Эпилог

Крупная ежедневная фашистская газета, проект которой пострадал из-за ареста Андре, так и не увидела свет.

Расследование дела Делькура, сопровождаемое яростными спорами экспертов-графологов, продлилось более восемнадцати месяцев, после чего присяжные департамента Сена (перед которыми эксперты возобновили полемику) приговорили Андре к пятнадцати годам лишения свободы.

23 января 1936 года Мадлен была крайне раздосадована арестом за насильственные действия в нетрезвом состоянии некоего Жюля Палиссе, чьи отпечатки полностью совпали с теми, что были обнаружены в доме Матильды Аршамбо.

Служащий банка «Креди мюнисипаль», нимфоман и извращенец, живший у своих родителей, Палиссе вскоре начал давать показания и признался в прерывании беременностей и убийстве молодой женщины. Предположили, что у Матильды Аршамбо было двое любовников – Делькур, который оставил слишком много следов на месте преступления, чтобы его участие вызывало сомнение, и Палиссе, который в конечном счете ее убил. Не обратив никакого внимания на юридическую ошибку, пресса принялась расхваливать научные достижения и эффективность экспертов-криминалистов.

Делькура немедленно освободили.

Мадлен следила за развязкой этого дела с яростью, которую Дюпре не удавалось унять.

И месяца не прошло после освобождения Андре Делькура, а все уже терялись в догадках об обстоятельствах его смерти.

20 февраля 1936 года его обнаженный труп обнаружили привязанным за руки и за ноги к спинкам кровати. Результаты вскрытия показали передозировку модного тогда снотворного, однако смерть наступила от большого количества негашеной извести, пролитой на промежность. Он умирал долго и мучительно.

Точные подробности кончины никогда не были выяснены.

Судебные перипетии Гюстава Жубера тоже оказались запутанными. Статья обвинения в государственной измене в то время была достаточно размытым понятием, более соотносящимся с патриотизмом, чем с судом, его применение было тесно связано с напряжением отношений с Германией. Одни испытывали все возрастающую подозрительность к нацистскому режиму и требовали показательной кары, чтобы продемонстрировать решимость Франции. Другие выступали за сделку с Третьим рейхом, чьи милитаристские намерения не вызывали сомнений, и ратовали за полное прекращение судебного процесса с целью восстановления порядка.

Специфический статус Жубера придал его делу особую значимость и оживил дебаты.

Вскоре в долгом юридическом сражении началась путаница, отражавшая политический кризис, нерешительность руководства страны, неуверенность международной политики и апостериори недостаточную трезвость взглядов большинства избранников Республики. Понятию «государственная измена» в конце концов предпочли более осторожное «сотрудничество с врагом». В 1936 году господин Жубер схлопотал семь лет тюремного заключения, заслужил сокращение срока и вышел на свободу в 1941-м, чтобы год спустя умереть от стремительно прогрессирующей онкологии – «значительно более быстрой, чем его самолеты», как написал один язвительный журналист.

Оставался Шарль Перикур. Скандал, приведший к его отстранению, вскоре замяли. На восемьдесят восемь назначенных судей приходилось только… четыре специалиста в области бухгалтерских расчетов – очень эффективный метод, чтобы замедлить ход расследования и дать волнениям утихнуть.

Под напором правой прессы власти перестали разглашать личности нарушителей, лишая таким образом широкую общественность возможности выразить негодование конкретным людям. Некоторые периодические издания предпочли молчание и написали о скандале лишь в нескольких очень скупых заметках. Другие выбрали контратаку и завели старые песни против налоговиков, чей непомерный, как у Гаргантюа, аппетит вынудил налогоплательщиков искать обходные пути. Короче, скандал постепенно угас, и не прошло и месяца, как все о нем забыли. Английские и швейцарские банки продолжают свою деятельность, которую даже не приостанавливали. Бедные налогоплательщики, как и раньше, платят в процентном отношении больше, чем богатые.

Шарль Перикур перестал тревожиться – поражение его закалило. Но он так никогда и не оправился после смерти Ортанс. Его «цветочки» оправдали предчувствия отца и замуж не вышли; их жизненный путь отличался хаотичностью, они даже решились было принять святой обет, но в монастыре им не понравилось. В 1946 году они уехали в Пондичерри и настояли, чтобы отец перебрался к ним, что он и сделал в марте 1951 года. И там, окруженный «девственным букетом», умер в следующем году.

Рано развившийся талант Поля-рекламиста обеспечил долгую популярность его бальзаму, чему немало способствовала хитроумная кампания рекламных радиороликов. Слоган «Шик!» стал популярным выражением, его использовали повсюду. Женщины его обожали, ведь он позволял им произносить простецкое словечко под прикрытием шутки. Предприятие Перикуров стало выпускать и другие товары. Репортаж, посвященный Полю в «Пти журналь иллюстре», добавил славы его известной фамилии. Все обожали этого юношу в инвалидной коляске – блестящего, предприимчивого и скромного, который в большей части своих интервью прессе рассказывал (если, конечно, его слушали), как великая Соланж Галлинато перед смертью бросила в Берлине вызов рейху, как она превратила свой последний сольный концерт в антинацистский манифест, как немецкие власти придумали легенду, которую давно пора разбить в пух и прах, так как она противоречит духу дивы, и так далее. Если он заговаривал на эту тему, его невозможно было остановить. Все энциклопедии опубликовали версию, на которой настаивал Поль.

В 1941 году он вступил в Сопротивление. В 1943-м был арестован гестапо, на допросах его даже из коляски не вынимали.

В августе 1944 года он был в Париже и находился в коляске у окна с ружьем около семидесяти двух часов.

Медаль за участие в Сопротивлении, орден Освобождения, орден Почетного легиона… Поль принимал лавры, но никогда не рассказывал о войне, не присоединился ни к одной ассоциации ветеранов. Он не согласился встретиться с отцом, который пытался установить с ним контакт. Они не были единомышленниками.

Его интерес к фармацевтике угас после успеха бальзама. Что его действительно интересовало, так это не продукты, а способы их продажи. Он посвятил себя рекламе, создал агентство «Перикур», женился на Глории Фенвик, дочери владельца конкурирующего американского рекламного агентства, переехал в Нью-Йорк, вернулся в Париж, обзавелся детьми, разбогател, придумывал слоганы, в этом он оказался очень силен.

Выбор у Леонс Пикар был, и немаленький, но она предпочла уехать в Касабланку. Ей хотелось вернуться к истокам; так маленькая девочка, заступив за черту, прыгая в классики, начинает игру заново. Кстати, она не взяла с собой Робера Феррана, чем немало его удивила, но он быстро утешился.

Она никогда не пыталась объяснить, по какой причине взяла себе имя Мадлен Жанвье. Она возобновила поиски, начатые несколькими годами ранее в Париже. Но нашла не богатую даму, нуждающуюся в компаньонке, а нормандского промышленника. Вышла за него замуж, родила ему пятерых детей – по одному в год. Леонс очень растолстела после последней беременности, вы бы ее не узнали.

Ах да, Влади, не забудем о Влади.

Она вышла замуж за своего контролера с железной дороги, стала госпожой Кесслер, обустроилась в Алансоне, но так и не выучила ни единого слова по-французски. Ее старший сын Адриан, как всем известно, получил Нобелевскую премию по медицине.

Что же до Мадлен и Дюпре, они так всю жизнь и обращались друг к другу на «вы».

Он ее называл Мадлен. Она его – господином Дюпре, как жена торговца в присутствии клиентов.