Глава восемнадцатая. У последней черты

Солнце торчало над тройным пиком Талгара, будто намеренно зацепилось за трезубец, и не хотело уходить с места, освещая остальные вершины Заилийского Алатау и мертвый город у его подножия. Город детства и беззаботной юности. Куда, вопреки всему, никогда возвращаться не хотелось. Слишком хорошо знал, во что тот мог превратиться за прошедшие годы. И присутствовало только одно желание. Чтобы он всегда оставался в памяти таким, каким видел его в последний раз.

Дом, где должна была находиться родная квартира, оказался разрушен. Грудой сложившихся перекрытий здание возвышалось над соседними развалинами, и Шал узнал его только по уцелевшей вывеске аптеки на первом этаже. Горьким разочарованием сменилась надежда посетить дорогое сердцу место. Бетонные обломки, изредка покрытые ковром ярко-зеленой растительности, своим видом символизировали его прошедшую жизнь. Все хорошее, что могло наполнять ее раньше, разлетелось в клочья и покрылось бурьяном забвения, постепенно превращаясь в степной курган, который растворится в земле, подчиняясь неизменному бегу времени. Подобно тем воспоминаниям, что приходят теперь все реже и реже.

– Сталый, а ты каалдинаты знаесь?

Шал помолчал, пытаясь понять, чего может хотеть стойкая китайская женщина в подобной ситуации. Потом догадался.

– Координаты?!

– Да. Мозесь найти? – Фань, уже оттерев рукавом с лица запекшуюся кровь, достала из набедренного кармана сверток смятых карт и зашуршала бумагой.

– Какие координаты?

– Севелная шилата, солок тли, тлинацать, солок два. И вастотьная далгата, семьсят сесть, писят восем, тлидцать четыле.

Шал, не отрывая взгляд от увитых зеленью зданий, обернулся и подозрительно посмотрел на Фань. Девушка умом тронулась после удара по голове чем-то тяжелым или на вокзале? Откуда вдруг проснувшееся желание изучать географию Алматинской области? Вроде жизнь буквально недавно висела на волоске, и вдруг это…

– Зачем тебе?

– Нада.

Чтобы не тревожить больные ребра, он осторожно вздохнул и присел на истлевший диван. Мейрам расположился рядом и, положив голову на колени, сразу закемарил. Ночь выдалась бессонная, и Шал с радостью последовал бы примеру ребенка, но временем на сон они не располагали. Неизвестно, что за твари обитали на вокзале и насколько ими занято все в городе. Удивляло только, почему они не пошли следом, выскочив сначала на улицу, но тут же скрывшись обратно. Испугались выстрелов или чего-то еще?

Нужно срочно решать, как удалиться на безопасное расстояние, чтобы они не пришли по следу найденное укрытие в уцелевшем здании гостиницы на привокзальной площади находилось слишком близко к логову новых хозяев Южной столицы. Правда, сколько он ни следил за открытыми дверями вокзала, оттуда никто не появлялся, хотя движение иногда угадывалось. Ну а кроме этих поклонников плесени, родной город скрывал и другие радости, судя по растениям, покрывавшим развалины. Полчаса назад разглядел в бинокль, как крупную кошку, удивительно напоминающую почти не изменившегося манула, схватила болтающаяся лиана и утащила сопротивляющееся животное на второй этаж занятого зеленью здания. Весь покрытый зеленью, абсолютно весь, город в Казахстане у Тянь-Шаня есть… Он всегда был зеленым, этот город-сад. Но теперь превратился в город-ад…

Как ни пытался, с ходу ничего решить не получалось. Голова гудела, а мозги были словно ватные и мысли ворочаться не хотели. Он все пытался собрать воедино сбивчивый рассказ покойного дознавателя, но выходило что-то совсем непонятное. То, что они провалились в какую-то трещину, он припоминал. В памяти вставало вдруг прыгнувшее вперед лобовое стекло и резкая боль в груди. Понял, что не доехали до поезда совсем немного, и люди с него, увидев проваливающийся тягач, прибежали на помощь. Понял даже, что их вытащили, но потом началось что-то странное. Какая-то стрельба, зверье, пушки… Стрельбу по зверью он еще мог предположить, что, скорее всего, так и было. Мелькающие тени среди деревьев он тоже вспомнил. Но о каких пушках говорил дознаватель? Откуда тут пушки, мать его?

Раненых тоже можно объяснить, нападение зверья не прошло без потерь. Уцелевшие собрали их, разместили в вагонах и стали ждать бронепоезд, потому что оба тепловоза являлись его движущей силой. Но не дождались. Наступила ночь, пришли фанаты плесени, напав на тех, кто остался. Ночью, значит… А сейчас день, и они не показываются…

Напрашивался один вывод. Плесень боится прямых солнечных лучей, начинает высыхать, но влажность, установившаяся в помещении вокзала, поддерживает ее в нужной консистенции. И судя по зеленым пятнам на теле, эти твари имеют к ней отношение, поэтому днем на свет и не выходят. Людьми их назвать язык не поворачивался, еще стояла перед глазами рожа, освещенная летящим факелом. Человеческого там мало. Тогда тем более, пока стоит день, нужно убираться отсюда. Как-то настроить себя на еще один бросок, куда-нибудь подальше от города. Только собраться надо с силами, а то усталость скопилась в каждом суставе, заставляя охать каждый раз, словно старик. Впрочем, он и есть старик. Что по имени, что по возрасту, что по ощущениям.

– Слысыс, Сталый?

– Слышу, Фань. Я хоть и старый, но еще не глухой. Но я устал уже от твоих недомолвок и тайн. Если не скажешь, что это за координаты и зачем они тебе, помогать не буду. Поняла?

Судя по нахмуренным бровям и прикушенной губе, девушка раздумывала. Потом вздохнула, убрала слипшийся локон за ухо и, глядя в глаза, твердо сказала.

– Мне отень нада туда. Там кто-та есть. Из маих чжунго чжень. Э… как по-лусски… китаес, во! Тама есть китаесы.

– Откуда ты это знаешь?

– Я слысала по ладио. И ты слысал. В масыне. Кагда тот шацзы меня хватал и писталет голова ставил. – Она приставила палец к виску.

Шал минуту смотрел на нее недоуменно, и вдруг до него дошло. При нем пистолет к голове девушки приставлял только Лемке. Один раз в Отаре, и на переезде недалеко от Татти. Но в Отаре было не до радио. А вот на переезде…

– Это когда ты трогала рацию и сказала, что не понимаешь, о чем там говорят? И что там говорили?

– Севелная шилата, солок тли гладуса, тлинацать минут, солок два сикунда. Вастотьная далгата, семьсят сесть гладуса, писят восем минут, тлидцать четыле сикунда. – Фань старательно продекламировала знакомый ей текст, качая головой в такт словам. – Если кто-та есть тут чжунгуо чжень, плихади сюда, Алмата. Пайдем в Чжунгоу. В Китай, знатит. Вот сто там гавалили.

– Это ты на том переезде услышала?

– И там тозе. Я плавеляла. Снатяла слысала в Кумколь. Дятька плапалсик пакасывал, как вклютять лацию. И мы услысали пеледатю. Паэтаму я ехала в Алмата. Стобы ити Китай.

– Понятно. Давай карту, – вздохнул Шал и протянул руку. Какая все-таки упертая девка эта Фань Вейцы. Может, чего-то и добьется в жизни. Упрямство в достижении целей иногда очень помогает.

Девушка с готовностью отдала сверток и присела рядом на корточки, с надеждой глядя в лицо Шалу. Тот задумчиво всматривался в топографические знаки мертвого города и водил пальцем по бумаге, отыскивая цифры. Нашел ближайшие значения и после некоторых раздумий предположил.

– Судя по всему, это тут, в городе. В районе Кок-Тобе… Погоди, Мейрам…

Внезапная мысль показалась интересной, и он, приподняв встрепенувшегося мальчишку, с трудом поднялся с дивана. Второе колено тоже стало плохо сгибаться, с тупой болью в суставах. Артрит нечаянно нагрянет, когда его совсем не ждешь…

Шал выглянул в восточное окно. Взгляд сразу уперся в гряду заснеженных вершин, у подножия которых, на самой окраине города находился Зеленый Холм – гора Кок-Тобе, где высился шпиль телевизионной башни. Достав из кармана огрызок бинокля, он навел его на невысокую гору и возвышавшийся знаменитый символ города, выстоявший во время землетрясений, последовавших за ударами ракет. Видимый из любой точки, он обычно надолго запоминался гостям Южной столицы.

Когда заходил разговор об Алматы, воспоминания детства сразу подкидывали ассоциации с башней. Прошло столько лет, но в памяти до сих пор стояла заставка республиканского телевидения по окончании дневного вещания со сверкающей огнями телебашней на фотографии ночного города и песней в исполнении Розы Рымбаевой, перепевшей на русском языке Мирей Матье. «Прости меня, это был лишь каприз…»

По слухам, фундамент башни располагался на глубине сорока метров, представляя собой скрытое в земле трехэтажное здание, и для обеспечения устойчивости в зоне десятибалльной сейсмической активности весил в несколько раз больше основного ствола. Эдакая трехсотметровая «неваляшка». В Советском Союзе умели строить с размахом. Кроме того, если знать историю и вспомнить о негласном соревновании с Ташкентом, когда тогдашнее руководство обеих республик пыталось утереть друг другу нос, соорудив самую высокую в азиатском регионе телебашню, мотивы отцов города вызывали уважение. Только алматинцы тогда проиграли. Хоть и пытались держать в тайне всю проектную документацию, в Ташкенте узнали о планируемой высоте башни и умудрились увеличить свою на три метра, о чем стало известно в последний момент, когда уже сдавали в эксплуатацию строение на Зеленом Холме и ничего нельзя было изменить. Неизвестно только, соорудили ли под Ташкентским телецентром бомбоубежище, а вот под алматинским оно присутствовало точно, о чем знал почти каждый житель города. Поэтому версия Фань, что кто-то двадцать лет назад мог спастись и сейчас все еще жил среди развалин, вполне имела право на существование.

По его предположению, озвученные девушкой координаты находились именно там, что подтверждалось и логически. Вроде квадрат для поисков большой, но в погибшем мегаполисе только на телебашне имелась антенна, способная усилить радиосигнал и передать его на значительное расстояние. Достаточное, чтобы его услышали на Кумкольском месторождении. Только для этого необходима электроэнергия… Еле заметное движение лопастей ветряного генератора, установленного на втором ярусе смотровой площадки телебашни, указывало на то, что она обитаема.

– Ну что ж, придется туда сходить, чтобы ты уже успокоилась. Но давай договоримся сразу если там никого нет, ты не в Китай пойдешь, а вернешься в Луговой с нами.

Фань задумчиво нахмурила брови, несколько минут смотрела в пол и все же кивнула.

– Халашо. Если нет зывых, пайду с табой, куда гавалишь.

– Вот и договорились, Фания, – улыбнулся Шал, назвав ее на казахский манер. – Пошли.

Путь через разрушенный город занял несколько часов. Двигались неспеша, часто оглядываясь и посматривая вверх, чтобы не пропустить появление летающих тварей, чьи мелькающие силуэты он заметил в окно. Прошлая встреча с такой же птицей «счастья» в Жамбыльской степи чуть не стоила ему жизни, и повторять тот опыт не хотелось. Сейчас они стремительно проносились над разрушенными кварталами и направлялись куда-то на север, в сторону Бурундая.

В отсутствие противогазов пришлось соорудить намордники из футболки, что сняла Фань, натянув китель камуфляжа на голое тело, и в носу поселился стойкий запах женского пота. Шал понимал, что сильно они не помогут в случае чего, но надеялся, что дыхание немного защитят, когда гуляющий по улицам города ветер очередным порывом швырнет в лицо облако пыли и песка. А в нем могло скрываться все что угодно. И вообще, не помешал бы счетчик Гейгера, чтобы посмотреть, так сказать, для развития кругозора, насколько заражены места, по которым они вынуждены передвигаться. А то, может, уже пора просто лечь и ждать смерти? Ему-то ладно, только в радость будет, но девушке и ребенку умирать еще рано.

Маршрут приходилось выбирать осторожно, чтобы не приближаться к зданиям, с которых свисали плети зеленых растений. Недалеко от гостиницы прямо по месту, которое только прошли, промахнувшись всего на полметра, хлестнула длинная лиана. Резвая, оказывается, местная травка. По внешнему виду эта флора вроде бы отличалась от гадости, что присутствовала на вокзале, но по внутреннему состоянию навряд ли. Это было что-то такое же чуждое человеку, как и та плесень.

Шал планировал пересечь кварталы города по диагонали и выйти к северному склону горы, минуя увитые такой же неприятной зеленью здания, но мегаполис оказался изрезан широкими трещинами тектонических разломов, разделивших микрорайоны на островки почвы, на которых громоздились развалины домов. Извилистые глубокие каньоны убегали на значительные расстояния, и обходить их совершенно не хотелось. Для бессмысленных блужданий сил не было, нужно их беречь на обратный путь в Луговой. Поэтому пришлось сворачивать и постепенно двигаться к восточным кварталам.

Бинокль далеко не убирал, часто рассматривая искореженную местность и пытаясь узнать старые места – иногда это с трудом, но все же получалось. Какие-то из знакомых зданий выстояли, как одна из двух одинаковых шестнадцатиэтажек на Площади Республики, например. Правда, ее близнеца рядом уже не было. Пролом пересекал улицу Фурманова, упиравшуюся в городской акимат, и от второй высотки оставался только увитый зелеными лианами располовиненный металлический каркас, находившийся на другой стороне пропасти.

На их пути от железнодорожного вокзала к Кок-Тобе уже не раз попадались пересекавшие улицу трещины, и Шалу вдруг стало ясно, что предсказания некоторых сейсмологов сбылись. Особенно когда заглянул в провал за станцией Райымбек Батыра. Подземные толчки в мирное время случались довольно часто, и жители к ним давно привыкли. Трех- или четырехбалльные сотрясения почвы уже никого не пугали. К чему-то вызывающему досаду быстро приспосабливаешься и внимания потом не обращаешь, как и на назойливую муху. Все эти временные неприятности были связаны с Капчагайским водохранилищем, своим многомиллионным весом прижимавшим край тектонической плиты, где располагался город, к другой, соседней, в результате чего и случались привычные незначительные толчки. Какой силы произошли землетрясения, возникшие после удара ядерной кувалдой по этой плите, точно неизвестно, но гордости Республики больше не существовало. Ученые оказались правы. Тектонические разломы, проходящие под городом, действительно разрушили метро. На пятиметровой глубине виднелись покореженные ребра тюбингов алматинского метрополитена, полузасыпанные наметенным за много лет песком.

В одном угловом кафе, чистом и от плесени, и от всяких других неприятностей, устроили привал. Где-то послышались выстрелы, и Шал стал шарить биноклем по другой стороне широкого провала, выглянув в окно. Заметил движение и уже не упускал из виду фигуры в противогазах, стоявшие спиной к спине и держащие круговую оборону. Они отстреливались от грациозно двигающихся крупных кошек, атакующих людей без особой хитрости и пытаясь взять численностью. Невероятно! Тут все же есть живые люди. Зачем и откуда они сюда пожаловали? Что их привлекало среди развалин? Да хрен их знает! Может, они вообще тут живут с самого начала конца.

Шал думал, что люди не справятся с наплывом зверья, но, видимо, удача была на их стороне и они отразили нападение. По плавным, красивым движениям одной из фигур, из охотничьего ружья добивающей раненых кошек, понял, что это женщина. Ай-яй-яй, все-то неймется им, нет чтобы дома сидеть у очага, нянчить детей да дожидаться мужа. Нет, надо наравне с мужчинами бросать вызов разрушенному миру. Эмансипация гребаная до сих пор жива. Живучая оказалась, несмотря на то, что мир, ее породивший, давно рассыпался как карточный домик. Ладно, это их проблемы. В Каганате подобного нет, там мужчина главный, как и положено на Востоке. Азиатская женщина соблюдает приличия и на людях показывает полную покорность мужу, пусть эта покорность и заканчивается в стенах дома. Это ее территория, и женщина вправе там иногда повысить голос, но все равно джигит всегда остается прав. И как бы там ни было, исторически сложилось, что от женщин одни проблемы, которые решать приходится мужчине.

Он повернулся к сопровождавшей его «проблеме», устало присевшей на край мраморного стола. Мейрам устроился рядом на корточках и настороженно вертел головой по сторонам.

– Устала, что ли?

– Аха, – Фань обреченно кивнула, – и пить хатю.

– Мы все хотим, если тебе станет от этого легче. Мейрам, ты чего? Услышал что-то?

Мальчик сначала не отвечал, продолжая смотреть по сторонам и прислушиваться к звукам с улицы, потом тихо сказал.

– Звери рядом. Они прячутся и крадутся следом. Я не пускаю их к нам.

Шал внимательно посмотрел на мальчишку и поглядел в окна кафешки. Никого не видно, но иногда где-то раздавались вой, визг и шипение. Шаман что-то говорил о способностях ребенка, связанных как раз с животным миром. Но в чем именно они заключаются, он не понял, кроме того, что Мейрам легко приручает зверей. Все представлялось в привычном виде на уровне тех знаний, что получены еще до конца света. Ведь циркачи тоже умели общаться со зверьем. Странно, неужели Иргаш именно поэтому забрал пацана из Лугового? Хотел ручного мутантика? И это касалось не Мейрама в частности, хотя его измененный глаз тоже попадал в категорию мутации. Нет, именно живого, ручного мутировавшего волка или корсака, или кого еще там хотел атаман из пустыни и мог приручить этот ребенок?

– Как ты их не пускаешь?

Мейрам не ответил, словно не расслышал, но через минуту коснулся лба.

– Я вижу их тут. Чувствую, что они хотят съесть нас. Только я не разрешаю этого. Делаю им страшно. Пугаю их, и они не показываются.

Шал долго и задумчиво смотрел на мальчика. Вспомнилось раннее утро в Отаре. Когда атакующие звери вдруг отступили, позволив им забраться в «Камаз». Если это дело рук Мейрама, тогда действительно многое становилось понятно. И интерес Иргаша, и ночные хождения охранника с мальчиком на поводке, и даже то, что на них сейчас не нападает зверье, как на людей на той стороне трещины. Сколько злых дел можно творить с его помощью, однако. Собрать кучу мутантов и направить на непокорное поселение, сохраняя своих людей. И когда защитники устанут биться с атакующей живностью, войти и перебить оставшихся в живых, к примеру. Да вообще много можно придумать вариантов…

Это что же получается, в его руках находится оружие, адаптированное под реалии современного мира? Точнее, рожденное этим миром. Настоящее Дитя Хаоса, в отличие от мифического шуского Айдахара, или где он там обретается в самом деле. И ему удалось вырвать ребенка из рук Иргаша, не позволив затянуть его на темную сторону царства Иблиса. Дети цветы жизни и должны приносить радость, а не горе и разочарования. Кривое дерево дает кривую тень, но именно взрослые в ответе за кривизну ствола. Только в их власти вырастить стройный кипарис, а не перекрученный жесткий саксаул, тень которого повторяет все некрасивые изгибы родительского древа. Поэтому Мейрама обязательно нужно привести к Еркебаю, и пусть они с Фаты занимаются его воспитанием. Они добрые люди, и у них получится сделать из этого ребенка нормального человека. Не Шалу же его воспитывать, в самом деле. Он только убивать может научить.

– Устал, бала? Нужно уходить.

Мейрам подумал и кивнул.

– Немного.

– Забирайся на спину, обхвати меня руками и ногами. Понесу, сколько могу. Фань, помоги ему.

Девушка устало поднялась, выполнила просьбу Шала и выглянула в окно, заметив телебашню.

– Узе близко.

– Да, скоро придем.

Компот прошли по уцелевшей улице Кабанбай-батыра и вышли к БАКАДу. Старый городской район так именовали из-за нескольких улочек с названиями фруктов, обычно присутствовавших в составе классического компота. Яблоневая, Грушевая, Вишневая… Почти как в песне. «Пройду по Абрикосовой, сверну на Виноградную…» Вспомнившиеся слова вызывали боль, так же, как и название этой части города. Старинный топоним, перед последней войной уже новым поколениям неизвестный. Только старожилы могли безошибочно указать, где находился когда-то Компот, потому что улочки эти переименовали, присвоив им имена уважаемых в городе людей.

Долго двигаться с ношей на плечах оказалось непосильной задачей, дыхалка не справлялась с нагрузкой, и Мейрама пришлось спустить на землю. Он постоянно шел рядом с Шалом, вертел по сторонам головой, но не произносил ни слова. Словно все знал сам, без объяснений. Широкую трассу, забитую ржавым транспортом, пересекли за одноименным с районом летним кафе и вышли к горе, где путь им преградили два крупных зверя.

При виде людей на серых мордах манулов появился интерес. Оно и понятно, сразу три жертвы, пришедшие сами. Добычи надолго хватит. Один кошак грациозно запрыгнул на крышу легковушки, жалобно застонавшей под его весом, и заерзал задними лапами, отыскивая точку опоры и готовясь к прыжку. Второй припал к земле и медленно двинулся навстречу, тихонько поколачивая свои бока пушистым хвостом.

Шал потянулся к карману, где лежал пистолет. Патронов осталось немного, и хватит ли на обоих зверюг, он не знал. Неизвестно, как себя ведут манулы в бою и насколько они выносливы. Может, и одной пули хватит, а может, и очереди мало будет. Но стрелять очередями было не из чего.

Мейрам остановился и, закрыв глаза, опустил голову. Один из манулов вдруг замер, словно натолкнувшись на невидимую стену, и сел на крыше автомобиля, уставившись в одну точку, словно изваяние. О том, что это не статуя, говорил лишь кончик хвоста, изредка изгибающийся в разные стороны. Второй как находился на земле, так там и остался. Заурчал, перевернулся на спину и стал ею тереться о твердый грунт, вытянув лапы. Потом вскочил, запрыгнул к товарищу и они вдвоем помчались в сторону города, прыгая по крышам застывшего транспорта. Удаляющийся стон гнущегося под их телами металла был слышен еще несколько минут и вскоре затих.

– Все. Они не вернутся. – Мейрам вздохнул и посмотрел на Шала.

– Ты молодец, бала. Спас нас.

Мейрам в первый раз довольно улыбнулся. Правильно, доброе слово и кошке приятно, а уж ребенку и подавно.

В лицо бил ветер, приносивший откуда-то с Медео аромат таявших снегов, сырой земли и свежей хвои. Можно стянуть пахнущую потом ткань. Поднимаясь по северному склону, посматривали в небо с удвоенным вниманием. Местность открытая и спрятаться от бородачей было бы негде, если только нырять в неглубокие трещины, неравномерно покрывавшие склон. Черт знает, успеет ли мальчишка что-то внушить стремительно пикирующему ягнятнику, прежде чем тот схватит жертву и поднимет ввысь. Но все обошлось, огромные птицы только изредка кружили над городом, что-то высматривая там, и предгорьями пока не интересовались.

Лежащие на земле огромные секции металлических опор канатной дороги казались похожими на мертвых великанов, погибших в смертельной битве. Рухнувшие с высоты искореженные пассажирские кабинки вросли в землю, и сверху к ним тянулись провисшие нити стальных канатов, много лет продолжавших соединять звенья общей цепи, все еще символизируя общность системы. Успели ли спуститься люди в тот роковой час с воздушной дороги на землю или эти куски металла и стали их братской могилой? Выяснять это, заглядывая в кабинки, желания не было.

На вершине Шал подошел к ограждению смотровой площадки у верхней станции канатной дороги и долго всматривался в раскинувшийся у подножия город, отыскивая знакомые ориентиры. Что-то еще можно было узнать, если напрячь память.

Широкие провалы тектонических разломов напоминали след от когтей хищника. Будто огромный снежный барс просто махнул лапой, располовинив кварталы города на несколько кусков. Но это не более чем ощущение. Обычная ассоциация, подбрасываемая воображением, опирающимся на детские сказки при виде искореженной когда-то цветущей долины. На самом деле причина страшнее. Части ПВО, входившие в объединенную систему безопасности стран Содружество Независимых Государств и прикрывавшие Алматы, находились за городом, и именно по ним нанесли ядерный удар. Или несколько, чтобы наверняка исключить возможность защитного барьера, когда полетят ракеты в северном направлении. А там Челяба, Ёбург, Новосиб… Расстояние до них – трилоктя по карте, если не сбивать летящие ракеты. А чтобы их некому было сбивать, нужно уничтожить ПВО…

Сорванное с постамента давним землетрясением гипертрофированное яблоко лежало на растрескавшейся брусчатке в нескольких метрах от фонтана. Гранитный символ солнечного города сейчас невероятно точно выражал состояние всего мегаполиса – некрополь.

– Сталый, эта сто такое? – Фань удивленно ходила вокруг фонтана и качала головой. Первый раз видит такое чудо, видимо. Это она еще на своей родине взрослой не была. Навряд ли запомнила из детства что-то существенное и тамошней архитектуре очень бы удивилась. Особенно Китайской Стене или набережной Вайтань.

– Фонтан желаний. Кидали монетку, рукой терли яблоко и загадывали желание. Говорят, сбывалось. – Шал улыбнулся. – Можно и нам загадать, только я монет с собой не захватил. – И словно извиняясь, добавил. – Бумажник на пианино в Шымкенте оставил. Боюсь только, раз фонтан сломан, то и желания будут исполняться неправильно.

– А как эта, зелания гадать? – Фань часто захлопала ресницами.

– Ну… вот что ты хочешь? Очень сильно. Это и есть желание. Загадываешь его и трешь поверхность яблока.

– Я хатю… – громко начала девушка, но Шал покачал головой.

– Нет. Нельзя говорить вслух, громко. Нужно молча, про себя. Тут, – постучал он пальцем себе по виску, – иначе не сбудется.

Фань пожала плечами и замолчала, положив ладонь на холодный гранит. Потерла яблоко и кивнула.

– Фсе.

Мейрам вдруг поднял голову, с интересом посмотрев сначала на Шала, потом на Фань, и тоже шагнул к яблоку. Приложив ладошку, постоял немного, но тереть не стал и молча отошел. Шал, прищурив левый глаз, снисходительно улыбнулся.

– А я ничего не буду загадывать. Разучился желания формулировать, а это самое главное в этом деле. Так что идемте уже. Время не терпит.

Среди деревьев мелькнули чьи-то силуэты, и Фань напряглась. Остановилась, осторожно всматриваясь в замершую тройку фигур.

– Расслабься, Фань, – хмыкнул Шал, уже успевший разглядеть памятник в бинокль, – это же Битлы.

– Кто? – Девушка нахмурила брови и сморщила нос, настороженно повернув голову к спутнику.

– «Битлз». Точнее памятник им. Группа такая была когда-то. На гитарах играли и песни пели. Знаешь, что такое гитара?

– Снаю. Блынь-блынь. – Она показала руками, как играть на инструменте.

– Их четверо должно быть. Помню, в газетах писали, что энтузиасты установили этот памятник, но сходить к нему так и не успел, все некогда было.

Шал сделал шаг в сторону, чтобы деревья меньше закрывали обзор. Действительно, четвертый участник ливерпульской четверки сидел на скамейке с гитарой в руках по колено в траве.

– Точно, все в сборе. Леннон, видать, про субмарину лабает, вот и присел. Хотя я ими толком и не увлекался. По радио пару песен известных слышал, и все. Я больше «Продиджи» любил. И «Депеш Мод». Персонал… джизас… – пропел он громко. – Эх, хорошее время тогда было все же, – грустно заключил Шал, – не то что сейчас.

От станции канатной дороги к башне вела извилистая асфальтовая дорога, скрытая в тенистой аллее и усыпанная прошлогодними, податливо пружинящими под ногами листьями. Шестнадцатигранный ствол телебашни уходил в небо, просвечивая сквозь деревья, и при взгляде на почти достающую до облаков вершину антенны начинала кружиться голова. Шал, в отличие от молодежи, долго так стоять не смог, затекала шея. Он разглядел вращающиеся лопасти ветрогенераторов, и этого достаточно. Окинув взглядом кустарник и деревья вокруг основного здания, попытался отыскать признаки субстанции, царствующей в городе. Но ничего подозрительного не заметил, обычная листва. Какая, по сути, и должна быть. Без всяких примесей и непонятной гадости, пытающейся вонзить в твое тело похожие на щупальца ветви.

Одинокая фигура вынырнула из кустов неожиданно. Невысокий азиат что-то громко пролаял, вскинул похожее на арбалет оружие и выстрелил. Несмотря на разделявшие их несколько метров, Шал успел среагировать, тут же бросившись на землю, и закричал, пытаясь образумить человека. Ведь они пришли сюда не с войной.

– Не стреляй!

Ему послышался удивленный девичий всхлип. Резко обернувшись, увидел Фань, вдруг рухнувшую на колени, и торчащий из ее груди кусок металла. Мейрам, прикрыв ладошкой рот, застыл, недоуменно уставившись на девушку, которая завалилась на бок.

Этого оказалось достаточно, чтобы пропустить нападение. Краем глаза заметил движение, вскинул руку, выставляя блок, но все равно получил удар ногой в грудь. Охнул, упав на землю, попытался подняться, но человек, снова закричав что-то непонятное, уже набросился сверху. Шал успел выставить колено, останавливая наваливающееся на него тело, перехватить руку с занесенным ножом и заглянуть в злые красные глаза. Ударил в горло ладонью с широко отставленным большим пальцем. Со всей злостью, которую смог вложить в руку. Переговоров не получится, если вместо диалога сначала стреляют. Это какая-то очень хреновая дипломатия получается.

Незнакомец всхрапнул сломанным кадыком и упал, отбрасываемый ногой. Выхватив свой нож, Шал широко размахнулся и всадил лезвие ножа в грудь.

– Мы! Пришли! С миром! – Каждое слово он сопровождал резкими ударами, и заглянув в застывшие глаза, повторил. – С миром, сука!

То, что ему показалось на шее незнакомца, не понравилось. Убедившись, что дергающееся в конвульсиях тело больше не поднимется, он вспорол ножом одежду на груди и увидел слабые, проступающие сквозь кожу пятна, имеющие хорошо знакомый оттенок. Вот сука! Он с трудом встал и, прихрамывая стреляющим болью коленом, поковылял к Фань.

Уронив на землю рядом с ней окровавленный нож, упал сам и осторожно перевернул девушку на спину, заглядывая в глаза. Предательски дрожащими руками вытер с ее щеки тонкую струйку крови, вытекающую из уголков губ.

– Фань, – горло перехватил спазм.

– Сталый. – Она слабо улыбнулась и с трудом выдавила: – Я зе гавалила, сто есть тута китаесы.

– Молчи! Нельзя разговаривать. Может, это не китаец был.

– Я гадала зелание. Китаес. Он скасал – нитиго больсе нет.

Ее глаза смотрели на проплывающие облака, и в них застыла боль.

– Каздого здет то, сто он заслузыл. Так папа гавалил.

– Не заслужила ты этого! – горячо возразил Шал. – Это в меня он должен был попасть! Не в тебя.

– …нет, – Фань дернулась и схватила его за руку, рот наполнился кровью, тут же потекшей по щеке. – Я убила нескалька людей и тепель… убили меня. Сплаведливая ваз…мездия.

Девушку стало бить крупной дрожью и ладонь сжалась еще сильней, впиваясь ногтями в кожу Шала.

– Спасиба тебе… Сталый… мне с табой халашо было, – прохрипела она тихо, – спакойно… как с папой… зля я тебя не слуса…

Ее тело напряглось и выгнулось дугой, тут же обмякнув.

– Фань… – Шал осторожно просунул руку под затылок и приподнял ее голову, расслабленно качнувшуюся в его ладони. – Фань!

Грудь, проткнутая тонким штырем, перестала вздыматься. Только в карих глазах застыли спокойствие и умиротворение. Все. Конец. Она пришла к своей цели.

Только почему судьба так цинична?

Почему, когда Фань достигла цели, ее жизнь оборвалась так нелепо? Вроде все, что говорила, оказалось правдой. Эта роковая передача на китайском была настоящей, и даже сам китаец более чем реален, но, выходит, зря они сюда шли, о чем он предупреждал сразу. Он привык слушать свою интуицию. Горе-радист оказался заражен и начал превращаться в агрессивное существо, пока еще не боящееся света.

Или так запрограммировано Провидением изначально? Словно в насмешку над планами, что рисует себе человек. Или, как говорила Фань, это и есть неизбежность справедливого возмездия еще при жизни, без оглядки на возможность наказания в загробном мире? Чтобы каждый в конце концов получил по заслугам?

Тогда почему так не выходит у него? Когда он желал и искал смерти, она всегда отворачивалась. Стояла рядом, но обходила стороной и забирала того, кто ей нужней. Сколько раз уже так происходило, и вот снова…

Оборвалась жизнь очередного попутчика, сопровождающего Шала по длинному извилистому пути в никуда. Сколько их было после того, как привычный мир рухнул? Они приходили в его жизнь неожиданно и так же неожиданно уходили, но он помнил их всех. Умирая, каждый из них оставлял частичку своей души в его сердце. Единственное, что он не мог понять, куда подевался пресловутый вселенский баланс отрицательных и положительных частиц. Почему в этом мире плохого стало больше, чем положено. Где равновесие, мать его?! Справедливость, в конце концов?

Или его путь еще не закончен?

Остается надеяться, что смерть все-таки ожидает в свой час, и намеренно ее искать не стоит. Идти тем путем, что выбрал. У каждого своя цель в жизни, свой путь к вечности и час, когда умереть. Не нужно искать смерть, она придет сама. Когда придет время.

– С именем и помощью Аллаха и следуя религии Посланника Аллаха, – тихо произнес молитву Шал и медленно закрыл глаза девушки.

Мейрам провел ладонью по лбу застывшей Фань и посмотрел на Шала полными слез глазами.

– Агай? Почему она умерла?

– Она очень хотела домой, поэтому. Я не знаю, что она загадала. Может, в другой ее жизни это исполнится и она все же попадет туда, куда стремилась. Пойдем, похороним ее у фонтана. Нам нужно отправляться домой, а путь туда еще очень долгий.

– И мы тоже умрем, пока идем домой?

Хороший вопрос.

– Нет, Мейрам. Тебе еще рано умирать. Ты еще маленький, и впереди тебя ждет длинная жизнь. Я тебе это обещаю.