15
Дальше события воспринимались кусками. Неподалёку сидел Кеша и невнятно что-то бубнил. Сашке это казалось важным, но различить слова он не мог. Изо всех сил прислушиваясь, он улавливал только обрывки фраз, слов, которые рассыпáлись, словно упавшая колода карт. «Консервы, деньги, одежда, продал» – носилось в воздухе. Приходили парни из их бригады и из соседней: кто погреться, кто поболтать с Кешей. Говорили они тоже непонятно и долго… Всё внутри Сашки болело, и он лежал, боясь пошевелиться. Он бы рад был уснуть, потерять сознание, умереть… Только не так-то это просто… Вспомнился мальчишка на заплёванном полу хранилища. Мальчишка, который из-за Лёвы никогда не вырастет. Вспомнился Лёва, который теперь никогда не станет настоящим солдатом. И вдруг стало так жалко… Жалко мальчика, жалко себя, жалко даже Лёву. Словно они были друзьями, прожили много лет рядом, а теперь Сашка совершил немыслимое предательство… Нет, Лёва был враг. Озлобленный, несправедливый человечишка. Он наслаждался чужой смертью. Так почему же Сашке жаль его? Почему Сашка уверен, что Лёва должен был жить? Все должны были жить: Лёва, Сашка, тот мальчишка, старик сторож… А остался только Сашка. Почему? Зачем? Надо было узнать это у кого-то. Найти того, кто всё объяснит…
– Где он? – спросил Сашка у Кеши.
– Кто?
И Сашка больше не задавал вопросов. Он всё понял. Никто ему ничего не объяснит. Он всё должен понять сам. Понять, что лишил человека жизни. Даже двоих – ещё застрелил того падальщика. Нет, троих: не смог спасти малолетнего мальчишку… Нет, четверых… Мама тоже умерла из-за него… И тогда он заплакал. Не мог сдержаться и ревел в голос. Сквозь слёзы в сознание пробивался Кеша с идиотским: «Всё нормально. Не плачь, Санёк…» Потом появился Витька, как и всегда, со свечой в руке. И как всегда равнодушно сказал:
– Ты не умер, дух. Ты приносишь несчастье, разве я был не прав? Молчишь? Молчание помогает нам мыслить о вечном. Стодневное молчание даёт просветление. Нужно только говорить «ом…»
Витька был самым нормальным среди всех. Витька единственный не казался сейчас идиотом. Такая простая и эффективная месть миру – наплевать на него. И тогда мир исчезнет…
– …И тогда дух обретёт силу.
– Я хочу умереть, – сказал Сашка Шизу.
– Умереть нельзя, – вздохнул Шиз. – Душа бессмертна. Вот в чём наша беда. Тысячи лет в грязи, разрухе, тлене. Тысячи лет мучений, пока не обретёшь себя…
– Я не хочу!
Шиз не ответил, только хлопнула за ним дверь. Застучала кровь в висках. Сашка закрыл глаза и услышал, как за окном свистит ветер. Ветер высвистывал мелодию. Знакомую и очень приятную. Вдруг из далёкой дали принёс ветер отзвуки колокола…
В последний раз Сашка слышал колокол в санчасти. «Почему он звонит? Здесь нет колокола. Я штурмовик. Я ничтожество и убийца. К чему эта сказка?» – равнодушно подумал Сашка. Звон прекратился. Сашка открыл глаза и вдруг вместо закопчённого потолка увидел потолок неправдоподобно белый. В углу за столиком сидела медсестра. Увидев, что Сашка приподнялся, она отложила газету.
– Очнулся? Наконец-то! Ох и бредил же ты!
– Где я? Это сон? – пробормотал удивлённый Сашка.
– Нет, не сон, – сказала медсестра. – Сейчас я мать позову. Внизу сидит, ждёт.
Хлопнула дверь, и Сашка поднялся с постели. В палате было светло. Очень сильно пахло миндалём, а на столе стояла ваза со степными цветами. Одевшись, он подошёл к зеркалу – оттуда смотрел он сам: смуглый, черноглазый, с повязкой вокруг головы… В коридоре послышались торопливые шаги. Так могла идти только мама. Наконец дверь открылась, и мама зашла. Она была чем-то озабочена, подошла и обняла Сашку.
– Что-нибудь случилось, сынок? Что у тебя с головой? Приходили какие-то люди…
– Да ничего… Поцарапался, отдохну, и всё будет нормально.
«Что произошло?» – попытался вспомнить Сашка. В душу просочилась тревога. «Неужели я опять сделал что-то? Что-то направленное против города? Против его безопасности?»
В палате появился следователь из Конторы. Презрительно осмотрев Сашку, усмехнулся.
– Ну, здравствуй, предатель, – сказал он, присаживаясь на табурет. – Мы решили взяться за тебя серьёзно, поэтому я здесь. Садись, разговор будет длинный. Посторонних попрошу не давать никаких сигналов подозреваемому и вообще очистить…
Следователь зло посмотрел на мать, но она не двинулась с места.
– Что я такого натворил? – удивился Сашка.
– Ты предал Корпус, – спокойно ответил следователь. – Ты убил много людей. Кстати, ты читал «Кодекс штурмовика»? Что там говорится насчёт убийств? Не знаешь?
– Зачем мне читать «Кодекс штурмовика»? Я кадет гвардии…
– Ты поганая тварь! – взвизгнул следователь и, вскочив, ударил Сашку. Сашка упал, а следователь пнул его в живот. Потом нагнулся над ним и, выравнивая сбившееся дыхание, произнёс:
– Ты должен застрелиться. Я принёс тебе пистолет, – он бросил Сашке пистолет со знакомым клеймом «Р. B.». – Ты ведь хотел, правда?
Сашка осторожно взял оружие, поднёс к виску. Рука его дрожала, и дуло неприятно ёрзало по коже.
– Быстрее! – скомандовал следователь. – Ты опорочил свою честь и честь своего отца. У тебя как у солдата это единственный шанс смыть позор.
Сашка положил палец на спусковой крючок, выдохнул и нажал. Грохнул выстрел. Перед глазами закачалась побелевшая мать.
– Прощай, сынок. Ты уже не приедешь…
Сашка открыл глаза и огляделся: сырая грязная комната. Кеша на соседнем топчане спал, негромко похрапывая. «Сон», – понял Сашка. Казалось, в комнате нестерпимо жарко, и страшно хотелось пить. Воды рядом не было, пришлось идти к трубам. В большой комнате при тусклом свете стеариновой свечи сидел Шиз. Сашка обошёл его, глотнул отвратительной ржавой жидкости. Пить захотелось ещё больше, затошнило. Он сел на пол, глубоко дыша, переждал приступ дурноты.
– Чёрный дух, – позвал Шиз, – все спят, а ты ходишь. Я молюсь за тебя. Ты не выдержал испытания. Лёва был твоим испытанием, но ты слаб, ты пошёл по лёгкому пути. И теперь Лёве хорошо, он в чистом мире, а ты бродишь без сна и покоя.
– А что мне делать? – спросил Сашка, будто Витька был нормальным.
– Медитировать и молиться. Тогда твоя душа успокоится.
– Сам молись, – огрызнулся Сашка.
Вдруг захотелось ударить Шиза, словно это он всё портит в жизни, а если ударить – всё наладится.
– Ты неверующий, – заметил Шиз. – У верующих не бывает такой чёрной кармы.
– Пошёл ты! – Сашка направился в свою комнату, злость на Шиза утихла сама собой. Возразить убогому было нечего.
Постель за время его отсутствия остыла. Он пошевелил угли в мангале, завернулся покрепче в одеяло. Почему-то вспомнилась степь, в которую вывозили кадетов на учения. Летом там было очень здорово: пахло травами и вольным ветром. Вспомнились друзья: Вовка Бауэр, Макар Стеценко, Василь Авдеев, Илья… Они сидели на привале и мечтали о будущем: о том, как они станут гвардейцами, как будут водить солдат в атаки, как будут дружить всю жизнь. Сашка, усмехнувшись, отогнал эти воспоминания подальше.
Друзья исчезли. Теперь перед ним была только степь. Ещё бурая, до того, как она расцветёт. Сашка сидел на старом ржавом броневике и смотрел вдаль, туда, где горизонт. Рядом Витька пил чай, громко швыркая.
– Ну что, чёрный дух, ничего не видишь вдали? – вдруг спросил он.
Сашка напряжённо посмотрел по сторонам. Чуть левее, там, где была небольшая возвышенность, появилась точка, которая стала приближаться.
– Это карма, – наставительно сказал Шиз.
Точка медленно увеличивалась. Это был человек, одетый в вязаную чёрную шапку, грязную майку, ватные штаны и огромные валенки с калошами. Человек брёл в сторону броневика, поминутно спотыкаясь, отчего руки его, безвольно болтавшиеся, подлетали вверх, как у тряпичной куклы. Шиз перестал пить чай, поёрзал на броне и полез внутрь. Тем временем человек приближался, и чем ближе он подходил, тем сильнее замирало Сашкино сердце и быстрее бежали мурашки по спине. Этот человек, приближающийся к Сашке, человек с серым лицом, белыми неживыми глазами, рыжими усами над верхней губой и рыжими вихрами, торчащими из-под шапки, этот человек был Лёва… Сашка хотел спрыгнуть с броневика, но ноги от страха подкосились, и он только закрыл ладонями глаза. А когда открыл их вновь, Лёвы не стало. Сашка вытер пот со лба и слез на землю. Там стояло оно. Это был парень в красной куртке, в хороших ботинках, только вместо лица у него была кровавая рана. Лоб разворочен, превращён в серо-красную массу; правый глаз вытек, и на его месте сидела жирная зелёная муха, а левый смотрел на Сашку; обнажённые клыки сложились в жуткий оскал. От парня тянуло сладковатым запахом разложения. Громко закричав, Сашка побежал. Он пытался бежать быстро, но ноги стали словно свинцовые и ничего не получалось. Запах разложения преследовал его, заставлял бежать дальше. Сердце колотилось, одежда насквозь промокла от пота. Впереди показалась колонна людей в гвардейской форме. Люди шли через степь унылой вереницей, еле волоча ноги.
– Ребята! – крикнул Сашка и вдруг понял, что все эти люди мертвы. Ничего живого не было в их облике.
– Это карма! – откуда-то сверху крикнул Шиз.
Сашка упал и уткнулся в пыль.
– Иди к нам, – позвал один из кадетов, – мы тебя давно ждём.
Сашка увидел перед собой протянутую руку трупа и закричал нечеловеческим голосом…
– Тихо, тихо! – появился откуда-то Кеша. – Это я! Приснилось чего?
В комнате светлело. Кеша сидел рядом и крепко держал Сашку за руки.
– Не ори! Всю бригаду перебудишь!
Потом потрогал ему лоб.
– Ты заболел, точно заболел. Наверное, от Хныка заразился. Тот тоже вчера свалился больной.
– Кеша, я же не виноват! – скороговоркой заговорил Сашка. – Тот, падальщик, нас убить хотел, и Лёва меня убить хотел! Стоял с автоматом. Я бы никогда первый не выстрелил. Мне так плохо, Кеша! Я бы домой ушёл! Ушёл уже, а там теперь другие люди живут! И из Корпуса меня выгнали! Просто так, ни за что. У меня отец погиб. Главу защищал. Я ему теперь даже завидую. Лучше так умереть, как он, чем тут с крысами… А пока я здесь торчал, у меня мать умерла. Это я её убил, Кеша, я ей не сказал, куда иду!
Кеша продолжал держать Сашку за руки, будто боялся, как бы чего не вышло.
– Теперь этот Лёва мне сниться будет, не даст он мне жизни! – говорил Сашка. – Зачем я здесь, Кеша? Может, мне лучше подняться повыше – да и вниз? Вы меня закопаете, и ничего плохого больше не случится! Что мне делать, Кеша? Что мне делать?
– Тебе – не знаю. Я бы, конечно, к матери на кладбище сходил. Её ведь на городском кладбище похоронили?
– Наверное, – Сашка с ужасом понял, что даже этого не спросил у дяди Вити. Сашкиного отца похоронили на офицерском кладбище, но мама-то не была военной.
– Знаешь, Санёк, – Кеша отпустил его, повертел в руках свой шлем, надел, – я тебя понимаю, у меня ведь тоже мать умерла. Три года уже прошло. Она от гриппа умерла, а я даже не знал. Мы тогда все этим болели, но меня батя умудрился в город привезти, в больницу. А я тут как начал болеть: одно за другим, грипп прошёл, желтуха началась, потом ещё дрянь какая-то, я уж и названия не помню. Батя думал, что и меня хоронить придётся, ну и не стал говорить о матери. Выписали меня, а тут нá тебе: сирота ты, Иннокентий. Как я ревел! Ты, Санёк, ещё молодцом держишься, а я совсем расклеился. Да ещё батя попивать стал. Вместе и страдали. Но он у меня хороший: собрал последние деньги, мы на них трактор хотели купить, маленький такой, знаешь? Вот, вместо трактора заплатил за меня, идиота, чтобы я в танковом училище учился. А меня выгнали. Теперь к бате нельзя, пока деньги не соберу, ну уже немного осталось, пара боёвок – и домой. Хочешь, со мной поедем, тут к югу от города фермерское поселение, там хорошо, даже озеро есть. Будем хлеб выращивать, это ведь лучше, чем из автомата палить, верно?
Сашка кивнул. Кеша казался таким близким, как брат, и Сашке хотелось ткнуться ему в плечо и заплакать.
– Ну ладно, – распорядился Кеша. – Давай с тобой вместе на кладбище съездим. Только мне кажется, что ты болеешь.
– Это я вчера бормотухи с Гогой налакался, да ещё Олег побил. Ты бы себя как чувствовал?
– Я бы сдох, как любит говорить наш Хнык. – Кеша встал. – Ладно, пойду Олега разбужу, надо же ему знать, куда мы собрались, а то решит, что ты опять убежал.
– Я сейчас тоже подойду, – сказал Сашка. – Я вещи в рюкзаке принёс, где они?
– Да вон, я на подоконник рюкзак бросил. Ты себе или продавать притащил?
– Дарить.
Кеша пожал плечами, явно не понимая, как можно добровольно с чем-то расстаться и ничего не получить взамен, и вышел.
Сашка развязал рюкзак, достал одежду для Хныка, а когда поднял глаза, увидел за окном привычные развалины – всегда одинаковая картина, что бы ни случилось. Просто груды щебёнки да железных прутьев. В них, как говорил Шиз, нет души, и поэтому ничего им не страшно…
