Глава седьмая. Белое солнце пустыни

Хызыр оказался крупным и одноглазым узбеком. Через левую глазницу от лба до подбородка проходил глубокий шрам. В тени кунга обычной «шишиги» он обгладывал мясо с большой кости. Пока Хызыр долго и пристально рассматривал Шала правым глазом, чавкал и цвыркал зубом, тот лениво пялился на транспорт рядом, чувствуя позвоночником ствол автомата одного из стражников.

«Газ-66» выглядел почти привычно. Радиатор и бензобак прикрывали толстые листы железа, над кабиной торчал гибкий шест антенны, и криво намалеванные желто-серые пятна по всему корпусу намекали на камуфляж для пустыни. А вот артиллерийский тягач «Медведь» подвергся некоторой доработке. Чтобы превратить его в полноценную боевую единицу, на крыше обитаемого отсека установили башню, снятую с боевой разведывательно-дозорной машины. Полуприцеп, обычно используемый для перевозки снарядов, также оборудовали огневыми точками – над бортами виднелись стволы «Утесов». Видимо, штатной брони оказалось достаточно, на обитаемый отсек и кабину дополнительную монтировать не стали, поэтому все смотрелось целостно и гармонично, а излишеством казался только отвал, установленный впереди. Похожий на гипертрофированный перевернутый плуг, он придавал автомобилю еще более боевой вид.

Долго любоваться техникой Хызыр не дал. Утер жирные губы тыльной стороной ладони, отшвырнул мосол и, громко рыгнув, вытер руки об одежду. Поднялся с земли и оказался на голову выше Шала. Пощупал куртку пленника, довольно причмокивая.

– Куртка понравилась? – прищурился Шал, подняв голову.

– Да.

– Такую же хочешь?

– Нет. Эту заберу. Лезь! – И толкнул Шала к открытой двери кунга.

– Со связанными руками?

– Лезь, – Хызыр схватил за воротник куртки и подвел к лесенке.

Шал поднялся на несколько ступеней, а потом его уже просто зашвырнули внутрь. Падая, он плюхнулся на бок, подобрал ноги и уселся у стены, прижавшись к ржавой двухсотлитровой бочке и рассматривая внутреннее убранство кунга. Если снаружи «шишига» еще выглядела как обычный дорожный труженик, то внутри располагалось настоящее царство садиста. Часть стены занимали ржавые цепи, кандалы, клещи и различные плетки с шипами, а остальное пространство – петли для фиксации рук и ног пленных, да и большинство пятен на полу казались мало похожими на ржавчину. Не боевая единица, а средство устрашения населения, и одним из средств воздействия являлась жара. Духота внутри оказалась адской, несмотря на открытые окна, а если их закрыть, то и вовсе непереносимой. Передвижная камера пыток и душегубка в одном флаконе.

Хызыр забрался следом и поставил у входа побитое эмалированное ведро, наполненное бледно-розовой массой. Помещение сразу наполнилось сладковатым запахом свежих внутренностей. Прикрыв за собой дверь, расположился на рундуке в углу и вытянул ноги. Заурчал двигатель, и машина тронулась в путь.

– Что, любишь делать больно, доминатор чертов?

– Д-а-а, – заулыбался тот и кивнул, – люблю.

Шал присмотрелся внимательней. Создавалось впечатление, что Хызыр похож на большого ребенка. Односложные ответы, простые желания вроде еды или чужой куртки. Ему будто тоже когда-то провели подобную процедуру, что и Алибеку. А может, так оно и было. Уничтожили личность, сломав психику, а потом научили убивать и мучить. И другого занятия Хызыр теперь не знает. Личный экзекутор Иргаша, лишенный предрассудков и внутренних барьеров, вряд ли задумается о том, какие страдания он причиняет жертве, и приказы будет выполнять беспрекословно. Хозяин сказал «надо», палач ответил «есть». И теперь что-то подобное, значит, они хотят сделать и с ним.

«Шишига» ехала медленно, подпрыгивая на ухабах. Шал слушал, как плещется в бочке неизвестная жидкость, обливался потом и иногда посматривал на своего стражника, прикидывая варианты побега. Сытный обед и жара разморили, и вскоре единственный глаз Хызыра, уставшего бороться со сном, медленно закрылся. Что там гласит закон Архимеда? Правильно, после сытного обеда полагается поспать. Шал выждал еще некоторое время, присматриваясь к закрытому глазу, потом связанными за спиной ладонями уперся в стенку кунга, напряг ноги, и на очередном ухабе легко взлетел вверх.

Мысленно все рисовалось красиво и легковыполнимо. Вскочить, нанести удар левой ногой спящему палачу в висок и пяткой правой добавить в нос, ломая хрящи и переносицу. Потом открыть дверь и выпрыгнуть на ходу. Но все гладко происходит только в мыслях и мечтах, а на деле выходит как выходит. Когда Шал бросился на Хызыра, тот открыл глаз и ударил ногой в грудь. Либо слух хороший, либо спал не крепко, а может и все вместе. Ударившись затылком о стену кунга, Шал больше не предпринимал попыток подняться.

– Ну это нормально, – пробормотал он, морщась от боли, – ожидаемо, но попытаться стоило.

Карательных действий, вполне предполагаемых за подобный демарш, Хызыр не применил, но и глаз больше не сомкнул. Вращал им словно циклоп и пялился на пленника. Когда «шишига» остановилась, особо заботиться о физическом состоянии будущего раба не стал и бесцеремонно вышвырнул Шала из кунга. Его тут же схватили за руки те, кто ехал в кабине. На шею нацепили колодку из двух широких досок, словно позаимствованную у средневековых инквизиторов, и, развязав руки, сняли куртку, которую сразу же напялил на себя Хызыр. Довольный приобретением, он закрепил запястья Шала в отверстиях поменьше и подсечкой уронил его наземь. Помощники принесли колья, забили их глубоко в землю и скрепили с колодкой. Связанные и лишенные обуви ноги тоже зафиксировали колом, чтобы не вертелся по земле, пытаясь освободиться. Потом принесли ведро и вручили Хызыру.

– На, с этой хренью сам возись. Тебе же нравится в дерьме ковыряться.

– Нравится! – Хызыр счастливо улыбался.

Достал нож и, взрезав желудок, вывалил содержимое на землю недалеко от места экзекуции. Действия его были быстрыми и точными, будто занимается этим по сто раз на дню. Отрезав сферическую часть желудка, лишнее отшвырнул в сторону. Склонился над пленником, водрузил влажный и еще теплый головной убор-шири на голову и обвязал куском веревки, чтобы не слетел. Шал заглянул в единственный глаз палача и тихо спросил.

– А тебе тоже так делали? Или ты не помнишь?

Хызыр замер и мотнул головой.

– Не делали. Не помню. Не помню, значит, не делали.

– Логично.

– Будет голова чесаться, терпи, не кричи. Будешь кричать, прилетят стервятники, растерзают. Иргаш расстроится.

– Шикарный выбор. Значит, нужно постараться, чтобы радости ему не доставить. Спасибо.

Подошел один из помощников и присел рядом на корточки.

– Ты первый, кто не извивается, как змея, и не кричит.

– Силы берегу.

– Зачем тебе силы?

– А как я, уставший, убивать вас буду?

– Шутник, – засмеялся помощник, прикурил папиросу и сунул Шалу в рот, – покури, последняя. Потом вообще не вспомнишь о куреве.

– Хорошо же. Может, брошу.

Курить и разговаривать с запрокинутой назад головой было неудобно, и Шал замолчал, стараясь неспешно насладиться крепким дымом. Когда покончил с папиросой, ему протянули флягу.

– Пей, нескоро воду увидишь.

– Да вы прям работники Красного креста и такого же полумесяца. Может, тут останетесь? Скрасите мне одиночество, будете поить водой, папиросками угощать. А?

– Не-е-е, я однажды видел, как сходят с ума, больше не хочу. Тебя как звать?

– Шал, а что?

– Когда вернемся, будем звать тебя Безумный Шал.

– Почему так?

– Потому что ты будешь психом. Хызыр, думаешь, всегда такой добрый? Его разозлить, становится бешеным и убивает с одного удара.

– Значит, он тоже манкурт, – предположения Шала оказались верными.

– Да. Но ничего не помнит.

– Что ты с ним лясы точишь? – раздался голос второго, – жалко стало?

– Просто воды дал.

– Грузись давай! Хызыр, поехали! А ты не скучай тут!

Удар по ребрам и другой по почкам заставили извиваться. Шал, стиснув зубы, поднял голову, всматриваясь в лицо мучителя. Слушая тянущую боль в спине, пообещал себе запомнить этот момент. Глядишь, на ассоциациях что-то в подкорке и останется, а медицине счастливые случаи избавления от амнезии известны с давних пор. Вдруг и ему повезет, если все, о чем говорил Иргаш, действительно реально. Впрочем, пустые глаза Алибека и единственный Хызыра служили тому подтверждением. Мотор взревел, и «шишига», поднимая высокое облако пыли, отправилась в обратный путь. Шал долго провожал автомобиль взглядом и пока не шевелился. Все происходящее казалось сном, в котором видел себя будто со стороны.

С момента, когда он покинул урочище Еркебая, казалось, прошла вечность. Даже поесть нормально времени не выдалось, успел только перекусить в дороге к Кулану, а дальше завертелось, закружилось и помчалось колесом. Колесом Сансары, мать его округлую через циркуль в трафарет. Если что-то должно пойти не так, оно пойдет не так, и этот день оказался прямым подтверждением общеизвестному закону подлости. С утра на коне, а к вечеру и сам в дерьме, и еще коня съели. Как там в русской сказке? Куда-то пойдешь, коня потеряешь? Только куда? Прямо или влево? На щите у Кулана не так написано. Если прямо идти на восток, тогда смерть, а он свернул налево. Как раз коня и потерял. И куртку, как в кино.

– Черт, даже со «стечкина» пальнуть не успел, сука. Вся наша жизнь – дерьмо…

Ширина и длина колодки оказались рассчитаны так, чтобы пленник не смог сдернуть шири ни руками, ни достав до земли головой. Шалу оставалось только вертеть ею из стороны в сторону, посматривая вверх, вправо и влево. Перевернутые вверх ногами барханы пустыни Мойынкум на юге и на востоке, перевернутое солнце на западе, и только небо, где низкие облака не торопясь ползли на север, казалось обычным.

– Облака, белогривые лоша…, и тут кони, блин. – Стало нестерпимо жалко Сабыра. Бесхитростный и единственный живой друг часто выручал, и его потеря сейчас оказалась сродни потере семьи. Так же больно и грустно.

Весь вечер Шал еще предпринимал отчаянные попытки освободиться, но к ночи уже выбился из сил, и кроме саднящих лодыжек, стертых о веревку, и содранной кожи на запястьях, ничего не добился. Вынужденное одиночество скрашивали мысли, которые оказались совсем не радужными, и налет оптимизма, обычно помогающий жить, куда-то испарился. Шал стал понимать, что освободиться не выйдет, слишком старательно подошли исполнители к своему делу.

Наблюдая за светящейся точкой, которой вздумалось пересечь усыпанный невероятно яркими и низкими звездами небосклон, вдруг понял, что давно не смотрел в небо ночью. Просто так, чтобы полюбоваться красотой и почувствовать себя песчинкой в звездном океане вселенной. Надо же, прошло столько лет, но спутники еще летают. Человек ими уже не пользуется, а они выполняют ту задачу, ради которой созданы. Пройдут года, эти машины все так же будут бороздить околоземное пространство, и новые поколения, не зная о предыдущих попытках покорения космоса, станут считать эти точки проявлением божественной воли или его посланиями. И хорошо еще, если послания эти будут добрыми, а не очередным приказом убивать.

«Шайтан! Сколько глупых мыслей лезет в голову, когда заняться нечем. Хватит философии. Как там одна американка переиначила русскую поговорку «утро вечера мудреней» – «я подумаю об этом завтра»? Вот и я завтра подумаю. И послезавтра. Мне недолго думать предстоит, значит, надо думать, пока есть возможность».

Слушая стрекот одинокого кузнечика, неизвестно как попавшего в пустыню, Шал заснул.

Ее ровное дыхание согревало плечо. Солнце стояло высоко, и плотные шторы давали достаточно полумрака, чтобы спокойно заснуть, но почему-то не спалось. Возможно, причиной тому духота, вязкая и обжигающая, словно горячий пар в русской бане, из-за которой не хочется шевелиться не только самому, но и заставлять ворочаться мысли, которые давно застыли, будто шарики подшипника в замерзшей смазке. От частых размышлений начинает болеть голова, поэтому не нужно думать. Хотя бы некоторое время. Может быть, просто не хотелось спать днем, но моменты отдыха выпадали редко. Такие, чтобы понежиться в нормальной постели в объятиях женщины, тихо сопящей после ночной смены на мясокомбинате. Оставалось пялиться в потолок и считать трещины между плитами перекрытий. Три – справа налево, три – в другую сторону, и снова, туда и сюда. Зарядка для глаз.

На улице раздалось несколько одиночных выстрелов, тотчас заглушенных короткой автоматной очередью, и горячее тело рядом вздрогнуло. Голова взметнулась с плеча, прислушиваясь. Потом женщина приподнялась на локте и заглянула в глаза.

– Я думала, ты спишь.

– Нет.

– Наверное, никогда не смогу привыкнуть к выстрелам.

– Это потому, что они редко раздаются в городе. На периферии стреляют чаще.

– А ты привык?

– Давно.

Она положила голову ему на грудь и пробежалась пальцами по коже.

– Кайрат… тебе не надоело?

– Что именно?

– Уходить, приходить, пропадать надолго.

– Нет.

– А мне надоело. Хочется обычного женского счастья, любви, наконец. Взаимной!

Что ей ответить? Что он знает о ее любви? Или что она обманывает себя?

– Что ты молчишь? – Она ущипнула его.

Он дернулся и усмехнулся.

– А что тебе сказать?

– Правду!

– Работа у меня такая, приходится уходить…

– Я это знаю! – перебила она. – Но я не об этом. Я же люблю тебя!

– Тебе так кажется.

– Нет! Люблю!

– Ты это всем своим мужьям говорила?

Ее спина напряглась, она резко вскинула голову, и прядь волос мягко хлестнула его по лицу.

– А вот сейчас было больно!

– Зато честно. Ты хотела правды. Вот и меня она тоже интересует. Я понимаю, одной тянуть троих детей трудно. Но что тебе больше нравится? Что будешь некоторое время женой, будешь купаться в любви или что потом станешь вдовой? Так замуж невтерпеж? Тебе мало, что ты трижды вдова? Четвертый раз хочется?

– Скотина!

– Почему? – Он искренне удивился.

– Бьешь больно! Я думала… Почему ты решил, что я стану вдовой? Ты собрался умирать?

– Я не знаю, что будет завтра. Могу в любой момент нарваться на пулю или нож. А ты о семье…

– Тебе не хочется семьи, детей?

– Я тебе ничего не обещал вообще-то. И даже не намекал.

– Я думала, это потом…

– Интересный вы народ, женщины! Распланируете себе полжизни вперед, нафантазируете, мужика идеализируете, а потом обижаетесь, что он мудаком оказался. И в этом ваша извечная проблема. То, что в голове сами придумали, а с мужчиной согласовать забыли.

– Это очень цинично сейчас прозвучало…

– Я просто старше, – улыбнулся он, – и мудрее.

– То есть тебе нужно было только мое тело?

– Не только. Вся ты. Но и тело у тебя очень даже ничего. – Он хлопнул ее по заднице. – Но детей не хочу. Ни своих, ни чужих. Не хочу никого делать сиротами.

Она взвилась, словно кобра над горячим песком. Вскочила, перепрыгнула через него и встала перед кроватью. Голая, злая, разгоряченная, глаза мечут молнии. Он с улыбкой поднялся и окинул ее взглядом. Это тело ему нравилось. Она и сама нравилась, дело не только в ее теле заключалось. Хозяйка хорошая, да и вообще… Но вот не было любви. Симпатия, желание, страсть. Женщины готовы обманываться, но он обманывать не хотел. Случалось уже, а потом на душе погано.

– Я завтра ухожу в Тараз. Когда вернусь, не знаю.

Ее рука взлетела и направилась к нему, но лица не достигла, он перехватил запястье.

– Уходи! Видеть тебя не хочу! И не приходи больше!

Он дернул ее на себя и опрокинул на кровать.

– Пусти!

– Надо попрощаться по-человечески…

– Гад…

Дальше он ее не слушал…

Следующий день начался с новых попыток освободиться. К полудню он уже проклинал Иргаша и весь его род до седьмого колена. Мухи слетелись на шири с самого утра, а лежать головой на юг, когда солнце начинает свой путь на востоке, и палит, пока делает круг в течение всего дня, было невыносимо. Особенно они старались над щекой, истязая подсохшую корку на ране. Отмахиваться от жужжащих насекомых нечем, и ветер, занудно воя в одной тональности, не помогал. Хотелось пить, есть, и еще больше – курить. Требующие порции никотина легкие нестерпимо жгло, но спасения от этого не было. Это в обычной жизни можно отвлечь организм едой, водой или мелочью вроде жареных семян подсолнечника. В пустыне же, кроме песка, нет ничего. Сонм песчинок, преодолевая преграду в виде колодок, с ветром попадал в глаза и рот, заставляя отплевываться и терять и без того убывающую из потеющего организма влагу.

Как и предупреждал Хызыр, голова стала нестерпимо чесаться. Помня о его наставлении, Шал молчал, заметив в синем небе парящего стервятника. Кроме этого, ощутимо воняло падалью, и запах, источник которого находился на голове, причинял неприятности не меньше ползающих по лицу мух. Еще затекала и немела шея. Да и левая рука тоже.

Громкий крик стервятника, раздавшийся рядом, стал неожиданностью. Резко повернув голову на звук, Шал увидел силуэт белой птицы с черными перьями на крыльях, спланировавшей на остатки желудка, что оказались ненужными Хызыру.

– Иди отсюда!

Напуганный громким возгласом, стервятник взмыл в небо и утащил добычу. Звук, значит, пугает, а не привлекает, как сказал Хызыр. Надо запомнить. Любая мелочь, способствующая выживанию, может оказаться полезной. Все, что не убивает, делает сильней, так вроде говорят. А силы нужны – Шал вдруг почувствовал, что устал, и морально, и физически.

Желание бороться исчезало, нет же ничего проще, как пустить навалившиеся неприятности по течению, а там как вынесет. Внезапное безразличие грозило потерей воли, и причиной этому являлось солнце. Солнце дает жизнь, и оно же убивает, медленно испаряя влагу из тела и поднимая внутричерепное давление до пределов, несовместимых с нормальным функционированием организма. И что произойдет дальше, являлось лотереей. Лопнувший сосуд кровеносной системы мозга приведет или к мгновенной смерти от теплового удара, или к уничтожению какой-то части личности. Первый вариант предпочтительней, он избавлял от мучений. Второй вел к тому, чего добивался Иргаш. Но кроме этих явных опасностей существовала еще одна, скрытая, и выражение «плавятся мозги» становилось реальностью.

Жара и в самом деле отупляла. Мысли ворочались все ленивее, и думать не хотелось совершенно. Вообще ни о чем. Как и двигаться, пытаясь освободиться. И если поначалу Шал еще рисовал себе сцены мести, как и с каким удовольствием отправит в дальний путь и Ахмеда, и его не менее опасного старшего брата, то постепенно все желания таяли под лучами солнца, словно масло.

Желудок коня стал подсыхать, сдавливая голову обручем. Волосы, лишенные свободы, встретив преграду, начинали заворачиваться и расти внутрь, раздражая лишенную воздуха кожу. Нестерпимый зуд, от которого никак не избавиться, действительно сводил с ума. Чтобы как-то заставить мозги работать, он начал петь. Все, что вспомнится и придет в голову.

Вспомнился друг, имевший забавное хобби – переделывать старые советские песни на новый лад и темы, далекие от тех, что изначально в них освещались. Обладая прекрасной памятью и чувством ритма, тот умудрялся поменять слова, не нарушив рифмы, заложенной известными поэтами-песенниками. В выборе его ничего не останавливало, мог переделать и более поздние, не только советские, но не хотел. Не было в них души, смысла и красоты, как он говорил, да и запоминались плохо. Для таких и термин существовал когда-то – однодневки. Однодневки-группы, однодневки-песни. Словно насекомое поденка, живущее один день, чтобы станцевать брачный танец и умереть. Шал был с ним всецело согласен. Песен Розы Рымбаевой, к примеру, и сам мог вспомнить несколько штук, а вот групп, популярных перед Великой Скорбью, назвать не получалось. Впрочем, все зависит от интересов. Если слушать только то, что нравится и к чему лежит душа, о других «великих и гениальных композиторах» вообще можно не узнать. Что Андрей и демонстрировал с успехом, развлекая иногда друзей. Его варианты оказывались более жизненными или смешными – в зависимости от ситуации, нежели оригинальные тексты.

– Скоро я сам буду как омлет, Андрюха…

К концу дня в зыбком мареве, что поднималось с раскаленного песка, мерещились тени, и мешал непонятный шум. То ли ветер, то ли шорох шагов. Он открыл глаза. Мимо нескончаемой вереницей тянулся поток людей в пестрых одеждах, от которых в глазах, забитых песком, зарябило. Они шли на северо-запад, не обращая на него внимания. Откуда взялись? Из ближайшей шеренги вдруг кто-то поднял руку. Шал всмотрелся. Высокий светловолосый парень славянской внешности слегка прихрамывал на правую ногу. Новый, еще нестиранный и не запыленный двухцветный камуфляж с деформирующим рисунком, совсем не предназначенный для пустыни. Кажется, такие были у погранцов.

– Ногу натерло, – словно оправдываясь, произнес тот, – новые берцы, еще не разносил.

– Далеко идти-то? – Говорить было больно, трескались пересохшие губы.

– В Пензу. «Ария» приезжает.

– Не люблю Арию. Только одна песня у них нравилась.

– Хард-рок форэва! – Парень показал «козу».

– А мне «Продиджи» на домбре нравились…

Дни и ночи смешались, так же как и мелькавшие в памяти лица. Шал уже не различал границ между событиями, которые либо происходили когда-то с ним самим, являлись рассказами других людей о своей жизни, либо же всплывали в памяти отрывки казахских мифологических страшилок. Все, что подсовывало воспаленное сознание, казалось реальным и осязаемым.

Нарезающая вокруг него круги жезтырнак – неописуемо красивая молчаливая девушка, спрятала руки в складках своей богатой одежды, украшенной золотом и серебром. Она гипнотизировала холодным немигающим взглядом, пытаясь ввести его в сон, чтобы потом вонзить в горло длинные когти, которые скрывали длинные рукава, и выпить кровь, как вампир. Он только улыбался и старался перевести взгляд в небо, отыскивая знакомые созвездия. Тогда она начинала истерично визжать от злости, и через мгновение вместо красавицы рядом бесновалась албасты. Толстое, волосатое, безобразное чудище с протяжным воем и уханьем бегало по песку, и с кривых клыков на отвисшую до живота грудь капала невероятно вонючая слюна, чей приторный запах разносился по округе и вызывал желание блевать.

Исчезало это внезапно, как и появлялось. Через время приходили кулдергиш – молодые озорные красавицы, веселыми песнями создавая иллюзию праздника. Сплетаясь руками в хороводе, они кружили вокруг, иногда легко касаясь его тела и лица. После их прикосновений все начинало зудеть и очень хотелось чесаться. И тогда он вспомнил, как их зовут. Кулдергиш – это щекотуньи, преследуют в степи одиноких мужчин. Одним из излюбленных занятий и было как раз защекотать до смерти. Вырвавшихся из их объятий джигитов они преследовали долго, и, раздеваясь догола, выкрикивали вдогонку всевозможные оскорбления. Шал смеялся и над ними. Он знал, что убежать от них не сможет, а желание чесаться просто вызывает подсохшая к ночи потная кожа.

Настоящим казалось все. Будь то брызги крови, летевшие в лицо из перебитого горла Ахмеда, или же разгоряченное погоней дыхание Сабыра, с удовольствием подставлявшего шею, чтобы его потрепали по шелковистой гриве.

Такой же настоящей казалась и Айгерим.

Она пришла одна, в легком сиреневом платье, в котором была в тот последний раз. Села рядом на землю, положила его голову себе на колени и стала гладить лицо. Сразу стало легче, и Шал открыл глаза. Она совсем не изменилась, все такая же красивая.

– Привет! – Шал улыбнулся потрескавшимися губами, но боли совершенно не чувствовал, как не ощущал уже и зуда, что последние дни сводил с ума.

– Здравствуй, Кайрат. Ты изменился.

– Жизнь нелегкая нынче, Айгерим.

– Живешь на полную катушку? К нам не торопишься, совсем забыл.

В голосе Айгерим слышался укор, и Шалу стало стыдно.

– Тороплюсь, но меня не пускают.

– Кто?

– Я не знаю. Кажется, вот еще немного, и я буду рядом с тобой и детьми, но что-то или кто-то меняет все по своему усмотрению. Я давно готов умереть, но даже сейчас не могу это сделать. Почему? Может, ты знаешь? Ты пришла за мной? Так пойдем же!

– Нет, – Айгерим грустно улыбнулась и покачала головой, – я не могу тебя забрать.

– Почему?

– Потому что я твоя память, а не дух, как ты думаешь. И ты очень давно не вспоминал обо мне и детях. Неужели ты нас больше не любишь?

– Люблю. Очень. Но мне больно вспоминать о вас. Тогда хочется приставить оружие к голове и нажать на спуск, а этого делать нельзя. Это грех, сама знаешь. Тогда мы с вами никогда не встретимся. Ты же не хочешь этого?

– Нет. Не хочу, любимый…

Не зря мудрецы всегда говорили, что время лечит. Оно действительно лечит, но несколько своеобразно. Стирая из памяти те события, что принесли несчастье, и сглаживая ту боль, что когда-то разрывала сердце на куски. Время закаляет сердце, делая его черствым. В памяти остается напоминание о том, что было очень трудно, но оно остается именно напоминанием, неким маркером, отмечающим сложный период на графической схеме жизни, но в данный момент не вызывающим уже таких сильных чувств, как в начале. Много лет подряд Шал старательно подавлял в себе все, что могло напоминать о семье, потому что именно это толкало к самоубийству. Впрочем, не только он сам. Другое горе установило своеобразную блокировку на ту часть памяти, что отвечала за семью. Предоставив цель, ради которой нужно жить. Иначе, действительно, хотелось застрелиться…

– Ты заметил, что тех детей зовут так же, как и наших?

– Это меня напугало.

– Почему?

– Потому что я научился подавлять воспоминания, а тут сразу два совпадения. И что-то от такой цифры я не в восторге последнее время.

– Все пройдет, – она погладила по щеке, – все несчастья. Ты справишься. Я же знаю, что ты сильный…

– Да конечно! Охрененно сушеный Рембо! Силы не занимать.

– Ты действительно похудел. Плохо кушаешь?

– Последние две недели не до еды было. И, кажется, я тебя тогда уже видел. Ты приходила ко мне?

– Приходила. Я всегда рядом. Только ты не оборачиваешься… Мне нужно идти. – На лицо упали ее слезы. – Дети ждут.

– Не плачь, пожалуйста. Ты же никогда у меня не плакала.

– Я стараюсь, но слезы сами идут. Это от счастья, что снова тебя увидела.

Действительно, крупные капли катились по ее щекам, падали на его лицо и текли по губам. Но почему-то он не ощущал соли, а слезы должны быть солеными.

– Я пойду. – Она поцеловала его в лоб и встала с земли.

– Не уходи! Прошу тебя!

– Я всегда с тобой. Только не отворачивайся больше.

– Постараюсь.

– Конечно, ты постараешься. Ты, видимо, не понимаешь того, что происходит.

– О чем ты?

– Нас хотят разлучить с тобой. Сейчас убьют твою личность, сломают, как камыш, и даже потом, когда умрешь, мы не встретимся, потому что ты не будешь знать, куда идти. У тебя не будет цели.

– Ты права, – улыбнулся Шал, – всегда знал, что у меня мудрая жена.

– Вставай и догоняй. Не думай о боли. Она пройдет…

Айгерим уходила медленно, обняв сына и дочь за плечи. В какой-то момент они обернулись, и он увидел, как они улыбаются, но почему-то до сих пор чувствовал на лице слезы жены. Они придавали силы, облегчая страдания. Влага стекала по треснувшим губам и попадала в пересохшее горло. И тогда он смог закричать. Впервые за несколько дней.

– Ай-ге-риии-им! – Из горла вырвался только громкий хрип.

Грохот, пришедший с юга, и кривая молния, прочертившая небо, осветила тучи, что натянуло, пока он был в бреду. Слезы Айгерим оказались дождем. Влага, пролившаяся с небес, не только вернула ему тягу к жизни и борьбе, но и увлажнила исстрадавшуюся землю. Значит, старики нашли черную корову и мольбы их были вознаграждены, раз даже в пустыне пошел дождь.

Шал внезапно понял, что одна рука слишком свободно болтается в колодке. Видимо, действительно, сильно похудел и сам того не заметил. Тому способствовала не только двухнедельная диета в урочище шамана, но и жаркое солнце Мойынкумов. Кисть туго входила в отверстие, но злость придавала силы, и он стал тянуть сильней, проворачивая ее. Вода, лившаяся сверху, смачивала многострадальную конечность, и казалось, еще немного, и судорога в руке не даст довершить начатое. Но тяга к жизни оказалась сильней. Ободрав кожу до крови, он все-таки освободил руку, и, заорав от жгучей боли, показал себе из-за колодки крепко сжатый окровавленный кулак.

– Сууу-кааа… – Глубоко набрал воздуха и выдохнул, успокаивая себя. – Это нормально. Так и должно быть.

Окрыленный успехом, он первым делом содрал с головы ненавистное шири, и от души стал чесать голову, подставляя ее под струи дождя. Потом взялся расшатывать привязанную к кольям колодку. Сил не хватало, приходилось делать большие перерывы, переводя дыхание, и наслаждаться дождем, пока есть возможность. Скоро непогода закончится и жара вернется.

Стукнув доской несколько раз по подбородку, подстроил все же движения, и через время услышал треск. Колья не выдержали и сломались. Доски на шее мешали, но он с усилием поднял тело и осмотрелся. Тучи, как и пески, простирались насколько хватало взгляда. Поерзав на земле, Шал уперся ногами в последний кол и, раскачавшись, сломал его. Освободив ноги, поднялся и стал озираться, отыскивая хоть что-то, что можно использовать в качестве ориентира. Вспомнив, как он лежал, определил, где юг, и с трудом поднялся на ближайший бархан.

– Ну, туда мы не пойдем, – слушать свой хриплый голос было приятно, хоть какая-то человеческая душа в бескрайней пустыне, – еще нарваться не хватало на кого-нибудь из старых знакомых.

Медленно побрел на юго-запад – кажется, в ту сторону ушла Айгерим. Нужно срочно убираться с места экзекуции. Неизвестно, сколько времени прошло и когда люди Иргаша вернутся забрать готового раба. Скорость движения снижала раскачивающаяся на ходу колодка. Повторить с левой рукой тот же план по освобождению, что и с правой, он не решился, кисть все еще болела, и это пока останавливало. Чуть позже…

Дождь закончился, но веревки, которыми доски были связаны между собой, разбухли от воды и не поддавались. Кое-как поддерживая тяжелые доски левой рукой, он упорно брел вперед, оставляя за собой лунки следов. Приходилось посматривать под ноги, а то мало ли какая живность выползла из нор смыть с себя пыль и насладиться редкой в этих местах влагой. Для завершения череды несчастий, свалившихся в последнее время, только и оставалось наступить на гюрзу или скорпиона.

Впереди, на фоне красного солнца, склонившегося к земле, померещился… парус, плывущий над барханами. Парус?

– Твою ж мать… откуда он тут? Мне для полного счастья подлодки тут не хватает. Тогда точно буду знать, что сошел с ума…

Поглядывая на приближающийся силуэт паруса, Шал все же стал сомневаться в собственной вменяемости. Миражи обычно рисуют разные картинки – то, что подбрасывает воспаленное воображение. Далекие красочные города, большие моря, или же оазисы, полные тени и воды. Рубку подводной лодки или вросшие в пески остовы брошенных кораблей Аральской рыболовной флотилии он бы еще смог оправдать. Образы, всплывшие из подсознания, не более. Но парус? В пустыне?

– Надеюсь, это не пираты, – Шал хрипло рассмеялся, – а то болтаться мне на рее для полного счастья, сука.