17

Инстинкт выживания, без сомнения, является первейшим свойством человеческого существа, скрытно присутствующим в нем на всех этапах взросления, даже если он и реализуется только в самой необходимой пропорции, дабы не утратить стремления к познанию, присущему эволюции. Райли стал наглядным тому примером. С самого раннего возраста он инстинктивно понял, где в этой патриархальной семье его место, и до восьми лет с грехом пополам ухитрялся лавировать, получая умеренное количество затрещин, а, главное, сознавая, что в требовании ни в коем случае не покушаться на животное доминирование отца содержалось нечто примитивное и первозданное. Йон больше всего ненавидел слабость и излишнее подчинение. Следовало вести себя терпеливо, поднимать подбородок, никогда не опускать глаза и одновременно не допускать высокомерия во взгляде, только холодное согласие с принципами Йона Петерсена. Это было сложное и опасное равновесие, малейшее нарушение которого каралось наказанием ремнем или, в лучшем случае, лишением обеда. Но чем старше Райли становился, тем больше понимал, что ставки растут вместе с ним. Отец не прощал ему ничего, и наказания становились все суровее.

Когда исчез дед Ингмар, пришлось пересматривать привычки и систему защиты в доме, тем более что Йон снова стал проводить время дома. Райли горевал об Ингмаре, хотя тот и приходился ему всего лишь дальним родственником: никогда не играл и не смеялся с ним, не проявлял никакой нежности, однако ему случалось брать мальчика на охоту за скунсами, а по весне ловить форель, когда та просыпалась и выходила из укрытий на отмель, и это были чудесные воспоминания. И несмотря на то, что Райли находил скунсов слишком миленькими и не заслуживающими смерти, гордость от того, что он держит в руках карабин и нажимает на спуск, стоила того, чтобы делать вид, что он промазал. К тому же, несмотря на кажущееся безразличие, дед Ингмар всегда знал, как отвлечь внимание Йона, когда тот начинал донимать малыша, и поэтому Райли вряд ли когда-нибудь забудет деда.

Из раннего детства Райли лучше всего запомнил запах, а именно аромат сахарных булочек, которые его мать пекла в печи: он любил на еще дымящуюся булочку положить кусочек масла, смотреть, как оно тает, и тут же глотать ее целиком. Крики, угрозы, удары – все тотчас улетучивалось, когда Джойс доставала маленькие булочки, смазанные жженым сахаром, и ставила их на угол стола. За это чудо мать наверняка навсегда останется ангелом в памяти мальчика.

После исчезновения Ингмара несколько месяцев Йон вел себя как обычно, но однажды вечером, когда он слишком много выпил и, глядя похотливо и злобно на жену, потащил ее в спальню, а Ракель стала у него на пути, он сделал то, на что никогда не решался в присутствии деда: ударил свою тетку. Удар рукой плашмя изумил его так же, как и ее. Когда открывают старый, долго не работавший кран, часто случается, что обратно его уже не закроешь: потрескавшиеся сочленения больше не гарантируют герметичность, ибо известковые отложения, накопившиеся за годы, поддерживали ее, а когда эта пленка разорвалась, дать задний ход уже не получится. Возможно, именно это и произошло в тот раз с Йоном. Вся злость, накопленная против Ракель, внезапно вырвалась наружу, он набросился на нее с кулаками и молотил до тех пор, пока не протрезвел. Гаркнув на жену, чтобы она не смела помогать окровавленной тетке встать, он потащил ее в спальню, где ей предстояли едва ли ни худшие испытания.

В этот вечер Райли дождался, когда из спальни родителей раздался характерный скрип (он знал, что скрип означал по меньшей мере час спокойствия, даже если дерево скрипело всего несколько минут), а потом взял чистую тряпку, намочил ее в холодной воде и пошел прикладывать к распухшему лицу Ракель. Она задрожала, но, приоткрыв один глаз, тот, что не заплыл огромным синим отеком, убедилась, что это всего лишь мальчик. И пока он осторожно стирал кровь с лица Ракель, она схватила его за руку и притянула к себе.

– Райли… милый…

Ему нравилось, когда она его так называла. Отец давно уже называл его Рип, и мальчику это претило, но он не мог об этом сказать. К счастью, противная отцовская привычка со временем исчезла.

– Скоро тебе придется уйти, – ласково проговорила Ракель. – Понимаешь?

Хотя для своих восьми лет Райли соображал довольно быстро, он не был уверен, что правильно ее понял.

– Меня накажут? – спросил он с наивностью ребенка своих лет.

– Бог уже наказал нас, мой ангел. Я не знаю почему…

Струйка крови потекла с ее губ, Райли поспешил ее промокнуть, а тетка продолжала:

– Но Господь решил, что мы должны бесстрашно встретить испытание, посланное нам в лице твоего отца.

– Значит, папа такой же, как святой Петр? И это он решает, кто пойдет в рай?

Ракель сделала попытку улыбнуться.

– Нет, вовсе нет. Слушай, подойди поближе и слушай как следует. Когда ты вырастешь и сможешь оказать сопротивление, уходи. Два петуха не смогут ужиться на одном дворе, твой отец этого никогда не допустит.

– Если так можно все исправить, то, клянусь, я никогда не дотронусь до яиц, которые он ест на завтрак! – с детской непосредственностью воскликнул Райли.

Лицо тетки омрачилось, исчез даже намек на улыбку. Она сильнее прижала его к себе, подтянула так близко, что носы их почти соприкасались.

– Обещай мне, Райли, что будешь осторожен. Не выпускай из виду своего папу, а когда ты поймешь, что пора уходить, поклянись, что ты это сделаешь.

Райли усомнился, что он все хорошо понял, но тем не менее пообещал. В том состоянии, в котором находилась его тетушка, он не мог ей ни в чем отказать и дал обещание, явно превосходившее его разумение.

На следующее утро Йон выставил тетю Ракель за дверь. Он бесстрастно смотрел, как она плакала и умоляла его, потому что у нее ничего не было и идти тоже было некуда. Йон же, швырнув ей в лицо мешок с одеждой, приказал никогда больше не появляться на его земле.

В полном соответствии с логикой, призрак Ингмара обладал большей реальностью при его жизни, нежели после его смерти.

Отсутствие Ракель быстро обнажило ряд проблем в семье Петерсенов. Старая тетка не имела себе равных во всем, что касалось поддержания хотя бы видимости порядка на ферме. Когда Джойс чувствовала себя настолько подавленной, что не могла даже встать с кровати, та помогала ей: наводила порядок, заведовала хозяйством и работой на огороде, и вдобавок каждую неделю приносила несколько долларов, заработанных уборкой в домах у тех, кто еще не приходил в ужас от мысли впустить в дом женщину из семьи Петерсенов. И вскоре не только воцарился вселенский хаос на ферме, что сильно раздражало Йона, но и снизились доходы семьи.

Когда они остались втроем под одной крышей, Райли стал по-настоящему бояться отца: вместе с забитой матерью, утратившей способность сопротивляться, восьмилетний мальчик оказался легкой мишенью для гнева, переполнявшего Йона. Мальчонка взял в привычку уходить гулять, невзирая на погоду, лишь только заслышав скрежет тормозов пикапа. Он заметил, что отец давал волю рукам, когда возвращался из своих ежедневных поездок, но стоило ему выпустить пар, как он тотчас забывал о сыне, хотя в подобных случаях его место частенько занимала Джойс – это Райли понял только через несколько лет, но, возможно, инстинкт выживания просто не позволял ему тогда об этом задумываться.

Однажды осенним вечером мальчик услышал, как родители (особенно мать) говорят на повышенных тонах, и у него сразу закрались подозрения. Час назад он лег спать, но заснуть никак не получалось, и он услышал хриплый голос отца; мать сначала говорила шепотом, чтобы не разбудить Райли, но от гнева голос ее зазвенел, хотя сама она этого не заметила. Райли выскочил из кровати и, по привычке бесшумно, чтобы не привлекать внимания отца, дошел до двери, не наступив ни на одну из известных ему скрипучих половиц. Там, сквозь тонкую перегородку, он лучше слышал, о чем они говорили.

– Ты думаешь, что у нас есть выбор? – горестно скрипел Йон.

– Я не могу этого сделать. Не могу.

– Придется. Иначе мальчишке придется голодать.

– Но, Йон, ты понимаешь, чего ты от меня требуешь?

– Уверен, с твоей стороны это станет настоящим геройством, – презрительно фыркнул он.

– Как ты, ты можешь требовать от меня такое!

– Так хоть какую-то пользу принесешь.

На этом разговор прекратился, и Райли так толком не понял, какая угроза повисла над их головами, однако семена сомнения были посеяны.

Как-то раз весной школьный приятель обозвал Райли «шлюхиным сыном», что в принципе не считалось чем-то неприличным, дети часто жестоки друг с другом, и Райли нередко выслушивал оскорбления. Но в этот раз реакция окружающих оказалась совсем иной. Никто не засмеялся. Обычно любое публичное оскорбление влекло за собой шуточки и общий смех, но в этот раз Райли встретил только смущенные взгляды, и в нем пробудились подозрения. В этот день он не сразу пошел из школы домой (в то время в таком маленьком городке, как Карсон Миллс, дети девяти лет могли спокойно возвращаться самостоятельно, а тем более ребенок Петерсенов). Райли долго слонялся по улицам довольно пустынного восточного квартала, где вдоль железной дороги тянулись заброшенные склады, пока, наконец, не присел, сам того не ведая, всего в нескольких метрах от того места, где некогда нашли тело Терезы Тернпайк. Там он вытащил из кармана окурок, в котором еще оставалось немного табака, с помощью спичек, украденных у одного из учеников, зажег свою первую сигарету – и тотчас сильно закашлялся. С каждой затяжкой, понемногу отравлявшей его, Райли спрашивал себя, почему никто не засмеялся, когда тот тип оскорбил его. Когда его называли «ублюдком», «дебилом», «мешком с дерьмом» и даже «сынком алкаша», все вокруг сразу начинали смеяться, и потому Райли не воспринимал их слова всерьез: обозвать могли каждого школьника, кто становился козлом отпущения, но возмущенная тишина, воцарившаяся после того, как Саймон Донакер назвал его «шлюхиным сыном», обеспокоила его.

На следующее утро, поцеловав полусонную мать, он сделал вид, что, как обычно, идет в школу, но в конце тенистой дубовой аллеи он остановился и спрятался в кустарнике, где его отец семнадцать лет назад шпионил за теткой Ханной, обжимавшейся в машине с парнем, ставшим ее мужем. Райли терпеливо прождал несколько часов, пока, наконец, мимо него не проехал пикап отца. В кабине рядом с отцом сидела мать. Проторчав в кустах весь день, мальчик увидел, как подъехала незнакомая машина, за рулем которой сидел бородатый здоровяк, и из нее вышла Джойс. Она равнодушно поблагодарила бородача и шаркающей походкой, за годы пришедшей на смену ее легкому шагу южанки, отправилась домой. На следующий день Райли решил спрятаться в кузове пикапа, и пока родители ехали, он сидел не поднимая головы, осмелившись осмотреться лишь после того, как машина остановилась. Они прибыли на просторный открытый паркинг, окруженный вересковыми пустошами, вдалеке виднелись поросшие лесом холмы, а на обочине дороги стоял большой дом. Яркая, обрамленная лампочками вывеска на верхушке столба была повернута в сторону дороги: «Добро пожаловать в бар “Одинокий волк”». Насчитав с десяток припаркованных автомобилей, мальчик увидел, что мать вышла из пикапа, а отец ни слова не сказал ей на прощание, ни «До свидания», ни «Хорошего дня» – ничего, и это очень не понравилось Райли.

Не желая попадаться на глаза родителю, он выскользнул из грузовичка и спрятался за синим «понтиаком». Пикап выплюнул струю черного дыма и вмиг исчез на автостраде, между тем как Джойс поднялась на крыльцо и небрежной походкой завсегдатая этих мест вошла в просторный бар. Райли удалось подтянуться и спрятаться за кадкой с цветами, находившейся как раз на уровне окна, через которое он мог видеть, что происходит внутри. Он увидел, как мать, сидя на высоком табурете, о чем-то спорит с человеком за барной стойкой, а несколько посетителей едят омлет и жареный бекон с фасолью в томате. Чтобы его не поймали с поличным, обнаружив, что он не только пропускает школу, но еще и занимается шпионажем, Райли нашел поблизости неплохое убежище, и в течение трех часов трижды возвращался на свой наблюдательный пост. Мать никуда не ходила, лишь изредка перебрасывалась фразами с посетителями, и, собственно, все. Около пятнадцати часов он увидел, как она вышла из бара вместе с каким-то престарелым типом и направилась к стоявшему на краю парковки «кадиллаку». Райли не решился последовать за ними, его детская натура подсказала ему не делать этого. Он довольствовался наблюдением издали, а когда машина начала поскрипывать примерно в том же ритме, в каком поскрипывала родительская кровать (хотя теперь этого практически не случалось), он понял, что в тот день другие школьники не смеялись, потому что оскорбление не может быть смешным, когда в нем есть доля правды.

Райли видел, как медленно, на протяжении месяцев, угасает его мать. Он знал, это из-за того, что каждый или почти каждый день отец высаживал ее на грязной стоянке возле уединенного бара, чтобы проезжающие мужчины могли забирать у нее немного молодости и радости жизни, вынуждая ее заставлять скрипеть ржавые шасси. Это было примерно в тот период жизни, когда Райли начал говорить себе, что его отец, видимо, не самый хороший человек, а мать перестала готовить сахарные булочки, чтобы он мазал их сверху маслом. Вряд ли он догадывался, что его мнение разделяют многие и что через несколько лет эта история снова всплывет в том виде, в каком менее всего ожидаешь.