– Я не понимаю, зачем нам покидать «Баторий»! – нервничал Мочка, когда ему рассказали про план их действий. С момента пробуждения он говорил только о сражении с птицами и мести Вековечной Пуще. Мысль о том, чтобы оставить дирижабль, наполняла его ужасом. Возможно, он всё еще переживал шок, однако Кутшеба начал задумываться о том, что на самом деле связывало одержимого с кораблем.

Все его аргументы – чем дальше, тем все более нереальные и истеричные, – не имели смысла. Решение было принято. И не было пути назад. Тем более что птицы приближались быстро, и они уже слышали их злобные крики. Пугало то, что большинство членов экипажа как будто понимало птичьи проклятия, словно твари кричали именно им. В мысли людей проникали обещания страшной и медленной смерти. Некоторые божились, что чувствовали вкус крови и свежего расклеванного мяса. Один мужчина чуть не выскочил за борт в поисках защиты, но Крушигор в последний момент поймал его.

За штурвалом стоял Чус.

– У нас не более получаса, – сказал он, когда они собрались на мостике.

– Думаю, что самое время, – решил Кутшеба. – Мы уже над Дикими Полями.

– Жаль бросать такой хороший корабль, – марсианин погладил подлокотник кресла, специально подогнанного под его формы. – Я не очень хороший всадник. Я всегда предпочитал машины живым существам.

– Я могу их поубивать, господин! – в очередной раз отозвался Мочка. – Я подниму бурю и ветер. Пошлю на них огонь и лед. Мы можем их убить и выиграть. Цыганка мне поможет! Великан поразрывает их голыми руками! Разрешите мне сражаться! – последние слова напоминали жалобный скулеж.

– Их слишком много, – марсианин покачал головой. – Даже я слышу их голоса.

Две из трех преследующих их сверхптиц, уже уверенные в своей победе, несколько изменили направление полета, чтобы атаковать «Баторий» с обоих бортов одновременно. Они следили за птичьими маневрами, пока Новаковский раздавал поручения. Все должны были покинуть борт с максимальным количеством снаряжения, прежде всего с едой и оружием. Каждый должен был также забрать с собой десять килограммов серебра. Фактически это означало, что они приземлятся с огромным грузом, однако Новаковский планировал закопать часть запасов, чтобы вернуться за ними позже, когда они купят лошадей.

После приземления у них будет несколько минут, прежде чем их заметят птицы. Экипаж готовился сбросить с борта столько сундуков с серебром, сколько успеет, пока дирижабль не приблизится к земле. Потом люди должны будут его покинуть.

Прежде чем они начали снижаться, Мочка создал туманную завесу. Она была не так могущественна, как туман, вызванный магом с «Ягелло», но и она растревожила птиц, и в их криках стали появляться новые нотки.

– Они общаются со своей матерью. – Шулер мог унести больше, чем обычный человек, поэтому взвалил на себя тройной груз. Однако даже он не взял столько, сколько Крушигор. Великан добавил к своему грузу еще несколько лент с патронами, кроме тех, которые он носил на себе раньше. Он приготовил четыре сундука с серебром, которые собирался выбросить за борт. Кутшеба предложил сбросить часть запасов на парашютах заранее, однако марсианин опасался, что злые ветра Вековечной Пущи могли раскидать его сокровища по всем Диким Полям, а то и вернуть их обратно в Пущу.

Почти все люди собрались сейчас на внешних палубах. На мостике остались только Чус и Мочка. Марсианин исчез в своей каюте, пакуя последние необходимые вещи. Возможно, как предполагал Кутшеба, он просто прощался со своим кораблем. Хотя и командовал им недолго.

– Здравствуй, земля, – закричал Грабинский, обвешанный сумками с алкоголем. – Мы снижаемся!

– Вот и добрались! – граф Ростов отдал поводья сгорбленному и чрезмерно заросшему слуге, издававшему какое-то бормотание, больше похожее на звериное рычание, и одетому в безупречную ливрею с гербом Ростовых. – Это мой дом, господа поляки! Вот Пристань Царьграда.

Град, носивший несколько преувеличенное, по мнению Кутшебы, название, стоял на острове посреди болот. Когда они проходили тайной тропой, блуждающие огоньки прыгали вокруг, приветствуя возвращающихся с поля боя. Подвиг героев охрипшими голосами восславляли утопленницы, вождь которых отчитывался перед графом о том, что творится на болотах, и хвастался пополнением своих рядов тремя утопленными казацкими разведчиками. С лугов прибыли русалки с соблазнительными формами. Даже в их преданные, полные уважения голоса проникали те вкрадчивые соблазнительные нотки, что приводили мару в бешенство. Они набрасывали воинам на шеи цветочные гирлянды, смеялись и краснели от мужских взглядов, а их глаза были полны сладостных обещаний. Они лавировали между лошадьми, скорее танцуя, чем идя.

Какое-то время среди людей прохаживался леший в трофейной меховой шапке, с которой он даже не оторвал красную звезду, но, когда они дошли до болот, он наконец устал и вернулся в лес. Его заменил водяной с жабьими губами, что правил прудами, поблескивающими среди болот, и ручейками между ними. Он поклонился в пояс в знак приветствия и подарил графу свежевыловленную рыбу. Даже цапли кланялись господину этих земель, а деревья с уважением склоняли кроны.

– Так должен выглядеть мир, – поделился своими размышлениями Ростов. – Мир покоя, где каждый знает свое место и благодаря этому счастлив. Вот маленькая Россия, господа поляки. Россия, какой она была во времена царя, которому поклонились бы все духи этой земли, признавая его своим господином! Потому что земля это знает, и души связаны с ней этим знанием и пониманием того, что они нуждаются в хозяине.

Перед ними отворили деревянные, но очень крепкие ворота, над которыми возвышались две охранные башенки. Всё было построено из дерева, во всей округе не хватило бы камня и на одну избу. Однако построенный согласно старым правилам град, напоминающий Кутшебе множество других оборонных городов, что вырастали во всей Польше, мог в случае необходимости дать отпор и целой армии. Если, конечно, хоть какая-то армия смогла бы отыскать к нему дорогу и пройти через защищаемые демонами болота.

– У нас тут даже сосны из Вековечной Пущи, – хвастался Ростов, ведя гостей через толпу встречающих их жителей Пристани Царьграда. Люди падали графу в ноги, выкрикивали слова хвалы в его адрес и в адрес солдат, с приветливыми речами обращались и к гостям. Какая-то зардевшаяся молодая девушка подарила Кутшебе букетик полевых цветов и убежала прежде, чем он успел поблагодарить. По-настоящему жаркий прием ожидал их, как оказалось, в поместье графа.

Казалось, что встретила их не девушка, а какая-то воплощенная энергия. Нечто белое, светящееся от радости вылетело из дверей и кинулось графу на шею, пища от восторга. Они оба закружились, а у Кутшебы перед глазами замелькали черные косы и глаза цвета меда.

– Вот и конец моего величия, – засмеялся граф. – Ох, Ольга, Ольга, поклонись гостям. Они прибыли издалека.

– Ах, искренне прошу простить меня, – девушка, которой на первый взгляд было не больше семнадцати, наконец, отпустила графа и с благодарностью присела перед Кутшебой и Шулером. Хотя она и старалась придать смиренное выражение лицу, ее глаза всё ещё блестели, а губы подрагивали от улыбки.

Сразу стало понятно, что это дочь графа. Она унаследовала от него узкие брови в форме острых арок, нагловатый, хотя и нежный подбородок и огонь в глазах. Их формой и цветом она была обязана матери, в чем Кутшеба убедился, когда его представили хозяйке Пристани Царьграда. Прибывших приветствовала с портрета красивая молодая женщина, во взгляде которой ощущалась строгость. Изображение было в натуральную величину. Изысканное темно-синее платье подчеркивало как красоту, так и высокий статус графини. За её спиной сиял золотом бальный зал, Кутшеба почти что слышал радостный шум и смех, который заглушала мелодия вальса. Супруга графа затмевала все вокруг уже одним своим присутствием. Кутшеба интуитивно почувствовал необходимость склониться перед ее портретом и, когда сделал это, удивленно заметил, что женщина кивнула ему.

– Александра. Моя царица. Навсегда, – прошептал граф, и Кутшеба услышал в его словах любовь и преданность. – Мать моей Ольги. Она всегда будет оберегать Пристань Царьград, даже когда меня не станет.

Мужа и дочь графиня одарила улыбкой, после чего отвернулась и присоединилась к тем, кто отдыхал на балу.

– Там они все. Вся моя семья. И когда-то я к ним присоединюсь. Вы не понимаете, да?

– Признаюсь, что ни с чем подобным я еще не сталкивался.

– У нас тут живет юродивый, которого коснулось странное проклятие. Его прадед заключил когда-то договор с чертом, но не с дьяволом из преисподней, а с душой из нашего мира, каким-то дохристианским богом. Он отдал ему себя и всех своих потомков мужского рода в обмен на дар писать картины для церкви так, чтобы эти картины жили. Он создал множество святых, которые следили взглядом за верующими, благословляли их и пели псалмы. Но бедняга заплатил за это потерей голоса и разума. А в конце концов и своей свободой, потому что о нем услышали самые высокопоставленные архиепископы, приказали его схватить и привести на суд. В результате его заточили в каком-то монастыре, далеко на севере, а церковь с живыми святыми взорвали, как свидетельство богохульства и дьявольское творение. Но когда его сын вырос, оказалось, что он тоже потерял разум и голос и что рисовал он точно так же, как и его отец. И так в этом роду повелось. Женщины не хотели выходить за них замуж, но мои предки позаботились о том, чтобы та, которая родит художнику сына, никогда ни в чем не нуждалась. Они рисуют наши портреты, а когда мы умираем, то присоединяемся к умершим на картинах.

И действительно, все поместье было полно картин, которые изображали многие поколения Ростовых, перерисованные со старых, не магических портретов, героические сцены из истории и их российского прошлого или уже времен Пристани Царьград. Проклятые художники рисовали портреты и слуг, и господ града. Однако больше всего было картин, изображающих Москву во времена ее величия, прежде чем там стали править чернокрылые комиссары, красноармейцы с кровавыми глазами и их рабы. По улицам Москвы, увековеченной обезумевшими художниками, повозки всё еще возили аристократов, а элегантные юноши прогуливались в обществе прекрасных дам. Достопочтенные старцы взирали на мир с лавочек в парках, за которыми наблюдали полицейские во всегда чистых, выглаженных мундирах.

Кутшеба никогда не был в Москве, однако не мог не заметить, что это были нереалистичные картины. С некоторыми домами что-то точно было не так, терялись ровные линии, а порой исчезали однородные цвета. Бывало, что из странной формы окон выглядывали лица, напоминающие скорее демонов, чем обычных существ, – коты со слишком мудрым взглядом человеческих глаз, собаки с рогами вместо ушей, женщины и мужчины с телами неправильных пропорций. Некоторых лошадей одарили рогами, растущими на лбу, другие имели деформированные крылья.

– Москва была любимым городом моей дорогой супруги, – пояснил граф. – Она никогда не была там, но читала дневники моей прабабки, рассматривала сохранившиеся фотографии и альбомы. Какие деньги я отдавал, чтобы доставать для нее всё новые и новые открытки и картинки! И разве оно того не стоило? Мы открыли для нее, для нас всех по сути, целый город. Не совсем такой, каким он был, разумеется. Вы должны понимать, что безумие художников проникает и в их работы.

– А эти нарисованные люди могут переходить из картины в картину? – заинтересовался Шулер.

– Конечно. Иначе какой бы это имело смысл?

– То есть замкнутый мир в замкнутом городе… – картины и Пристань Царьград, очевидно, впечатлили Шулера.

Они сидели на крыльце, попивая малиновый чай с наливкой из тех же ягод, и наблюдали за суетой вокруг поместья. Хозяин вскоре их покинул, чтобы заняться накопившимися за время его отсутствия делами.

– Мир, которого нет, – всё повторял Шулер. – Ненастоящий, а тем не менее существующий рай на земле.

– Как я понимаю, тебе тут понравилось?

– Нет. Не знаю. Понимаешь, это город чудес из картин, в которые убегают их посмертные образы… Думаешь, это настоящие люди? Или только представление о них, созданное так же, как представление о Москве?

– Думаю, это их души, которые прячутся в этих картинах. Мне кажется, они нашли для себя хорошее место, и, может, даже лучше, чем другие. Слушай, а в этом граде точно есть призраки. Но только они здесь вполне… милые.

– Не совсем. Это же утопия. А все утопии произрастают из идей, которые, как и религии, имеют своих богов и демонов.

– Что именно ты видел на этих картинах?

– Наверное, то же, что и ты. Там нет никаких возможных путей развития событий, никаких нитей судьбы. Нарисованный мир распланирован вполне упорядоченно. Они нарисовали сам порядок, Мирек. В мире, лишенном хаоса, каждая дорога прямая и ведет к избранной цели, там нет места случайностям. Они нарисовали утопию, и мне кажется, что граф старается, чтобы эти правила воцарились и здесь.

– Это плохо?

– Пока не знаю. Но мне кажется, что это… неестественно.

– Сказал бог, созданный в военной лаборатории! – рассмеялся Кутшеба, но это не развеселило его товарища.

– Ты долго собираешься здесь забавляться, Мирек?

– Пока не выясню всё, что мне нужно. У нас своя миссия, забыл?

– Главное, чтобы ты о ней не забыл.

То, что Мочка остался на борту дирижабля, стало известно, когда было уже поздно. Люди припали к земле среди травы, за сундуками и сумками с запасами, стараясь укрыться от птиц в рассеивающемся тумане. Дирижабль уносился вверх, резко ускоряясь. Три огромные сверхптицы были к нему уже так близко, что казалось, они вот-вот дотянутся до него огромным клювом, который состоял из множества птиц. Они ужасно кричали. Люди затыкали уши, чтобы не слышать этого предвестия кровавой трапезы.

– Он не должен был так быстро улететь, – среди перепуганного экипажа марсианин казался эпицентром спокойствия. Возможно, с начала Предела, когда он узнал, что корабли, шедшие на помощь, взорвались на орбите вместе с экипажами и всеми запасами, оставляя его лишь с горсткой солдат, он еще не попадал в более скверную ситуацию. Однако он не казался Кутшебе напуганным. Скорее, заинтригованным, чем и пробудил его минутное восхищение, так как сам Кутшеба боялся как сто чертей. Он сомневался, что защита Шулера или поддержка мары смогут защитить его от смерти, если у них не получится обмануть птиц. – Дирижабль должен был подниматься плавно! Им кто-то управляет! – марсианин быстро понял, кто мог ослушаться его приказа. – Мочка! – закричал он. – Мочка! Кто-то видит Мочку?

– Замолчите же вы! – шикнул на него Кутшеба. – Вы хотите привлечь внимание птиц?

– Но Мочка!..

– Если он остался на борту, считайте, что его уже нет. Я лишь помолюсь вместе со всеми за его души, так как он помогает нам, оттягивая на себя этих проклятых птиц. Но его уже нет, понимаете?

Как только «Баторий» отдалился от них на несколько сотен метров, вокруг корабля разыгралась битва. Люди на земле, всё еще защищенные туманом, не видели этого, но слышали одновременную стрекотню всех бортовых карабинов, запущенных, вероятно, демонической силой Мочки. Минутой позже к ним присоединился грохот призываемой им грозы.

– Быстро они его не сожрут, – оценил Чус. – Наверное, он так и сидит на мостике. Там они не скоро доберутся до него.

– Хватайте самое ценное, – распорядился Кутшеба, видя, что марсианин обеспокоенно смотрит вверх, как будто стараясь пронзить взглядом туман. Он, очевидно, не торопился отдавать приказы. – За остальным вернемся. Брось эту лопату, парень, у нас нет времени закапывать сундуки! Берите оружие, амуницию, еду на три дня и столько серебра, сколько сможете нести в течение трех дней быстрой ходьбы. Живо!

– Вы не наш командир! – запротестовал Чус.

– Ваш командир в данный момент медитирует. Хочешь дождаться возвращения птиц? За работу! Яшек!

– Чего? – буркнул на него Крушигор, защищая собой Яшека, который рефлекторно бросился на зов Кутшебы.

– Помни, великан, что он подписал со мной контракт.

– Когда вас не станет, бумага не будет ничего стоить, – проворчал Крушигор.

– Когда меня не станет, то вы все не будете стоить и ломаного гроша! – прикрикнул Кутшеба. – Хочешь драться здесь? Сейчас? Ты думаешь, что я сожрать его хочу? Сара, забери от меня этого кретина, пока я не взбесился окончательно и тут не начался такой тарарам, что птицы забудут про дирижабль. Сара!

– Здесь я, не надо так вопить, муло. Крушигорушка, пожалуйста. Не сейчас.

Она оттянула всё еще ворчащего, но послушного лишь ей великана к сундукам с запасами. Они начали перебирать вещи и нагружать силача целой горой поклажи.

– Простите Крушигора, господин, – в своей манере начал Яшек. – Он злится… и переживает за меня.

– Яшек, лучше найди какого-нибудь кузнечика или сороконожку и расспроси, есть ли неподалеку какие-то враги? Кто угодно, будь то стадо волков или отряд казаков. Понял?

– А может быть, сестра-пчелка, господин? Они здесь летают… похоже, даже пасека где-то рядом…

– Что угодно, с чем сможешь договориться. И быстро! Грабинский!

– Я согласен с Сарой, парень. Нечего так верещать, ты не в армии.

– Собери людей, следи, чтобы не паковали непонятно что. И прихвати немного еды к своим бутылкам, которые звенят у тебя в рюкзаке. Я должен заняться марсианином.

– Слушаюсь, мой капитан, – Грабинский с издевкой отсалютовал, но секунду спустя, как порядочный сержант, побежал к экипажу дирижабля и стал материть его в лучших казарменных традициях.

Над ними до сих пор слышались грохот и стрекотня карабинов. «Баторий» всё еще сражался.

– Я должен был предвидеть это, – грустно произнес марсианин, когда Кутшеба нашел его и начал дергать за рукав. – Мы связали все души мальчика с «Баторием», чтобы обеспечить их преданность. Он не мог покинуть корабль.

– Господин Новаковский, может, потом пострадаете? А сейчас нам надо отсюда убираться. И быстро! Люди почти готовы!

– Вы стыдите меня, господин Кутшеба, – мягкость во взгляде марсианина обеспокоила Кутшебу. Неужели марсианин был в шоке? Он думал, что Новаковский окажется сильнее. – Я, наверное, стал слишком бизнесменом, во мне умерли все военные инстинкты. Действительно, надо уходить. Сейчас командуйте вы. Сообщите об этом всем остальным.

– Спасибо, но все остальные уже в курсе. Сматываемся отсюда, прежде чем птицы поймут, что получили только скорлупку от ореха, и вернутся проверить, что случилось с ядром.