего себе не позволяем. Я с Пасхи откладывала со своей зарплаты, чтобы мы провели Новый год на Карибах”. Карибами она называла Ямайку – отель “все включено” для более чем среднего класса, корчащего из себя аристократию, с большим нечистым бассейном и отвратительным шведским столом. Однако влажная жара побережья Ямайки пошла мне на пользу: я спасался под пальмами от обжигающего солнца, потягивал третьесортные коктейли вдали от Элис и всех неприятностей, и мне было хорошо. Первый раз за очень долгое время можно было успокоиться и ни о чем не думать. Я понял, что хочу уехать из Нью-Йорка, начать жизнь сначала, с нуля, не совершать больше пагубных ошибок. Я даже заговорил об этом с женой:
– Тебе никогда не хочется уехать из Нью-Йорка?
– Что? Почему ты хочешь уехать из Нью-Йорка? Разве нам там не хорошо?
– Хорошо, но ты же понимаешь, что я имею в виду.
– Именно что не понимаю.
– Мы могли бы жить в небольшом городке, не тратить время на давку в общественном транспорте…
– Что опять за блажь, Стивен?
– Это не блажь, просто в голову пришло, захотелось с тобой поделиться.
Но жена, как истинная обитательница Нью-Йорка, не представляла себе жизни в другом месте, и моя идея сбежать и начать все сначала была вскоре забыта.
* * *
Прошло полгода.
К июню 2014 года детский сберегательный счет был пуст. Я перехватил звонок из банка: нас предупреждали, что держать пустой сберегательный счет нельзя, и я перевел на него денег, чтобы не забивать себе голову хотя бы этим. Мне во что бы то ни стало надо было найти способ его пополнить и тем самым не дать себя загнать в финансовую яму. Пора было положить всему этому конец. Я перестал спать, а когда наконец проваливался в сон, меня мучили невыносимые кошмары. Эта история подтачивала меня изнутри.
Элис дописала свой роман. Попросила меня его прочесть и высказаться абсолютно честно: “Как в постели: жестко, но прямо”. Я с трудом дочитал ее книгу, пропуская большие куски, – она хотела знать мое мнение как можно скорее, а мнение у меня, к несчастью, сложилось однозначное. Ее текст был беспомощен и бездарен. Но сказать ей об этом прямо я не мог. Сидя в модном ресторане в Сохо, мы чокнулись шампанским за ее грядущий громкий успех.
– Я так счастлива, что тебе понравилось, Стиви, – ликовала она. – Ты же не потому так говоришь, что не хочешь меня обидеть?
– Нет, мне правда понравилось. Как ты можешь сомневаться?
– Просто я его предложила трем литературным агентам, а они мне отказали.
– А, пусть это тебя не смущает. Если бы ты знала, сколько книжек были поначалу отвергнуты и агентами, и издателями!
– Вот именно. И я хочу, чтобы ты мне помог ее продвигать и дал ее почитать Мите Островски.
– Островски, критику? – с тревогой спросил я.
– Ну естественно. Он мог бы написать рецензию в ближайший номер нашего журнала. К его мнению все прислушиваются. Он может сделать из книги бестселлер еще до публикации, если ее похвалит. Ко мне сбегутся все агенты и издатели и станут молить принять их предложения.
– Не уверен, что это хорошая мысль. Островски может написать очень жестко, даже зло.
– Но ты же его начальник, в конце концов! Просто потребуй, чтобы он написал хорошую рецензию.
– Ты прекрасно знаешь, что так не делают, Элис. Каждый волен…
– Хватит опять читать мне мораль, Стиви. Я требую, чтобы Островски написал восторженную статью про мою книгу, и он это сделает. Ты найдешь способ его заставить.
В этот момент подошел официант с нашими лобстерами, но она жестом отправила его обратно на кухню.
– Я уже не хочу есть, вечер получился ужасный. Хочу домой.
Следующие десять дней она все время требовала подарков, за которые мне уже было нечем платить, а если я отказывался, мучила меня всеми возможными способами. В конце концов, чтобы ее успокоить, я обещал, что Островски прочтет ее книгу и напишет хвалебную статью.
Я отдал текст Островски, тот обещал прочитать. Через две недели, не имея от него никаких вестей, я поинтересовался, заглянул ли он в роман. Он ответил, что прочел его до конца. Элис потребовала, чтобы я вызвал его к себе и выслушал отчет от него лично. Мы назначили встречу на 30 июня. Перед приходом Островски Элис спряталась в шкафу. Критик высказался как нельзя более резко:
– Скажите, Стивен, я вас чем-то невольно обидел? – спросил он с порога, усаживаясь в кресло. – Если так, прошу прощения.
– Нет, – удивился я. – Что за странный вопрос?
– Просто если вы заставляете меня такое читать, значит, вы на меня сердиты! А теперь еще вынуждаете тратить время на разговоры про это. Но я все-таки понял, почему вы так настаивали, чтобы я прочел эту гадость.
– Да? И почему? – с некоторым беспокойством спросил я.
– Потому что вы сами написали эту книгу и хотите знать, чего она стоит. Мечтаете стать писателем, Стивен, верно?
– Нет, автор этой книги не я, – заверил я его.
Но Островски не поверил:
– Стивен, скажу вам как друг, потому что не хочу, чтобы вы питали ложные надежды: вы бездарны. Это отстой! Отстой, отстой, отстой! Я бы даже так сказал: ваша книга – идеальное воплощение отстоя. Мартышка и та написала бы лучше. Окажите услугу человечеству, бросьте это дело, очень вас прошу. Может, попробуете рисовать? Или играть на гобое?
Он удалился. Не успела за ним закрыться дверь кабинета, как Элис вылетела из шкафа.
– Элис, он сам не понимает, что говорит, – попытался я ее утихомирить.
– Я хочу, чтобы ты его прогнал!
– Чтобы я его прогнал? Но я не могу уволить Островски. Читатели его обожают.
– Ты его уволишь, Стиви!
– Ну уж нет, Элис, этого я не могу! Ты соображаешь, что говоришь? Уволить Островски?
Она угрожающе наставила на меня палец:
– Ты у меня в аду гореть будешь, Стиви. Я тебя разорю и засажу в тюрьму. Ты почему не слушаешься? Придется тебя наказать!
Островски я уволить не мог. Но Элис заставила меня позвонить ему при ней по громкой связи. К моему великому облегчению, тот не ответил. Я решил потянуть с этим делом в надежде, что гнев Элис уляжется. Но спустя два дня, 2 июля, она как фурия влетела ко мне в кабинет:
– Ты не уволил Островски! Ты с ума сошел? Ты смеешь мне перечить?
– Я же при тебе пытался ему звонить, он с тех пор не перезванивал.
– Так попробуй еще раз! Он у себя в кабинете, я с ним только что столкнулась.
Я позвонил ему по прямой линии, но он опять не брал трубку. В конце концов звонок переключился на секретаршу, и та сообщила, что он дает телефонное интервью какой-то французской газете.
Элис, багровая от гнева, жестом согнала меня со стула и уселась за мой компьютер.
– Элис, ты что делаешь? – заволновался я, увидев, что она открывает мою почту.
– То, что ты давно должен был сделать, слизняк.
Она создала новое письмо и написала:
Мита, поскольку на мои звонки Вы ответить не соизволили, извещаю Вас письменно: с настоящего момента Вы больше не работаете в “Нью-Йорк литерари ревью”. Стивен Бергдорф.
Кликнула на “отправить” и с победным видом вышла из кабинета.
В этот момент я подумал, что так дальше продолжаться не может. Я терял контроль над журналом и над собственной жизнью. Я был в долгах с ног до головы, все кредитные карты были пусты и семейный сберегательный счет тоже.
Джесси Розенберг
Суббота, 12 июля 2014 года
14 дней до открытия фестиваля
На выходных мы решили отдохнуть. Нам нужно было немного отвлечься, перевести дух. Нам с Дереком приходилось держать себя в руках: слишком многое окажется под угрозой, если Кирк Харви заставит нас сорваться.
Я вторую субботу подряд провел на кухне, возился с соусом и гамбургерами.
Дерек набирался сил в кругу семьи.
Что же до Анны, то она никак не могла отключиться от нашего дела. По-моему, ее больше всего потрясли слова Базза Ленарда про Шарлотту Браун. Где та пропадала во время открытия фестиваля 1994 года? И почему? Что она скрывала? Брауны, и Алан, и Шарлотта, очень поддержали Анну после ее переезда в Орфеа. Она потеряла счет их приглашениям на ужин, предложениям погулять или прокатиться на катере. Она часто ужинала вдвоем с Шарлоттой, чаще всего в кафе “Афина”; они часами сидели там и болтали. Анна пожаловалась ей на свои трения с Гулливером, Шарлотта рассказала, как переехала в Орфеа. Она тогда только что окончила университет. Нашла себе место у какого-то ворчливого ветеринара, который мало того что превратил ее в секретаршу, но еще и, похохатывая, хватал за зад ницу. Анна никак не могла себе представить, чтобы Шарлотта проникла к кому-то в дом и перебила всю семью.
Накануне, просмотрев видео, мы позвонили Баззу Ленарду и задали ему два важных вопроса: была ли у кого-то из актеров машина и кто имел копию видеозаписи спектакля?
Насчет машины он высказался однозначно: вся труппа приехала вместе, на автобусе. Машины не было ни у кого. Что же касается видеокассеты, то жителям Орфеа в разных точках города было продано шестьсот ее экземпляров. “ Кассеты лежали во всех магазинах в центре, в бакалейных лавках, на заправках. Люди покупали их как сувениры. С осени девяносто четвертого года и до следующего лета разошлось все”.
Из этого следовали две вещи. Для Стефани не составляло труда раздобыть кассету из вторых рук, она имелась даже в городской библиотеке. А главное, в вечер убийства Шарлотта Браун без машины могла за время своей получасовой отлучки добраться из Большого театра только до точки, находившейся в пятнадцати минутах ходьбы, не дальше. Мы с Дереком и Анной решили, что если бы она поймала одно из редких городских такси и попросила отвезти ее в квартал Пенфилд, водитель после трагических событий наверняка бы объявился.
В то утро Анна, выйдя на пробежку, решила засечь, за какое время можно дойти от театра до дома Гордона, а потом вернуться. Пешком получалось почти 45 минут. Шарлотта отсутствовала около получаса. Но как широко можно толковать слово “около”? Бегом можно было обернуться за 25 минут. Хороший бегун справился бы и за двадцать, а человек в неподходящей обуви – скорее за тридцать. Значит, теоретически это было возможно. У Шарлотты Браун было время добежать до Гордонов, убить их, а потом вернуться в театр.
Пока Анна раздумывала, сидя на скамейке в парке напротив бывшего дома Гордонов, ей позвонил Майкл Берд. Голос у него был встревоженный:
– Анна, можешь сейчас подойти в редакцию? Случилась очень странная вещь.
Сидя в своем кабинете в “Орфеа кроникл”, Майкл рассказал Анне о неожиданном визитере:
– К нам заявился Мита Островски, знаменитый литературный критик. Хотел знать, что случилось со Стефани. Когда я сказал, что ее убили, разорался: “Почему мне никто не сообщил?”
– Он как-то связан со Стефани? – спросила Анна.
– Понятия не имею. Потому тебе и позвонил. Он меня прямо засыпал вопросами, все хотел знать. Да как она умерла, да почему, да какие версии рассматривает полиция.
– Что ты ему ответил?
– Только повторял то, что и так всем известно и о чем писали в газетах.
– И что потом?
– Потом он у меня попросил старые номера газеты, где говорилось про ее исчезновение. Я ему дал из нераспроданных остатков. Он пожелал непременно за них заплатить. И сразу ушел.
– Куда ушел?
– Сказал, что будет изучать их в отеле. У него номер в “Палас дю Лак”.
Анна забежала домой, наскоро приняла душ и отправилась в “Палас дю Лак”. Островски она нашла в баре отеля: там он назначил ей встречу, когда она позвонила ему в номер.
– Со Стефани я познакомился в “Нью-Йорк литерари ревью”, – объяснил он. – Потрясающая женщина, огромный талант. Обещала вырасти в большого писателя.
– Откуда вам было известно, что она поселилась в Орфеа?
– После того как ее уволили, мы продолжали общаться. Созванивались иногда.
– Вас не удивило, что она стала работать в маленьком городке в Хэмптонах?
– Сейчас, вернувшись в Орфеа, я понимаю, что это был очень правильный выбор: она говорила, что хочет писать, и городок очень к этому располагает, полный покой…
– Про полный покой – это вы слегка преувеличиваете, – возразила Анна. – Если не ошибаюсь, вы не первый раз сюда приезжаете, мистер Островски?
– Ваши сведения верны, юная миссис офицер. Я приезжал сюда двадцать лет назад на первый фестиваль. Не могу сказать, что программа в целом произвела на меня неизгладимое впечатление, но город мне понравился.
– И с 1994 года вы на фестиваль больше не ездили?
– Нет, ни разу, – подтвердил он.
– Тогда почему вы вдруг вернулись двадцать лет спустя?
– Получил любезное приглашение от мэра Брауна и подумал: “Почему бы нет?”
– Вас с 1994 года не приглашали?
– Приглашали. Но в этом году мне захотелось приехать.
Анна чувствовала, что Островски чего-то недоговаривает.
– Мистер Островски, может, не стоит держать меня за круг лую дуру? Я знаю, что вы сегодня были в редакции “Орфеа кроникл”, что вы расспрашивали главного редактора про Стефани. По его словам, вы были не в себе. Что происходит?
– Что происходит? – возмутился он. – Происходит то, что убита молодая женщина, которую я безмерно уважал! Так что уж простите, не сдержался, когда мне рассказали об этой трагедии.
Голос у него срывался. Анна почувствовала, что он на пределе.
– Вы не знали, что случилось со Стефани? В редакции “Нью-Йорк литерари ревью” никто об этом не говорил? Обычно такие слухи распространяются очень быстро, у кофемашины, например.
– Возможно, – сдавленным голосом отозвался Островски, – но я не мог об этом знать, потому что меня уволили из журнала. Выставили! Унизили! Обошлись со мной как с пылью под ногами! Не успел этот мерзавец Бергдорф меня уволить, как меня на следующий же день выгнали вон, свалили мои вещи в коробки, меня не пускают в редакцию, не отвечают на мои звонки. Со мной, великим Островски, обошлись как с последним ничтожеством! И вообразите, миссис офицер, во всей этой стране только один человек по-прежнему был со мной приветлив, и этим человеком была Стефани Мейлер. Я сидел в Нью-Йорке на грани депрессии, никак не мог ей дозвониться и решил съездить к ней в Орфеа. Мне показалось, что приглашение от мэра – очень удачное совпадение, быть может, знак судьбы. Я приезжаю, все равно не могу с ней связаться, решаю сходить к ней домой, а там какой-то служитель правопорядка сообщает, что ее убили. Утопили в грязном озере, бросили ее тело на растерзание насекомым, червям, хищным птицам и пиявкам. Вот почему я в такой печали и в таком гневе, миссис офицер.
Повисло молчание. Он высморкался, смахнул слезу и глубоко вздохнул, стараясь взять себя в руки.
– Мне очень жаль, что ваша подруга умерла, – наконец произнесла Анна.
– Спасибо, что разделяете мою боль.
– Вы говорите, вас уволил Стивен Бергдорф?
– Да, Стивен Бергдорф. Главный редактор “Нью-Йорк литерари ревью”.
– То есть он сначала уволил Стефани, потом вас?
– Да, – подтвердил Островски. – Думаете, здесь есть какая-то связь?
– Не знаю.
После разговора с Островски Анна пошла перекусить в кафе “Афина”. Когда она садилась за столик, кто-то ее окликнул:
– Вам очень идет штатское, Анна.
Анна обернулась. На нее с улыбкой смотрела Сильвия Тенненбаум, явно в хорошем настроении.
– Я не знала про твоего брата, – сказала Анна. – Только сейчас выяснила, что с ним случилось.
– Что это меняет? – спросила Сильвия. – Ты стала иначе ко мне относиться?
– Я хотела сказать, что мне очень жаль. Для тебя это, наверное, было ужасно. Ты мне очень симпатична, и я тебе сочувствую. Вот и все.
Сильвия погрустнела:
– Спасибо. Можно я к тебе пристроюсь, пообедаем вместе? Я угощаю.
Они уселись за столик на террасе, поодаль от других посетителей.
– Меня все долго считали сестрой чудовища, – призналась Сильвия. – Местным очень хотелось, чтобы я уехала. Продала бы по дешевке его ресторан и выкатилась отсюда.
– Твой брат, он был какой?
– Золотое сердце. Открытый, щедрый. Но слишком вспыльчивый и драчливый. Это его и сгубило. Он всю жизнь себе испортил из-за кулаков. Еще со школы. Стоило ему повздорить с другим мальчишкой, тут же лез в драку. Его отовсюду выгоняли. Дела у отца шли прекрасно, он нас записывал в лучшие частные школы Манхэттена, мы там жили. Брата исключили изо всех школ, в итоге ему наняли домашнего учителя. Потом его приняли в Стэнфорд, но через год отчислили за драку с преподавателем. Подумать только, с преподавателем! Брат вернулся в Нью-Йорк, нашел работу. На восемь месяцев, потом он сцепился с коллегой, и его уволили. У нас был летний дом в Риджспорте, неподалеку отсюда, и брат перебрался туда. Нашел место управляющего в ресторане. Ему это страшно нравилось, ресторан процветал, но он там связался с дурной компанией. После работы ходил в бар с сомнительной репутацией. Его задерживали то за пьянство, то за травку. А потом случилась жуткая драка на парковке. Теду дали полгода тюрьмы. Выйдя на свободу, он решил вернуться в Хэмптоны, а не в Риджспорт. Хотел подвести черту под прошлым. Говорил, что начнет все сначала. Так он и приехал в Орфеа. Найти работу с тюремным прошлым, пусть и коротким, было очень сложно, но в конце концов владелец “Палас дю Лак” взял его носильщиком. Он был образцовым работником, быстро поднялся по служебной лестнице. Стал охранником, потом замдиректора. Включился в общественную жизнь, сделался пожарником-волонтером. Все было как нельзя лучше.
Сильвия замолчала. Анна, чувствуя, что ей не очень хочется рассказывать дальше, решила ее подтолкнуть.
– А потом что? – ласково спросила она.
– У Теда была деловая жилка, – снова заговорила Сильвия. – В гостинице он часто слышал жалобы клиентов, что в Орфеа невозможно найти настоящий ресторан. Ему захотелось открыть собственное дело. Отец к тому времени умер, оставив нам довольно большое наследство, и Теду удалось выкупить заброшенное здание в центре города, идеально расположенное: он хотел его перестроить и превратить в кафе. К несчастью, вскоре все пошло наперекосяк.
– Ты имеешь в виду пожар? – спросила Анна.
– Ты в курсе?
– Да. Мне говорили, что у твоего брата были очень напряженные отношения с мэром, с Гордоном. Тот отказывался менять целевое назначение здания, и Тед якобы устроил пожар, чтобы легче было получить разрешение на строительство. Но и на этом трудности с мэром не закончились…
– Знаешь, Анна, я тоже все это слышала. Тем не менее могу тебя заверить, что брат здание не поджигал. Да, он был холерик, но вовсе не мелкий жулик. Он был порядочным человеком, у него были свои ценности. Да, в самом деле, стычки между братом и Гордоном продолжались и после пожара. Я знаю, многие видели, как они кричали друг на друга прямо посреди улицы. Но если я тебе скажу, из-за чего они ссорились, ты не поверишь.
* * *
Орфеа, Мейн-стрит
21 февраля 1994 года
Спустя две недели после пожара
Подойдя к зданию будущего кафе “Афина”, Тед Тенненбаум обнаружил, что на улице его поджидает Гордон – вышагивает взад-вперед по тротуару, чтобы согреться.
– Тед, как я вижу, вы самовольничаете, – заявил он вместо приветствия.
Тенненбаум не сразу понял, в чем дело:
– Я вас не совсем понимаю, господин мэр. Что случилось?
Гордон вынул из кармана пальто листок:
– Я вам дал список фирм для строительных работ, вы ни в одну из них не обратились.
– Это верно, – ответил Тед Тенненбаум. – Я запросил смету и отобрал тех, у кого цены были ниже. Не вижу, в чем проблема.
Гордон слегка повысил голос:
– Тед, прекратите препираться. Если хотите начинать работы, советую вам обратиться к этим фирмам, у них квалификация гораздо выше.
– Я веду дела с местными фирмами, чья компетенция не вызывает сомнений. Я что, не могу делать так, как я хочу?
Гордон потерял терпение.
– Я вам запрещаю работать с этими фирмами! – закричал он.
– Запрещаете? Мне?
– Запрещаю. И буду блокировать работы столько времени, сколько потребуется, любыми средствами.
Несколько прохожих, привлеченных громким спором, остановились послушать. Тед, подойдя к мэру вплотную, закричал:
– Можно узнать, какого хрена вам надо, Гордон?!
– Извольте говорить “господин мэр”, – произнес Гордон, упираясь пальцем ему в грудь, словно ставил точку в своем замечании.
Глаза у Теда налились кровью, он схватил было мэра за шиворот, но сразу отпустил. Тот смерил его взглядом:
– Что, Тенненбаум, решили меня попугать? Нет уж, ведите себя прилично, нечего тут цирк устраивать!
В этот момент к ним подъехала полицейская машина, из нее, хватаясь за револьвер, выскочил помощник шефа полиции Гулливер:
– Господин мэр, с вами все в порядке?
– Все хорошо, Гулливер, благодарю вас.
* * *
– Вот из-за этого они и ссорились, – подытожила Сильвия, сидя с Анной на террасе кафе “Афина”. – Из-за списка строительных фирм.
– Верю, – отозвалась Анна.
– Правда? – Сильвия, казалось, даже удивилась.
– Правда. Мэр брал откаты с фирм, которым давал заказы. Думаю, строительство “Афины” требовало довольно значительных денег, и Гордон хотел получить свой кусок пирога. И что было дальше?
– Тед согласился. Он знал, что мэр найдет способ затормозить работы и доставить ему кучу неприятностей. Все уладилось, кафе “Афина” открылось за неделю до начала фестиваля. Все шло хорошо. Покуда Гордона не убили. Брат не убивал мэра, в этом я уверена.
– Сильвия, тебе что-то говорят слова “Черная ночь”?
– “Черная ночь”? – задумалась Сильвия. – Где-то мне это попадалось.
Она заметила на соседнем столике забытый кем-то номер “Орфеа кроникл” и потянулась за ним.
– Ну да, вот. – Она показала на первую полосу газеты. – Так называется пьеса, которую в итоге сыграют на открытии фестиваля.
– Твой брат был как-то связан с бывшим шефом полиции Кирком Харви? – спросила Анна.
– Насколько я знаю, нет. Почему ты спрашиваешь?
– Потому что загадочные надписи “Черная ночь” появлялись в городе весь год перед первым фестивалем. И такую же надпись нашли на пепелище будущего кафе “Афина” в феврале девяносто четвертого. Ты не знала?
– Нет, не знала. Не забывай, я сюда переехала уже после трагедии, и то не сразу. Я тогда жила в Манхэттене, была замужем, занималась фирмой отца. А когда брат умер, я унаследовала кафе и решила его не продавать. Он так им дорожил. Наняла управляющего, а потом развелась и решила продать компанию отца. Мне хотелось чего-то нового. Окончательно я сюда переехала в 1998 году. Просто я хочу сказать, что знаю не всю эту историю. Например, ничего не слышала про эту “Черную ночь”, о которой ты говоришь. Как она связана с пожаром, понятия не имею, зато я знаю, кто поджег дом.
– Кто? – спросила Анна, затаив дыхание.
– Я уже говорила, что Тед в Риджспорте связался с дурной компанией. Там был один тип, Джеремайя Фолд, мелкий бандит, вымогатель и подонок, он вечно к Теду цеплялся. Джеремайя иногда появлялся тут с какими-то странными девицами и зажигал в “Паласе”. Прикатывал с полными карманами купюр на громадном мотоцикле, с грохотом, специально глушитель снимал. Шумный, грубый, часто обдолбанный. Устраивал попойки с оргиями, швырял стодолларовые купюры официантам. Владельцу отеля это не нравилось, но он боялся связываться с Джеремайей и пускал его в свое заведение. Однажды Тед решил вмешаться, он тогда еще работал в отеле. Хотел таким образом отблагодарить владельца “Паласа”, который дал ему шанс. Когда Джеремайя уехал из отеля, Тед погнался за ним на машине и в конце концов прижал его к обочине, заставил объясниться и сказал, что в “Паласе” ему больше не рады. Но у Джеремайи за спиной сидела девица, он попытался ударить Теда, чтобы выпендриться перед ней, и Тед ему как следует набил морду. Джеремайя был страшно унижен. Через какое-то время заявился к Теду домой с парой здоровенных парней, и те его поколотили. А потом Джеремайя узнал, что Тед собирается открывать кафе “Афина”, и потребовал, чтобы тот с ним “делился”: платил комиссионные за спокойную работу строительных фирм, а потом, когда ресторан откроется, процент с доходов. Пронюхал, что дело прибыльное.
– И как повел себя Тед? – поинтересовалась Анна.
– Сначала он отказывался платить. И однажды вечером, в феврале, “Афина” сгорела дотла.
– Джеремайя Фолд отомстил?
– Ага. В ту ночь Тед явился ко мне в три часа ночи. Вот тогда я и узнала, что происходит.
* * *
Ночь с 11 на 12 февраля 1994 года,
квартира Сильвии Тенненбаум в Манхэттене
Сильвию разбудил телефонный звонок. На будильнике было 2.45. Звонил портье снизу: приехал ее брат, срочное дело.
Она впустила его, и когда двери лифта открылись, перед ней предстал бледный как смерть Тед. Он еле стоял на ногах. Она усадила его в гостиной и напоила чаем.
– Кафе “Афина” сгорело. У меня там было все. План работ, все мои бумаги, месяцы труда – все превратилось в дым.
– У архитекторов есть копии? – Сильвия старалась успокоить брата.
– Нет, ты не понимаешь! Все очень серьезно.
Тед достал из кармана мятый листок бумаги. Анонимную записку, которую он нашел под дворником машины, когда выскочил из дому после звонка о бушующем пожаре:
В следующий раз сгорит твой дом.
– Ты хочешь сказать, это поджог? – ужаснулась Сильвия.
Тед кивнул.
– Кто это сделал? – закричала Сильвия.
– Джеремайя Фолд.
– Кто?
Брат рассказал ей все. Как запретил Джеремайе Фолду появляться в “Паласе”, как они подрались и к каким последствиям это привело теперь.
– Джеремайя хочет денег, – объяснил Тед. – Много денег.
– Надо сообщить в полицию, – стала умолять его Сильвия.
– Пока невозможно: я знаю Джеремайю, он кому-то заплатил за поджог. Полиция на него если и выйдет, то не сразу. Для меня это кончится лишь одним – суровым наказанием. Он абсолютный псих и готов на все. Будет только хуже: в лучшем случае он спалит все, что у меня есть, в худшем – один из нас будет убит.
– Думаешь, если заплатить, он оставит тебя в покое? – побледнев, спросила Сильвия.
– Не сомневаюсь, – сказал Тед. – Бабло он обожает.
– Так заплати ему пока, – взмолилась сестра. – У нас денег девать некуда. Заплати, у тебя тогда будет время разрядить ситуацию и сообщить в полицию, пока он не взял тебя за горло.
– Наверно, ты права, – согласился Тед.
* * *
– В общем, брат решил платить, по крайней мере пока, чтобы все улеглось, – продолжала Сильвия. – Он очень дорожил рестораном: это была его гордость, его личный успех. Он нанял строителей, указанных Гордоном, и регулярно переводил Джеремайе Фолду крупные суммы, чтобы тот не срывал работы. Поэтому кафе и открылось вовремя.
Анна задумалась. Значит, Тед Тенненбаум с февраля по июль 1994 года переводил деньги не Гордону, а Джеремайе Фолду.
– Ты полиции тогда рассказывала про все это? – спросила она Сильвию.
– Нет, – вздохнула та.
– Почему?
– Брата стали подозревать в этих убийствах. Потом он вдруг пропал и в конце концов погиб, когда уходил от полиции. Мне не хотелось навешивать на него еще и это. Но одно я точно знаю: если бы его не убили, я бы выяснила у него все, что не давало мне покоя.
* * *
Пока Анна с Сильвией Тенненбаум сидели в кафе “Афина” на Мейн-стрит, Элис таскала Стивена Бергдорфа по магазинам.
– Надо было брать с собой вещи, а не дурить. Теперь все приходится покупать! – пилила она его в ответ на все возражения.
Перед дверью в бельевую лавку он вдруг встал столбом на тротуаре.
– У тебя все необходимое с собой, – заметил он. – Незачем сюда заходить.
– Подарок мне, подарок тебе, – потребовала Элис, вталкивая его внутрь.
Они чуть-чуть разминулись с Кирком Харви. Тот прошел мимо магазина и остановился у кирпичной стены. Вытащил из сумки банку с клеем и кисть и наклеил только что отпечатанное объявление.
КАСТИНГ
на роли в знаменитейшем спектакле
ЧЕРНАЯ НОЧЬ
Гениальный и прославленный режиссер
ИЩЕТ:
АКТЕРОВ – С ОПЫТОМ И БЕЗ ОПЫТА
Мировой успех обеспечен!
Слава гарантирована всем!
Невероятные гонорары!
Прослушивание в понедельник, 14 июля, в 10.00
в Большом театре Орфеа
ВНИМАНИЕ!
РОЛЕЙ НА ВСЕХ НЕ ХВАТИТ!!!
Подарки и подношения принимаются и даже приветствуются!
В нескольких сотнях метров оттуда на объявление наткнулись Джерри и Дакота Райс, прогуливавшиеся по Мейн-стрит.
– Прослушивание на роли в спектакле, – прочел Джерри. – Давай попробуем? Ты, когда была поменьше, мечтала стать актрисой.
– Уж точно не в дебильной пьесе, – отозвалась Дакота.
– Попытка не пытка, там видно будет, – ответил Джерри, изо всех сил стараясь изобразить восторг.
– Тут написано, что прослушивание в понедельник, – заныла Дакота. – Мы сколько будем торчать в этой жопе мира?
– Понятия не имею, Дакота, – рассердился Джерри. – Сколько нужно. И не начинай, пожалуйста, мы только что приехали. Ты чем-то другим собиралась заниматься? Может, в университет поступать? Ах нет, совсем забыл, ты же никуда не записалась.
Дакота надулась и двинулась вперед, не дожидаясь отца. Они оказались перед книжной лавкой Коди. Дакота вошла и завороженно уставилась на стеллажи. Заметила на столе словарь, схватила его и стала листать. Цепочки слов, одно определение влекло за собой другое. Она почувствовала, что за спиной стоит отец, и сказала:
– Я так давно не видела словарей.
Схватив словарь, она начала рыться в романах. К ней подошел Коди:
– Ты ищешь что-то конкретное?
– Хороший роман, – ответила Дакота. – Я уже сто лет ничего не читала.
Он заметил у нее под мышкой словарь и улыбнулся:
– Но вот это не роман.
– Это гораздо лучше. Я его возьму. Не припомню, когда в последний раз держала в руках бумажный словарь. Обычно я пишу только на компьютере, и ошибки правит текстовый редактор.
– Ну и времена, – вздохнул Коди.
Она кивнула:
– Когда я была маленькая, я участвовала в конкурсах правописания, где слова по буквам произносят. Меня отец тренировал. Мы все время читали слова по буквам, мама просто с ума сходила. Когда-то я часами могла читать словарь и запоминать, как пишутся самые сложные слова. Попробуйте, спросите какое-нибудь слово.
Она протянула словарь Коди, глядевшему на нее с веселым интересом. Тот взял, раскрыл его наудачу, пробежал глазами страницу и спросил:
– Голосистолический.
– Ну, это легко: г-о-л-о-с-и-с-т-о-л-и-ч-е-с-к-и-й.
Тот озорно улыбнулся:
– Ты и вправду читала словарь?
– Ой, целыми днями.
Она засмеялась и внезапно словно осветилась изнутри.
– Ты откуда приехала? – спросил Коди.
– Из Нью-Йорка. Меня зовут Дакота.
– А я Коди.
– Какой у вас магазин замечательный, Коди. Когда-то я хотела стать писателем.
На этих словах она вдруг помрачнела.
– Когда-то? – переспросил Коди. – А что тебе мешает? Тебе, наверно, и двадцати еще нет.
– У меня больше не получается писать.
– Больше? Что ты хочешь сказать?
– Больше не получается, с тех пор как я сделала одну очень страшную вещь.
– Что же ты такое сделала?
– Это слишком страшно, чтобы рассказывать.
– Ты могла бы про это написать, – предложил Коди.
– Знаю, мне психотерапевт все время твердит. Но оно из меня не выходит. Вообще ничего не выходит. Я внутри совсем пустая.
В тот вечер Джерри с Дакотой ужинали в кафе “Афина”. Джерри знал, что Дакоте всегда нравилось это заведение, и повел ее туда в надежде сделать ей приятное. Но она весь вечер дулась.
– Зачем мы сюда приперлись? – наконец спросила она, ковыряя вилкой спагетти с морепродуктами.
– Я думал, тебе здесь нравится, – оправдывался отец.
– Я про Орфеа. Зачем ты меня сюда притащил?
– Думал, тебе тут будет лучше.
– Думал, что мне тут будет лучше? Или хотел продемонстрировать, как я тебя достала, и напомнить, что из-за меня ты потерял дом?
– Дакота, что за ужасы ты говоришь!
– Я и так знаю, что испортила тебе жизнь!
– Дакота, хватит без конца есть себя поедом, ты должна двигаться вперед, ты должна поправиться.
– Ты что, не понимаешь? Я никогда не смогу поправить то, что сделала, папа! Ненавижу этот город, все ненавижу, ненавижу жить!
Она не смогла сдержать слезы и скрылась в туалете, чтобы никто не видел, как она плачет. Вышла оттуда не скоро, минут через двадцать, и попросила отца отвезти ее обратно в “Палас”.
Джерри не заметил, что в каждой из двух спален их люкса был мини-бар. Дакота, стараясь не шуметь, открыла дверцу, взяла стакан и достала из холодильничка крошечную бутылку водки. Отпила несколько глотков. Потом порылась в бельевом ящике и вынула оттуда ампулу кетамина. Лейла говорила, что такая упаковка практичнее, чем порошок, и прятать ее легче.
Дакота отломила кончик ампулы, вылила содержимое в стакан, размешала пальцем и залпом проглотила.
Через несколько минут она почувствовала, как ее охватывает умиротворение. Она стала легче. Счастливее. Она вытянулась на кровати и стала смотреть, как побелка на потолке начинает медленно идти трещинками и под ней проступает чудесная фреска: она узнала дом в Орфеа, и ей захотелось по нему побродить.
* * *
Орфеа, июль 2004 года
За завтраком в летнем домике, который снимали Райсы, царило радостное оживление.
– “Акупунктура”, – произнес Джерри с хитрым видом.
Девятилетняя Дакота задрала нос, состроив озорную мордочку; на лице матери, не сводившей с нее глаз, расцвела восхищенная улыбка. Потом девочка решительно схватила ложку, плававшую в миске с молоком, и, зачерпнув, стала доставать из него хлопья в форме букв, медленно проговаривая:
– А-к-у-п-у-н-к-т-у-р-а.
Одновременно она выкладывала соответствующую буковку на тарелку рядом. Потом, довольная, оглядела результат.
– Браво, дорогая! – восхитился отец.
Мать со смехом захлопала в ладоши:
– Как ты это делаешь?
– Не знаю, мам. У меня как будто фотография слова в голове, и обычно она правильная.
– Давай еще раз попробуем, – предложил Джерри. – Инкарвиллея.
Дакота закатила глаза, вызвав взрыв веселья у родителей, и попыталась выложить буквы слова. Не хватало только одного “л”.
– Почти угадала! – поздравил ее отец.
– По крайней мере, узнала новое слово, – философски заметила Дакота. – Теперь больше не ошибусь. А можно я пойду в бассейн?
– Иди надевай купальник, – улыбнулась мать.
Девочка с радостным криком выскочила из-за стола и скрылась в коридоре. Джерри проводил ее нежным взглядом, а Синтия, воспользовавшись минутой покоя, уселась к мужу на колени.
– Спасибо, любимый, ты гениальный муж и отец.
– Тебе спасибо, ты совершенно невероятная.
– Даже представить себе не могла, что можно быть такой счастливой. – Сильвия смотрела на него сияющими любовью глазами.
– Я тоже. Нам так повезло, – подхватил Джерри.
Джесси Розенберг
Воскресенье, 13 июля 2014 года
13 дней до открытия фестиваля
В то воскресенье Дерек и Дарла пригласили нас с Анной к себе искупаться в их бассейне. Мы первый раз собирались вместе просто так, а не ради расследования. А я вообще впервые за очень долгое время проводил вечер у Дерека дома.
Главная цель приглашения состояла в том, чтобы мы расслабились, попивая пиво. Но Дарла на минуту отлучилась, дети возились в воде, и мы не удержались и снова заговорили о деле.
Анна пересказала нам свой разговор с Сильвией Тенненбаум. Потом пояснила, что на Теда давил, с одной стороны, мэр Гордон, который навязывал ему строительные фирмы по своему выбору, а с другой – Джеремайя Фолд, местный криминальный авторитет, которому взбрело в голову его шантажировать.
– “Черная ночь” может быть как-то связана с Джеремайей Фолдом. Это он поджег кафе “Афина” в феврале девяносто четвертого, чтобы надавить на Теда и заставить его платить.
– Может, “Черная ночь” – это название преступной банды? – предположил я.
– Надо проверить эту версию, Джесси, – отозвалась Анна. – Я не успела заскочить на службу и нарыть побольше про этого Джеремайю Фолда. Знаю только то, что поджог убедил Теда заплатить.
– Значит, все перечисления, которые мы тогда обнаружили на счетах Тенненбаума, на самом деле предназначались этому Джеремайе? – догадался Дерек.
– Да, – кивнула Анна. – Тенненбаум хотел быть уверенным, что Джеремайя даст ему спокойно завершить работы и “Афина” откроется к фестивалю. А поскольку мы теперь знаем, что Гордон брал откаты со строительных фирм, становится понятно, откуда у него в это время взялись деньги. Он наверняка потребовал комиссионные с фирм, занятых на строительстве кафе “Афина”, сказал, что эти заказы они получили только благодаря ему.
– А если Гордон и Джеремайя Фолд были как-то связаны? – произнес Дерек. – Могли быть у мэра связи среди местного криминала?
– Вы в свое время не рассматривали такой вариант? – спросила Анна.
– Нет, – ответил Дерек. – Мы думали, что мэр – просто продажный политик. Нам и в голову не приходило, что он может собирать дань на всех уровнях.
– Предположим, что “Черная ночь” – название преступной группировки, – продолжала Анна. – А что, если эти надписи, появлявшиеся на стенах Орфеа за несколько месяцев до убийств, предвещали убийство мэра? Убийца оставил подпись, все это видели и знали, но никто не заметил?
– То, чего никто не увидел! – воскликнул Дерек. – То, что было у нас перед глазами, а мы не заметили! Что скажешь, Джесси?
– В таком случае это должно означать, что Кирк Харви расследовал дела этой группировки, – подумав, ответил я. – И что он все знал. Наверно, поэтому и забрал с собой досье.
– Вот этим нам и надо заняться завтра в первую очередь, – предложила Анна.
– Меня одно смущает, – заметил Дерек. – Почему Тед Тенненбаум ни слова нам не сказал о том, что у него вымогает деньги этот Джеремайя Фолд? Мы же его спрашивали про списания со счета.
– Боялся последствий? – задумалась Анна.
Дерек поморщился:
– Может, и так. Но если мы прохлопали эту историю с Джеремайей Фолдом, значит, могли прохлопать и что-то еще. Надо бы заново пересмотреть весь контекст этой истории, выяснить, что писали тогда местные газеты.
– Я могу попросить Майкла Берда подготовить нам все архивные материалы об этих убийствах, какие у него есть.
– Хорошая мысль, – одобрил Дерек.
Вечером мы остались на ужин. Дерек, как всегда по воскресеньям, заказал пиццу. Когда мы все рассаживались на кухне, Анна заметила фотографию на стене: Дарла, Дерек, Наташа и я стояли перед “Маленькой Россией”, закрытой строительными лесами.
– Что это за “Маленькая Россия”? – простодушно спросила Анна.
– Ресторан, который так и не открылся, – ответила Дарла.
– Ты любишь готовить? – поинтересовалась Анна.
– Когда-то только этим и жила.
– А кто эта девушка с тобой, Джесси? – Анна указала на Наташу.
– Наташа, – ответил я.
– Твоя тогдашняя невеста?
– Да, – кивнул я.
– Ты мне так и не сказал, что между вами произошло…
Дарла, поняв по нескончаемым вопросам Анны, что та ничего не знает, произнесла, покачав головой:
– Господи, Джесси, значит, ты ничего ей не рассказывал?
* * *
В “Палас дю Лак” Стивен Бергдорф и Элис устроились на шезлонгах у бассейна. День выдался на редкость жаркий, среди купальщиков, освежавшихся в воде, барахтался Мита Островски. Окончательно размокнув, он выбрался из воды и направился к своему шезлонгу обсыхать. И с ужасом обнаружил, что ровно на соседнем шезлонге расположился Стивен Бергдорф, натирающий кремом для загара спину какого-то юного создания, явно не жены.
– Стивен! – воскликнул Островски.
– Мита? – поперхнулся Бергдорф, увидев перед собой фигуру критика. – Что вы тут делаете?
Он, конечно, видел Островски на пресс-конференции, но никак не предполагал, что тот может поселиться в “Паласе”.
– Позвольте и вам задать тот же вопрос, Стивен. Я уезжаю из Нью-Йорка, хочу пожить спокойно, а тут опять вы!
– Я приехал разузнать про загадочный спектакль, который тут будут играть.
– Я здесь был раньше вас, Стивен, так что возвращайтесь в Нью-Йорк и вообще валите отсюда.
– Мы ездим, куда хотим, у нас демократия, – сухо ответила Элис.
Островски узнал ее: она работала в журнале.
– Ну и ну, Стивен, – присвистнул он, – вижу, вы отлично сочетаете работу с удовольствием. Ваша жена, наверно, очень довольна.
Он собрал свои вещи и в ярости удалился. Стивен побежал за ним:
– Подождите, Мита…
– Не волнуйтесь, Стивен, – пожал плечами Островски, – я ничего не скажу Трейси.
– Я не о том. Я хотел сказать, что виноват перед вами. Мне очень жаль, что я с вами так обошелся. Я… я в тот момент был не в себе. Простите, пожалуйста.
Островски показалось, что Бергдорф говорит искренне. Извинения тронули его.
– Спасибо, Стивен.
– Вот уж не за что, Мита. Вас сюда прислал “Нью-Йорк таймс”?
– О боги, нет, конечно, я теперь безработный. Кому нужен старомодный критик?
– Вы великий критик, Мита, вас любая газета с руками оторвет.
Островски пожал плечами, потом вздохнул:
– Может, в этом-то и проблема.
– Это почему?
– Со вчерашнего дня меня преследует одна мысль: мне хочется пойти на прослушивание для участия в “Черной ночи”.
– А что вам мешает?
– Но это же невозможно! Я литературный и театральный критик! Значит, я не могу ни писать, ни играть сам!
– Мита, я вас что-то не понимаю…
– Стивен, да напрягите же мозги, ради бога! И скажите, с какого перепугу театральный критик станет играть в спектакле? Вы можете себе представить, чтобы литературные критики писали романы, а писатели – рецензии? Можете вообразить, чтобы Дон Делилло писал рецензию для “Нью-Йоркера” про новую пьесу Дэвида Мэмета? А Поллок критиковал последнюю выставку Ротко в “Нью-Йорк таймс”? Чтобы Джефф Кунс громил в “Вашингтон пост” последнюю работу Дэмьена Хёрста? Вы можете вообразить Спилберга, который в рецензии на последний фильм Копполы напишет в “Лос-Анджелес таймс”: “Не ходите на это говно, это жесть кромешная”? Поднимется страшный скандал, все будут кричать о необъективности, и совершенно правильно: нельзя критиковать тот вид искусства, которым занимаешься сам.
Бергдорф, уловив наконец ход мысли Островски, позволил себе заметить:
– Формально вы больше не критик, Мита, ведь я вас уволил.
Лицо Островски просияло: Бергдорф был прав. Бывший критик немедленно поднялся к себе в номер и достал номера “Орфеа кроникл”, посвященные исчезновению Стефани Мейлер.
А если в книге судеб написано, что мне суждено оказаться по другую сторону стены? – думал Островски. А если Бергдорф, уволив его, вернул ему свободу? А если все это время он, сам того не ведая, был творцом?
Он вырезал нужные статьи и разложил их на кровати. С ночного столика на него смотрела фотография Меган Пейделин.
Вернувшись к бассейну, Стивен с упреком сказал Элис:
– Не цепляйся к Островски, он тебе ничего не сделал.
– А почему нет? Ты видел, с каким презрением он на меня смотрит? Как будто я проститутка. В следующий раз скажу ему, что это я его уволила.
– Не смей никому говорить, что это ты потребовала его уволить! – рассердился Стивен.
– Но это же правда, Стиви!
– Ну да, из-за тебя я по уши в дерьме.
– Из-за меня? – оскорбилась Элис.
– Да, из-за тебя и твоих идиотских подарков! Мне звонили домой из банка, и жена скоро обнаружит, что у меня проблемы с баблом, это только вопрос времени.
– У тебя проблемы с деньгами, Стивен?
– Естественно! – вне себя рявкнул Бергдорф. – Ты не видишь, сколько мы тратим? У меня на счетах пусто, я в долгах, как последний мудак!
Элис грустно взглянула на него.
– Ты мне никогда не говорил, – упрекнула она его.
– Что не говорил?
– Что подарки, которые ты мне дарил, тебе не по средствам.
– А что бы это изменило?
– Все! – вспылила Элис. – Это бы все изменило! Мы были бы осмотрительнее. Не разъезжали бы по “Паласам”! Ну, Стиви, как же так… Я думала, ты завсегдатай в “Плазе”, видела, что ты все покупаешь и покупаешь, мне казалось, что у тебя есть деньги. Мне даже в голову не приходило, что ты живешь в кредит. Почему ты мне не сказал?
– Потому что мне было стыдно.
– Стыдно? Чего ты стыдился? Стиви, я все-таки не проститутка и не мерзавка. Я с тобой не для того, чтобы получать подарки или доставлять тебе неприятности.
– Тогда почему ты со мной?
– Да потому что я тебя люблю! – закричала Элис.
Она смотрела на Стивена в упор, по щеке у нее катилась слеза.
– Ты меня не любишь? – всхлипывая, продолжала она. – Ты на меня злишься, да? Потому что ты из-за меня в дерьме?
– Я тебе вчера уже говорил в машине, Элис, наверно, нам обоим стоит подумать, взять паузу, – осторожно предложил Стивен.
– Нет, не уходи от меня!
– Я хочу сказать…
– Уйди от жены! – взмолилась Элис. – Если ты меня любишь, уйди от жены. Только не бросай меня. У меня есть только ты, Стивен. Никого, кроме тебя. Если ты уйдешь, у меня никого не останется.
Она рыдала в голос, тушь размазалась по щекам. Все вокруг смотрели на них. Стивен поспешил ее успокоить:
– Элис, ты же знаешь, как я тебя люблю.
– Нет, не знаю! Скажи мне! Покажи, как ты меня любишь! Не надо уезжать прямо завтра, останемся здесь еще на несколько дней, напоследок. Почему бы тебе не сказать в журнале, что мы пойдем на прослушивание и подготовим статью о пьесе изнутри? Репортаж из-за кулис спектакля, о котором все будут говорить! Тогда тебе оплатят расходы. Пожалуйста! Хоть на пару дней.
– Хорошо, Элис, – обещал ей Стивен. – Останемся еще на понедельник и вторник, сходим на прослушивание. И напишем вместе статью для журнала.
* * *
После ужина, дома у Дерека и Дарлы.
На город опустилась ночь. Анна с Дереком убирали со стола. Дарла курила на улице, у бассейна. Я подсел к ней. Жаркий воздух полнился трелями сверчков.
– Ты только взгляни на меня, Джесси, – саркастически произнесла Дарла. – Собиралась свой ресторан открывать, а теперь заказываю пиццу по воскресеньям.
Я чувствовал, что она расстроена, и попытался ее подбодрить:
– Пицца – это просто традиция.
– Нет, Джесси. И ты это знаешь. Я устала. Устала от этой жизни, от ненавистной работы. Знаешь, что я себе говорю, когда прохожу мимо какого-нибудь ресторана? “Он мог бы быть моим”. А вместо этого горбачусь сиделкой. И Дерек ненавидит свою работу. Двадцать лет ненавидит. А в последнюю неделю, когда вместе с тобой снова занимается расследованием, опять на коне, сияет и глядит именинником.
– Это его призвание, Дарла. Дерек – потрясающий детектив.
– Джесси, он больше не может быть копом. Тем более после всего, что случилось.
– Тогда пусть выйдет в отставку и займется чем-то другим! На пенсию он заработал.
– Мы за дом еще не все выплатили.
– Так продайте его! Дети через пару лет все равно разъ едутся по университетам. Найдите спокойный угол, подальше от этих городских джунглей.
– И что мы там будем делать? – безнадежным голосом спросила Дарла.
– Жить, – ответил я.
Она молча смотрела в одну точку. На ее лице плясали отблески бассейна.
– Пошли, – наконец сказал я. – Хочу тебе кое-что показать.
– Что именно?
– Проект, над которым я работаю.
– Какой проект?
– Ради которого я скоро уйду из полиции. Я не хотел тебе говорить, пока не все готово. Пошли.
Мы сели в машину, оставив Дерека с Анной дома. Двинулись в сторону Куинса, потом свернули на Риго-парк. Когда машина остановилась на нужной улочке, Дарла поняла. Она вышла из машины и оглядела домик:
– Ты взял его в аренду?
– Да. Там была какая-то галантерейная лавка, она закрылась. Я перекупил аренду по дешевке. Скоро начну работы.
Она смотрела на вывеску, завешенную тканью.
– Только не говори, что…
– Вот именно, – ответил я. – Постой тут секунду.
Я вошел внутрь и зажег вывеску. Нашел лестницу, вынес ее наружу, дотянулся до парусины и сорвал ее. И в ночи засияли буквы:
МАЛЕНЬКАЯ РОССИЯ
Дарла не говорила ни слова. Мне стало не по себе.
– Смотри, у меня сохранилась ваша красная книга со всеми рецептами, – показал я ей драгоценный сборник, который вынес вместе с лестницей.
Дарла по-прежнему не произносила ни звука. Я снова попытался ее расшевелить:
– Правда, кулинар из меня тот еще. Я буду делать гамбургеры. Больше ничего не умею. Гамбургеры с Наташиным соусом. Может, ты бы помогла мне, Дарла? Открыли бы ресторан вместе. Это выглядит странновато, знаю, но…
– Странновато? – воскликнула она. – Это безумие, вот это что такое! Ты спятил, Джесси! Зачем ты это сделал?
– Чтобы все поправить, – тихо сказал я.
– Джесси, нельзя здесь ничего поправить! – в голос зарыдала она. – Слышишь? Того, что случилось, не поправит никто!
И в слезах кинулась бежать в ночь.
