– 2. Репетиции
Четверг, 17 июля – суббота, 19 июля 2014 года
Джесси Розенберг
Четверг, 17 июля 2014 года
9 дней до открытия фестиваля
Ветеринарная клиника Шарлотты Браун находилась в промышленной зоне Орфеа, неподалеку от двух крупных торговых центров. Как обычно, она въехала на еще пустую парковку в 7.30 утра и поставила машину на закрепленное за ней место прямо у кабинета. Вышла со стаканчиком кофе в руках, явно в хорошем настроении. И настолько погруженная в свои мысли, что, хотя я стоял в паре метров, заметила меня, только когда я ее окликнул.
– Добрый день, миссис Браун, – представился я, – капитан Розенберг, полиция штата.
Она вздрогнула, подняла на меня глаза и сказала с улыбкой:
– Вы меня напугали. Да, я знаю, кто вы такой.
Тут она заметила за моей спиной Анну, прислонившуюся к патрульной машине.
– Анна? – удивилась Шарлотта и вдруг испугалась: – О боже! Неужели Алан…
– Успокойтесь, миссис Браун, с вашим мужем все в полном порядке, – сказал я. – Но нам надо задать вам несколько вопросов.
Анна открыла заднюю дверь машины.
– Я не понимаю, – пролепетала Шарлотта.
– Скоро поймете, – заверил ее я.
Мы отвезли Шарлотту в полицию, разрешили ей позвонить секретарше и отменить на сегодня прием, а также адвокату, как полагается по закону. Вместо адвоката она позвонила мужу, и тот немедленно примчался. Но Алан Браун не имел права присутствовать при допросе жены, хоть и был мэром города. Он попытался устроить скандал, но Гулливер привел его в чувство:
– Алан, скажите спасибо, что они допросят Шарлотту здесь, быстро и незаметно, а не потащат ее в окружное отделение полиции штата.
Шарлотта сидела с чашкой кофе в комнате для допросов и явно очень нервничала.
– Миссис Браун, – начал я, – вечером в субботу, 30 июля 1994 года, вы уехали из Большого театра около девятнадцати часов на машине, принадлежавшей Теду Тенненбауму. Вас официально опознал свидетель. Несколько минут спустя эту машину видели перед домом Гордона, именно тогда, когда он и его семья были убиты.
Шарлотта Браун опустила глаза.
– Я Гордонов не убивала, – сразу отчеканила она.
– Тогда что же произошло в тот вечер?
Шарлотта с минуту сидела молча, с отрешенным видом. Потом прошептала:
– Я знала, что этот день настанет. Знала, что не смогу до конца дней хранить секрет.
– Какой секрет, миссис Браун? – спросил я. – Что вы скрываете уже двадцать лет?
Поколебавшись, Шарлотта тихо заговорила:
– Я действительно взяла фургон Теда Тенненбаума в вечер открытия фестиваля. Я видела, что он стоит у служебного входа. Его трудно не заметить, с этой его совой на зад нем стекле. Я знала, что это его машина, потому что все предыдущие дни мы с некоторыми актерами ходили в кафе “Афина” и Тед потом отвозил нас в гостиницу. Так что, когда у меня возникла необходимость ненадолго отлучиться как раз около семи, я сразу решила ею воспользоваться. Чтобы выиграть время. В Орфеа ни у кого из труппы не было машины. Естественно, я собиралась спросить у него разрешения. Пошла к нему в пожарную комнатушку, рядом с гримерками. Но его не было на месте. Я обежала все кулисы, но его не нашла. Что-то случилось с пробками, я подумала, что он с ними возится. У него в комнатке я увидела ключи, они лежали на столе, на самом виду. Времени у меня оставалось в обрез. Через полчаса начиналась официальная часть, и Базз, режиссер, не хотел, чтобы мы выходили из Большого театра. Ну, я и взяла ключи. Думала, никто не заметит. Все равно Тенненбаум дежурил на спектакле, значит, никуда не уедет. Я тайком вышла из театра через служебный вход и поехала на его машине.
– Но что за срочность? Почему вам непременно понадобилось отлучиться за полчаса до официальной части?
– Мне обязательно надо было поговорить с мэром, с Гордоном. Я заезжала к ним домой за несколько минут до того, как их всех убили.
* * *
Орфеа, 30 июля 1994 года, 18.50
Вечер убийства
Шарлотта завела фургон Тенненбаума, выехала из тупика на Мейн-стрит и в изумлении обнаружила, что там царит неописуемая суматоха. Все было запружено людьми, движение перекрыто. Утром, когда их труппа приехала, все было тихо и пустынно, а теперь по улице двигалась плотная толпа.
Волонтер, регулировавший движение на перекрестке, разбирался с какими-то плутавшими семействами. Он отодвинул заграждение, пропуская Шарлотту, и знаком показал, что двигаться можно только по коридору, отведенному для машин оперативных служб. Она повиновалась: другого выхода все равно не было. Орфеа она не знала, ориентировалась только по туристической схеме города, отпечатанной к фестивалю. Пенфилд-кресент на ней не значилась, зато она увидела квартал Пенфилд и решила ехать туда, а потом спросить дорогу у прохожих. Добралась до Саттон-стрит и вы ехала по ней на Пенфилд-роуд, за которой начинался одноименный жилой квартал. Но попала в настоящий лабиринт, улочки расходились во все стороны. Шарлотта сворачивала то на одну, то на другую, в какой-то момент даже заблудилась. Пустынные улицы казались призрачными – ни единого прохожего. Время поджимало, надо было торопиться. Наконец она снова выехала на Пенфилд-роуд, центральную улицу квартала, и помчалась по ней. Кто-то же должен ей попасться. И тут она заметила молодую женщину в спортивном костюме, занимавшуюся гимнастикой в маленьком парке. Шарлотта резко затормозила на обочине, выскочила из машины и побежала по газону.
– Простите, я совершенно заблудилась. Мне нужно попасть на Пенфилд-кресент.
– Вы на ней стоите, – улыбнулась женщина. – Вот эта улица, огибает парк. Какой номер дома вам нужен?
– Я даже номера не знаю, – призналась Шарлотта. – Я ищу дом мистера Гордона.
– А, он вон там. – И женщина указала на симпатичный дом за парком, на другой стороне улицы.
Шарлотта поблагодарила ее и снова села за руль. Развернулась на Пенфилд-кресент и подкатила к дому мэра, оставив машину на улице с включенным двигателем. На часах было 19.04. Надо спешить, времени мало. Она подбежала к двери Гордонов и нажала на звонок. Тишина. Она позвонила еще раз и приложила ухо к двери. Кажется, внутри какой-то шум. Она стала стучать в дверь кулаком, крича: “Кто-нибудь дома?” Никто не ответил. Спускаясь с крыльца, она заметила, что задернутые шторы на одном из окон тихонько шевелятся, а из-за них выглядывает мальчик. Он тут же задернул штору. “Эй, подожди!” – позвала она и кинулась по газону к окну. Но на газоне оказался потоп: ноги Шарлотты ушли в воду. Стоя под окном, она еще раз позвала мальчика. Безуспешно. Дольше оставаться она не могла, надо было возвращаться в театр. Она на цыпочках выбралась по газону на тротуар. Тридцать три несчастья! Сценические туфли промокли насквозь. Она вскочила в фургон и на полной скорости понеслась обратно. На часах было уже 19.09. Скорей!
* * *
– Значит, вы покинули Пенфилд-кресент прямо перед появлением убийцы? – спросил я Шарлотту.
– Да, капитан, – кивнула она. – Задержись я еще на минуту, он бы и меня убил.
– Возможно, он был уже там, – предположил Дерек. – Ждал, когда вы уйдете.
– Возможно, – ответила Шарлотта.
– Вы ничего не заметили? – спросил я.
– Нет, совсем ничего. Мне надо было поскорей вернуться в Большой театр. На Мейн-стрит было столько народу, не протолкнуться, я уж думала, что не успею к началу спектакля. Быстрее было дойти пешком, но я не могла бросить фургон Тенненбаума. В итоге я добралась до театра в девятнадцать тридцать, уже шла официальная часть. Вернула на место ключи от машины и бросилась в свою гримерку.
– А Тенненбаум вас не видел?
– Нет, к тому же я и потом ничего ему не сказала. И без того моя отлучка кончилась весьма печально: Гордона я так и не видела, а Базз, режиссер, обнаружил, что меня нет на месте, потому что загорелся мой фен. Правда, отругать он меня не успел: пора было начинать, он скорее обрадовался, что я на месте, а спектакль имел огромный успех. Больше мы к этому не возвращались.
– Шарлотта, – задал я наконец вопрос, интересовавший нас всех, – зачем вам понадобилось повидать мэра?
– Мне надо было забрать пьесу Харви, “Черную ночь”.
* * *
Стивен Бергдорф и Элис молча завтракали на террасе кафе “Афина”. Элис глядела волком. Стивен боялся поднять на нее глаза и сидел, уткнувшись в тарелку с жареной картошкой.
– Нет, это уму непостижимо, заставить меня ночевать в этой жалкой гостинице! – произнесла она наконец.
Лишившись кредитной карты журнала, Стивен был вынужден снять номер в захудалом мотеле в нескольких милях от Орфеа.
– Ты же мне говорила, что равнодушна к роскоши, – возразил Стивен.
– Но не до такой же степени, Стиви! Я все-таки не селянка!
Пора было идти, Стивен оплатил счет. Когда они переходили Мейн-стрит к Большому театру, Элис снова заныла:
– Не понимаю, Стиви, какого черта мы здесь торчим.
– Ты на обложку “Нью-Йорк литерари ревью” хочешь или нет? Так включись хоть немножко. Нам надо написать статью про этот спектакль.
– Да кому нужна эта нелепая пьеса! А нельзя написать статью про что-нибудь другое, такое, для чего необязательно жить в клоповнике, и попасть на обложку?
Когда Стивен с Элис поднимались по ступенькам, Джерри с Дакотой выходили из автомобиля, припаркованного у театра, а Гулливер подъезжал наконец к театру на патрульной машине.
Сэмюел Пейделин и Островски уже сидели в зале и глядели на сцену, на которой красовался сияющий Кирк Харви. Это был великий день.
* * *
В полиции Орфеа Шарлотта Браун рассказывала нам, как и почему Кирк Харви в 1994 году поручил ей забрать текст “Черной ночи” у мэра:
– Он меня каждый день доставал по этому поводу. Утверждал, что пьеса у Гордона и тот не хочет ее отдавать. В день открытия фестиваля явился ко мне в гримерку и опять пристал с ножом к горлу.
– Харви тогда еще был вашим парнем, верно? – спросил я.
– И да и нет, капитан. Я уже ушла к Алану и порвала с Харви, но он не желал меня отпускать. Устроил мне настоящий ад.
* * *
Орфеа, 30 июля 1994 года, 10.10
За девять часов до убийства
Войдя в гримерку, Шарлотта вздрогнула: на диване развалился Кирк Харви в полицейской форме.
– Кирк, что ты тут делаешь?
– Если ты уйдешь, Шарлотта, я покончу с собой.
– Ой, прекрати этот цирк, пожалуйста!
– Этот цирк? – вскричал Харви.
Он соскочил с дивана, выхватил револьвер и засунул дуло себе в рот.
– Кирк, боже правый, перестань! – в ужасе воскликнула Шарлотта.
Он сунул револьвер обратно в кобуру.
– Как видишь, я не шучу.
– Вижу, Кирк. Но между нами все кончено, смирись с этим наконец.
– Чем этот Алан Браун лучше меня?
– Всем.
Он со вздохом сел.
– Кирк, сегодня фестиваль открывается, тебе разве не надо на службу? У вас там, наверно, дел по горло.
– Не хотел тебе говорить, Шарлотта, но на работе у меня все плохо. Просто очень плохо. Мне нужна моральная поддержка. Ты не можешь бросить меня сейчас.
– Кирк, все кончено. Точка.
– Шарлотта, у меня вся жизнь идет под откос. Сегодня вечером я должен был блистать со своей пьесой. Я бы дал тебе главную роль! Если бы эта скотина Джозеф Гордон позволил ее сыграть…
– Кирк, твоя пьеса не слишком хороша.
– Ты что, и вправду хочешь меня доконать?
– Нет, я пытаюсь открыть тебе глаза. Перепиши пьесу, улучши ее, и ты наверняка покажешь ее на будущий год.
– И ты согласишься на главную роль? – с надеждой спросил Харви.
– Конечно, – солгала Шарлотта, только чтобы он ушел из гримерки.
– Тогда помоги мне! – взмолился Харви, падая на колени. – Помоги мне, Шарлотта, иначе я с ума сойду!
– Чем тебе помочь?
– Текст моей пьесы у Гордона, он отказывается ее отдавать. Помоги мне ее забрать.
– Как это твоя пьеса у Гордона? Ты не оставил себе копии?
– Ну, примерно две недели назад у меня вышло недоразумение с парнями на службе. И они в наказание разгромили мой кабинет. Уничтожили все мои тексты. У меня все было там, Шарлотта. От “Черной ночи” ничего не осталось. Только копия, которая у Гордона. Если он ее не вернет, я за себя не отвечаю!
Шарлотта смотрела на отчаявшегося, несчастного человека у своих ног. Когда-то она его любила. И знала, сколько сил он отдал этой пьесе.
– Кирк, – сказала она, – если я добуду пьесу у Гордона, ты обещаешь оставить нас с Аланом в покое?
– О, Шарлотта, даю честное слово!
– Где Гордон живет? Завтра схожу к нему.
– На Пенфилд-кресент. Но ты должна сходить к нему сегодня.
– Кирк, это невозможно, мы будем репетировать по крайней мере до половины седьмого.
– Шарлотта, умоляю. Если чуть-чуть повезет, я попробую после вашего спектакля попасть на сцену и почитаю пьесу. Люди останутся послушать, не сомневаюсь. Я зайду к тебе в антракте и заберу пьесу. Обещай, что сходишь к Гордону сегодня же.
Шарлотта вздохнула. Харви внушал ей жалость. Она знала, что он живет только фестивалем.
– Обещаю, Кирк. Зайди в антракте, около девяти. Пьеса будет у меня.
* * *
В комнате для допросов Дерек прервал рассказ Шарлотты:
– Значит, Харви хотел читать именно “Черную ночь”?
– Да, – кивнула она. – А что?
– Но Базз Ленард нам говорил про монолог “Я, Кирк Харви”.
– Да нет, – объяснила Шарлотта. – Ведь Гордона убили, и Кирк так и не получил назад свою пьесу. И на следующий день разыграл какую-то бессвязную импровизацию под названием “Я, Кирк Харви”, она начиналась словами “Я, Кирк Харви, человек без пьесы”.
– А, без пьесы – потому что у него не осталось экземпляров “Черной ночи”, – понял Дерек.
Значит, бурная сцена между Кирком Харви и Гордоном, которую наблюдал Базз Ленард в 1994 году, действительно касалась “Черной ночи”. Именно ее текст порвал мэр. Но почему Кирк считал, что у Гордона есть еще один экземпляр текста? Шарлотта не имела об этом никакого представления.
– Почему вы тогда никому не сказали, что были за рулем фургона? – спросил я.
– Потому что про фургон Тенненбаума заговорили уже после фестиваля и я не сразу об этом узнала. Я ненадолго вернулась в Алабаму, а потом несколько месяцев стажировалась у одного ветеринара в Питтсбурге. В Орфеа я вернулась только через полгода, поселилась здесь с Аланом, и только тогда мне рассказали, что произошло. Тенненбаума же в любом случае уличили. Ведь это он их убил, да?
Мы промолчали.
– А Харви? Он с вами об этом говорил? – снова спросил я.
– Нет. После фестиваля Харви не подавал о себе никаких вестей. А в январе 1995 года, когда я переехала в Орфеа, мне сообщили, что он загадочным образом исчез. Никто не знал почему.
– Думаю, Харви уехал, потому что считал убийцей вас, Шарлотта.
– Что? – удивилась она. – Он думал, что я встретилась с мэром, тот отказался отдавать пьесу и я в наказание всех поубивала?
– Не могу ничего утверждать, – ответил я, – но знаю одно: Островски, критик, видел, как вы уезжали из Большого театра на фургоне Тенненбаума непосредственно перед убийством. Вчера вечером он нам все рассказал. Узнав, что Тенненбаума обвиняют именно из-за этого фургона, он пошел к Харви и сообщил, что видел вас. Дело было в октябре 1994 года. Думаю, Кирк был так потрясен, что счел за лучшее исчезнуть.
Значит, Шарлотта Браун была ни при чем. Из полиции она немедленно отправилась в театр. Мы об этом узнали от Майкла Берда: он сидел там и пересказал нам эту сцену.
Когда Шарлотта появилась в зале, Харви радостно воскликнул:
– Вот и Шарлотта! Какой прекрасный день. Роль трупа мы уже отдали Джерри, а роль полицейского – Островски.
Шарлотта молча направилась к нему.
– С тобой все в порядке? – спросил Харви. – У тебя какой-то странный вид.
Она смерила его взглядом и тихо спросила:
– Ты сбежал из Орфеа из-за меня, Кирк?
Он не ответил.
– Ты знал, что за рулем фургона Тенненбаума была я, и решил, что это я всех поубивала?
– Не важно, что я думаю, Шарлотта. Важно, что я знаю. Я обещал твоему мужу: если он даст мне сыграть пьесу, он узнает все.
– Кирк, погибла молодая женщина. И убил ее наверняка тот же человек, что расстрелял семью Гордонов. Мы не можем дожидаться двадцать шестого июля, ты должен все рассказать сейчас.
– Когда откроется фестиваль, вы в тот же вечер все узнаете, – повторил Харви.
– Но это же безумие, Кирк! Почему ты так себя ведешь? Люди умерли, ты можешь понять?
– Да, умерли, и я вместе с ними! – крикнул Харви.
Повисло долгое молчание. Все взоры были устремлены на Кирка и Шарлотту.
– Так что же, до субботы полиция должна сидеть сложа руки и ждать, когда кончится спектакль и ты соблаговолишь рассказать, что тебе известно? – в отчаянии воскликнула Шарлотта. В ее голосе слышались слезы.
Харви удивленно посмотрел на нее:
– Когда кончится спектакль? Нет, это будет скорее ближе к середине.
– К середине? Середине чего? Кирк, я уже вообще ничего не понимаю! – Шарлотта была вне себя.
Кирк мрачно взглянул на нее и произнес:
– Я сказал, что вы все узнаете на премьере, Шарлотта. Это значит, что ответ содержится в пьесе. “Черная ночь” проливает свет на это дело. Вам все объяснят актеры, а не я.
Дерек Скотт
Самое начало сентября 1994 года.
С момента убийства прошел месяц, и теперь у нас с Джесси не оставалось сомнений в виновности Теда Тенненбаума. Расследование было почти завершено.
Тенненбаум убил Гордона, потому что мэр вымогал у него взятку за возможность продолжать работы в кафе “Афина”. Денежные суммы, снятые и положенные на счет у того и другого, совпадали, свидетель утверждал, что Тед уходил с дежурства в Большом театре как раз в момент убийства, его фургон видели у дома мэра. Не говоря уж о том, что он, по нашим данным, был отличным стрелком.
Любой другой коп давно бы уже отправил Тенненбаума в камеру предварительного заключения и предоставил судебной системе довершить работу. Фактов в поддержку обвинения в преднамеренном убийстве и для начала судебного разбирательства было в избытке, но именно в этом и заключалась проблема: зная Тенненбаума и его дьявола адвоката, мы опасались, что они убедят присяжных в наличии разумного сомнения, которое толкуется в пользу обвиняемого. И Тенненбаума оправдают.
Поэтому мы не хотели торопиться с его арестом. Майор, наблюдая наши успехи, был теперь на нашей стороне, и мы решили немного подождать. Время работало на нас. Тенненбаум рано или поздно забудет осторожность и совершит ошибку. От терпения зависела наша с Джесси репутация. Коллеги и начальство следили за каждым нашим шагом, и мы это знали. Нам хотелось быть молодыми неутомимыми копами, отправившими за решетку убийцу четырех человек, а не дилетантами, опозоренными оправданием виновного с последующей компенсацией ему материального и морального ущерба со стороны государства.
К тому же в расследовании был еще один недоработанный момент: орудие убийства. “Беретта” со сбитым серийным номером. Оружие бандита. Именно это нас и интересовало: откуда у выходца из почтенной манхэттенской семьи подобное оружие?
В поисках ответа на этот вопрос мы втайне прочесывали Хэмптоны. Особенно нас занимал пресловутый злачный бар в Риджспорте, у которого Тенненбаума несколько лет назад повязали за драку. Мы целыми днями торчали у этого заведения в надежде, что там появится Тенненбаум. Но результатом этой инициативы оказался вызов с утра пораньше в кабинет майора Маккенны. Кроме самого Маккенны, там сидел какой-то тип, который с порога нас облаял:
– Специальный агент Грейс, АТО. Значит, это вы те два мудака, что срывают федеральное расследование?
– Добрый день, мистер Любезность, – представился я. – Я сержант Дерек Скотт, а это…
– Я знаю, кто вы такие, клоуны! – оборвал меня Грейс.
Майор объяснил нам ситуацию более тактично:
– АТО заметило ваше присутствие у одного бара в Риджспорте, за которым они уже наблюдают.
– Мы арендовали дом напротив бара. Мы там все последние месяцы сидим.
– Мистер специальный агент, можно узнать, что вам известно про этот бар? – спросил Джесси.
– Мы на него вышли после того, как один тип, задержанный за ограбление банка на Лонг-Айленде, пошел на сделку со следствием в обмен на сокращение срока. Он рассказал, что купил оружие в этом баре. В ходе расследования мы поняли, что, возможно, там перепродают ворованное армейское вооружение. Причем ворованное изнутри, если вы понимаете, о чем я. То есть в этом замешаны военные. Поэтому не обижайтесь, но больше я ничего сказать не могу. Дело весьма щекотливое.
– Но вы хотя бы можете сказать, о какого рода вооружении идет речь? – снова спросил Джесси.
– О пистолетах “беретта” со сбитыми серийными номерами.
Джесси победоносно взглянул на меня: похоже, мы вот-вот забьем решающий гол. Убийца обзавелся орудием преступления именно в этом баре.
Джесси Розенберг
Пятница, 18 июля 2014 года
8 дней до открытия фестиваля
Слова Кирка Харви, сказанные накануне в Большом театре – что имя настоящего убийцы 1994 года станет известно по ходу пьесы, – взбудоражили всю округу. Особенно Орфеа, город так и бурлил. По мне, так Кирк блефовал. Ничего не знал и просто набивал себе цену.
Но одна вещь не давала нам покоя – “Черная ночь”. Все знали, что Гордон порвал текст пьесы, так откуда у него еще один экземпляр? В поисках ответа на этот вопрос мы с Анной и Дереком плыли на пароме, связывающем Порт-Джефферсон в Хэмптонах с Бриджпортом в штате Коннектикут. Мы направлялись в Нью-Хейвен расспросить брата мэра, Эрнеста Гордона, профессора биологии в Йельском университете. После убийства мэра и его семьи он унаследовал все их имущество. Именно он в свое время разбирал дела брата; возможно, ему где-то попадалась пьеса. Он был нашей последней надеждой.
Теперь Эрнесту Гордону, старшему брату Джозефа, было уже за семьдесят. Он принял нас на кухне, предложил кофе и печенье. Там же находилась и его жена. Она явно нервничала.
– По телефону вы сказали, что открылись какие-то новые обстоятельства убийства брата и его семьи? – спросил Эрнест Гордон.
Его жене решительно не сиделось на месте.
– В самом деле, мистер Гордон, – ответил я. – Честно говоря, в последнее время мы обнаружили ряд фактов, заставляющих предполагать, что двадцать лет назад мы могли ошибаться относительно Теда Тенненбаума.
– Вы хотите сказать, что убийца не он?
– Именно это я и имею в виду. Мистер Гордон, вы не припомните, у вашего брата не хранилась пьеса? Под названием “Черная ночь”.
– У брата дома было столько всяких бумажек, что-то невообразимое, – вздохнул Эрнест Гордон. – Я пытался было их разбирать, но утонул. И в результате почти всё выбросил.
– У меня сложилось впечатление, что эта пьеса была для него почему-то важна. Он явно не хотел возвращать ее автору. Это наводит на мысль, что он мог хранить ее в безопасном месте. И не самом очевидном. Там, где никто не станет ее искать.
Эрнест Гордон уставился на нас. Повисла гнетущая тишина. Наконец заговорила его жена:
– Эрни, надо все рассказать. Это может быть очень серьезно.
Гордон-старший вздохнул:
– После смерти брата со мной связался нотариус. Оказывается, Джозеф составил завещание. Меня это удивило, потому что, кроме дома, особого имущества у него не было. Но в завещании значилась банковская ячейка.
– Мы тогда ничего не знали про эту банковскую ячейку, – удивился Дерек.
– Я не стал сообщать про нее в полицию, – признался Эрнест Гордон.
– Но почему?
– Потому что в сейфе были наличные деньги. Много денег. На них мы могли отправить троих детей в университет. И я решил забрать деньги и никому про них не рассказывать.
– Взятки, которые Гордон не успел перевести в Монтану, – догадался Дерек.
– А что еще было в сейфе? – спросил я.
– Какие-то бумаги, капитан. Но, признаюсь, я даже не посмотрел, что это.
– Черт, – ругнулся Дерек, – вы же небось все выбросили!
– Сказать по правде, я не стал сообщать в банк о смерти брата, – сказал Эрнест Гордон. – Нотариусу я дал денег на оплату аренды ячейки до моей смерти. У меня были сильные подозрения, что находившиеся там деньги довольно грязные, и решил, что самый верный способ сохранить в тайне существование ячейки – это поменьше иметь с ней дело. Подумал, что если начну писать в банк, просить аннулировать аренду…
– Что это был за банк, мистер Гордон? – перебил его Дерек.
– Я все верну, обещаю, – заверил Гордон.
– Нам плевать на эти деньги, мы не собираемся морочить вам голову по этому поводу. Но нам совершенно необходимо взглянуть на бумаги, которые ваш брат прятал в этом сейфе.
* * *
Спустя несколько часов мы с Анной и Дереком входили в хранилище маленького частного банка в Манхэттене. Служащий открыл нам ячейку и достал оттуда коробку. Мы поскорей ее открыли.
Внутри оказалась переплетенная стопка бумаги с надписью на обложке:
Кирк Харви
ЧЕРНАЯ НОЧЬ
– Ничего себе! – изумилась Анна. – Почему Гордон хранил текст в банковском сейфе?
– И как эта пьеса связана с убийствами? – задумался Дерек.
Еще в коробке лежали банковские документы. Дерек пролистнул их, и на его лице отразилось любопытство.
– Ты что там нашел, Дерек? – спросил я.
– Это выписки со счетов, с крупными зачислениями. Видимо, откаты. Списания тоже есть. Думаю, это те деньги, которые Гордон отправлял в Монтану перед бегством.
– Мы же и так знаем, что Гордон коррупционер. – Я не понимал, почему он так потрясен.
И тогда он сказал:
– Счет открыт на имя Джозефа Гордона и Алана Брауна.
Значит, Браун тоже замазан. Но сюрпризы на этом не кончились. Из банка мы отправились в окружное отделение полиции штата за экспертным заключением по поводу видеозаписи речи Алана Брауна на открытии фестиваля.
Эксперты по изображению обнаружили на видео крошечный момент, когда в свете театральных прожекторов на оборотной стороне листка, который держал в руках Алан Браун, был виден на просвет текст. Заключение было расплывчатым:
Судя по нескольким словам, которые удалось разобрать, произнесенный оратором текст соответствует тому, что написано на листке.
Когда я взглянул на увеличенный фрагмент, у меня отвисла челюсть.
– В чем дело, Джесси? – спросил Дерек. – Ты же только что сказал, что текст на листке соответствует речи Брауна. И что?
– Дело в том, – ответил я, показывая ему картинку, – что текст отпечатан на машинке. Алан Браун утверждал, что в вечер убийства произнес импровизированную речь. Но это неправда. Он написал ее заранее. Он знал, что Гордон не придет, и все подготовил.
Джесси Розенберг
Суббота, 19 июля 2014 года
7 дней до открытия фестиваля
Банковские документы, обнаруженные в сейфе Гордона, были подлинными. Счет, на который переводились коррупционные деньги, был открыт Гордоном и Брауном. Вместе. Браун собственноручно подписал договор.
На рассвете мы, соблюдая все меры секретности, позвонили в дверь Алана и Шарлотты Браун и доставили обоих на допрос в окружное отделение полиции штата. Шарлотта не могла не знать, что Алан не избежал эпидемии коррупции, разъедавшей Орфеа в 1994 году.
Несмотря на все наши старания увезти Браунов незаметно, какая-то соседка, глазевшая с утра пораньше в окно своей кухни, увидела, как их сажают в две машины полиции штата. Информация разлетелась по окрестным домам с возрастающей по экспоненте скоростью электронных сообщений. Особо недоверчивые даже звонили в дверь к Браунам; среди них был и Майкл Берд, желавший проверить достоверность слухов. Вскоре ударная волна докатилась до всех местных изданий: мэр Орфеа и его жена, скорее всего, задержаны полицией. Заместитель мэра Питер Фрогг заперся у себя дома и не отвечал на лавину телефонных звонков. Гулливер охотно отвечал всем, но сам ничего не знал. Постепенно назревал скандал.
Когда Кирк Харви незадолго до начала репетиций по явился в Большом театре, его встретила целая толпа нетерпеливых журналистов. Все ждали его.
– Кирк Харви, существует ли связь между вашей пьесой и арестом Шарлотты Браун?
Харви на минуту задумался, потом ответил:
– Приходите смотреть пьесу. В ней все сказано.
Журналисты пришли в еще большее возбуждение, и довольный Харви улыбнулся. О “Черной ночи” заговорили все.
* * *
В окружном отделении полиции штата мы допрашивали Алана и Шарлотту в разных комнатах. Первой раскололась Шарлотта: Анна показала ей банковские выписки, найденные в сейфе Гордона. При виде документов Шарлотта побледнела.
– Чтобы Алан брал взятки? – возмутилась она. – Он бы никогда в жизни не сделал ничего подобного! Человека честнее я не знаю!
– Доказательства налицо, Шарлотта, – произнесла Анна. – Узнаёшь его подпись?
– Да, не спорю, подпись действительно его, но есть какое-то другое объяснение. Ни секунды не сомневаюсь. Что он говорит?
– Пока все отрицает, – ответила Анна. – Если он нам не поможет, мы тоже ничем не сможем ему помочь. Он будет передан прокурору и заключен под стражу.
Шарлотта разрыдалась:
– О, Анна, клянусь, я ничего про все это не знаю!..
– Шарлотта, ты нам в прошлый раз все рассказала? – спросила Анна, сочувственно накрыв ее руку своей.
– Одну деталь я опустила, Анна, – призналась Шарлотта, с трудом переводя дыхание. – Алан знал, что Гордоны готовятся сбежать.
– Знал? – удивилась Анна.
– Да, он знал, что в ночь открытия фестиваля они тайком уедут из города.
* * *
Орфеа, 30 июля 1994 года, 11.30
За восемь часов до убийства
На сцене Большого театра Базз Ленард давал последние указания окружившим его актерам. Ему хотелось довести до блеска несколько эпизодов. Шарлотта, пользуясь тем, что не была занята в одной из сцен, побежала в туалет. В фойе она столкнулась с Аланом и, сияя, бросилась к нему в объятия. Он увлек ее подальше от посторонних глаз, и они страстно поцеловались.
– Ты пришел посмотреть на меня? – лукаво спросила она.
Ее глаза так и сияли. Но его, казалось, что-то беспокоило.
– Все идет хорошо? – спросил он.
– Просто отлично, Алан.
– От этого полоумного Харви никаких вестей?
– От него как раз есть новость, и скорее хорошая: он сказал, что готов оставить меня в покое. Не грозить больше самоубийством и не устраивать сцен. Отныне он станет держаться корректно. А хочет он только одного: чтобы я помогла вернуть текст его пьесы.
– Это еще что за шантаж? – возмутился Алан.
– Нет, Ал, я сама хочу ему помочь. Он столько трудился над своей пьесой. Вроде бы сохранился только один ее экземпляр, и он у Гордона. Ты можешь его попросить ее вернуть? Или пусть отдаст тебе, а мы передадим Кирку?
Алан немедленно встал на дыбы:
– Шарлотта, забудь про эту историю с пьесой.
– Почему?
– Потому что я тебя об этом прошу. Пусть Харви катится ко всем чертям.
– Алан, почему ты так противишься? Я тебя не узнаю. Согласна, Харви странный. Но ведь может он получить обратно свой текст? Знаешь, сколько труда в него вложено?
– Послушай, Шарлотта, я уважаю Харви как копа и как режиссера, но забудь про его пьесу. Забудь про Гордона.
– Алан, ну окажи мне эту услугу, – не отступалась она. – Ты не знаешь, что такое все время видеть Кирка, который грозит разнести себе башку.
– Так пусть разнесет наконец! – Терпение у Брауна явно лопнуло.
– Не знала, что ты такой мудак, Алан, – обиделась Шарлотта. – Я в тебе ошиблась.
Она повернулась и направилась в зал. Он схватил ее за руку:
– Подожди, Шарлотта. Прости, мне правда очень жаль. Я бы с удовольствием помог Кирку, но это невозможно.
– Да почему?
Поколебавшись, Алан признался:
– Потому что Гордон вот-вот покинет Орфеа. Навсегда.
– Что? Сегодня вечером?
– Да, Шарлотта. Семья Гордонов собирается исчезнуть.
* * *
– Что заставило Гордонов уехать? – спросила Шарлотту Анна спустя двадцать лет после этой сцены.
– Не знаю, – ответила та. – Да я и не хотела знать. Мэр всегда казался мне странным типом. Я хотела только одного – забрать текст пьесы и вернуть его Харви. Но за весь день мне так и не удалось отлучиться из театра. Базз Ленард непременно хотел прогнать отдельные сцены, потом устроил последнюю читку, потом беседовал с каждым из нас по отдельности. Он очень нервничал, что не удастся передать смысл пьесы. Только под самый конец дня у меня выдалась свободная минутка, чтобы съездить к мэру, и я бросилась к нему домой. Даже не зная, в городе они или уже уехали. Я только знала, что это последняя возможность забрать текст.
– А потом? – спросила Анна.
– Когда я узнала, что Гордонов убили, я хотела все рассказать полиции, но Алан меня отговорил. Сказал, что у него могут быть большие неприятности. И у меня тоже, потому что я была возле их дома за мгновение до убийства. Когда я сказала Алану, что меня видела женщина, занимавшаяся гимнастикой в парке, он пришел в ужас: “Она тоже убита. Все, кто что-то видел, убиты. По-моему, тебе лучше никому ничего не говорить”.
Потом Анна пошла в соседнюю комнату к Алану. Она не стала рассказывать про свой разговор с Шарлоттой и сказала только:
– Алан, вы знали, что мэр не придет на церемонию открытия. Ваша якобы импровизированная речь была напечатана на машинке.
Он понурился:
– Уверяю тебя, к смерти семейства Гордонов я отношения не имею.
Анна выложила на стол банковские документы.
– Алан, в 1992 году вы с Джозефом Гордоном открыли совместный счет, на который за два года было переведено больше полумиллиона долларов. Это были откаты за проведение работ по реконструкции публичных зданий в Орфеа.
– Где вы это нашли? – спросил Алан.
– В сейфе, принадлежащем Джозефу Гордону.
– Анна, клянусь, я не замешан в коррупции.
– Тогда объясните вот это все, Алан! Потому что пока вы все отрицаете, и это свидетельствует против вас.
Отбросив последние колебания, Браун наконец заговорил:
– В начале 1994 года я обнаружил, что Гордон берет взятки.
– Как обнаружили?
– Мне поступил анонимный звонок. Дело было в конце февраля. Говорила женщина. Она посоветовала мне изучить бухгалтерию фирм, привлеченных мэрией к строительным работам, и сравнить их внутренние ведомости с теми, что поступали в мэрию. Между ними была весьма существенная разница. Все фирмы систематически завышали стоимость работ; кто-то в мэрии прибирал разницу к себе в карман. Кто-то, от кого зависело окончательное решение при распределении контрактов, то есть либо Гордон, либо я. И я знал, что это не я.
– И как вы поступили?
– Я немедленно отправился к Гордону и потребовал объяснений. Признаюсь, тогда я еще сомневался. Но вот к чему я совсем не был готов, это к тому, что он перейдет в контр атаку.
* * *
Орфеа, 25 февраля 1994 года
Кабинет мэра
Гордон быстро просмотрел документы, которые принес Алан Браун. Тот сидел напротив и, смущенный отсутствием реакции Гордона, спросил:
– Джозеф, успокойте меня. Вы же не замешаны в коррупционном скандале? Вы не требовали денег в обмен на контракты?
Гордон выдвинул ящик стола и, вытащив оттуда какие-то бумаги, протянул их Алану.
– Алан, мы с вами два мелкотравчатых негодяя, – произнес он с сожалением в голосе.
– Это что такое? – спросил Алан, листая документы. – И почему на этой выписке значится мое имя?
– Потому что счет мы открывали вместе, два года назад. Помните?
– Мы открывали счет для мэрии, Джозеф! Вы говорили, что это облегчит ведение отчетности, особенно в части отчетов об издержках. Но здесь я вижу личный счет, никак не связанный с мэрией.
– Надо было читать внимательно, прежде чем подписывать.
– Но, Джозеф, я вам доверял! Вы меня подставили? О боже… Я вам даже паспорт свой давал, чтобы заверить подпись в банке…
– Да, и я вам благодарен за сотрудничество. Это означает, что, если упаду я, упадете и вы, Алан. Эти деньги принадлежат нам обоим. Не пытайтесь изображать из себя правосудие, не пытайтесь сообщить в полицию и не суйте свой нос в этот счет. Все делалось от имени нас обоих. Так что, если вы не намерены делить со мной камеру в федеральной тюрьме по обвинению в коррупции, вам лучше забыть про эту историю.
– Но рано или поздно все раскроется, Джозеф! Хотя бы потому, что все городские предприниматели знают, что вы берете взятки!
– Кончайте стенать как чайка, Браун. Все фирмачи замазаны точно так же, как вы. Они ничего не скажут, потому что тоже виновны. Можете быть спокойны. И потом, это продолжается не первый день, и все довольны: фирмы обеспечены работой, они не будут ставить на кон свое благополучие только ради того, чтобы поиграть в рыцарей без страха и упрека.
– Джозеф, вы не понимаете. Кто-то в курсе ваших махинаций и готов заговорить. Я получил анонимный звонок. Благодаря ему я все и обнаружил.
В глазах Гордона первый раз мелькнула паника.
– Что? Кто?
– Не знаю, Джозеф. Я же сказал, звонок был анонимный.
* * *
В комнате для допросов Алан молча смотрел на Анну.
– Я был замазан с ног до головы, Анна, – произнес он. – Я знал, что не смогу доказать свою непричастность к общей коррупции. Счет был открыт на мое имя. Гордон был сущий дьявол, он все предусмотрел. Иногда он казался вялым, рохлей, но на самом деле всегда знал, что делает. Я был в его власти.
– Что произошло потом?
– Из-за этой истории с анонимным звонком Гордон начал нервничать. Он был уверен, что все будут держать язык за зубами, и не предвидел такого поворота. Из этого я сделал вывод, что все прогнило еще сильнее, чем я предполагал, и он рискует очень многим. Следующие месяцы были очень трудными. Наши отношения стали токсичными, но приходилось сохранять лицо. Не тот человек был Гордон, чтобы сидеть сложа руки, и я подозревал, что он ищет выход из положения. И действительно, однажды вечером, в апреле, он назначил мне встречу на парковке у причала. Сказал, что скоро уедет из города. “Куда, Джозеф?” – спросил я. “Не важно”. – “Но когда?” – “Как только разберусь с этим бардаком”. Прошло еще два месяца, мне они показались вечностью. В конце июня 1994 года он снова вызвал меня на парковку и сказал, что уедет в конце лета. “После фестиваля я объявлю, что не буду выдвигаться на выборах в сентябре. И сразу же уйду в отставку”. – “Почему бы вам не уехать раньше? Зачем ждать еще два месяца?” – “С марта я постепенно снимаю деньги со счета. Перевожу понемногу, чтобы не вызывать подозрений. В таком ритме к концу лета счет будет пуст. Идеальный тайминг. Тогда мы с вами закроем счет. Его больше не будет. И никто никогда вас не побеспокоит. Город станет вашим. Вы же всегда этого хотели, разве нет?” – “А до тех пор? Ведь это дело может вскрыться и утопить нас в любой момент. Даже если вы закроете счет, все равно где-то следы транзакций сохранятся. Нельзя взять и все стереть, как губкой, Джозеф!” – “Не надо истерик, Алан. Я обо всем позаботился. Как всегда”.
– Гордон сказал: “Я обо всем позаботился”? – переспросила Анна.
– Да, это его подлинные слова. Никогда не забуду, с каким лицом он их произнес, – ледяным, жутким. Надо же, я столько времени провел рядом с ним и так и не понял, что Джозеф Гордон не из тех, кто позволит встать у него на пути.
Анна, записывая, кивнула. Потом подняла глаза на Брауна и спросила:
– Но если Гордон собирался уезжать после фестиваля, почему он изменил свои планы и решил сбежать в вечер открытия?
Алан поморщился.
– Это вам Шарлотта сказала, да? Кроме нее, некому, об этом знала только она. Чем меньше времени оставалось до фестиваля, тем труднее мне было выносить, что Гордон, никак не участвовавший ни в его создании, ни в организации, присваивает себе все заслуги. Все, что он совершил, это опять набил себе карманы, раздавая разрешения на установку передвижных киосков на Мейн-стрит. Меня это достало. Он настолько потерял стыд, что заказал брошюрку во славу себя. Все его поздравляли, что ж за наглость такая! Накануне фестиваля я пошел к нему в кабинет и потребовал, чтобы к завтрашнему утру его здесь не было. Я не хотел, чтобы он пожинал все лавры от этого мероприятия, произносил речь на открытии. Он рассчитывал уехать из Орфеа спокойно, осыпанный почестями, оставив по себе нетленную память как о крупном политике. Но ведь все сделал я! Для меня это было неприемлемо. Я хотел, чтобы Гордон сбежал, как побитая собака, чтобы он жалким образом дезертировал. В общем, я потребовал, чтобы в ночь на 29 июля он исчез. Но он отказался. Утром 30 июля 1994 года я обнаружил, что он специально, чтобы меня позлить, расхаживает по Мейн-стрит и делает вид, будто проверяет, все ли в порядке. Я сказал, что немедленно поеду к нему и все расскажу его жене. Вскочил в машину и понесся на Пенфилд-кресент. В ту самую минуту, когда его жена Лесли, приветливо улыбаясь, открывала мне дверь, я услышал, что вслед за мной на полной скорости примчался Гордон. Лесли была уже в курсе. Сидя у них на кухне, я сказал: “Если вы до вечера не уедете из Орфеа, я всем расскажу, прямо со сцены Большого театра, что Джозеф Гордон – коррупционер. Все вывалю, ничего не утаю! За себя я не боюсь. Сегодня ваш последний шанс скрыться”. Джозеф и Лесли поняли, что я не блефую. Я действительно готов был сорваться. Они обещали, что самое позднее вечером исчезнут из города. Выйдя от них, я отправился в Большой театр. Время шло к обеду. Я встретил Шарлотту, которая вбила себе в голову, что должна забрать у Гордона один документ, эту долбаную пьесу, которую написал Харви. Она так упрямилась, что мне пришлось ей рассказать, что в ближайшие часы Гордон скроется из города.
– Значит, только вы с Шарлоттой знали, что Гордоны в тот же день уедут? – спросила Анна.
– Да, только мы двое. В этом я уверен. Зная Гордона, вряд ли можно предположить, что он кому-то что-то сказал. Он терпеть не мог неожиданностей, привык все держать под контролем. Потому-то я никак не могу понять, кто мог убить его прямо дома. Кто мог знать, что он там? Официально ему положено было в это время быть в Большом театре вместе со мной, пожимать гостям руки. В программе так и было написано: “19.00–19.30: официальный прием в фойе Большого театра с участием мэра Джозефа Гордона”.
– А что сталось с банковским счетом? – спросила Анна.
– Так и остался открытым. В налоговую о нем не заявляли, и его словно бы не существовало. Я к нему не притрагивался, мне казалось, что это лучший способ похоронить всю эту историю. Там наверняка еще оставалось немало денег.
– А пресловутый анонимный звонок? Вы в конце концов выяснили, кто звонил?
– Нет, Анна, так и не выяснил.
* * *
В тот вечер Анна пригласила нас с Дереком к себе домой на ужин.
Мы оросили трапезу несколькими бутылками отличного бордо, и, когда после кофе попивали ликер в гостиной, Анна предложила:
– Если хотите, можете переночевать здесь. В гостевой комнате довольно удобная кровать. Новая зубная щетка каждому из вас найдется, а футболку себе подберете какую угодно: у меня от бывшего мужа осталась целая куча, я их зачем-то храню.
– Прекрасная мысль, – решил Дерек. – Расскажем друг другу про нашу жизнь. Анна про своего бывшего, я про свои административные кошмары, а Джесси – про свой проект ресторана.
– Ты собираешься открывать ресторан, Джесси? – спросила Анна.
– Не слушай его, Анна, он, бедняжка, просто перепил.
Дерек заметил на журнальном столике текст “Черной ночи”, Анна взяла ее домой почитать.
– Ты вообще когда-нибудь отдыхаешь? – сказал он, беря в руки пьесу.
Все сразу посерьезнели.
– Не понимаю, почему эта пьеса представляла для Гордона такую ценность, – сказала Анна.
– Настолько, чтобы хранить ее в банковском сейфе, – подхватил Дерек.
– Вместе с банковскими документами, обличающими Брауна, – добавил я. – Может, он хранил эту пьесу как гарантию защиты от кого-то?
– Думаешь, от Кирка Харви? – спросила Анна.
– Не знаю, – ответил я. – В любом случае сам по себе текст пьесы особого интереса не представляет. И Браун утверждает, что Гордон при нем никогда ее не упоминал.
– Можно ли верить Алану Брауну? – усомнился Дерек. – Учитывая, сколько всего он от нас скрыл…
– Ему вроде незачем врать, – заметил я. – К тому же мы с самого начала знали, что в момент убийства он находился в фойе Большого театра, приветствовал десятки гостей.
Мы с Дереком оба прочли пьесу Харви, но, видимо, слишком устали и так и не поняли, что такого в ней нашла Анна.
– А может, это как-то связано с подчеркнутыми словами? – предположила она.
– Подчеркнутыми словами? – удивился я. – Ты о чем?
– В тексте десяток слов подчеркнуты карандашом.
– Я думал, это пометки Харви, – сказал Дерек. – Может, он какие-то поправки хотел внести.
– Нет, по-моему, тут что-то другое, – ответила Анна.
Мы сгрудились у стола. Дерек взял текст, а Анна записывала слова, которые он произносил. У нас получилась какая-то тарабарщина:
Дороге желаю еще ревет его мелочи авеню йогурта яблочный фыркнула он летнего давай.
– И что это может значить? – в недоумении спросил я.
– Может, код какой-то? – предположил Дерек.
Анна склонилась над листком.
Ей явно пришла в голову какая-то мысль. И она переписала фразу так:
Дороге Желаю Еще Ревет Его Мелочи Авеню Йогурта Яблочный
Фыркнула Он Летнего Давай.
ДЖЕРЕМАЙЯ ФОЛД
Дерек Cкотт
Середина сентября 1994 года. С момента убийства прошло полтора месяца.
Если сведения спецагента Грейса из АТО подтвердятся, то мы, считай, обнаружили источник происхождения оружия, из которого было совершено убийство: бар в Риджспорте, где можно было из-под прилавка обзавестись армейской “береттой” со сбитым серийным номером.
По просьбе АТО мы с Джесси в качестве жеста доброй воли немедленно сняли наружное наблюдение в Риджспорте. Теперь нам оставалось только ждать, чтобы АТО решило наконец произвести обыск, и мы занимались другими делами. Наше терпение и дипломатичность принесли плоды: однажды под вечер, в середине сентября, спецагент Грейс позвал нас принять участие в гигантской облаве, которую они собирались устроить в баре. В ходе облавы было изъято оружие и военное снаряжение, в том числе “беретты” последней модели из украденной партии. Кроме того, они задержали капрала-пехотинца, который откликался на имя Зигги и бестолковость которого заставляла предполагать, что он скорее пешка, чем мозговой центр торговли оружием.
В этом деле у каждого был свой интерес: АТО вместе с военной полицией, включившейся в дело, считали, что Зигги не мог добывать оружие в одиночку. А нам надо было выяснить, кому он продавал свои “беретты”. В итоге мы пришли к взаимовыгодному соглашению: АТО даст нам допросить Зигги, а мы заставим капрала пойти на сделку со следствием – в обмен на сокращение срока он выдаст АТО имена сообщников. Все остались довольны.
Мы выложили перед Зигги стопку фотографий, среди которых было фото Теда Тенненбаума.
– Зигги, у нас к тебе большая просьба, окажи нам помощь, – сказал Джесси.
– Да я и в лицо-то никого не запомнил, правда.
Тогда Джесси шлепнул перед Зигги фото электрического стула и спокойно сказал:
– Если не будешь говорить, тебя ждет вот это.
– За что?! – задохнулся Зигги.
– Из одного из твоих пистолетов были убиты четыре человека. В их убийстве обвинят тебя.
– Но я же не виноват! – взвыл Зигги.
– Это ты судье будешь рассказывать, Зигушечка моя. Если только память к тебе не вернется, – объяснил Джесси.
– Покажите фотки еще раз, – взмолился капрал. – Я не разглядел.
– Может, хочешь сесть поближе к окну, где светлее? – предложил Джесси.
– Да, мне просто темно было, – закивал Зигги.
– О, конечно, главное – это правильное освещение.
Капрал подвинулся к окну и стал внимательно рассматривать каждое фото.
– Вот этому я ствол продал, – уверенно сказал он.
И протянул нам снимок Теда Тенненбаума.
– Точно помнишь? – спросил я.
– На все сто.
– И когда ты продал ему ствол?
– В феврале. Я его и раньше в баре видел, только давно, несколько лет назад. Он хотел ствол. Наличность была при нем. Я ему продал “беретту” и патроны. Больше я его не видел.
Мы с Джесси торжествующе переглянулись: наконец-то Тед Тенненбаум попался.
