11
Вторник 27 октября, 01:26
Бергер вошел. Дверь закрылась. Натали Фреден посмотрела на него. Не говоря ни слова, он нажал на кнопку записи на записывающем устройстве. Зажглась красная лампочка. Бергер произнес все необходимые фразы, потом сказал:
– Что ж, вы чисты.
– Рентген, – заговорила Натали Фреден. – Зачем это?
– Для вашей же безопасности. Как и анализ на наркотики. Вы чисты, наркотиков в крови нет. Расскажите теперь о том, кто подарил вам велосипед.
– Это было давно. Кажется, его звали Чарльз.
– Разве это не ваш бывший бойфренд? Вы не помните, как звали вашего любовника?
– Я же уже сказала: это было давно.
– А вот вашему «рексу» вряд ли больше трех лет.
– Вы серьезно хотите поговорить о моем велосипеде?
– Я серьезно хочу поговорить о вашем «рексе», да, о вашем царе и повелителе, но мы начнем с другого конца. Хотя я обещаю, что к этому мы еще вернемся. Вы жили за границей?
– За границей? Нет.
– Никогда?
– Никогда.
– Куда вы тогда исчезли после третьего класса Марихемской школы в Умео? Согласно словам вашего классного руководителя, ваша семья собиралась переехать за границу.
– Я об этом ничего не знаю.
– Нет, и никаких признаков того, что вы это сделали, тоже нет. Ваши родители оставались зарегистрированы по тому же адресу в лесу недалеко от Умео еще пятнадцать лет. Но вы исчезли из всех списков. Куда же вы отправились в десять лет?
Натали Фреден замолчала и как-то по-новому встретилась взглядом с Бергером. Пока он перекладывал фото десятилетней Натали Фреден, он пытался понять, что именно казалось новым.
– Узнаете себя? – спросил он.
Она отвела взгляд, уставилась в стену.
– Улыбка, – продолжал Бергер. – Можно предположить, что перед вами была вся жизнь, не правда ли, и все было возможно? Посмотрите на фото, Натали. Я знаю, что вы помните, кем были тогда. Десять лет. Посмотрите на улыбку. Вы радовались. Но видели ли вы будущее с безграничными возможностями?
– Я не понимаю, чего вы хотите.
– Я смотрю на эту улыбку, Натали, непропорционально большие резцы, которые бывают в десять лет; зубы как будто говорят другим частям тела: растите, догоняйте нас. Но я знаю, что ни вы, ни я не видим в этой улыбке будущее с безграничными возможностями. В ней что-то другое, не правда ли? Что видите вы, Натали?
Снова молчание. Не такое, как во время предыдущего допроса. Бергер продолжил:
– Как раз перед тем как я зашел сюда, персоналу Марихемской школы удалось отыскать части архива, которые слишком стары, чтобы храниться в цифровом виде. Люди в Вестерботтене просто-напросто перерыли какой-то подвал. Вы, конечно, знаете, что они нашли, Натали? И это не жизнь за границей.
– Я не знаю, о чем вы говорите.
– Нет. Ну конечно, нет. А что, если я скажу вот так: это относится к тем временам, когда в школах были социальные кураторы. И даже школьные психологи.
Натали Фреден выглядела теперь иначе, как будто она вдруг заняла место в самой себе, совершила вынужденную посадку в собственном теле. Она впилась в Бергера взглядом, какого он раньше не видел. Она стала другой. Но ничего не сказала.
Бергер продолжал, уткнувшись носом в бумаги:
– Зарегистрировано три визита с довольно небольшими перерывами к куратору, а потом – всего несколько дней спустя после последнего визита – прием у школьного психолога. За четыре дня до конца весеннего семестра, уже в июне. А потом в осеннем семестре вы не вернулись в школу. По словам вашего классного руководителя, из-за переезда за границу. Что из этого вы помните?
– Предательство.
Это прозвучало так внезапно, так четко, и острый и совершенно ясный взгляд был направлен прямо в глаза Бергеру. Он какое-то время не отводил их, понял, что ему не дают их отвести. Он чувствовал, что его одолевают мысли о балансе сил в допросной, о неоспоримом перевесе ведущего допрос. В конце концов он отвел взгляд и обнаружил, к своему безмерному раздражению, что перекладывает бумаги на столе.
– Чье предательство? – спросил он, не поднимая глаз.
Поскольку она не ответила, Бергер был вынужден поднять их, готовый вернуть себе инициативу. Но ее взгляд был слишком сильным, слишком острым, как будто она рылась в самых потаенных глубинах его души, хотя он понятия не имел зачем. Ему пришлось прекратить этот процесс, его взгляд скользнул в сторону и уткнулся в стену. Она что-то пробормотала и с силой откинулась на спинку стула, как будто пришла к какому-то пониманию.
– Так кто и кого предал? – попытался он снова и снова взглянул ей в глаза. Но она больше не смотрела на него, ее взгляд был направлен внутрь, ни на чем не сфокусирован.
Бергер запнулся на мгновение. Только что у них был контакт, сильный, своеобразный контакт, а теперь он снова пропал. Это не поддавалось анализу, невозможно было докопаться до сути, но и молчать было неприемлемо. Какой-то прорыв уже случился, и Бергеру пришлось искать пути обратно к тому состоянию.
– Школьный психолог, некто Ханс-Уве Карлссон, умер, но куратор жива. Мы скоро отыщем ее и поговорим. Что она скажет, Натали?
Фреден тяжело вздохнула и ничего не ответила.
Бергер достал увеличенную фотографию десятилетней Натали Фреден и положил рядом с ней другой снимок.
– Фото класса, – пояснил он. – Ваша радостная улыбка в контексте.
Вообще никакой реакции.
– Общие фотографии всегда увлекательны, – продолжал он. – Даже такие стандартные, как фото класса. Можно ли что-то сказать об отношениях внутри группы? Случайным ли образом расставил людей равнодушный фотограф, у которого когда-то были куда более честолюбивые планы? Или это отражение реальных отношений?
По-прежнему никакой реакции, разве что намек на презрение в уголках губ. Бергер продолжил:
– Вокруг вас пустое пространство. Посмотрите сюда. Все остальные стоят так, что их тела соприкасаются. Но, кажется, нет никого, кто хотел бы прикоснуться к вам, Натали.
Все тот же повернутый в сторону, нейтральный взгляд, теперь со слабой примесью скепсиса.
– Одноклассники считали вас противной, Натали? – мягко спросил Бергер.
Что-то загорелось в ее глазах. Она медленно повернулась в его сторону. Бергер тем временем продолжал:
– Вам было десять лет, Натали. Что с вами произошло, из-за чего они вас сторонились?
Между ее полузакрытых век пробивался свет, слабый, дрожащий свет, который на секунду заменил все звуки.
– Вы очень хорошо знаете, что произошло, – резко ответила она.
Бергер ощутил, что его пронизало какое-то чувство.
Удивление, да, определенно, но и нечто большее. Беспокойство, быстрый укол беспокойства. И что-то другое, что задержалось, ощущение, что она говорит на совершенно другом уровне, находится в совершенно другом месте. Бергер не понимал, кто она, что делает, и это было настолько необычно, что он в самом деле почувствовал, что сбит с толку.
Однако у него было направление, линия, и в конце этой линии находилась пятнадцатилетняя Эллен Савингер, и она жива, и ничто не могло заставить его отказаться от этой линии.
– Я действительно думаю, что знаю, – мягко сказал он. – Из того времени, Натали, вы помните предательство, вы сами это сказали вполне определенно. Я предполагаю, что предателем было попросту окружение, все окружение, от родителей до приятелей и учителей. В то время мало говорили о школьной травле, Натали. Многие в старшем поколении все еще считали травлю полезной закалкой перед взрослой жизнью. Но вы не смогли вынести, что ваши одноклассники считают вас гадкой, вы были в настолько плохом состоянии, что вас направили к куратору, один раз, другой, третий, и наконец куратора уже не хватало, и он был вынужден передать вас школьному психологу. Психолог нашел для вас место в частной клинике. Что это было за место, Натали?
Но с Натали Фреден уже невозможно было установить контакт. Она только смотрела в стену.
– Вам было десять лет, – продолжал Бергер. – Многое указывает на то, что вы провели в одном и том же месте двадцать лет. И вдруг вас выпустили на свободу, в мир, которого вы не знали. Все незнакомо. Вы выросли в защищенном заведении, без контакта с внешним миром. Что вы чувствовали, когда вышли?
Фреден повернулась в его сторону, но в ее взгляде ничего особенного не наблюдалось. Она ничего не сказала.
Он гнул свое.
– За эти двадцать лет умерли ваши родители. Ваш дедушка умер одновременно с вашей выпиской, и в отсутствие других родственников он оставил вам не только квартиру на Видаргатан, но и кругленькую сумму денег.
– Вы вроде говорили, что у меня нет счетов в банках?
Это было неожиданно. Бергер уже более или менее сдался и не надеялся на ответ. Он инстинктивно нажал на ухо в надежде на оперативную дополнительную информацию. Ди была в хорошей форме, ее голос немедленно зазвучал у него в наушнике:
– Коробка из-под обуви с несколькими сотенными банкнотами найдена под полом на кухне на Видаргатан.
– Никаких счетов, да, – сказал Бергер. – Я не знаю, может, вы не доверяете банкам или просто-напросто не знаете точно, как они устроены. Но меня радует, что вы пытаетесь уличить меня во лжи. Это доказывает, что вы все еще внимательно слушаете.
– У вас там правда такая «ракушка»? – спросила Натали Фреден, пояснив слова жестом.
Никогда не хвататься за ухо, подумал Бергер. Почему он это сделал? Она задела его оружием, которого он пока ясно не видел? Неприятное чувство. Он стряхнул его с себя, как он всегда стряхивал с себя почти все.
– Теперь деньги закончились, – сказал Бергер. – Всего пара сотенных в обувной коробке. Что вы обычно делаете, когда деньги на исходе?
– Работаю. Нанимаюсь на временную грязную работу. Но об этом мы уже говорили.
– Но сейчас вы вот уже год не работаете. И до этого не сколотили на работе сумму, достаточную, чтобы прожить целый год.
– У меня еще оставалось немного дедушкиных денег.
– Нет, вряд ли, не так уж много их было. Откуда вы получаете деньги, Натали? Как вы ежемесячно платите за квартиру больше двух тысяч? Сумма всегда вносится наличными в офисах банков по всему городу. Платите хотя бы вы? Или кто-то другой? Тот, кто подарил вам велосипед?
Она покачала головой, и больше ничего.
– Кто помог вам, когда вы вышли из больницы? – спросил Бергер.
Она не ответила. Он продолжил:
– Это был Чарльз? Который стал вашим другом? Тот, кто подарил вам велосипед? Ваш «рекс».
Вместо ответа он услышал голос Ди у себя в ухе:
– Трехлетний «рекс» только что опознали по отпечаткам пальцев. Совпадает с фотографиями. Есть номер рамы, но пока ни продавца, ни покупателя.
Бергер заметил, что слегка кивает. Он вышел из равновесия, но не до конца понимал, как и почему. Он был вынужден довести до конца свою линию, но где-то чувствовал подвох. Вся эта история была один большой подвох. Фреден реагировала не на те вещи, как будто она и впрямь существовала в совершенно другой реальности. Как будто у нее совсем другой доступ к правде.
Или как будто правда и была другой. В другом мире, в мире чокнутых.
Он спросил без особой надежды:
– У вас был другой велосипед до «рекса»?
Она ответила с совершенно другим блеском в глазах:
– Я всегда ездила на велосипеде.
Вдруг забрезжил луч надежды. Бергер не умолкал:
– И в клинике тоже?
– Я не знаю, о какой клинике вы говорите.
– Когда вам было десять лет, мама и папа предали вас и отправили в больницу. У вас тогда был велосипед?
– Не знаю…
– Может быть, это была единственная настоящая радость в клинике? Велосипед? Вы и тогда много ездили?
– Я всегда много ездила на велосипеде.
– Как у вас оказался ваш первый велосипед, когда вы вышли из больницы? Вы его купили?
– Да, на дедушкины деньги.
– Что случилось с тем велосипедом?
– Я так много на нем ездила, что в конце концов он развалился.
– И тогда появился Чарльз и подарил новый?
– Думаю, да.
– Вы думаете?
– Я не помню. Мне кажется, это так.
– Как вы познакомились в Чарльзом?
– Не помню. Во время велосипедной прогулки.
– В городе? В Стокгольме?
– Он подъехал на велосипеде и остановился на светофоре рядом со мной и сказал, что мой велосипед выглядит сущей развалюхой.
– И так началась ваша связь?
– Да.
– Он был добр с вами?
– Я получила велосипед.
– А в остальном?
– Не знаю.
– Чем вы занимались вместе? Помимо катания на велосипедах.
– Мы не катались вместе.
– Но он ведь отправлял вас в небольшие путешествия, да? И не всегда в такие уж небольшие?
– Я не знаю…
– У вас с Чарльзом были сексуальные отношения?
– Я не знаю…
– Ну конечно вы знаете, Натали. У вас был секс?
– Да…
– Какого рода секс?
– Не знаю. Довольно… жесткий…
– Что вы имеете в виду? Он вас связывал? Бил?
– Немного…
– Немного? Вы были девственницей, когда вышли из клиники?
Ответа не прозвучало. Бергер продолжал:
– Так и было, да? Вы не знали, что такое секс. Думали, что так и должно быть. Что он должен вас бить. И приказывать. Ведь так и было? Он решал за вас.
Снова никакого ответа. Неужели Бергер снова теряет с ней контакт?
– Что было, когда он в первый раз отдал вам приказ?
– Что вы имеете в виду?
Йес. Ответ. Хоть какой-то ответ. Бергер уточнил:
– Чего он от вас требовал, Натали?
– Я не хочу говорить об этом.
– Мы можем выбирать из двух путей, Натали. Либо мы углубляемся в то, что происходило в спальне, и тогда вам придется рассказать о каждой малейшей детали, какой бы интимной и неприятной она ни была. Либо мы обсуждаем то, что он приказывал вам делать вне спальни. Что вы предпочитаете?
– Мы можем поговорить о втором.
– Хорошо. Каков был его первый приказ? Не считая секса.
– Поехать на велосипеде в одно место в определенное время.
– Он сказал зачем?
– Сказал, если я окажусь поблизости, мне будет легко найти, куда ехать. Там будут мигать синие огни, и я должна следовать за ними.
– Он сказал зачем?
– Нет.
– Вы поняли зачем?
– Нет.
Бергер откинулся назад и глубоко вдохнул. В ухе очень своевременно зазвучал голос Ди.
– Не хватайся за ухо, Сэм. Здесь Кэри. Так что ты понимаешь, что поставлено на карту.
«Кэри? – подумал Бергер. – Что еще за Кэри, черт бы его побрал?»
– Инженер звукозаписи, – пояснил мужской голос. – Углубленный анализ голоса подтверждает, что с вероятностью девяносто восемь процентов звонила и сообщила от имени Лины Викстрём о доме в Мерсте Натали Фреден.
Бергер сидел неподвижно, укладывая в голове форму и содержание фразы. Наконец, он подумал: «Да, Ди, я понимаю, что поставлено на карту».
Но вслух он произнес:
– Первый раз был ведь не в Вестеросе, не так ли?
Он подвинул ближе к Фреден фото из мотоклуба. Она взглянула на них, но ничего не сказала. Он продолжил:
– Было больше трех раз, правда? Больше трех похищенных пятнадцатилетних девочек?
– Я ничего не знаю о похищенных девочках.
– Я так и думал. Я предполагал, что вами издалека управляет ваш хозяин, а вы лишь пустая оболочка. Теперь я знаю. Так когда был первый раз?
– Я не веду счет времени.
– Но был ведь минимум еще один раз до Вестероса. Вестерос был в марте полтора года назад. Зима, около мотоклуба. Вы назвали свое имя для телевидения. Помните?
– Да.
– Но Вестерос не был первым местом, куда Чарльз приказал вам поехать на велосипеде, чтобы постоять около полицейских заграждений. Итак, когда был первый раз?
– Не знаю. Летом.
– Летом. И где это было?
– Не помню. Ближе к Стокгольму.
– Попытайтесь вспомнить. Это важно.
Теперь Натали Фреден сделала паузу. Настоящую паузу, как будто для того, чтобы как следует подумать. Потом она сказала:
– Соллентуна.
В ухе у Бергера отреагировала Ди:
– Мы немедленно начинаем проверять.
Бергер сделал глубокий вдох и спросил:
– Вы можете описать, что там тогда происходило?
– Чарльз сказал, что я должна поехать туда на велосипеде.
– Что точно он сказал?
– Но я же не помню.
– Думаю, помните. Попытайтесь. Это был первый раз. Вы спросили зачем?
– Да. Но мне нельзя было спрашивать.
– Вы просто должны были делать то, что говорит Чарльз?
– Да, мы так договорились.
– И что же вы должны были сделать?
– Только стоять там и смотреть.
– А где именно? Вы помните, где в Соллентуне?
– Там были высокие дома, много высоких домов. На парковке внизу мигали синие огоньки. Все было огорожено. Я там и встала. Ничего особенного не происходило.
– Много высоких домов? Какая улица? Мальмвеген? Ступвеген?
– Я не знаю, как она называлась.
– Вы помните, как вы ехали? Вдоль железной дороги? Под автомагистралью?
– С тех пор прошло больше двух лет.
– Вы же не ведете счет времени?
– Да, вдоль железной дороги, под магистралью, дальше в гору. Потом в сторону от железной дороги. Одна кольцевая развязка, другая. Оттуда уже недалеко.
– Ступвеген, – сказал Бергер. – Центр района Хеленелунд. Парковка действительно находится ниже многоэтажек.
– Там были лестницы, ведущие к домам.
– И когда это происходило? Вы помните что-то, кроме того, что было лето?
– Нет. Было тепло.
Бергер прервался. Все шло на удивление гладко. Однако огонек в глазах Натали Фреден потух. Но оставались еще несколько моментов, которые надо успеть прояснить до необходимого перерыва. Бергер спросил:
– Какая фамилия у Чарльза?
– Не помню. Что-то обычное.
– На-сон? Андерссон, Юханссон?
– Нет. Что-то на манер Бергстрёма…
– На манер Бергстрёма? Вы имеете в виду вроде Лундберг, Линдстрём, Берглунд, Сандберг?
– Да, хотя ни одна их этих.
Ди была наготове и суфлировала Бергеру на ухо:
– Шёберг? Форсберг? Окерлунд?
Нет.
– Бергман? Лундгрен? Хольмберг? Сандстрём?
Нет.
– Линдквист? Энгстрём? Эклунд?
– Может быть, – сказала Фреден. – Довольно похоже.
– Которая?
– Первая.
– Линдквист?
– Хотя не совсем…
– Лундквист? Линдгрен?
– Он говорил, что на конце должна писаться h.
– Стрёмберг? Линдберг?
– Да, точно. Линдберг. С h на конце.
Бергер вальяжно раскинулся на стуле и глубоко вздохнул.
– Charles Lindbergh, – произнес он с американским акцентом. – Вот оно что. «Счастливчик Линди». «Дух Сент-Луиса». Вы видели когда-нибудь имя Чарльз Линдберг на бумаге? Видели его водительские права или паспорт?
– Нет, но он очень настаивал на этой h.
– Могу себе представить. Чарльзом Линдбергом звали американца, который первым перелетел через Атлантику. В 1927 году, если быть точным. Ваш хозяин украл имя реальной личности и присвоил себе. Ровно так же, как вы поступили с Линой Викстрём.
– Что?
– Мы знаем, что это вы звонили сообщить, что видели Эллен Савингер в доме в Мерсте. Вы сыграли роль соседки, Лины Викстрём, которая, как вы знали, находится в отъезде. Вы знаете намного больше, чем пытаетесь изобразить, Натали.
– Не понимаю, о чем вы.
– Нет, ну конечно, нет.
Тогда он включил запись на своем мобильном. Донесся женский голос: «В общем, я действительно уверена, что только что видела, ну, вы знаете, ее, ее, ту девушку, через окно. Хотя я все же не совсем уверена, что это была она, но на ней была эта, ну, не знаю, розовая лента на шее с тем греческим, неправильным таким, крестом, не знаю, то ли это православный, но она же прям настоящая блондинка, у нее не может быть греческих корней».
Бергер нажал на экран, наступила тишина.
Какое-то время он сидел и наблюдал за женщиной, известной ему под именем Натали Фреден. Она не смотрела ему в глаза. Он пытался свести воедино всю информацию – все, что говорилось здесь, в комнате для допросов, и все, что он знал из других источников. Чтобы сложилась непротиворечивая картина. Не получалось. Действительно не получалось.
– Научно доказано, что это ваш голос, Натали, – сказал он наконец.
Она по-прежнему смотрела в сторону. Бергер продолжил:
– И все же человек, который звонит в полицию и говорит все это, полностью отличается от того, с кем я говорю сейчас. Это заставляет меня думать, что это тоже роль, точно такая же, как Лина Викстрём. А вы совершенно другая.
Она все еще сидела, отвернувшись.
– Я хочу, чтобы вы посмотрели на меня, Натали, – спокойно произнес Бергер. – Я хочу, чтобы вы взглянули мне в глаза.
Опять ничего.
– Прямо сейчас, – сказал он. – Сделайте это сейчас.
Ее лицо медленно повернулось в его сторону. Наконец, он заглянул прямо в голубые глаза. Взгляды могут скрывать, но взгляды никогда не лгут, так говорил его опыт. Что же он видел сейчас? Что-то нейтральное, внешне равнодушное, во всяком случае, недоступное. Это был совершенно другой человек по сравнению с тем, что он себе представлял. С тем, что ему внушили.
Что он позволил себе внушить.
Бергер заговорил:
– Вы позвонили и рассказали о том доме в Мерсте, когда Чарльз Линдберг – а нам он известен как Эрик Юханссон – уже два дня как покинул его. Почему вы ждали два дня? Почему он хотел, чтобы вы выждали два дня?
– Эрик Юханссон?
– Почему вы ждали два дня? Почему вы должны были стоять у заграждений в этот раз, в Мерсте?
Молчание. Судя по выражению лица, на лбу должна была бы образоваться морщинка, если бы не ботокс.
– Если вы не читали по написанному, когда звонили в полицию, Натали, ваши слова доказывают, что вы не только знали о нахождении Эллен Савингер в доме, но и имели доступ к фактам, известным только полиции и преступнику. О розовой ленте с православным крестом знали только мы. И мразь.
– Мразь?
– Чарльз Линдберг и Эрик Юханссон – это только прозвища. А на самом деле его зовут мразь. И вы это тоже знаете. Ведь на самом деле он же не был к вам добр. Расскажите.
– Что я должна рассказать?
– Вы были внутри дома в Мерсте? Видели Эллен Савингер, прикованную и истекающую кровью? Видели, как она обдирает ногти на руках и ногах, царапая ледяной цементный пол? Вы участвовали в пытках?
– Нет! Нет, я не знаю, о чем вы говорите.
– Да! Вы, черт возьми, совершенно точно знаете, о чем я говорю. Хватит нести чушь. Вы участвовали в пытках?
– Прекратите.
– Прекратите? Прекратите?
– Сэм, – прозвучало тихо и спокойно у него в ухе.
Этого хватило. Бергер сдержался. Он чувствовал, как идет время, в груди тяжело билось сердце. Все время на один удар ближе к смерти.
Все время.
– Расскажите о телефонном звонке, – сказал он спокойно.
– Я никуда не звонила, – ответила она.
– Вы не понимаете, Натали. Мы знаем, что вы звонили. Мы знаем, что вы сыграли роль, к тому же весьма профессионально. Я не спрашиваю об этом. Просто расскажите об этом звонке.
Она молчала. Сидела, не произнося ни слова. Бергер позволил ей это, хотя не мог определить, куда ее уносит.
Наконец, она сказала:
– Я никуда не звонила.
Он глубоко вздохнул и вытащил из папки два рисунка. Протянул их ей. На одном изображен мужчина из автофургона в Эстермальме. Второй создан благодаря соседу, который видел чудака с лесной опушки в Мерсте.
– Какой-то из этих портретов похож на Чарльза?
Натали Фреден рассмотрела оба рисунка и покачала головой.
– Не особо.
– Хорошо, – сказал Бергер и забрал рисунки. – Сделаем перерыв. Как только я покину комнату, придет художник, который поможет вам создать портрет Чарльза Линдберга. И я хочу, чтобы вы подумали о телефонном разговоре и вообще обо всем касательно Чарльза, что придет вам в голову.
Он посмотрел на запястье.
На намертво запотевшем стекле часов появился сухой участок. Уже видна приблизительно треть левой верхней части циферблата. Но никаких стрелок.
Время Бергеру было по-прежнему неизвестно.
