– 5. Черная ночь
Среда, 9 июля – четверг, 10 июля 2014 года
Джесси Розенберг
Среда, 9 июля 2014 года, Лос-Анджелес
17 дней до открытия фестиваля
С первой полосы “Орфеа кроникл” от 9 июля 2014 года:
ЗАГАДОЧНАЯ ПЬЕСА
НА ОТКРЫТИИ ТЕАТРАЛЬНОГО ФЕСТИВАЛЯ
Изменения в программе: в пятницу мэр города объявит, какой спектакль сыграют на открытии. По его словам, эта постановка обещает сделать двадцать первый фестиваль одним из самых запоминающихся за всю его историю.
Я отложил газету: самолет шел на посадку в Лос-Анджелесе. Сегодняшний номер “Орфеа кроникл” дала мне Анна, когда утром мы встретились с ней и Дереком, чтобы в последний раз уточнить ситуацию.
– Держи, – сказала она, протягивая газету, – будет что почитать в дороге.
– Мэр либо гений, либо в дерьме по уши, – улыбнулся я, пробежав глазами первую полосу и засовывая газету в сумку.
– Склоняюсь ко второй гипотезе, – засмеялась Анна.
В Калифорнии был час дня. Я вылетел из Нью-Йорка поздним утром, но благодаря магии часовых поясов у меня, несмотря на шесть с половиной часов перелета, еще оставалось время до встречи с Кирком Харви. Я хотел провести это время с пользой и разобраться, зачем сюда приезжала Стефани. Обратный рейс был завтра после полудня, в моем распоряжении были всего сутки.
Согласно правилам, я поставил в известность о своем приезде дорожную полицию Калифорнии, тамошний аналог полиции штата. В аэропорту меня встретил полицейский, отзывавшийся на имя Круз; на время моего пребывания здесь он был направлен в мое распоряжение. Я попросил сержанта Круза отвезти меня прямо в отель, где, судя по кредитной карте, останавливалась Стефани. Это был симпатичный “Бест Вестерн” неподалеку от бара “Белуга”. Номера недешевые; в деньгах она явно не нуждалась. Кто-то ей платил. Но кто? Таинственный заказчик?
Я показал администратору на ресепшне фото Стефани, и он сразу ее узнал.
– Да, я ее хорошо помню.
– Вам запомнилось в ней что-нибудь особенное? – спросил я.
– Красивая молодая женщина, хорошо одета, как не запомнить, – ответил администратор. – Но меня особенно пора зило другое: я первый раз в жизни видел живого писателя.
– Она сама так представилась?
– Да, сказала, что пишет детектив по мотивам одной реальной истории и приезжает сюда, чтобы найти ответы на свои вопросы.
Значит, Стефани в самом деле писала книгу. После увольнения из “Нью-Йорк литерари ревью” она решила осуществить свою мечту и стать писателем, но какой ценой?
Я не забронировал себе гостиницу заранее и удобства ради снял на одну ночь номер в “Бест Вестерн”. Потом сержант Круз отвел меня в “Белугу”. Я вошел туда ровно в 17.00. Девушка за стойкой, вытиравшая стаканы, поняла по моему поведению, что я кого-то ищу. Имя Кирка Харви вызвало у нее веселую улыбку.
– Вы актер?
– Нет.
Она пожала плечами, словно не поверила.
– Видите, на той стороне улицы школа. Спуститесь в подвал, в актовый зал.
Я отправился в школу. Не найдя входа в подвал, я обратился к сторожу, подметавшему внутренний двор:
– Простите, где мне найти Кирка Харви?
Тот расхохотался:
– Еще один!
– Еще один кто? – спросил я.
– Ну вы ж актер?
– Нет. Почему все считают, что я актер?
Тот прямо покатился со смеху:
– Ща поймете. Видите, вон там железная дверь? Спускайтесь вниз, там увидите объявление. Не ошибетесь. Удачи!
Оставив его веселиться дальше, я последовал его указаниям. За дверью оказалась лестница, я спустился по ней и увидел тяжелую дверь, на которую была грубо налеплена скотчем громадная афиша:
ЗДЕСЬ ИДЕТ РЕПЕТИЦИЯ ПЬЕСЫ ВЕКА
“ЧЕРНАЯ НОЧЬ”
АКТЕРАМ: ПРОСЬБА ПРЕДСТАВЛЯТЬСЯ МЭТРУ КИРКУ ХАРВИ В КОНЦЕ РЕПЕТИЦИИ.
ПОДАРКИ ПРИВЕТСТВУЮТСЯ.
Соблюдайте тишину!
Разговаривать запрещено!
Сердце у меня заколотилось. Я сфотографировал афишу на телефон и немедленно отослал фото Анне и Дереку. И только собирался повернуть дверную ручку, как дверь резко распахнулась. Мне пришлось отскочить, чтобы не получить по физиономии. Мимо меня пробежал на лестницу рыдающий мужчина, и я услышал, как он в бешенстве клянется сам себе: “Да никогда! Никому и никогда не позволю с собой так обращаться!”
Дверь осталась открытой, и я осторожно пробрался в темное помещение. Это был обычный школьный актовый зал, довольно большой, с высоким потолком. Ряды стульев перед маленькой сценой, залитой жарким слепящим светом прожекторов. На сцене были двое: пухлая дама и низенький господин.
Перед ними толпилась изрядная группа людей, все благоговейно внимали происходящему на сцене. В углу стоял столик с кофе, напитками, пончиками и печеньем. Я заметил полуголого человека, который, спешно дожевывая булку, натягивал на себя форму полицейского. Явно кто-то из актеров переодевается. Я подошел к нему и шепнул:
– Простите, что здесь происходит?
– Что значит “что здесь происходит”? Репетиция “Черной ночи”, конечно!
– А что такое “Черная ночь”? – спросил я, недоверчиво хмыкнув.
– Пьеса. Мэтр Харви работает над ней двадцать лет. Двадцать лет репетиций! Легенда гласит, что когда пьеса будет готова, ее ждет невиданный успех.
– И когда она будет готова?
– Этого никто не знает. Пока он все еще репетирует первую сцену. Двадцать лет на одну только первую сцену! Представляете, какого уровня будет спектакль?
Люди вокруг сердито обернулись на нас, давая понять, что разговаривать нельзя. Я подошел поближе к своему собеседнику и шепнул ему на ухо:
– Кто все эти люди?
– Актеры. Все хотят попробовать себя, получить роль в спектакле.
– В нем так много ролей? – спросил я, прикидывая на глаз количество народу.
– Нет, просто текучка большая. Из-за мэтра. Он такой требовательный…
– А где сам мэтр?
– Там, в первом ряду.
Он знаком показал мне, что разговор окончен, надо молчать. Я пробрался через толпу. Похоже, спектакль начался, тишина требовалась по ходу действия. Подойдя поближе к сцене, я увидел, что на ней лежит человек, изображающий мертвеца. К телу, на которое взирал господин в полицейской форме, приблизилась женщина.
Несколько минут царило молчание. Вдруг кто-то из собравшихся восторженно воскликнул:
– Это шедевр!
– Заткнись! – ответили ему.
Снова стало тихо. Потом включилась звукозапись, прозвучала ремарка:
Ужасное утро. Льет дождь. Движение на загородном шоссе перекрыто, возникла гигантская пробка. Отчаявшиеся водители яростно сигналят. По обочине дороги, вдоль неподвижно стоящих машин, идет молодая женщина. Подходит к заграждениям и обращается к постовому полицейскому.
Молодая женщина: Что случилось?
Полицейский: Человек погиб. Разбился на мотоцикле.
– Стоп! – заорал гнусавый голос. – Свет! Свет!
Резко включился свет. К сцене подошел какой-то мужчина в жеваном костюме, с всклокоченными волосами и с листками в руках, – Кирк Харви, постаревший на двадцать лет по сравнению с тем, каким я его видел последний раз.
– Нет, нет, нет! – ревел он, обращаясь к низенькому господину. – Что это за интонации? Убедительнее, старина! Ну, еще разок.
Низенький господин в слишком длинной форме выпятил грудь и завопил:
– Человек погиб!
– Да нет же, дубина стоеросовая! – взвился Кирк. – Надо просто: “Человек погиб”. Что вы гавкаете, как пес? Вы же сообщаете о смерти человека, а не стадо сгоняете к пастуху. Подпустите драматизма, черт вас раздери! Зритель должен содрогнуться в кресле.
– Простите, мэтр Кирк, – заныл коротышка. – Дайте мне еще раз попробовать, ну пожалуйста!
– Ладно, но последний. Иначе вылетите ко всем чертям!
Я воспользовался паузой и подошел к Кирку Харви.
– Здравствуйте, Кирк. Я Джесси Розенберг и…
– Я что, должен вас знать, кретин? Если хотите роль, подходите после репетиции, но вам уже ничего не светит! Попрошайка!
– Я капитан Розенберг, полиция штата Нью-Йорк, – повторил я. – Мы с вами двадцать лет назад, в 1994 году, расследовали убийство четырех человек.
Его лицо внезапно прояснилось
– Ах да! Ну конечно! Леонберг! Ты совсем не изменился.
– Розенберг.
– Слушай, Леонберг, ты страшно не вовремя. Мешаешь мне вести репетицию. Каким ветром тебя занесло?
– Вы говорили с помощником шефа полиции Орфеа Анной Каннер. Это она меня прислала. И поскольку вы сами назначили встречу на пять часов…
– А сейчас сколько?
– Пять часов.
– Скажите пожалуйста, какая точность, ты внучок Эйхмана, что ли? Всегда делаешь то, что велят? А если я тебе велю: возьми револьвер и стреляй в моих актеров, ты будешь стрелять?
– Э-э… нет. Кирк, мне надо с вами поговорить, это важно.
– Ха, вы только послушайте его! “Важно, важно”! Вот что я тебе скажу, мой мальчик: важно – это вот эта сцена. То, что происходит здесь и сейчас!
Повернувшись к сцене, он протянул к ней руки:
– Смотри, Леонберг!
– Розенберг.
– Что ты видишь?
– Помост, больше ничего.
– Закрой глаза и смотри внимательно. Здесь только что произошло убийство, но об этом еще никто не знает. Сейчас утро. Лето, но холодно. Нас поливает ледяным дождем. Чувствуется напряженность, автомобилисты вне себя, машины стоят, полиция перекрыла дорогу. В воздухе мерзкий запах выхлопов, потому что эти недоумки торчат тут добрый час, но не считают нужным выключить моторы. Моторы заглушите, придурки! И вдруг – бамс! Идет эта женщина, появляется из тумана. Спрашивает полицейского: “Что случилось?”, а коп отвечает: “Человек погиб…” И сцена катится как по рельсам! Зритель подавлен. Свет! Свет! Да выключите, наконец, этот гребаный свет!
Свет в зале погас, настала благоговейная тишина; освещенной осталась только сцена.
– Валяйте, толстуха! – крикнул Харви актрисе, игравшей женщину.
Действие началось. Женщина двинулась вдоль сцены, подошла к полицейскому и произнесла свою реплику:
– Что случилось?
– Человек погиб! – надсадно завопил низенький господин в слишком длинной форме.
Харви одобрительно кивнул, и сцена пошла дальше.
Актриса изобразила на лице любопытство и хотела подойти к трупу. Но видимо, с перепугу не заметила руку человека, игравшего мертвеца, и наступила на нее.
– Ай! – взвыл мертвец. – Она мне руку отдавила!
– Стоп! – заорал Харви. – Свет! Свет, черт подери!
В зале снова вспыхнул свет. Харви прыгнул на сцену. Человек, игравший мертвеца, растирал себе руку.
– Куда ты прешься, жирная корова! – кричал Харви. – Под ноги надо смотреть, дура набитая!
– Я не жирная корова, и я не дура! – разрыдалась актриса.
– А кто же ты, интересно знать? Если по-честному? Погляди на себя, какое брюхо отрастила!
– Я ухожу! – завопила женщина. – Я не позволю так со мной обращаться!
Она хотела спуститься со сцены, но в растрепанных чувствах опять наступила на мертвеца. Тот взвыл еще громче.
– Вот именно, – крикнул Харви, – вали отсюда, мерзкая корова!
Бедняжка в слезах растолкала собравшихся, протиснулась к двери и выбежала вон. С лестницы доносились ее удаляющиеся крики. Харви со злости запустил в дверь своим лакированным ботинком. Потом обернулся, обвел взглядом молча взиравшую на него толпу актеров и перестал сдерживать гнев:
– Вы все бездари! Ничего не понимаете! Уходите все! Вон отсюда! Убирайтесь! На сегодня репетиция закончена!
Актеры покорно двинулись на выход. Когда последний из них ушел, Харви запер дверь изнутри и сполз по ней на пол, испустив долгий отчаянный хрип:
– У меня никогда не получится! НИКОГДА!
Я остался в зале и теперь в некотором смущении подошел к нему.
– Кирк, – тихонько позвал я.
– Зови меня просто маэстро.
Я дружески протянул ему руку, он встал и вытер глаза рукавом черного костюма.
– Ты, случайно, не хочешь стать актером? – спросил Харви.
– Нет, спасибо, маэстро. Но мне надо задать вам несколько вопросов, если вы уделите мне пару минут.
Он повел меня выпить пива в “Белугу”. Верный сержант Круз устроился за соседним столиком и от нечего делать решал кроссворды.
– Стефани Мейлер? – переспросил Харви. – Да, мы с ней здесь встречались. Она хотела со мной поговорить. Книгу писала об убийствах 1994 года. Что с ней?
– Умерла. Ее убили.
– Черт…
– Думаю, ее убили из-за того, что ей удалось обнаружить в связи с убийствами 1994 года. Что вы ей сказали?
– Что вы наверняка ошиблись с преступником.
– Значит, это вы вбили ей в голову эту мысль? Но почему вы нам ничего не сказали, когда мы вели расследование?
– Потому что я это понял задним числом.
– Вы поэтому и сбежали из Орфеа?
– Не могу тебе пока ничего сказать, Леонберг. Еще не время.
– Что значит “еще не время”?
– Потом поймешь.
– Маэстро, я четыре тысячи километров проехал, чтобы с вами повидаться.
– Не надо было тебе приезжать. Я не могу рисковать пьесой.
– Пьесой? Что значит “Черная ночь”? Это как-то связано с событиями девяносто четвертого года? Что произошло вечером 30 июля 1994 года? Кто убил мэра и его семью? Почему вы сбежали? Что вы делаете в этом школьном подвале?
– Я тебя сейчас отвезу в одно место, и ты поймешь.
Сержант Круз отвез нас с Кирком Харви на патрульной машине на вершину одного из холмов в Голливуд-Хиллз. Перед нами простирался город.
– Зачем мы сюда приехали? – наконец спросил я.
– Думаешь, ты знаешь Лос-Анджелес, Леонберг?
– Немножко…
– Ты художник?
– Не то чтобы.
– Пффф! Значит, ты, как все прочие, знаешь только то, что блестит: “Шато-Мармон”, “Найс Гай”, Родео-драйв и Беверли-Хиллз.
– Я из простой семьи из Куинса.
– Не важно, откуда ты, люди судят тебя по тому, куда ты идешь. Что тебе суждено, Леонберг? Что для тебя искусство? На что ты готов, чтобы служить ему?
– Куда вы клоните, Кирк? Вы вещаете словно глава секты.
– Я уже двадцать лет строю эту пьесу! В ней важно каждое слово, каждая актерская пауза. Это шедевр, слышишь? Но тебе не дано понять, не дано прозреть. Твоей вины в этом нет, Леонберг, просто ты рожден идиотом.
– Может, хотя бы сейчас обойдемся без оскорблений?
Он не ответил и вновь устремил взор на бесконечные просторы Лос-Анджелеса.
– В путь! – воскликнул он вдруг. – Я покажу тебе! Я покажу тебе другой народ Лос-Анджелеса, тот, кого обманул мираж славы. Я покажу тебе город разбитой мечты, город ангелов с сожженными крыльями.
Следуя его подсказкам, сержант Круз привез нас к забегаловке с гамбургерами. Харви отправил меня внутрь, одного, чтобы я взял еды на всех. Я пошел, не вполне понимая, что все это значит. Подойдя к стойке, я узнал низенького господина в слишком длинном костюме полицейского, того самого, которого видел два часа назад.
– Добро пожаловать в “Ин-Н-Аут”, что желаете заказать? – спросил он.
– Я вас только что видел, – ответил я. – Вы были на репетиции “Черной ночи”?
– Да.
– Кончилось это плохо.
– Это часто так кончается. Мэтр Харви очень требовательный.
– По-моему, он прежде всего псих ненормальный.
– Не говорите так. Он такой, какой есть. У него великие планы.
– Поставить “Черную ночь”?
– Да.
– Но что это такое?
– Это могут понять только посвященные.
– Посвященные во что?
– Я сам точно не знаю.
– Кто-то мне говорил про легенду, – не отставал я.
– Да, что “Черная ночь” будет величайшей пьесой всех времен!
Лицо его внезапно озарилось, его охватил восторг.
– Вы не могли бы дать мне почитать эту пьесу? – спросил я.
– Ее текста ни у кого нет. Есть только текст первой сцены.
– Но почему вы позволяете, чтобы с вами так обращались?
– Посмотрите на меня. Я сюда переехал тридцать лет назад. Тридцать лет я пытаюсь пробиться в актеры. Сейчас мне пятьдесят, я зарабатываю семь долларов в час, у меня нет ни пенсии, ни страховки. Снимаю каморку. Семьи у меня тоже нет. У меня ничего нет. “Черная ночь” – моя единственная надежда пробиться. Что желаете заказать?
Спустя несколько минут я вернулся к машине, груженный пакетом с гамбургерами и картошкой фри.
– Ну? – спросил он.
– Видел одного из ваших актеров.
– Знаю. Дражайший сержант Круз, а теперь поезжайте, пожалуйста, по бульвару Вествуд. Там есть модный бар под названием “Фламинго”, мимо не проедете. Зайду выпью стаканчик.
Круз кивнул и повез нас дальше. Харви был несносен, но в харизме ему не откажешь. Выходя из машины у “Фламинго”, я узнал одного из парковщиков: это был тот самый актер, с которым мы разговаривали у стола с кофе и пончиками. Когда мы проходили мимо, он как раз сел в шикарную машину только что приехавших клиентов.
– Занимайте столик, – сказал я Харви, – я подойду попозже.
И вскочил в машину, на пассажирское сиденье.
– Что вы делаете? – встревожился парковщик.
– Вы меня помните? – спросил я, показывая полицейский жетон. – Мы с вами говорили на репетиции “Черной ночи”.
– Помню.
Он тронулся с места и направился к большой парковке под открытым небом.
– Что такое “Черная ночь”? – спросил я.
– То, о чем говорит весь Лос-Анджелес. Те, кто примет в ней участие…
– Будут иметь невероятный успех. Я знаю. Что вы можете мне сказать такого, чего я еще не знаю?
– Про что?
Мне пришел в голову вопрос, который надо было задать еще служащему “Ин-Н-Аут”:
– Как вы думаете, Кирк Харви способен убить человека?
– Естественно, – не задумываясь, ответил тот. – Вы же его видели. Станете ему перечить, он вас прихлопнет как муху.
– Он уже прибегал к насилию?
– Вы же видели, как он орет, уже все понятно, правда?
Он запарковал машину и, выйдя из нее, направился к коллеге, который сидел за пластиковым садовым столиком и выдавал ключи от машин клиентов, вслушиваясь в радиовызовы, доносившиеся из ресторана. Тот протянул парковщику очередные ключи и указал, какую машину подавать.
– Что “Черная ночь” значит для вас? – спросил я парковщика напоследок.
– Что все поправимо, – произнес он, как будто это разумелось само собой.
Сел в черный БМВ и уехал, оставив мне больше вопросов, чем ответов.
Я дошел до “Фламинго” – он находился всего в квартале оттуда. Толкнув дверь заведения, я немедленно узнал администратора на входе: это он играл роль мертвеца. Он сопроводил меня к столику Кирка, тот уже потягивал мартини. Подошла официантка, принесла мне меню. Та самая актриса.
– Ну? – спросил Харви.
– Кто все эти люди?
– Они из множества тех, кто ждал славы и до сих пор ее ждет. Общество каждый день шлет нам месседж: слава или смерть. Они будут ждать славы, пока не подохнут, ведь в итоге эти крайности сходятся.
Тогда я спросил его без обиняков:
– Кирк, это вы убили мэра и его семейство?
Он расхохотался, залпом проглотил мартини и взглянул на часы:
– Пора. Мне надо на работу. Подвези меня, Леонберг!
Сержант Круз доставил нас в Бербанк, северный пригород Лос-Анджелеса. По адресу, который назвал ему Харви, оказалась деревня из трейлеров.
– Станция Вылезайка, – вежливо сказал Харви. – Рад был тебя повидать, Леонберг.
– Вы здесь работаете? – спросил я.
– Здесь я живу. Мне надо переодеться в рабочий комбинезон.
– А кем вы работаете?
– Ночным уборщиком на студии “Юниверсал”. Я такой же, как все эти люди, которых ты сегодня видел, Леонберг: меня сожрали собственные мечты. Считаю себя великим режиссером, но чищу сортиры великим режиссерам.
Итак, бывший шеф полиции Орфеа, став режиссером, прозябал в нищете в пригороде Лос-Анджелеса.
Кирк вышел из машины. Я тоже вышел, чтобы достать из багажника сумку и дать ему мою визитку.
– Очень бы хотелось встретиться с вами и завтра. Надо как-то распутывать это дело, – сказал я, роясь в своих вещах.
Кирк заметил номер “Орфеа кроникл”:
– Можно взять у тебя газету? Отвлекусь немножко в перерыве, вспомню прошлое.
– Пожалуйста. – Я протянул ему газету.
Он развернул ее и бросил взгляд на первую полосу:
ЗАГАДОЧНАЯ ПЬЕСА
НА ОТКРЫТИИ ТЕАТРАЛЬНОГО ФЕСТИВАЛЯ
– Ох ты черт! – воскликнул Кирк.
– Что случилось?
– Что это за загадочная пьеса?
– Не имею понятия… Честно говоря, не знаю, знает ли это сам мэр.
– А если это знак? Знак, которого я ждал двадцать лет!
– Знак чего?
Кирк с безумными глазами схватил меня за плечи:
– Леонберг! Я хочу показать “Черную ночь” на фестивале в Орфеа!
– Что? Фестиваль через две недели. Вы репетируете двадцать лет и не продвинулись дальше первой сцены.
– Ты не понимаешь…
– Чего не понимаю?
– Леонберг, я хочу, чтобы меня включили в программу фестиваля в Орфеа. Я хочу поставить “Черную ночь”. И ты получишь ответ на все свои вопросы.
– Об убийстве мэра?
– Да, ты узнаешь все. Если вы дадите мне сыграть “Черную ночь”, ты узнаешь все! В вечер премьеры откроется вся правда об этом деле!
Я немедленно позвонил Анне и объяснил ситуацию:
– Харви говорит, что, если мы дадим ему сыграть пьесу, он откроет, кто убил Гордона.
– Что?! То есть он все знает?
– Он так говорит.
– Не блефует?
– Как ни странно, по-моему, нет. Он весь вечер отказывался отвечать на мои вопросы и уже уходил, но увидел первую полосу “Орфеа кроникл”. Среагировал мгновенно: предложил открыть правду, если мы дадим ему сыграть его пресловутую пьесу.
– Или это он убил мэра с семейством, свихнулся и решил явиться с повинной, – сказала Анна.
– Это мне даже в голову не пришло.
– Скажи Харви, что мы согласны, – решила Анна. – Он получит то, чего хочет, я все устрою.
– Правда?
– Правда. Привези его сюда. В худшем случае арестуем его, он будет в нашей юрисдикции. Заговорит, никуда не денется.
– Отлично, – одобрил я. – Сейчас только один вопрос ему задам.
Я вернулся к Кирку, ждавшему меня у своего трейлера:
– У меня на связи помощник шефа полиции Орфеа. Она подтверждает, что все в порядке.
– За лоха-то меня не держите! – завопил Харви. – С каких пор полиция составляет программу фестиваля? Я хочу собственноручное письмо от мэра Орфеа. Здесь условия диктую я.
* * *
Из-за разницы во времени на восточном побережье было уже 23.00. Но Анне ничего не оставалось, как отправиться к Брауну домой.
Подойдя к его дому, она увидела, что на первом этаже горит свет. Кажется, ей повезло и мэр еще не лег спать.
Алан Браун в самом деле не спал. Он ходил взад-вперед по комнате, служившей ему кабинетом, и перечитывал речь, в которой объявит сотрудникам мэрии о своей отставке. Он так и не нашел, чем заменить спектакль на открытии фестиваля. Все прочие труппы были любительские, весьма посредственные, они не могли собрать полный зал Большого театра Орфеа. Мысль о том, что зал будет на три четверти пуст, была невыносима ему лично и грозила финансовыми неприятностями. Решено: завтра утром, в четверг, он соберет служащих мэрии и объявит об уходе с поста. В пятницу, как и предусмотрено, выступит перед журналистами, и новость станет официальной.
Он задыхался. Ему не хватало воздуха. Речь свою он репетировал вслух и потому не хотел открывать окно, чтобы не услышала Шарлотта: ее спальня находилась как раз у него над головой. Не выдержав, он распахнул створки большого окна, выходившего в сад; комната наполнилась теплым ночным воздухом. Запах роз успокоил его. Он стал читать снова, на сей раз шепотом:
– Дамы и господа, я собрал вас сегодня с тяжелым сердцем. Сообщаю вам, что фестиваль в Орфеа не состоится. Вы знаете, как важно для меня это мероприятие, как в личном, так и политическом плане. Я не сумел превратить фестиваль в ключевое событие, способное оживить позолоту на гербе нашего города. Я потерпел неудачу в главном проекте нынешнего срока своих полномочий. Поэтому вынужден с глубоким волнением вам сообщить, что ухожу с поста мэра города Орфеа. Я хотел, чтобы вы узнали об этом первыми. Полагаюсь на вашу сдержанность: новость не должна распространиться до пресс-конференции в пятницу.
Он чувствовал едва ли не облегчение. Он слишком уповал на себя, на Орфеа, на этот фестиваль. Этот проект он запускал, еще когда был заместителем мэра. Представлял себе, как сделает его одним из главных культурных событий штата, а затем и всей страны. Театральным “Сандэнсом”. Но все это обернулось великолепным провалом.
В эту секунду раздался звонок в дверь. Кого это принесло в подобный час? Он направился к входу. Шум разбудил Шарлотту, она уже спускалась по лестнице, на ходу натягивая халат. Он посмотрел в глазок и увидел Анну в форме.
– Алан, очень прошу прощения, что беспокою вас в такое время, – сказала она. – Я бы никогда не пришла, если бы это не было так важно.
Через несколько минут они сидели на кухне у Браунов, и Шарлотта, заваривавшая чай, остолбенела, услышав имя.
– Кирк Харви? – переспросила она.
– Чего он хочет, полоумный? – спросил Алан, не скрывая раздражения.
– Он поставил спектакль и хочет сыграть его на фестивале в Орфеа. Взамен он…
Анна не успела закончить фразу. Алан вскочил со стула, его бледное лицо вдруг порозовело.
– Спектакль? Ну конечно! Как ты думаешь, он сможет собирать зал Большого театра несколько вечеров подряд?
– Вроде бы это пьеса века, – ответила Анна и показала фото афиши, прилепленной на двери репетиционного зала.
– Пьеса века! – повторил Браун. Он был готов на все, чтобы спасти свою шкуру.
– За возможность сыграть пьесу Харви поделится с нами ценной информацией об убийствах 1994 года и, возможно, об убийстве Стефани Мейлер.
– Дорогой, – ласково произнесла Шарлотта Браун, – а ты не думаешь, что…
– Я думаю, что это дар небес! – ликовал Алан.
– Он выдвигает свои требования, – предупредила Анна, разворачивая листок со своими заметками. – Хочет, чтобы ему выделили номер в лучшей гостинице города, возместили все расходы и немедленно предоставили в его распоряжение Большой театр, для репетиций. Хочет собственноручно написанный и подписанный вами договор. Поэтому я и позволила себе прийти в такое время.
– А гонорара не просит? – удивился мэр.
– Вроде нет.
– Аминь! Ничего не имею против. Давай мне свой листок, я подпишу. И скорей предупреди Харви, что он будет первым именем на афише фестиваля! Пусть завтра же самым ранним рейсом вылетает в Нью-Йорк, можешь отправить ему сообщение? Он во что бы то ни стало должен стоять рядом со мной в пятницу утром на пресс-конференции.
– Хорошо, – кивнула Анна, – я ему передам.
Браун схватил ручку, дописал внизу листка несколько слов, подтверждая свое согласие, и расписался.
– Вот, Анна. Теперь твой ход.
Анна ушла, но, когда Алан закрыл за ней дверь, не сразу спустилась с крыльца. И слышала разговор мэра с женой.
– Ты с ума сошел, полагаться на Харви! – сказала Шарлотта.
– Дорогая, но это же неслыханная удача!
– Он вернется сюда, в Орфеа! Ты понимаешь, что это значит?
– Это значит, что он спасет мою карьеру, – ответил Браун.
* * *
Наконец у меня зазвонил телефон.
– Джесси, мэр согласен, – сказала Анна. – Он подписал требования Харви. Хочет, чтобы вы были в Орфеа в пятницу утром на пресс-конференции.
Я передал ее слова Харви, и тот немедленно возбудился:
– О черт, да! Да! – заорал он. – Пресс-конференция и все такое! Я могу взглянуть на подписанное письмо? Хочу убедиться, что вы не пудрите мне мозги.
– Все в порядке, – заверил я Харви. – Письмо у Анны.
– Так пусть пошлет факс! – воскликнул он.
– Факс? Харви, у кого еще сейчас остались факсы?
– Сами разбирайтесь, я звезда!
Терпение у меня было на пределе, но я старался держать себя в руках. Кирк мог обладать решающей информацией. В полиции Орфеа был факс, и Анна предложила послать письмо в кабинет сержанта Круза, там тоже должен был быть факс.
Спустя полчаса Харви, стоя в кабинете отдела дорожной полиции Калифорнии, гордо читал и перечитывал факс.
– Чудесно! – воскликнул он. – “Черная ночь” наконец увидит свет рампы!
– Харви, – произнес я, – вы получили гарантии того, что вашу пьесу сыграют в Орфеа. Теперь вы наконец можете сказать, что вам известно об убийстве четырех человек в 1994 году?
– Вы все узнаете в вечер премьеры, Леонберг!
– Премьера двадцать шестого июля, мы не можем столько ждать. От вас зависит ход полицейского расследования.
– До двадцать шестого числа не скажу ни слова.
Внутри у меня все кипело.
– Харви, я требую, что вы сказали все, и немедленно. Или я выкину вашу пьесу из программы.
Он презрительно воззрился на меня:
– Закрой рот, Леонхрен! Ты осмеливаешься мне угрожать? Я великий режиссер! Если захочу, ты у меня ботинки будешь лизать!
Это было уже слишком. Я вспылил, схватил Харви за шиворот и припер к стене.
– Говорите! – заорал я. – Говорите, или я вам все зубы вышибу! Я хочу знать, что вам известно! Кто убил семью Гордонов?
Харви звал на помощь, прибежал сержант Круз и растащил нас.
– Я подам в суд на этого человека! – заявил Харви.
– Из-за вас погибли невинные люди, Харви! Пока вы не заговорите, я вас не выпущу.
Сержант Круз вывел меня из комнаты, чтобы я угомонился, и я в бешенстве бросился на улицу. Поймал такси, добрался до деревни трейлеров, где жил Кирк Харви. Спросил, где его прицеп, высадил дверь ногой и стал обшаривать все внутри. Если ответ содержится в пьесе Кирка, нужно просто ее найти. Мне все время попадались какие-то бесполезные бумаги, но потом я обнаружил в глубине ящика картонную папку с логотипом полиции Орфеа. Внутри лежали полицейские фотографии тел семейства Гордонов и Меган Пейделин. То самое досье расследования 1994 года, которое исчезло из архива.
И тут я услышал крик. Это был Кирк Харви.
– Ты что тут делаешь, Леонберг? – орал он. – Вон отсюда немедленно!
Я накинулся на него, мы сцепились в клубах пыли. Я несколько раз ударил его в живот и по лицу.
– Погибли люди, Харви! Понимаете? Я потерял в этом деле самое дорогое, что у меня было! А вы двадцать лет держали язык за зубами? Так говорите сейчас!
Последним ударом я сбил его с ног и стал лупить ботинком под ребра.
– Кто стоит за этим делом?
– Не знаю! – простонал Харви. – Я ничего не знаю! Я сам себе уже двадцать лет задаю этот вопрос.
Обитатели трейлеров вызвали полицию, примчалось несколько патрулей с воющими сиренами. Полицейские бросились ко мне, прижали к капоту машины и без церемоний надели наручники.
Я смотрел на Харви, дрожащего, скорчившегося на земле. Что на меня нашло? Зачем я его избил? Я не узнавал сам себя. Нервы на пределе. Это расследование меня доконало. Демоны прошлого снова подняли голову.
Дерек Cкотт
Последние дни августа 1994 года. С момента убийства прошел месяц. Петля на горле Теда Тенненбаума сжималась: к нашим с Джесси прежним подозрениям теперь добавилось предположение, что мэр шантажировал его остановкой работ в кафе “Афина”.
Несмотря на то что списания средств со счета Тенненбаума и зачисления мэра Гордона совпадали и по суммам, и по датам, считать их доказательствами было нельзя. Мы хотели допросить Тенненбаума относительно этих денег, но так, чтобы не оступиться. Поэтому мы официально вызвали его повесткой в окружное отделение полиции штата. Как мы и ожидали, он явился со своим адвокатом Робином Старром.
– Считаете, мэр Гордон взял меня за яйца? – засмеялся Тенненбаум. – Большего бреда не могли придумать, сержант?
– Мистер Тенненбаум, – возразил я, – за один и тот же период одна и та же сумма, плюс-минус несколько тысяч долларов, была списана с вашего счета и зачислена на счет мэра.
– Видите ли, сержант, каждый день миллионы американцев, сами того не ведая, совершают аналогичные операции, – заметил Робин Старр.
– На что пошли эти деньги, мистер Тенненбаум? – спросил Джесси. – Это все-таки не пустяки, полмиллиона долларов. И нам известно, что работы в ресторане оплачивались не из них, это другой счет, и мы получили к нему доступ.
– Доступ вы получили только благодаря доброй воле моего клиента, – напомнил нам Старр. – На что мистер Тенненбаум тратит свои деньги, никого не касается.
– Почему бы вам просто не сказать, как вы потратили эту сумму, мистер Тенненбаум, раз вам нечего скрывать?
– Люблю ходить по ресторанам, вкусно обедать, люблю жить на широкую ногу. И никому не собираюсь давать отчет, – заявил Тенненбаум.
– У вас сохранились чеки, подтверждающие ваши слова?
– А если я содержал подружек направо и налево? – с насмешкой отозвался он. – Девицы такого сорта чеков не выписывают. Довольно шуток, господа, эти деньги абсолютно легальны, я их унаследовал от отца. И делаю с ними, что хочу.
Тут с Тенненбаумом спорить было трудно, и мы понимали, что больше ничего из него не вытянем.
Майор Маккенна указал нам с Джесси, что в нашем распоряжении целый ворох улик против Тенненбаума, но не хватает главной, такой, чтобы его добила: “До сих пор Тенненбауму не надо было опровергать доказательства. Вы не можете доказать, что его фургон стоял на улице, не можете доказать факт шантажа. Найдите что-нибудь такое, чтобы Тенненбауму пришлось доказывать обратное”.
Мы заново пересмотрели все расследование с самого начала: наверняка где-то есть изъян, надо только его найти. Мы сидели в Наташиной гостиной, совершенно преобразившейся в ходе расследования, и снова и снова рассматривали варианты. Все следы вели к Тенненбауму.
Обедали мы то в “Афине”, то в “Маленькой России”. Замыслы Дарлы и Наташи осуществлялись полным ходом. Обе целыми днями хлопотали у плиты, опробовали разные рецепты и потом записывали их в большую красную книгу для будущего меню. Лучше всех устроились мы с Джесси: всякий раз, когда мы являлись к ним домой, хоть днем, хоть ночью, на кухне что-нибудь происходило. Впрочем, однажды случился небольшой дипломатический казус. Я упомянул те самые Наташины сэндвичи:
– Успокойте меня, пожалуйста, скажите, что вы собираетесь включить в меню те невероятные сэндвичи с мясом на гриле.
– Ты их пробовал? – возмутилась Дарла.
Я понял, что прокололся. Наташа попыталась поправить дело:
– Когда они на той неделе летали в Монтану, я давала сэндвичи Джесси, чтобы он перекусил в самолете.
– Мы же договаривались, что все будем давать им на пробу вместе, вдвоем, и смотреть на реакцию, – сетовала Дарла.
– Прости, – извинилась Наташа, – мне их стало жалко: рейс на рассвете, лететь через всю страну.
Я думал, что инцидент исчерпан. Но несколько дней спустя, когда мы с Дарлой были одни, она снова о нем заговорила:
– Знаешь, Дерек, я в себя прийти не могу. Как Наташа могла так поступить?
– Ты опять про эти несчастные сэндвичи? – спросил я.
– Ну да. Для тебя это, наверно, пустяки, но, когда между партнерами нет доверия, дело не пойдет.
– По-моему, ты слегка преувеличиваешь, Дарла.
– Ты за кого, Дерек? За меня или за нее?
Думаю, Дарла немножко завидовала Наташе, хотя сама не была обделена ни в чем. Но по-моему, Наташе рано или поздно начинали завидовать все девушки: она была умнее, естественнее, красивее. Когда она входила в комнату, все смотрели только на нее.
Что до расследования, то мы с Джесси сосредоточились на поиске доказательств. Особенно нас интересовал один факт: отсутствовал ли Тенненбаум в Большом театре хотя бы двадцать минут. Он уверял, что никуда не выходил. Значит, мы должны были доказать, что он лжет. Тут у нас еще оставалось пространство для маневра. Волонтеров мы опросили всех, но не смогли поговорить с труппой, которая играла на открытии: ведь Тенненбаума мы стали подозревать после окончания фестиваля.
Труппа была из университета Олбани и, к несчастью, за это время распалась. Большинство участвовавших в ней студентов окончили университет и разъехались по всей стране. Чтобы выгадать время, мы с Джесси решили сосредоточиться на тех, кто еще жил в штате Нью-Йорк, и поделили работу пополам.
Джекпот сорвал Джесси. Он поехал допрашивать Базза Ленарда, режиссера труппы, оставшегося в университете Олбани.
Стоило Джесси упомянуть Теда Тенненбаума, как Базз Ленард взорвался:
– Не заметил ли я чего-то необычного в поведении пожарного, который дежурил на премьере? Еще бы не заметить, ему было пофиг. Около семи в одной гримерке случилось ЧП, фен загорелся. А этого типа где-то носило, пришлось мне выкручиваться самому. Хорошо еще, огнетушитель был.
– Значит, вы утверждаете, что в девятнадцать ноль-ноль пожарный на месте отсутствовал?
– Да, утверждаю. На мои крики тогда прибежали другие актеры, из соседней гримерки. Они вам подтвердят. А пожарному вашему я высказал все, что про него думаю, когда он волшебным образом материализовался ровно в девятнадцать тридцать.
– Значит, пожарного не было на месте полчаса? – еще раз уточнил Джесси.
– Именно так, – подтвердил Базз Ленард.
Джесси Розенберг
Четверг, 10 июля 2014 года
16 дней до открытия фестиваля
Ночь я провел в камере, на рассвете меня выпустили и отвели в какой-то кабинет. На столе лежала снятая телефонная трубка. На том конце провода ждал майор Маккенна.
– Джесси, – заорал он, – ты совсем спятил! Ты зачем избил этого бедолагу, да еще и прицеп ему разнес?
– Простите, майор. Он говорил, что у него важная информация об убийствах 1994 года.
– Мне плевать на твои извинения, Джесси! Ты слетел с катушек, этому нет оправдания. Или ты вообще не в том психическом состоянии, чтобы дальше заниматься этим делом.
– Я возьму себя в руки, майор. Обещаю.
Майор тяжело вздохнул. Потом голос его внезапно смягчился:
– Послушай, Джесси. Я даже не представляю, каково тебе сейчас заново переживать все, что случилось в девяносто четвертом. Но тебе нельзя терять над собой контроль. Мне пришлось задействовать все связи, чтобы вытащить тебя оттуда.
– Спасибо, майор.
– Этот Харви не станет подавать в суд, если ты обещаешь впредь не подходить к нему близко.
– Отлично, майор.
– А теперь ищи ближайший нью-йоркский рейс и немедленно возвращайся. Тебе еще дело закрывать.
Пока я летел из Калифорнии в Орфеа, Анна с Дереком отправились к Баззу Ленарду, постановщику спектакля, которым открывался фестиваль. Теперь он жил в Нью-Джерси, преподавал в школе актерское мастерство.
По дороге Дерек в общих чертах обрисовал Анне ситуацию:
– В 1994 году против Тенненбаума было две главных улики: денежные переводы, но теперь мы знаем, что они шли не от него, и его отсутствие на месте в момент, когда за кулисами Большого театра начался пожар. Причем решающее значение имел тот факт, что он мог отлучиться. Одна тогдашняя свидетельница, Лина Беллами, которая жила в нескольких домах от Гордонов, утверждала, что в момент выстрелов видела на улице фургон Тенненбаума, а Тед утверждал, что все время был в театре, дежурил там как пожарный. То есть слово Беллами против слова Тенненбаума. Но тут Базз Ленард, режиссер, заявил, что перед началом спектакля в одной из гримерок загорелся фен, а Тенненбаума не могли найти.
– То есть Тенненбаума не было в Большом театре, потому что он сел в свой фургон и поехал расстреливать мэра Гордона с семейством, – подытожила Анна.
– Именно.
Баззу Ленарду стукнуло шестьдесят, он облысел. Принимал он их в гостиной, где красовалась под стеклом афиша спектакля 1994 года.
– “Дядя Ваня”, которого мы в том году сыграли на фестивале в Орфеа, запомнился всем. Не забывайте, мы были всего лишь университетской труппой. Фестиваль делал первые шаги, мэрия Орфеа и не надеялась привлечь к участию профессионалов. Но мы показали публике блестящий спектакль. Все десять вечеров подряд в Большом театре яблоку негде было упасть, критики были в восторге. Настоящий триумф. Все считали, что после такого успеха наши актеры сделают карьеру.
Базз Ленард буквально светился, видно было, что воспоминания о тех временах доставляют ему удовольствие. Убийство четырех человек было для него каким-то пустяком, не имевшим особого значения.
– И как? – с любопытством спросил Дерек. – Другие члены труппы тоже сделали карьеру в театре, как и вы?
– Нет, никто не пошел по этой части. Осуждать я их не могу, театральный мир очень непростой. Уж я-то знаю: метил на Бродвей, а приземлился в частной школе в пригороде. Но одна из студенток могла стать настоящей звездой – Шарлотта Кэрелл, она играла роль Елены, жены профессора Серебрякова. Играла просто невероятно, все только на нее и смотрели. Такое простодушие, такая отрешенность… Она была лучше всех. В ней была непритворная сила. Если честно, именно ей мы обязаны успехом спектакля на фестивале. Мы все мизинца ее не стоили.
– Почему она не стала актрисой?
– Для нее это было не важно. Она заканчивала университет, училась на ветеринара. До меня доходили слухи, что она открыла ветеринарную клинику в Орфеа.
– Погодите, – вдруг сообразила Анна, – Шарлотта, про которую вы говорите, – это же Шарлотта Браун, жена мэра Орфеа?
– Ну да, совершенно верно, – кивнул Базз Ленард. – Благодаря спектаклю они и познакомились. Любовь с первого взгляда. Великолепная пара. Я был у них на свадьбе, но со временем мы перестали общаться. Жаль.
– Значит, в девяносто четвертом году прелестной подружкой Кирка Харви была Шарлотта, будущая жена мэра? – подхватил Дерек.
– Да, конечно, сержант. Вы не знали?
– Понятия не имел, – отозвался Дерек.
– Знаете, этот Кирк Харви был круглый идиот: кичливый коп и паршивый актер. Хотел быть драматургом и режиссером, но таланта у него не было ни на грош.
– Но, говорят, его первая пьеса все-таки имела некоторый успех.
– Она имела успех по одной-единственной причине: в ней играла Шарлотта. Она ее и спасла. Сама по себе пьеса была бездарная. Но Шарлотта могла вам читать со сцены телефонный справочник, и вы падали в обморок – до чего прекрасно! Вообще я никогда не понимал, как ее угораздило связаться с таким типом, как Харви. Какая-то необъяснимая загадка жизни. Кто из нас не встречал невероятных, возвышенных девушек, которые влюблялись в тупых уродов? Короче, этот дебил даже не сумел ее удержать.
– Они долго были вместе?
– По-моему, около года, – ответил, подумав, Базз Ленард. – Харви бегал по лучшим нью-йоркским театрам, Шарлотта тоже. Так и познакомились. Она сыграла в этой его пресловутой первой пьесе, и успех окрылил Харви. Дело было весной 1993 года. Я помню, потому что мы как раз начинали готовить “Дядю Ваню”. А тот раздухарился, решил, что он гений, и тоже написал пьесу. Когда заговорили о том, что в Орфеа будет театральный фестиваль, он не сомневался, что для главного спектакля возьмут его пьесу. Но пьеса была вообще никакая, я читал. Параллельно я предложил оргкомитету фестиваля нашего “Дядю Ваню”, и после нескольких прослушиваний выбрали нас.
– Харви, наверно, страшно бесился!
– О да! Говорил, что я его предал, что без него мне бы и в голову не пришло предлагать спектакль на фестиваль. Что было чистой правдой. Но его пьесу не стали бы играть в любом случае. Лично мэр воспротивился.
– Мэр Гордон?
– Да. Он однажды попросил меня зайти к нему в кабинет, и я слышал обрывок разговора. Где-то в середине июня. Я пришел заранее, ждал под дверью. Вдруг дверь открылась – Гордон выгнал Харви. Сказал: “У вас не пьеса, а черт знает что, Харви. Я никогда не позволю играть ее в моем городе! Только через мой труп! Вы позорите Орфеа”. И на глазах у всех порвал текст пьесы, который ему дал Харви.
– Гордон так и сказал “только через мой труп”? – переспросил Дерек.
– Этими самыми словами, – подтвердил Базз Ленард. – Поэтому, когда его убили, вся труппа задавалась вопросом, не замешан ли тут Харви. В довершение всего на следующий день после смерти мэра Харви прорвался на сцену Большого театра – во втором отделении, после нашего спектакля. Читал какой-то кошмарный монолог.
– Кто ему позволил? – поинтересовался Дерек.
– Он просто воспользовался неразберихой после этих четырех убийств. Всем направо и налево рассказывал, что договорился с Гордоном, и организаторы его пустили.
– Почему вы никогда не говорили полиции о разговоре мэра с Кирком Харви?
– А зачем? – поморщился Базз. – Было бы его слово против моего. Да и плохо я представляю, чтобы этот тип мог расстрелять целую семью, честно говоря. Он был такое ничтожество, просто смешно. Когда кончался “Дядя Ваня”, зрители вставали и начинали выходить из зала, а он кидался на сцену и орал: “Внимание! Спектакль не окончен! А теперь слушайте “Я, Кирк Харви”, автор и исполнитель – знаменитый Кирк Харви!”
Анна невольно прыснула:
– Вы шутите?
– Какие уж тут шутки, – отозвался Базз Ленард. – Тут же заводил свой монолог, до сих пор помню начало: “Я, Кирк Харви, человек без пьесы!” Что он дальше завывал, я забыл, но помню, мы все выскакивали из-за кулис в зал, на балкон, посмотреть, как он глотку дерет. До самого конца продержался. Зрителей уже никого, а он невозмутимо продолжает перед уборщиками да рабочими сцены. Дочитывал, спускался со сцены и удалялся; никто не обращал на него никакого внимания. Бывало, уборщики заканчивали работу быстрее и последний, уходя, прерывал декламацию Харви прямо посреди фразы. Говорил: “Хватит уже, мистер Харви, мы закрываем зал, пора уходить”. И свет сразу гасили. А покуда Харви там унижался в одиночку, Алан Браун приходил к нам на балкон и ухаживал за Шарлоттой, сидевшей с ним рядом. Простите, а почему вас это все интересует? Вы мне сказали по телефону, что хотите спросить про один инцидент?
– Совершенно верно, мистер Ленард, – ответил Дерек. – Нас в первую очередь интересует фен, который загорелся в одной из гримерок перед началом “Дяди Вани”.
– А, да, помню. Ко мне тогда приезжал инспектор полиции, спрашивал, не было ли чего необычного в поведении дежурного пожарного.
– Это был мой тогдашний коллега Джесси Розенберг, – уточнил Дерек.
– Да, верно. Его звали Розенберг. Я сказал, что пожарный, по-моему, нервничал, а главное, фен загорелся около семи часов вечера, а пожарный, как ни странно, куда-то пропал. К счастью, кто-то из актеров отыскал огнетушитель и успел справиться с огнем, пока вся гримерка не загорелась. Могла бы быть настоящая катастрофа.
– В тогдашнем рапорте написано, что пожарный появился только около девятнадцати тридцати, – сказал Дерек.
– Да, насколько я помню. Но если вы читали мои показания, зачем вы приехали? Двадцать лет прошло… Думаете, я за это время еще что-то вспомнил?
– В рапорте сказано, что вы находились в коридоре, увидели, что из-под двери гримерки идет дым, и стали звать дежурного пожарного, но его нигде не было.
– Точно, – подтвердил Базз Ленард. – Я открыл дверь, увидел этот фен, он дымился, и на нем уже был огонь. Все очень быстро случилось.
– Это я прекрасно понимаю, – сказал Дерек. – Но, когда я перечитывал ваши показания, меня поразило другое: почему человек, находившийся в гримерке, сам не среагировал на начинающийся пожар.
– Потому что в гримерке никого не было, – вдруг сообразил Базз. – Она была пустая.
– Но фен был включен?
– Да, – в смятении подтвердил Базз Ленард. – Не понимаю, почему я не обратил внимания на эту деталь… Я так зациклился на пожаре…
– Бывает, что-то лежит прямо перед глазами, а никто не видит, – произнесла Анна, припомнив мрачную фразу, произнесенную Стефани.
– Скажите, Базз, чья это была гримерка? – продолжал Дерек.
– Шарлотты Браун, – не задумываясь, ответил режиссер.
– Почему вы так уверены?
– Потому что тот неисправный фен был ее. Я хорошо помню. Она еще говорила, что если слишком долго им пользоваться, он нагревается и начинает дымить.
– И она его специально перегрела? – удивился Дерек. – Зачем?
– Нет-нет, – сказал Базз Ленард, собираясь с мыслями. – В тот вечер просто электричество вырубилось. Пробки не выдержали напряжения. Было около семи. Это я запомнил, потому что паниковал: до начала спектакля всего час, а электрики никак не могут справиться с пробками. Это продолжалось довольно долго, но в конце концов свет дали, а вскоре после этого как раз и случился пожар.
– Значит, Шарлотта вышла из гримерки, пока не было света, – заключила Анна. – Фен был в розетке и включился в ее отсутствие.
– Но если ее не было в гримерке, то где она была? – задумался Дерек. – Где-то в театре?
– Если бы она была за кулисами, то точно прибежала бы на всю эту бучу вокруг пожара, – заметил Базз Ленард. – Такой крик стоял, суматоха! Но, насколько я помню, она ко мне подошла минимум через полчаса, пожаловалась, что ее фен пропал. Это я могу утверждать наверняка: я был в ужасе, занавес вот-вот поднимется, а мы не готовы. Уже официальная часть началась, мы не могли себе позволить никаких задержек. Шарлотта заявилась ко мне в гримерку и сказала, что кто-то взял ее фен. Я тогда страшно разозлился: “Сгорел твой фен, он на помойке! Ты почему до сих пор не причесана? А туфли почему мокрые?” Помню, она была в мокрых сценических туфлях. Как будто по щиколотку в воде ходила. За полчаса до выхода на сцену! Кошмар!
– У нее промокли туфли? – переспросил Дерек.
– Ну да. Я все эти подробности прекрасно помню, потому что тогда боялся, что мы спектакль запорем. Пробки вылетели, пожар еле потушили, главная героиня не готова, да еще и нарисовалась в мокрых туфлях. Хорошенький триумф нас ждет!
– Но дальше спектакль шел нормально?
– Абсолютно.
– Когда вы узнали, что мэра Гордона и его семью убили?
– В антракте ходили какие-то слухи, но мы не особо обратили внимание. Я хотел, чтобы актеры полностью сосредоточились на пьесе. Во втором акте оказалось, что несколько человек ушли из зала, в том числе мэр Браун. Его я заметил, он сидел в первом ряду.
– В какой момент исчез мэр?
– Вот этого сказать не могу. Но у меня есть кассета с записью спектакля, может, она вам чем-то поможет?
Базз Ленард подошел к книжному шкафу, порылся в куче какого-то барахла и вытащил старую кассету VHS.
– Мы записали премьеру на видео, на память. Качество так себе, техника тогда была не такая, как сейчас, но атмосферу, наверно, почувствуете. Только верните мне ее, пожалуйста, она мне дорога.
– Разумеется, – заверил его Дерек. – Спасибо, мистер Ленард, вы нам очень помогли.
Когда они выходили из дома Базза Ленарда, вид у Дерека был очень озабоченный.
– Что стряслось, Дерек? – спросила Анна, садясь в машину.
– Странная эта история с туфлями. Помню, в вечер убийства у Гордона прорвало трубу автополива, газон перед домом был затоплен.
– Думаешь, Шарлотта как-то в этом замешана?
– Мы теперь знаем, что ее не было в Большом театре в момент убийства. Если она выходила на полчаса, времени дойти до квартала Пенфилд и вернуться у нее было с лихвой, причем все считали, что она в гримерке. Я все думаю про ту фразу Стефани Мейлер: что-то было у нас перед глазами, а мы не увидели. А если в тот вечер, пока мы оцепляли квартал Пенфилд и перекрывали все окрестные дороги, убийца стоял на сцене Большого театра, на глазах у сотен зрителей, служивших ему алиби?
– Дерек, по-твоему, эта кассета поможет нам в чем-то разобраться?
– Надеюсь, Анна. Если там видно публику, возможно, мы заметим какую-нибудь мелочь, которая от нас ускользнула. Честно говоря, когда мы вели расследование, нас не слишком интересовало, что происходило во время спектакля. Сейчас мы возвращаемся к этому только из-за Стефани Мейлер.
* * *
В этот самый момент Алан Браун в своем кабинете в мэрии раздраженно слушал своего заместителя Питера Фрогга.
– Так ваш фестивальный джокер – это Кирк Харви? – недоумевал тот. – Бывший шеф полиции? Может, вам напомнить, как он выступал со своим “Я, Кирк Харви”?
– Не стоит, Питер. Но его новая пьеса, похоже, блестящая.
– Да откуда вы знаете? Вы же ее в глаза не видели! Обещать в прессе “сенсационный спектакль” – чистейшее безумие!
– А что мне было делать? Майкл меня подставил, надо было как-то выкручиваться. Питер, мы с тобой работаем уже двадцать лет, я хоть раз давал тебе повод во мне сомневаться?
Дверь кабинета приоткрылась, в щель робко просунулась голова секретарши.
– Я же просил меня не беспокоить! – рявкнул Браун.
– Знаю, господин мэр. Но у вас неожиданный посетитель: Мита Островски, великий критик.
– Этого еще не хватало! – ужаснулся Питер Фрогг.
Через пару минут Островски, лучезарно улыбаясь, сидел в кресле напротив мэра. Как хорошо, что он уехал из Нью-Йорка в этот прелестный городок, здесь его ценят по заслугам. Однако первый же вопрос мэра его изрядно задел:
– Не совсем понял, мистер Островски, что вы делаете в Орфеа?
– Как? Я был очарован вашим радушным приглашением и прибыл на ваш знаменитый театральный фестиваль.
– А вам известно, что фестиваль начнется только через две недели?
– Конечно.
– Тогда зачем?
– Что зачем?
– Зачем вы приехали? – Мэр начал терять терпение.
– Как зачем я приехал? Выражайтесь яснее, старина, что вы из меня душу тянете?
Питер Фрогг, видя, что патрон злится, вмешался в разговор:
– Мэр хочет знать, каковы причины вашего, так сказать, преж девременного визита в Орфеа.
– Причины моего визита? Но вы же сами меня позвали. А когда я наконец приезжаю, полный дружества и радости, вы меня спрашиваете, что я здесь делаю? Я правильно понимаю, что у вас легкое обострение нарциссизма? Как хотите, могу вернуться в Нью-Йорк. И всем расскажу, что на плодоносной земле Орфеа пышно расцветает наглость и демагогия!
Внезапно Брауну пришла в голову мысль.
– Никуда не уезжайте, мистер Островски! Кажется, вы-то мне и нужны.
– Ах, вот видите, как я вовремя!
– Завтра, в пятницу, у меня пресс-конференция, я должен объявить, каким спектаклем откроется фестиваль. Это будет предпремьера пьесы мирового масштаба. Мне нужно, чтобы вы были рядом и подтвердили, что это самая невероятная пьеса, какую вам приходилось видеть за всю вашу жизнь.
Островски в изумлении воззрился на мэра:
– Вы хотите, чтобы я беззастенчиво лгал журналистам и расхваливал пьесу, которую в глаза не видел?
– Именно так, – подтвердил мэр. – Взамен я с сегодняшнего вечера поселю вас в люксе “Палас дю Лак”, будете там жить до конца фестиваля.
– По рукам, старина! – в восторге воскликнул Островски. – За номер люкс обещаю превознести ее до небес!
Когда Островски ушел, Браун поручил Питеру Фроггу поселить критика в гостиницу.
– Люкс в “Паласе” на три недели? – ошалел тот. – Алан, вы шутите? Это же целое состояние.
– Не бери в голову, Питер. Найдем, как свести концы с концами. Если фестиваль пройдет успешно, меня выберут снова и горожанам будет без разницы, уложились мы в смету или нет. В крайнем случае сократим расходы на следующий год.
* * *
В Нью-Йорке, в квартире Райсов, Дакота лежала на кровати и молча плакала, глядя в потолок спальни. Ее наконец выписали из Маунт-Синая, и она вернулась домой.
Она не помнила, что делала после субботнего побега из дома. Кажется, была на какой-то вечеринке с Лейлой, нагрузилась там кетамином и алкоголем, потом где-то бродила, места незнакомые, какой-то клуб, чья-то квартира, целовалась с каким-то мальчиком, и с девочкой тоже. Помнила, что оказалась на крыше дома с бутылкой водки, выпила ее всю, подошла к краю и стала смотреть на людную улицу внизу, чувствуя, как ее неумолимо влечет пустота. Хотела спрыгнуть. Посмотреть, что будет. Но не спрыгнула. Может, потому она и напивалась. Чтобы набраться храбрости и однажды это сделать. Исчезнуть. Успокоиться. Полицейские разбудили ее на какой-то улочке, она спала, одежда на ней превратилась в лохмотья. Судя по заключению гинеколога в больнице, ее не изнасиловали.
Она не сводила глаз с потолка. Крупная слеза поползла по щеке к складкам губ. Как она могла до такого докатиться? Когда-то она хорошо училась, была одаренной, честолюбивой девочкой, ее все любили. Все при ней. Легкая жизнь, никаких подводных камней, родители во всем ее поддерживали. Получала все, что захочет. А потом появилась Тара Скалини и случилась трагедия. С тех пор она себя ненавидела. Ей хотелось себя уничтожить. Сдохнуть наконец раз и навсегда. Хотелось расцарапать себя до крови, чтобы было больно, чтобы все увидели рубцы и поняли, как она себя ненавидит и как страдает.
Джерри, ее отец, стоял под дверью и слушал. Из спальни не доносилось даже дыхания. Он приоткрыл дверь. Она тут же закрыла глаза и притворилась спящей. Он неслышно подошел по толстому ковру к кровати, увидел ее опущенные веки и вышел из комнаты. На другом конце огромной квартиры, на кухне, его ждала Синтия. Она сидела у стойки на барном стуле.
– Ну что?
– Спит.
Он налил себе воды и облокотился на стойку, напротив жены.
– Что будем делать? – горько спросила Синтия.
– Не знаю, – вздохнул Джерри. – Иногда мне кажется, что уже ничего не поделаешь. Безнадежно.
– Джерри, я тебя не узнаю. Ее же могли изнасиловать! Когда ты так говоришь, мне кажется, что ты отказался от собственной дочери.
– Синтия, мы перепробовали всякие индивидуальные терапии, семейные терапии, бегали по гуру, гипнотизерам, по всем врачам, какие есть, по всем! Она дважды проходила курс детоксикации, оба раза это кончалось катастрофой. Я не узнаю свою дочь. Что ты хочешь, чтобы я сказал?
– Но ты же не пытался, Джерри!
– Ты про что?
– Да, ты отправлял ее ко всем врачам, какие есть, иногда даже сам с ней ездил, но ты сам не пытался ей помочь!
– Но что я могу сделать такого, чего не могут врачи?
– Что еще ты можешь сделать? Но ты же ее отец, черт возьми! И когда-то у вас все было иначе. Ты забыл, как вы всегда были заодно?
– Ты прекрасно знаешь, что с тех пор случилось, Синтия!
– Знаю, Джерри! Вот именно: ты должен вернуть ее к жизни. Только ты можешь это сделать.
– А эту умершую девочку? – вспыхнул Джерри. – Ее тоже можно вернуть к жизни?
– Хватит, Джерри! Прошлое не вернуть. Ни тебе, ни мне, никому. Пожалуйста, увези отсюда Дакоту, спаси ее. Нью-Йорк ее убивает.
– Куда я ее увезу?
– Туда, где мы были счастливы. Увези ее в Орфеа. Дакоте нужен отец. А не родители, которые целый день орут друг на друга.
– Орут, потому что…
Джерри повысил голос, и жена тут же нежно приложила к его губам палец, чтобы он замолчал.
– Спаси нашу дочь, Джерри. Только ты можешь это сделать. Ей надо уехать из Нью-Йорка, увези ее подальше от ее призраков. Уезжай, Джерри, умоляю. Уезжай и верни ее мне. Я хочу снова иметь мужа, снова иметь дочь. Я хочу снова иметь семью.
Она разрыдалась. Джерри с решительным видом кивнул, она убрала палец с его губ, и он твердым шагом направился к комнате дочери. Резко распахнул дверь и раздернул шторы.
– Эй, ты чего делаешь? – Дакота негодующе села в кровати.
– То, что должен был сделать уже давно.
Он выдвинул один ящик, потом другой и стал бесцеремонно в них шарить. Дакота соскочила с постели.
– Прекрати! Папа, прекрати! Доктор Лерн сказал…
Она хотела заслонить собой ящик, но Джерри с силой отстранил ее. Она удивилась.
– Доктор Лерн сказал, что тебе пора прекращать себя гробить! – гаркнул Джерри, доставая из ящика пакетик с белым порошком.
– Не трогай! – закричала она.
– Это что такое? Опять твой долбаный кетамин?
Не дожидаясь ответа, он направился в ванную, смежную со спальней.
– Кончай! Перестань! – Дакота пыталась выхватить у отца пакетик, но тот был сильнее и удерживал ее на расстоянии.
– Ты чего добиваешься? – спросил он, поднимая крышку унитаза. – Сдохнуть хочешь? В тюрьму сесть?
– Не надо! – взмолилась она и расплакалась то ли от злости, то ли от горя.
Он вытряхнул порошок в унитаз и немедленно спустил воду на глазах беспомощной дочери.
– Да, ты прав, сдохнуть хочу, чтобы больше тебя не видеть! – вопила Дакота.
Отец грустно посмотрел на нее и на удивление спокойно произнес:
– Собирайся, мы завтра рано утром уезжаем.
– Что? Что значит “мы уезжаем”? Я никуда не еду, – за явила она.
– Тебя никто не спрашивает.
– Можно узнать, куда мы едем?
– В Орфеа.
– В Орфеа? Какая муха тебя укусила? Ноги моей там больше не будет! И вообще, представь себе, я уже все обдумала, у меня есть план. У одного приятеля Лейлы есть дом в Монтоке, и…
– Про Монток забудь. Твои планы изменились.
– Что? – взвыла Дакота. – Нет, ты не можешь со мной так поступить! Я уже не ребенок, я буду делать что хочу!
– Нет, ты не будешь делать что хочешь. Я и так слишком долго тебе позволял делать все, что ты хочешь.
– Уходи отсюда, оставь меня в покое!
– Дакота, я тебя не узнаю…
– Я взрослая, я уже не маленькая девочка, которая ела хлопья и учила с тобой алфавит!
– Ты моя девочка, тебе девятнадцать, и ты будешь делать то, что я говорю. А я говорю: собирайся.
– А мама?
– Только мы с тобой, Дакота.
– Чего это я с тобой поеду? Я хочу сперва поговорить с доктором Лерном.
– Нет, никаких разговоров, ни с Лерном, ни с кем. Пора положить всему этому предел.
– Ты не можешь со мной так поступить! Ты не можешь меня заставить ехать с тобой!
– Могу. Я твой отец, я тебе приказываю.
– Ненавижу! Ненавижу тебя, слышишь?
– Знаю, Дакота, прекрасно знаю, можешь не повторять. А теперь складывай чемодан. Завтра с раннего утра мы уезжаем, – повторил Джерри не терпящим возражений тоном.
Он решительным шагом вышел из комнаты, налил себе виски и проглотил в пару глотков, глядя в огромное окно, как роскошная ночь накрывает Нью-Йорк.
В это время Стивен Бергдорф возвращался домой. От него разило потом и сексом. Жене он сказал, что отправился куда-то на вернисаж за счет журнала, а на самом деле ходил с Элис по магазинам. Он снова поддался ее безумной страсти к транжирству, она обещала потом ему дать и сдержала слово. В ее квартирке на Сотой улице он набросился на нее, как бешеная горилла, а потом она потребовала от него романтический уикенд.
– Уедем завтра, Стиви, проведем пару дней вдвоем.
– Это невозможно, – сокрушенно ответил Стивен, натягивая трусы. У него не осталось ни гроша, и на нем висела семья.
– Вечно с тобой все невозможно, Стиви! – заныла Элис голосом капризной маленькой девочки. – Почему бы нам не съездить в Орфеа? Такой милый городок, мы там прошлой весной с тобой были.
Как он объяснит эту поездку? В прошлом году он отговорился приглашением на фестиваль.
– А что прикажешь сказать моей жене?
Элис бросила на него яростный взгляд и заорала, запустив ему в физиономию подушкой:
– Жене, жене! Я тебе запрещаю говорить о жене в моем присутствии!
Элис прогнала его, и он вернулся домой.
На кухне жена и дети заканчивали ужинать. Жена ласково ему улыбнулась. Он не осмелился ее поцеловать: от него ра зило сексом.
– Мама сказала, мы на каникулы поедем в Йеллоустонский парк! – объявил старший сын.
– А еще мы будем спать в трейлере! – восторженно завопил младший.
– Маме, прежде чем обещать, надо было поговорить со мной, – только и сказал Стивен.
– Да ладно, Стив, поедем в августе, – сказала жена. – Скажи “да”. С отпуском я все уладила. А сестра готова дать нам трейлер.
– Да вы с ума все посходили! – взвился Стивен. – В парк, где кишмя кишат эти жуткие гризли! Ты статистику видела? Что ни год, в парке десятки раненых! А одну женщину вообще затоптал бизон! Я уж не говорю про пум, волков и горячие источники.
– Стив, ты преувеличиваешь! – возразила жена.
– Преувеличиваю?! На вот, послушай!
Он вытащил из кармана статью, которую днем распечатал, и стал читать вслух:
За период с 1870 года в серных источниках Йеллоустона погибли 22 человека. Прошлой весной двадцатилетний юноша, несмотря на предостерегающие надписи, прыгнул в кипящий серный водоем и погиб на месте. В силу погодных условий спасатели смогли приступить к извлечению тела лишь на следующий день после несчастного случая. Однако они обнаружили только пластиковые сандалии. Тело полностью растворилось в серной кислоте. От него ничего не осталось.
– Надо быть полным идиотом, чтобы прыгать в серный источник! – подала голос дочь.
– Умница, дорогая, – поддержала ее жена Стивена.
– Мама, мы в Йеллоустоне умрем? – заволновался младший.
– Нет, – рассердилась мать.
– Да! – заорал Стивен и, сказав, что ему надо принять душ, отправился в ванную.
Он пустил воду и без сил рухнул на унитаз. Что он скажет детям? Что папа растратил все семейные сбережения, потому что не способен обуздать свою похоть?
Он уже уволил Стефани Мейлер, хотя та была одаренной, многообещающей журналисткой; он выгнал бедного Миту Островски, который никому не мешал и к тому же был ведущим критиком. Кто следующий? Быть может, он сам – когда обнаружится, что он связался со своей подчиненной вдвое моложе себя и покупал ей подарки за счет журнала.
Элис была ненасытна, он не знал, как положить конец этой адской спирали. Бросить ее? Она грозила, что обвинит его в насилии. Ему хотелось, чтобы все кончилось, немедленно, сейчас. У него в первый раз возникло желание, чтобы Элис умерла. Ему даже пришло в голову, что жизнь несправедлива: если бы убили ее, а не Стефани, все бы стало так просто!
Звякнул телефон: пришло письмо. Он машинально взглянул на экран, и лицо его вдруг просияло. Имейл от мэрии Орфеа. Вот так совпадение! После прошлогодней статьи о фестивале его включили в рассылку мэрии. Он поскорей открыл письмо: приглашение в мэрию Орфеа на пресс-конференцию, намеченную на завтра, на 11 часов. На ней мэр “раскроет название потрясающей пьесы, которая будет показана на открытии театрального фестиваля перед ее мировой премьерой”.
Он немедленно послал сообщение Элис: завтра с раннего утра они едут в Орфеа. Сердце у него колотилось. Он ее убьет.
Ему и в голову не могло прийти, что однажды он будет готов хладнокровно убить человека. Но ситуация чрезвычайная. Только так он сможет от нее избавиться.
Стивен Бергдорф
Мы с Трейси, моей женой, всегда строго ограничивали для детей доступ к интернету: его можно использовать для учебы и самообразования, но о том, чтобы заниматься там черт-те чем, не могло быть и речи. В частности, мы запретили им регистрироваться на форумах и в соцсетях. Слишком много развелось жутких исто рий о педофилах, выдающих себя за детишек-ровесников.
Но весной 2013 года нашей старшей дочери исполнилось десять лет, и она потребовала, чтобы мы разрешили ей зарегистрироваться в фейсбуке.
– Зачем? – спросил я.
– Все мои подружки в фейсбуке!
– Это не причина. Ты прекрасно знаешь, что мы с мамой не одобряем подобные сайты. Интернет придумали не для этих глупостей.
На что десятилетняя дочь ответствовала:
– Метрополитен-музей в фейсбуке, и МоМА тоже, и National Geographic, и санкт-петербургский “Русский балет”. Все в фейсбуке, кроме меня! В этом доме живут как амиши!
Трейси решила, что наша дочь права: ведь она далеко опережает сверстников в умственном развитии, и ей важно общаться с детьми своего возраста, чтобы не оказаться в школе в полной изоляции.
Но я все-таки сомневался. Я читал множество статей про опасности, которым подвергаются подростки в социальных сетях. Вербальная и визуальная агрессия, всяческие оскорбления, шокирующие картинки… Мы обсудили эту проблему на семейном совете с женой и дочерью. Я зачитал им статью в “Нью-Йорк таймс” про недавнюю трагедию в одной из школ Манхэттена: ученица покончила с собой из-за травли в фейсбуке.
– Слышали про эту историю? Это случилось на прошлой неделе прямо здесь, в Нью-Йорке: “Восемнадцатилетняя девушка, ученица выпускного класса престижной частной школы Хэйфер, покончила с собой дома из-за оскорблений и угроз, которые получала в фейсбуке после того, как кто-то без ее ведома обнародовал письмо, где она признавалась в нетрадиционной сексуальной ориентации”. Вы только представьте!
– Папа, я хочу просто коммуницировать с подружками, – сказала дочь.
– Ей всего десять, а она уже знает слово “коммуницировать”, – подчеркнула Трейси. – По-моему, она вполне созрела, чтобы завести страничку в фейсбуке.
В конце концов я уступил, но при одном условии: я тоже заведу страничку в фейсбуке, чтобы следить за дочерью и быть уверенным, что ее никто не преследует. Дочь согласилась.
Надо признаться, все эти новые технологии давались мне с трудом. Вскоре мне понадобилась помощь в настройке страницы, и я сказал об этом Стефани Мейлер, когда мы с ней пили кофе в комнате отдыха в редакции. “Вы зарегались на фейсбуке, Стивен?” – улыбнулась Стефани и прочитала мне короткую лекцию о том, как лучше настроить страницу.
В тот же день, чуть позже, Элис, положив мне на стол почту, вдруг сказала:
– Вам надо поставить фото профиля.
– Фото моего профиля? Это куда и зачем?
– В вашем профиле в фейсбуке, – засмеялась она. – Вам надо загрузить свое фото. Я вас добавила в друзья.
– Мы с вами связаны в фейсбуке?
– Если вы примете мой запрос на добавление в друзья, то да.
Я тут же принял запрос. Меня позабавил ее поступок. Когда она вышла, я просмотрел ее страницу, ее фотографии, и, признаюсь, мне это понравилось. Про Элис я знал только одно: эта девушка приносит мне почту. А тут я видел ее родню, ее любимые места, любимые книги. Мне открылась ее жизнь. Стефани показала мне, как пользоваться мессенджером, и я решил отправить Элис сообщение:
Вы ездили в отпуск в Мексику?
Она ответила:
Да, прошлой зимой.
Я написал:
Чудесные фотографии.
Она ответила:
Спасибо.
Так началась наша переписка, дурацкая, но, надо признать, весьма затягивающая. Совершенно пустая болтовня, но она меня развлекала.
Вечером, когда я обычно читал или смотрел с женой кино, у меня снова завязался глупый разговор с Элис:
Я: Ты выложила фотографию “Графа Монте-Кристо”. Тебе нравится французская литература?
Элис: Обожаю французскую литературу. Я учила французский в университете.
Я: Правда?
Элис: Да. Мечтаю стать писателем. И переехать в Париж.
Я: Ты пишешь?
Элис: Да, сейчас пишу роман.
Я: Дашь мне почитать?
Элис: Возможно, когда закончу. Вы еще на работе?
Я: Нет, дома. Только что поужинал.
Жена оторвалась от книжки и спросила меня с дивана, что я делаю.
– Мне надо закончить статью, – ответил я.
Она снова уткнулась в книгу, а я – в экран:
Элис: А что вы ели?
Я: Пиццу. А ты?
Элис: Как раз собираюсь пойти поужинать.
Я: Куда?
Элис: Сама пока не знаю. Мы с подругами идем.
Я: Тогда хорошего вечера.
Разговор прервался, видимо, она ушла. Но несколько часов спустя, перед тем как пойти спать, я из любопытства последний раз заглянул в фейсбук и увидел, что она ответила:
Элис: Спасибо.
Мне захотелось поговорить еще.
Я: Как прошел вечер?
Элис: Так себе, скучно. Надеюсь, вы провели вечер хорошо.
Я: Почему скучно?
Элис: Мне всегда скучновато с ровесниками. С людьми постарше гораздо интереснее.
– Стивен, ты спать идешь? – позвала жена из спальни.
– Сейчас.
Но я увлекся и просидел за перепиской с Элис до трех часов ночи.
Через несколько дней мы с женой отправились на вернисаж, и в буфете я нос к носу столкнулся с Элис. Она была в коротком платье, на шпильках – просто потрясающая.
– Элис? – удивился я. – Не знал, что ты пойдешь.
– А я знала, что вы придете.
– Откуда?
– Вам в фейсбуке пришло приглашение на мероприятие, и вы ответили, что пойдете.
– Ты это видишь в фейсбуке?
– Да, в фейсбуке всем все видно.
Я усмехнулся:
– Что ты пьешь?
– Мартини.
Я заказал ей еще, а потом взял два бокала вина.
– Вы один пришли или с кем-то? – поинтересовалась Элис.
– С женой. Она меня заждалась, между прочим, пойду к ней.
На лице Элис отразилось разочарование.
– Что ж, тем хуже для меня.
Вечером, вернувшись с вернисажа, я обнаружил в мессенджере сообщение:
Мне бы так хотелось выпить с вами вина наедине.
После долгих колебаний я ответил:
Завтра, в 16 часов, в баре “Плазы”?
Сам не знаю, почему мне взбрело в голову предложить ей выпить, да еще в “Плазе”. Выпить – наверно, потому, что меня влекло к Элис и мне льстила мысль, что я могу понравиться юной двадцатипятилетней женщине. А в “Плазе” – точно потому, что это последнее место в Нью-Йорке, куда я бы пошел выпить: совершенно не в моем вкусе и находится в противоположном конце города. Значит, я мог не опасаться, что кого-нибудь встречу. Не то чтобы я думал, что между нами с Элис что-то произойдет, но мне не хотелось, чтобы люди так думали. В 16 часов в “Плазе” я могу быть абсолютно спокоен.
Подходя к бару, я чувствовал одновременно и тревогу, и радостное возбуждение. Она уже ждала, удобно устроившись в кресле. Я спросил, чего она хочет, и она ответила: “Вас, Стивен”.
Час спустя я, вдрызг пьяный от шампанского, занимался с ней любовью в номере “Плазы”. Ощущение было невероятное, безумное. По-моему, с женой я никогда не переживал ничего подобного.
Домой я вернулся в десять часов вечера, взвинченный, с колотящимся сердцем, потрясенный тем, что только что пережил. Перед глазами стояло ее тело, в которое я врывался, крепкие груди, которые я сжимал, кожа, которая льнула к моим рукам. Я был возбужден, как подросток. До этого я никогда не обманывал жену. У меня и мысли не было, что я могу ей изменить. Я всегда сурово порицал друзей и коллег, у которых случались внебрачные связи. Но, увлекая Элис в гостиничный номер, я об этом даже не вспомнил. А вышел оттуда с одной-единственной мыслью: еще. Мне было так хорошо, что я не видел в измене жене ничего дурного. Даже не думал, что совершил какой-то проступок. Я просто-напросто жил полной жизнью.
Жена налетела на меня прямо с порога:
– Где ты был, Стивен? Я так волновалась!
– Прости, крайне срочное дело в журнале, думал, раньше освобожусь.
– Но я же тебе оставила целый десяток сообщений, мог бы хоть позвонить, – с упреком сказала она. – Я уже собиралась звонить в полицию.
Я направился на кухню и полез в холодильник. Страшно хотелось есть. Нашел тарелку с какими-то остатками, разогрел и проглотил прямо у стойки. Жена суетилась между столом и раковиной, убирала небольших размеров свинарник, оставленный детьми. Я по-прежнему не чувствовал себя виноватым. Мне было хорошо.
На следующее утро Элис, войдя с почтой в кабинет, с задорным видом произнесла:
– Добрый день, мистер Бергдорф.
– Элис, – прошептал я, – нам обязательно надо встретиться еще раз.
– Мне тоже хочется, Стивен. Сегодня, у меня?
Она записала мне адрес на бумажке и положила сверху на стопку писем.
– Буду дома после шести. Приходи, когда хочешь.
День я провел в невероятном возбуждении. Когда наконец пробило шесть, я взял такси и поехал на Сотую улицу, где она жила. Вышел из машины за два квартала купить цветы в супермаркете. Дом был узкий и обшарпанный. Домофон сломан, но дверь не заперта. Я поднялся пешком на третий этаж, потом двинулся по тесному коридору в поисках квартиры. На табличке у звонка было два имени, я сперва не обратил на это внимания, потом забеспокоился, что в квартире есть кто-то еще. Когда полуголая Элис открыла мне дверь, я понял, что никого нет.
– Ты живешь не одна? – все-таки спросил я, боясь, как бы меня не увидели.
– Плевать, ее все равно дома нет, – ответила Элис, схватила меня за руку и втащила внутрь, захлопнув дверь ногой.
В ее комнате я оставался допоздна. И назавтра все повторилось. И послезавтра. Я думал только о ней, хотел только ее. Элис, всегда и везде.
Через неделю она предложила мне встретиться в баре “Плазы”, как в первый раз. Мысль показалась мне потрясающей: я забронировал номер и предупредил жену, что мне надо съездить в Вашингтон и я там переночую. Она ни о чем не подозревала, и мне казалось, что все чрезвычайно просто.
В баре мы упились шампанским гран крю, а поужинали в “Палм-Корт”. Мне хотелось произвести на нее впечатление, сам не знаю почему. Возможно, подействовала “Плаза”. Или просто я почувствовал себя свободнее. С женой я только и слышал: экономия, экономия, экономия. Вечно приходилось следить: это на продукты, это на развлечения, это на прочие покупки. Любые, самые мелкие траты надо было сперва обсудить. В придачу летом мы всегда ездили в отпуск в одно и то же место – на озеро Шамплейн. Там находился дощатый домик, принадлежавший родственникам жены, и жили мы там вместе с семейством свояченицы. Я не раз предлагал отправиться куда-нибудь еще, но жена всегда говорила: “Детям там нравится. Они играют с кузенами. Туда можно по ехать на машине, и за гостиницу платить не надо. К чему эти ненужные траты?”
В “Плазе” я уже чувствовал себя почти как дома. Ужиная вдвоем с двадцатипятилетней девушкой, я думал о том, что жена не умеет жить.
– Стиви, ты меня слушаешь? – спросила Элис, разделывая омара.
– Я только тебя и слушаю.
Сомелье наполнил наши бокалы вином, стоившим сумасшедших денег. Мы допили бутылку, и я тут же заказал вторую.
– Знаешь, что мне в тебе нравится, Стиви? – сказала Элис. – Ты настоящий мужчина, с яйцами, ответственный, при деньгах. Я уже видеть не могу этих прыщавых юнцов, которые считают каждый доллар и водят меня в пиццерию. А ты умеешь трахаться, умеешь жить, с тобой я счастлива. Вот увидишь, как я тебя отблагодарю.
Элис не только делала меня счастливым. Она возвышала меня в собственных глазах. Рядом с ней я чувствовал себя сильным. Водя ее по магазинам, балуя ее, я ощущал себя мужчиной. Мне казалось, что я наконец стал таким мужчиной, каким всегда хотел быть.
О деньгах я мог особо не волноваться: у меня были небольшие сбережения, счет, о котором я не говорил жене и на который мне возмещали редакционные расходы. Я его раньше не трогал, и с годами там скопилось несколько тысяч долларов.
* * *
Вскоре все стали говорить, что я изменился. Вид стал увереннее, счастливее, меня замечали. Я занялся спортом, похудел и под этим предлогом решил немного обновить гардероб в компании Элис.
– Когда ты успел это все накупить? – спросила жена, заметив мою новую одежду.
– У нас рядом с редакцией магазин. Мне правда было нужно, с меня штаны падают, смешно ведь.
Она поморщилась:
– Ты как будто молодишься.
– Мне еще пятидесяти нет, я же пока не старик, верно?
Жена ничего не понимала. А у меня никогда не было такой любви. Да, именно любви. Я настолько привязался к Элис, что вскоре стал подумывать развестись с женой. Свое будущее я видел только с Элис. Она вскружила мне голову. Я даже представлял себе, как мы будем жить в крохотной квартирке, если вдруг придется. Но жена ни о чем не догадывалась, и я решил не торопить события: зачем создавать себе сложности, когда и так все идет как по маслу? Лучше потрачу силы, а главное, деньги на Элис. Наш образ жизни обходился мне дорого, но мне было плевать. Вернее, не хотелось обращать на это внимание. Мне так нравилось доставлять ей удовольствие. Для этого мне пришлось завести еще одну кредитку, с лимитом побольше; кроме того, я устроил так, что наши ужины частично оплачивались за счет журнала. Никаких проблем не возникало – одни решения.
В начале мая 2013 года я получил на адрес журнала письмо из мэрии Орфеа. Мне предлагали провести выходные в Хэмптонах за их счет, а взамен просили поместить в ближайшем номере статью об их театральном фестивале. Номер должен был выйти в июне, как раз вовремя, чтобы привлечь зрителей. В мэрии явно опасались, что на фестиваль никто не приедет, они даже обещали купить три полосы рекламы в нашем журнале.
Я уже какое-то время раздумывал, что бы такое особенное устроить для Элис. Мечтал отвезти ее куда-нибудь на романтический уикенд. До сих пор я плохо себе представлял, как это сделать, имея на руках жену и детей, но приглашение меняло ситуацию.
Когда я объявил жене, что мне надо ехать на уикенд в Орфеа писать статью, она стала просить взять ее с собой.
– Это слишком сложно, – ответил я.
– Сложно? Я попрошу сестру посидеть с детьми. Мы с тобой уже сто лет не проводили выходные вместе, вдвоем.
Я чуть было не ответил, что как раз собираюсь провести уикенд вдвоем, только не с ней. Но вместо этого пустился в путаные объяснения:
– Ты же знаешь, очень трудно совмещать работу и личную жизнь. Все в редакции начнут чесать языками, я уж не говорю о бухгалтерии, там такого не любят, из-за каждого обеда всю душу вытянут.
– Я оплачу свою долю, – заверила жена. – Ну, Стивен, не будь ты таким упрямым, в конце-то концов!
– Нет, невозможно. Я не могу все устраивать так, как мне хочется. Не усложняй, Трейси.
– Не усложняй? Это я усложняю? Стивен, такой случай для нас побыть вдвоем, провести пару дней в хорошей гостинице.
– Видишь ли, ничего веселого меня там не ждет. Просто командировка. Можно подумать, я прямо на седьмом небе.
– Тогда зачем тебе непременно ехать самому? Ты всегда говорил, что ноги твоей больше не будет в Орфеа. Пошли кого-нибудь вместо себя. В конце концов, ты же главный редактор.
– Именно потому, что я главный редактор, я и должен ехать.
– Знаешь, Стивен, ты в последнее время на себя не похож: не разговариваешь со мной, не прикасаешься ко мне, я тебя вообще почти не вижу, и детей ты совсем забросил. Даже когда ты с нами, тебя как будто нет. Что происходит, Стивен?
Мы спорили довольно долго. Самое странное, что теперь наши споры оставляли меня равнодушным. Мне было наплевать, что думает жена, довольна она или нет. Я говорил с позиции силы: если она недовольна, пускай уходит. Меня ждала другая жизнь, жизнь с молодой женщиной, в которую я был безумно влюблен. Мне нередко случалось думать о жене: “Если эта дура опять будет меня доставать, разведусь”.
На следующий день, сказав жене, что еду в Питтсбург брать интервью у крупного писателя, я забронировал номер в “Плазе”, к которой прямо-таки пристрастился, и пригласил Элис поужинать со мной в “Палм-Корт” и провести вместе ночь. Заодно я сообщил приятную новость: мы едем на уикенд в Орфеа. Вечер прошел великолепно.
Но на следующий день, когда я уходил из гостиницы, администратор заявил, что моя кредитка не проходит, недостаточно средств. Внутри у меня все сжалось, по спине заструился холодный пот. К счастью, Элис уже уехала в редакцию и не видела моего позора. Я немедленно позвонил в банк и потребовал объяснений. Сотрудник на другом конце провода сообщил:
– Лимит вашей карты – десять тысяч долларов, мистер Бергдорф, и он исчерпан.
– Но я заводил у вас еще одну карту.
– Да, карту Platinum с лимитом двадцать пять тысяч долларов. Он тоже исчерпан.
– Так пополните карту с текущего счета.
– На нем минус пятнадцать тысяч долларов.
Меня охватила паника.
– Вы хотите сказать, что я вам задолжал сорок пять тысяч долларов?
– Если быть совсем точным, 58 480 долларов, мистер Бергдорф. Потому что были еще десять тысяч на другой вашей кредитной карте плюс положенные проценты.
– Почему вы меня раньше не предупредили? – зарычал я.
– Управление вашими счетами не входит в наши обязанности, мистер Бергдорф, – невозмутимо ответил служащий.
Я обозвал его кретином и подумал, что жена никогда бы не допустила, чтобы я попал в подобную ситуацию. Именно она следила за нашим бюджетом. Я решил отложить решение проблемы на потом: ничто не должно испортить наш с Элис уикенд. А поскольку тот тип из банка сказал, что я имею право открыть новую кредитную карту, я немедленно согласился.
Тем не менее мне следовало внимательнее следить за своими расходами. А главное, надо было оплатить ночь в “Плазе”, что я и сделал, использовав карту журнала. Это была первая из долгой череды ошибок, которые мне предстояло совершить.
