Крячко понимал, что правильным будет допросить сначала Агапова. Именно Агапов был заводилой в компании молодых людей, которые в пьяной драке убили восемь лет назад майора милиции Морева. Агапов получил двенадцать лет и отбывал наказание в колонии под Ярославлем. Его подельник Станислав Бережной получил восемь лет и сидел в Тверской области. Его срок должен был вот-вот окончиться. А третий, самый молодой участник этой группы Макар Лыжин, уже освободился, и его забрала к себе бабушка. Теперь он жил в небольшом городке под Вологдой. В целях экономии времени Станислав отправился в путь по маршруту от ближайшего объекта к более далекому. Гурову нужны были подробности и детали тех событий срочно, «еще вчера», как часто говорят в таких случаях.

В тверской колонии Крячко ждали, несмотря на то что распоряжение оказать содействие полковнику из Главка уголовного розыска ушло поздно вечером. Направлено оно было из Федеральной службы исполнения наказаний в региональное управление, но там, на месте, к рекомендации отнеслись серьезно. Крячко подъехал к зданию администрации 211-й колонии в девять утра, и его тут же проводили в кабинет начальника. Невысокий, широкоплечий полковник внутренней службы Летягин вышел из-за стола и протянул руку Стасу:

– Быстро вы добрались! Мы думали, что раньше обеда вас и не ждать, но на всякий случай приготовились. Так чем вам помочь, Станислав Васильевич?

– Дело действительно серьезное и очень срочное, так что пришлось гнать машину ночью, чтобы прибыть к вам к началу рабочего дня.

– Ну, Главное управление уголовного розыска мелочами не занимается, это понятно, – кивнул начальник колонии. – Осужденный Бережной на работу сегодня не отправлен. Его доставили в комнату для допросов. Есть у вас какие-то особые пожелания или вы его просто хотите допросить?

– Просто допросить. Но сначала я хотел узнать у вас, как он тут отбывает, что он за человек, как себя зарекомендовал. Ему ведь скоро «светит» освобождение.

– Я могу вызвать начальника оперчасти, если вам нужна информация поглубже. Но в принципе я его расспросил и могу сам вам в целом охарактеризовать осужденного и высказать свое собственное впечатление о нем.

– И что вы можете сказать о Бережном?

Летягин не ответил, потому что дверь открылась и в кабинет вошла миловидная молодая женщина с погонами младшего сержанта. Она поздоровалась без улыбки и принялась расставлять на столе чашки с кофе, сахарницу, тарелочки с печеньем и бутербродами с сыром.

– Думаю, это не будет лишним, – кивнул на стол полковник. – Все-таки вы несколько часов за рулем.

– Благодарю, кофе сейчас очень кстати.

– Ну, что вам рассказать о Бережном… – Летягин с чашкой кофе откинулся на спинку кресла. – Парень замкнутый, в душу к себе никого не пускает, друзей у него здесь нет. Так, приятели, не больше. С блатными особо не общается. Думаю, интуитивно понимает, что втянут его в свои дела и интересы. Он же у них в героях, как же, мента «на перо взял». Но и с администрацией у Бережного отношения напряженные. Я за ним наблюдал какое-то время пристально, когда он у нас появился, психологу посоветовал приглядеться. Беспокоился, что он агрессивный. Не нажить бы беды с нападением на контролера или на кого-то из гражданского персонала. У нас главный инженер вольнонаемный, два мастера. Они в промзоне целыми днями.

– В ШИЗО он у вас часто попадал?

– В изолятор попадают практически все, просто кто-то чаще, кто-то реже. Я стараюсь держать железную дисциплину. Знаю, есть колонии, где подход в принципе иной. Мол, они оступились, им надо помочь стать людьми, по-доброму относиться. Им не сладко в колонии, им надо как-то помогать. Нет! Это я вам с высоты своих убеждений, которые не противоречат моим должностным обязанностям, говорю. Они преступники, они совершили преступления и по закону несут наказание. Именно вот так. И облегчить им участь – значит смягчить наказание. Поверьте, кто готов исправиться, он в любом случае больше сюда не попадет. А те, кто склонность имеет, того жалей – не жалей, а он все равно снова к нам вернется, по той же статье, по другой, не важно. Вернется!

– А Бережной вернется сюда? – сразу же спросил Крячко.

– Думаю, что нет. Злобу он затаил не только на полицию, но и на весь мир, обиженным считает себя почему-то. Но он постарается больше не совершать преступлений. Вы понимаете разницу между фразами «не совершать преступления» и «не попадать больше в колонию»?

– Да, понимаю, – улыбнулся Стас. – Мне близка ваша философия. К сожалению, рассиживаться мне некогда. Распорядитесь, пожалуйста, чтобы меня проводили.

Осужденный Бережной сидел в комнате для допросов, сложив руки на коленях и стискивая в пальцах мягкое черное кепи, которое здесь носили все сидельцы. Когда дверь в комнату открылась, он с дисциплинированной готовностью поднялся и поздоровался. Крячко смотрел на этого высокого парня со светлым ежиком волос и с серыми невыразительными глазами. Он видел фото Бережного в уголовном деле, а теперь поразился, как изменилось лицо этого человека. Восемь лет колонии не идут на пользу, это уж точно. Обострившиеся черты погрубевшего лица. И складки носогубные ярче проявились и на лбу от постоянного хмурого выражения, и глаза стали другими. На фото в уголовном деле был двадцатилетний парень с наивным, чуть нагловатым выражением лица. А сейчас перед ним молодой мужчина, на лице которого лежала неизгладимая печать… Стас попытался подобрать слово. Наверное, печать терпения.

Крячко уселся за стол, сложил руки, сцепив в замок пальцы, и кивнул осужденному на стул:

– Садись, страдалец. Разговаривать будем.

– Разрешите спросить, – низким, хрипловатым, простуженным голосом спросил Бережной. – Вы откуда?

Вся его вежливость, поспешное вставание, приветствие и просьба спросить иллюзий у Крячко не вызывали. Он знал, как муштруют осужденных в колониях. Не поздоровался с кем-то из персонала, в строй опоздал встать, и ШИЗО. А нутро у него другое.

– Полковник Крячко. Главное управление уголовного розыска МВД России, – представился Станислав.

– Ого! – чуть качнул головой Бережной. – Это по поводу моего освобождения в августе? Или по старому делу, за которое отбываю?

– Правильно, по твоему старому делу, за которое ты сюда загремел. Есть к тебе вопросы.

– Вроде восемь лет прошло. Что тут спрашивать-то?

– Пришло время спрашивать, Бережной. Есть вещи, на которые нет срока давности. Но сначала мы поговорим с тобой о другом. О тебе поговорим. Скажи, как ты жить собираешься, если тебя освободят?

– Что значит «если»? Я сознался в преступлении, все подтвердилось уликами, я отбыл наказание полностью.

– Отвечай на вопрос, – повысил голос Крячко.

– Нормально собираюсь жить, – неохотно заговорил Бережной. – Работать пойду, семью заведу. Как все люди. Если вы спрашиваете, буду ли я в будущем нарушать закон и хочу ли снова попасть сюда, то скажу, что не хочу. Меня в оперчасти раз в месяц маринуют такими вопросами. По дурости, по пьяному делу влетел. Больше не хочу.

– А если придется? Все ли ты сделаешь, чтобы не попасть сюда?

– Не понял вас.

– Все ты понял, Бережной! – усмехнулся Стас. – Когда вопрос ребром встанет, в колонию или на воле остаться, живот положишь за то, чтобы не сесть? Что ты юлишь?

Он смотрел на осужденного и понимал, что тот догадался, о чем речь. И не только догадался, но и испугался. Вопрос, как он на этот страх отреагирует. Тут все индивидуально. Одни со страху начинают всех выдавать и во всем признаваться. Часто даже в том, чего не делали, лишь бы добрые благодарные дяденьки пожалели и отпустили. А другие замыкаются в себе, упираются, как бараны лбом в ворота, и хоть ты тресни, а вытянуть из них что-то путное не удастся.

– Кто убил того полицейского, Морева?

– В деле все есть, – тихо ответил Бережной. – Мы били, Агапов сгоряча за нож схватился, потому что пьяный был, и ударил милиционера. Потом мы разбежались, но нас опознали свидетели. Причин не было, личной неприязни не было. Мы его не знали, впервые видели.

– Кто его «заказал»? Почему вы на себя взяли вину?

– Нет, мы подрались с ним. Личной неприязни не было, – продолжал бубнить Бережной. – Случайно, по пьяному делу получилось.

– А ты знаешь, что непредумышленное убийство, пусть и с отягчающими вину обстоятельствами, – это ерунда по сравнению с умышленным убийством, совершенным по предварительному сговору группой лиц? Думаю, что догадываешься, ты не глупый парень, да и здесь поднатаскал тебя лагерный народ, вам ведь и поговорить больше не о чем, кроме как о статьях, сроках отсидки и кто куда поедет после освобождения. Так вот – ты не поедешь. Будет снова суд. И вам переквалифицируют статью.

Бережной поднял глаза на полковника. Теперь в них была не затаенная тоска и упрямство, в них был откровенный страх. Надо ему помогать, подумал Стас, а то он решил, что я его на понт беру. И он заговорил уже совсем другим тоном. Даже не говорил, а как будто советовался:

– Понимаешь, теперь установлено, что выстрел был. И гильза к делу была приложена еще с того самого дня. И пуля нашлась. И человек, который вскрытие тела делал, сознался, что скрыл огнестрельную рану, не отразил ее в акте. Все бы ничего, Бережной, но теперь и пистолет нашелся, из которого стреляли в того майора. Заказ это был, чистейшей воды заказ.

Осужденный сидел и молчал, глядя в сторону зарешеченного и забранного сеткой окна. Надо дожимать, он еще не все понял.

– Бережной, ты слушаешь меня? Ты давай, въезжай быстрее в проблему. Пистолет этот «грязный», за ним хвост тянется приличный. Мы свое дело знаем, нам времени много не надо, чтобы по цепочке выйти на заказчика и на того, кто пистолетик этот в руки стрелявшего вложил. А когда мы его прижмем к стенке, он успеет шепнуть своим дружкам, что вы единственные живые свидетели этой сделки и участники этого бездарного спектакля, который был разыгран на ночной улице восемь лет назад. А раз живые, то можете заговорить. Зарежут вас, Бережной. И времени у меня уговаривать тебя совсем не осталось. Мне еще ехать и разговоры разговаривать с Агаповым и Лыжиным. А вы в разных местах сидите. Мотайся по всей стране, сопли вам вытирай! Одно твое слово, и ты с этой минуты под защитой государства как важный свидетель. Промолчишь – ну и пропадай пропадом. Без тебя обойдемся.

– К Агапову не ездите, – тихо сказал Бережной. – А Макар подтвердит. Если что, то я с ним переговорю. Он Агапова боится. Он всего боится. Он уже вышел, наверное? Ему меньше нас всех давали.

– Да, Лыжин на свободе. А почему ты не советуешь ехать к Агапову? Ему жить надоело?

– Я не знаю точно, его дела. Но только должок за ним был, и у него другого выхода не было, как только соглашаться. Я не знаю, может, и деньги заплатили.

– Кто стрелял? – коротко спросил Крячко.

– Я не знаю. Откуда-то слева, со стороны детской площадки, кажется, выстрел был. Я не видел его. Да мы с Макаром и не били этого милиционера почти. Так, чуток. А Агапов как с цепи сорвался. Мы его уже оттаскивать стали, а тут выстрел. А потом Агапов его еще и ножом ударил. «Тикаем!» – кричит. Ну, мы в разные стороны. Да какое там, столько ведь свидетелей. Минут через пять нас патрульные всех повязали. А выстрелов никто и не слышал со стороны. Там петарды бахали, фейерверки пускали. Праздники же.

– То есть вы с Лыжиным не знали, что вам придется участвовать в драке, тем более в убийстве милиционера?

– Мы че, больные? Кто же хотел сюда попадать?

– Наверное, больные и есть, – покачал головой Стас. – Не вылечился ты, Бережной. Для тебя еще есть разница: убить милиционера и сесть в колонию. А должно быть единым целым: преступил закон – наказание неотвратимо! Ладно, сейчас не воспитывать тебя надо, а истину искать. Ты свой выбор сам делай.

В ярославской колонии Крячко ждал сюрприз. Когда машина свернула с шоссе и, попетляв по узкой асфальтированной дороге среди леса, подъехала к административному зданию, у входа сыщика ждал высокий худощавый подполковник и молодой, какой-то взъерошенный капитан. То ли мешковато сидевшая на нем форменная рубашка, то ли торчавшие вихрами непослушные короткие волосы создавали такое впечатление. Но выглядели оба офицера как-то виновато.

– Полковник Крячко, – протянул руку Станислав. – Вы должны были получить предупреждение о моем приезде.

– Да, мы получили, – кивнул начальник колонии, пожал руку и представился: – Подполковник Рыжов. А это начальник оперативной части капитан Овчинников. У нас не очень радостное для вас известие, товарищ полковник.

– Что, воду горячую отключили? – процедил Крячко сквозь зубы, сразу поняв, какого рода неприятность появилась.

– Осужденный Агапов покончил с собой, – бесцветным голосом сказал Овчинников.

Стас еле сдержался, чтобы не выругаться, услышав, что лишился важного свидетеля, чьи показания могли очень помочь в расследовании многих дел. Опытный сыщик сразу сообразил, что это не случайность, что Агапов покончил с собой сам или ему помогли. Причина была как раз в том, что Крячко отправился в поездку по колониям допрашивать эту троицу и пытается снова разобраться в том, как на самом деле был убит майор Морев. Если сам, то он очень кого-то боится. Вот и попытались устранить Агапова. А это означает, что в Усть-Владимирове утечка оперативной информации. И об этом срочно должен узнать Гуров.

– Как это произошло? – спросил Крячко начальника колонии.

– Он вскрыл себе вены ночью в санузле.

– Чем?

– Заточенной монетой. Наверное, на промзоне на станке заточил. Готовился.

Овчинников проводил московского полковника на территорию. Отряд находился на работе, и в жилой зоне было пусто, только уборщики мели у входа да внутри кто-то мыл полы. Они прошли в тот самый санузел, где обнаружилось тело.

– Вот здесь, – показал Овчинников на низкую металлическую эмалированную раковину для мытья ног. – Он вскрыл вены на руках и подставил их под теплую воду из крана.

– Вы уверены, что это самоубийство? – строго посмотрел в глаза капитану Стас.

– Уверен! – неожиданно с вызовом ответил оперативник. – Не смотрите на меня так. У нас сейчас тут такое начнется, такие проверки пойдут, в том числе и по оперативным мероприятиям, по раскрытию по горячим следам. Мы все сделали как положено.

– Ладно, капитан, ладно! – осадил Овчинникова Крячко. – Не надо горячиться. В любом случае это ЧП, и отвечать администрации колонии придется. И не важно, что я по этому поводу думаю. Я должен уехать отсюда полностью уверенный, что Агапов умер сам, а не от чьей-то руки. Или наоборот.

– Виноват, товарищ полковник, – нервно дернул щекой Овчинников. – Вы меня тоже поймите, устали мы все уже от того, что администрацию колоний полощут во всех средствах массовой информации, в Интернете, словно специально кто-то решил систему дискредитировать. Как будто мы все здесь продажные, обираем несчастных заключенных, взятками их задушили, носим им каждый день с воли передачи от дружков с алкоголем и наркотиками. Обидно, понимаете? Когда горбатишься, когда дело свое делаешь не за страх, а за совесть, а тут – на тебе!

– Все? – поинтересовался Крячко. – И как ты с такими нервами на оперативной работе? Как девочка! Возьмите себя в руки, товарищ капитан внутренней службы, и давайте займемся делом.

– Есть! – кивнул пристыженный оперативник.

– Продолжайте рассказывать. Что дал осмотр места происшествия?

– Следов борьбы или насилия на теле не было. Монетка с заточенным краем валялась в воде в раковине. На полу много следов от ботинок осужденных. Но это естественно, потому что вечером перед отбоем все умывались, в туалет ходили. А уборка помещения должна была начаться только перед подъемом. Собственно, уборщик и нашел тело, сообщил дежурному. Конечно, многие осужденные проснулись, кто-то бросился смотреть, натоптали.

– Что показал опрос? Неужели никто ничего не видел? Сосед по койке Агапова что показал?

– Все как один говорят, что спали. Да, ночью кто-то всегда ходит в туалет, это слышат многие. А вот спросонок понять и запомнить, с какой койки кто поднялся и куда ходил, вспомнить точно не могут. Или не хотят.

– Объясните! – потребовал Крячко.

– Если кто и видел, не сознаются. Никто не собирается показывать свое содействие администрации. Хотя у нас «блатные» такого веса не имеют, как в некоторых других колониях, но и перед ними никто не хочет в «актив» записываться.

– Овчинников, что вы мне тут сказки рассказываете? Вы ведете оперативно-агентурную работу на вашем участке! Что вы мне плетете про «не хотят», «не могут», «говорят, что не знают»! Вы давали задания агентуре, что говорят доверенные лица? Учтите, я прекрасно знаю содержание положения о ваших отделах ОРО. И инструкции по оперативной работе я помогал составлять для минюстовских оперативников. Враги были у Агапова?

– Нет, врагов у него не было, – ответил покрасневший и пристыженный капитан. – Агентурная информация поступает, надзор за средой осужденных ведется постоянно. Агапов ничем не выделялся. Склонностью к совершению преступлений или нарушений режима не отличался. Разговоров, позволяющих заподозрить его в нелояльности к администрации, не вел. Ничем не выделялся Агапов, но я его держал под постоянным вниманием, потому что он сидел за убийство полицейского. Простите, тогда еще работника милиции.

– Хорошо, а приступы апатии, угрюмости у него были? Может, нелюдимость появилась в последнее время?

– Я знаю, про какие признаки состояния, которые могут привести к попытке суицида, вы говорите. Нет, этого за ним тоже замечено не было, – покачал головой Овчинников. – Мы просмотрели все письма, которые он получал с воли. Информации, которая могла привести Агапова в угнетенное состояние, там нет. Не было у него причин кончать с собой, товарищ полковник.

– Хорошо, что ты так уверенно говоришь, – вздохнул Крячко.

– Почему? – удивился капитан.

– Потому что тогда у меня остается всего одна версия. Агапову сообщили с воли, что полиция узнала детали того преступления и они ведут дальше этой троицы пьяных уличных хулиганов. Но вот почему он совершил такой неадекватный поступок?

– Почему люди вообще кончают с собой? – задал риторический вопрос Овчинников. – Агапову еще долго сидеть. Может, невмоготу стало? Он всегда был замкнутым, никто не знал, что у него в душе творилось. Может, копилось, копилось, а потом раз, и решился.

Тело лежало в медицинской части колонии. Крячко остановился и стал ждать, когда врач поднимет простыню и начнет комментировать следы на теле. Немолодая женщина с бледным лицом и усталыми глазами говорила монотонно, но довольно толково. Она описывала все признаки, соответствующие смерти от большой потери крови. Они были налицо, это Станислав и сам видел. Больше его внимание привлекали руки, плечи и шея Агапова. Если была борьба, то сейчас, спустя несколько часов, начали бы проявляться темные пятна в местах сдавливания мягких тканей. В борьбе этого не избежать. Но пятен не было, значит, не было и борьбы.

Неужели сам решил убить себя? Может, и так, но только к такой мысли могли и подтолкнуть. Угрозами, например. И угрозами не ему лично. Человеку угрожают убийством, и поэтому он от страха убивает себя сам? Нет, тут что-то пострашнее. А если он знал что-то такое важное? Если мог рассказать нам о том, кто на самом деле и почему убил Морева? И ему пригрозили, если он расскажет. Не ему, а кому-то из близких.

– Мне надо посмотреть дело Агапова, – сказал Овчинникову Стас. – Там должны быть сведения о близких родственниках.

Гурову он позвонил через час, когда Лев сидел в столовой управления и не знал, как избавиться от общества майора Половца. Начальник уголовного розыска неторопливо поедал картофельное пюре с гуляшом и пространно повествовал о том, в каком растрепанном состоянии он принял подразделение уголовного розыска, когда пришел в управление. О трудностях, с которыми столкнулся, и сколько ему стоило труда и здоровья создать эффективный организм для оперативно-розыскной работы в районе.

– Здорово, Лева, – хмуро приветствовал своего старого друга и напарника Крячко. – Удобно говорить?

– А, здравствуй, сладкая, – заулыбался Гуров, глядя мимо Половца. – Как давно ты не звонила, я уже начал по тебе скучать.

Половец сразу замолчал и опустил глаза в тарелку. Гурову даже показалось, что у майора уши шевельнулись и чуть изменили положение, чтобы все расслышать до мелочей. Но динамик у Льва в телефоне был слабоват, и постороннему человеку, сидевшему даже в метре от него, было не слышно, что ему говорит абонент. А вот Крячко сразу все понял, правда, не удержался от обычных своих шуточек.

– Сладкая? – переспросил он с усмешкой. – Лева, ты меня пугаешь! Что, рядом кто-то и ты не можешь говорить?

– Конечно, милая, – охотно закивал Гуров, вытирая губы салфеткой и поднимаясь из-за стола. – Я помню о своем обещании, но у меня рядом нет ни одного подходящего магазина. Я подумаю, как тебе помочь.

Продолжая молоть всякую чепуху и слыша, как в ответ хохмит Крячко, он вышел наконец на улицу и здесь уже сменил тон:

– Что случилось, весельчак? По голосу понял, что не все так гладко, как хотелось бы.

– Весельчак, – хмыкнул Стас. – Слышал бы ты, как звучит твой голос, когда ты мне нежности говоришь. Ну, ладно, повеселились, и будет. Проблема у нас, напарник. Лидер той группы, которая убила в драке майора Морева, сегодня ночью покончил с собой в колонии.

– Совпадение, достали «блатные»? – быстро заговорил Гуров, выдвигая свои версии. – Нарушения режима, и его доконала администрация своими придирками, письмо из дома, жена ушла?

– Нет, нет, – торопливо стал отвечать Крячко. – Все проверил, хотя расследование они провели не очень качественное, но теперь уже много не сделать. А вот насчет письма из дома следует подумать. Мы ничего о его семье не знаем. Я посмотрю внимательно его дело, а потом наведу справки через наш аппарат в Усть-Владимирове. Чтобы тебя не светить.

– Нет, Стас, – возразил Гуров. – Рано привлекать внимание к делу Морева. Можем вспугнуть тех, кто за этим стоит.

– Может, мне приехать, а? – спросил Крячко. – Понимаешь, в деле указано, что в Усть-Владимирове у Агапова дочь живет и бывшая жена.

– Пришли мне их адрес на электронную почту, я подумаю, что с этим делать и как с ними поговорить.

Крячко разговаривал с Гуровым по телефону в тот момент, когда Овчинников, извинившись, сказал, что на пару минут забежит в соседний цех. Стас отпустил капитана, заявив, что походит и сам осмотрится. Он шел вдоль больших ангаров, каменных зданий и больших ворот. Вот это, видимо, сварочный цех, это малярка – вон новенький мусорный бак стоит. Зычные голоса, перекликаясь, возвестили о конце рабочего дня. Осужденным было разрешено пятнадцать минут перекурить и подготовиться к построению, чтобы следовать на жилую зону. Кто-то властно велел убрать рабочие места перед окончанием работы.

– Начальник! – позвал за спиной низкий голос. – Начальник, а, начальник?

Крячко обернулся и увидел стоявшего в дверях соседнего цеха здоровенного мужчину, вытиравшего руки ветошью. Это был один из осужденных, судя по одежде, и лицо его сыщику было очень знакомо.

– Не узнаете? – добродушно осведомился мужчина.

– Шаман? Ты? – удивился Станислав. – Я думал, что ты на воле, а ты опять срок мотаешь?

– Да, – обреченно махнул рукой осужденный. – Опять бес попутал. Не удержался. Больно уж квартирка аппетитная попалась. Вы же знаете, начальник, я люблю, когда сложный объект попадает, когда голову поломать нужно.

– Эх, Шаманов, Шаманов, – вздохнул Стас. – Вот сколько тебя знаю, столько и удивляюсь. Ведь руки золотые, голова варит. Да тебе на производстве, в какой-нибудь технической лаборатории цены не будет. У тебя инженерное мышление, а ты…

– Говорят, это болезнь, – смущенно улыбнулся Шаман. – Клептомания. Ее не победить, она на уровне ДНК заложена.

– Господи! – засмеялся Крячко. – Вот ведь уродилось такое чудо на свете. Дурак, а начитанный. Как удобно все списывать на природу. А сам вроде бы и ни при чем?

– Я человек слабый, бесхарактерный, – развел руками Шаманов.

Шамана Крячко знал давно, лет десять, наверное. Железо он чувствовал просто фантастически. Механик от бога, как о нем отзывались другие специалисты. Но вся беда Шаманова была в том, что он любил воровать. И был он домушником и шнифером. Квартирные сейфы вскрывал виртуозно. Как, собственно, и входные двери. Свои похождения он совершал нечасто: раз-другой в год. Шамана не интересовала кража как таковая, ему было интересно вскрыть сложный замок, обойти хитрость хозяина и попасть в квартиру. Не в любую квартиру, а в ту, в которой есть сейф со сложными замками и системой защиты. Это ему, как правило, удавалось.

Но иногда Шаману не везло. Тут уж загадывать сложно – стечение обстоятельств, кто-то увидел, кто-то услышал. Пару раз ему удавалось уйти, бросив буквально со слезами уникальный инструмент. Потом вор-виртуоз стал работать изощреннее и готовиться стал лучше. Но азарт подводил Шаманова, и во второй раз он попался на сбыте краденого. Не учел истинной ценности эксклюзивных драгоценностей. Потом он стал еще осторожнее и сбывал свою добычу каждый раз в другом месте и через других людей порой за тысячи километров от места кражи. В третий раз Шаманов попался потому, что не учел современных веяний. Он вскрыл сейф и тут же попался в объектив камеры, помещенной внутри. Размолотил ее, конечно, в пыль, но камера была с передающим блоком, и хозяин квартиры получил прекрасное фото вора анфас. К тому времени Шаманов был уже во всех картотеках, и его взяли через три дня.

– Завязывал бы ты, Шаман, с кражами, – посоветовал Крячко. – Ну, не везет тебе. Ясно же!

– Наверное, завяжу, – с искренним вздохом согласился осужденный. – Мне ведь хорошие деньги за мою работу сулят. И не в одном месте. Слава о Шаманове по Подмосковью идет. Нескромно с моей стороны, но факт остается фактом, начальник. Я ведь чего позвал-то вас. Спросить хотел, вы приехали из-за этого, из-за Агапова? Потому что он на себя руки наложил?

– Ну, можно и так сказать, – уклончиво ответил Крячко. – А ты про него что-то знаешь? Вы с ним в одном отряде?

– Ага, в одном. Он через две кровати от меня спит. Я что подсказать-то хотел: странный он, этот Агапов. До последнего дня вроде ходил нормальный, и аппетит у него был. Это ведь первое дело, когда у человека на душе кошки скребут, так он есть перестает, так, «веслом» хавчик гоняет, а в рот не кладет. А Агапов хорошо кушал, я сам видел. А тут раз, и руки себе порезал. Так не бывает, чтобы в одну ночь. Я к чему говорю, он ведь за день до этого, ну, как на себя руки наложил, он в мастерской в муфельной печи бумажки какие-то сжег. Думаю, что письма с воли. Может, от жинки, может, от другой бабы. Я видел, а потом наутро говорят, что кирдык ему. Вот и думайте, начальник.

– «Блатные» его не обижали?

– Да нет. У нас они своей жизнью живут, а «мужики» своей.

– Ты так говоришь, Шаман, как будто сам отношения к «блатным» не имеешь, – усмехнулся Стас. – А ты ведь вор авторитетный.

– Я не такой, как все, – без ложной скромности заявил Шаманов. – Тут каждый сам по себе. А Агапов сам себя жизни лишил, я точно говорю, начальник.

Почему Макара Лыжина звали Рыжин, Крячко догадался, даже не видя его. Но он не думал, что это будет так ярко. Помимо ярко-рыжих волос, лицо парня было усыпано веснушками. Вот только «солнечным мальчиком» его было не назвать. Лицо Макара выражало лишь хмурую озабоченность. Станислав наблюдал за Лыжиным из машины, пока тот в составе бригады дорожных рабочих асфальтировал тротуар, тянувшийся через сквер. Подходить во время работы сыщик не стал, тем более что, судя по всем признакам, работу бригада заканчивала.

Лыжин шел домой, засунув руки глубоко в карманы пятнистых камуфляжных штанов. Шел неторопливо, но явно эта неторопливость объяснялась не усталостью. Некуда парню спешить, интереса к жизни в нем не было. Ни на деревья не смотрит, ни на небо, ни на девушек. Даже не курит. В этом Крячко убедился, наблюдая за работой Лыжина в течение полутора часов. Почти все в бригаде курили и за время наблюдения выкурили по две, а кто и по три сигареты.

– Гражданин Лыжин! – Крячко остановился в сквере перед Макаром и предъявил ему свое удостоверение. – Мне нужно с вами поговорить.

Паренек посмотрел испуганно и как-то заметно втянул голову в плечи. Стас, в свою очередь, тоже смотрел на Лыжина и не понимал, то ли жалеть его, то ли презирать. Но торчать на аллее столбами не стоило, и он кивнул на лавку в стороне под разросшимся кустом рябины.

– Пойдемте вон туда. Мне надо вам задать несколько вопросов.

– Я отсидел за все, – затравленно озираясь, тихо сказал Лыжин.

– Что, замучили тебя твоей судимостью? Попрекают? – спросил Крячко, усаживаясь на лавку и приглашая парня сесть рядом. – А ты как думал? Убийство полицейского – это такая статья, сынок, такое преступление, за которое тебя кое-кто может не простить никогда. Понимаешь это слово? Ни-ког-да!

– Я не виноват, не убивал я! – стал лихорадочно объяснять Макар, но Стас его решительно перебил:

– Знаешь, на кого ты сейчас похож? На человека, который пошел с мужиками на охоту, все стреляли по зверям, а он по бутылкам. Потом они застрелили медведя, и ты вместе с ними потащил его домой. А так-то ты не убивал, конечно. Понял разницу? Ты был в этой компании, вы были пьяны и агрессивны, к девушке приставали, а он вас остановил и объявил вам, что он сотрудник милиции. Это все установлено следствием. А вы не подчинились, и ты вместе с остальными. Тебе необязательно было твоих дружков останавливать, тебе достаточно было уйти оттуда. А ты даже пару раз ударил лежащего на земле милиционера ногой. Но ножом его ты не бил, это точно.

– Что же мне теперь делать? – закрыв лицо руками, пробормотал Лыжин. – Жить-то теперь как? Чего вы от меня хотите?

– Не скули и на жалость меня не бери, – скривился Стас. – Оступиться легко. Один шаг в сторону, и ты преступник. А вот заслужить доверие, вернуть доброе имя – это процесс долгий и сложный. Вот и начинай это делать прямо сейчас.

– Как? – не понял Лыжин.

– Нужна твоя помощь. Стас Бережной сказал, что с тобой поговорить можно. Что ты, в отличие от Агапова, адекватный человек. Ты должен вспомнить все обстоятельства тех событий, когда был убит майор милиции.

Лыжин поднял глаза на Крячко, и сыщик увидел в них неподдельный страх. Этот парень боялся. Он боялся все эти пять лет в колонии, он боялся здесь, на свободе. И он что-то знал. Стас на это рассчитывал, рассчитывал на признание, поэтому подготовился. Официально взять под охрану Лыжина как важного свидетеля, перевезти его в другой регион, выдать другие документы сейчас было невозможно, потому что для такого рода мероприятий по защите свидетеля нужно иметь хотя бы официальное уголовное дело. Открытое дело. А дело об убийстве майора милиции Морева было закрыто. Виновные найдены и наказаны. И чтобы возобновить дело, нужны были веские основания. Но у Главного управления уголовного розыска были свои возможности и полномочия. И два часа назад, с санкции генерала Орлова, Крячко договорился с начальником уголовного розыска местного управления внутренних дел о том, что тот выделит оперативников, которые будут круглосуточно наблюдать за Лыжиным и охранять его до принятия официального решения. Все это можно было сделать, так сказать, в рамках оперативных мероприятий.

– Нам угрожали, – тихо признался Лыжин. – Еще тогда. Точнее, мне угрожали и сказали, что предупредили всех. Срок маленький, но это лучше, чем безвременная смерть.

– А что произошло? В чем вы могли сознаться, кроме того, что в пьяной драке Агапов ударил милиционера ножом и убил его. Вы ведь прошли просто подельниками, которые вместе с Агаповым избивали Морева.

– Не было у Агапова ножа, – так же тихо ответил Лыжин. – И не носил он его с собой никогда.

– Был выстрел?

– Выстрел? – Лыжин удивленно посмотрел на Крячко. – Не знаю. Праздники были, фейерверки запускали, петарды бахали все время где-то. Я, честно говоря, пьяный был, мало что помню, не соображал. Так как-то все в голове наперекосяк сложилось. И то уже потом, когда следствие началось, очные ставки. Я даже не могу сейчас сказать, чего сам помню, а что от следователя узнал.

– А кто угрожал, кто велел про нож говорить?

– Так этот, – неопределенно мотнул головой Лыжин, – опер из уголовного розыска. Ему искать не хотелось, он на нас все свалить хотел, вот и пригрозил. Это он мне угрожал, а остальным… я не знаю, нас же вместе в одной камере не держали. Мы вообще больше не виделись с Вадимом и Стасом.

– Оперативника помнишь? По фотографии узнаешь его? Может, фамилию помнишь?

– Фамилия у него была… такая странная. Ну, необычная. Как будто… что-то из истории напоминает. Из учебника. Я еще тогда так подумал, когда ее услышал в первый раз.

– Половец?

– Точно! – оживился Лыжин.