Прозорливость старца Серафима простиралась очень далеко. Он давал наставления для будущего, которого человеку обыкновенному никак не предусмотреть. Так, пришла к нему в келью одна молодая особа, никогда не думавшая оставить мир, чтобы попросить наставления, как ей спастись. Едва только эта мысль мелькнула в ее голове, старец уже начал говорить: «Много-то не смущайся; живи так, как живешь; в большем Сам Бог тебя научит». Потом, поклонившись ей до земли, сказал: «Только об одном прошу тебя: пожалуйста, во все распоряжения входи сама и суди справедливо — этим и спасешься». Находясь тогда еще в мире и совершенно не думая никогда быть в монастыре, эта особа никак не могла понять, к чему клонятся такие слова о. Серафима. Он же, продолжая свою речь, сказал ей: «Когда придет это время, тогда вспомните меня». Прощаясь с о. Серафимом, собеседница сказала, что, может быть, Господь приведет им опять свидеться. «Нет, — отвечал о. Серафим, — мы уже прощаемся навсегда, а потому прошу не забывать меня в святых своих молитвах». Когда же она просила помолиться и за нее, он отвечал: «Я буду молиться, а ты теперь гряди с миром: на тебя уже сильно ропщут». Спутницы действительно встретили ее на гостинице с сильным ропотом за медлительность. Между тем слова о. Серафима не были произнесены на воздух. Собеседница, по неисповедимым судьбам Промысла, вступила в монашество под именем Каллисты и, быв игуменьей в Свияжском монастыре Казанской губернии, помнила наставления старца и по ним устрояла свою жизнь.

В другом случае посетили о. Серафима две девицы, духовные дочери Стефана, Саровской пустыни схимонаха. Одна из них была купеческого сословия, молодых лет, другая — из дворян, уже пожилая возрастом. Последняя от юности горела любовью к Богу и желала давно сделаться инокиней, только родители не давали ей на то благословения. Обе девицы пришли к о. Серафиму принять благословение и попросить у него советов. Благородная, сверх того, просила благословить ее на вступление в монастырь. Старец, напротив, стал советовать ей вступить в брак, говоря: «Брачная жизнь благословлена Самим Богом. В ней нужно только с обеих сторон соблюдать супружескую верность, любовь и мир. В браке ты будешь счастлива, а в монашество нет тебе дороги. Монашеская жизнь трудная, не для всех выносима». Девица же из купеческого звания, юная возрастом, о монашестве не думала и слова о том о. Серафиму не говорила. Между тем он сам от себя благословил ее, по своей прозорливости, поступить в иноческий сан, даже назвал монастырь, в котором она будет спасаться. Обе остались одинаково недовольны беседой старца; а девица пожилых лет даже оскорбилась его советами и охладела в своем усердии к нему. Сам духовный отец их, иеромонах Стефан, удивлялся и не понимал, почему, в самом деле, старец пожилую особу, ревностную к иноческому пути, отвлекает от монашества, а деву юную, не желающую иночества, благословляет на путь сей. Последствия, однако же, оправдали старца. Благородная девица уже в преклонных летах вступила в брак и была счастлива. А юная — действительно пошла в тот монастырь, который назвал прозорливый старец.

Ротмистр Африкан Васильевич Теплов, имевший в обычае ежегодно посещать о. Серафима, сообщил о даре прозорливости его следующие случаи, лично к нему относившиеся.

«В 1829 году, летом, поехал я в Саров с женой и детьми. Дорогой жена моя, видя, что старший сын наш, которому было около 10 лет от роду, занимается исключительно чтением священных книг, не обращая никакого внимая на окружающее, начала жаловаться, что дети наши слишком уже привязаны к одним только священным книгам и что они вовсе не заботятся о своих уроках, о науках и о прочем, необходимом в свете. По прибытии в Саров мы немедленно пошли к о. Серафиму и были им приняты очень ласково. Благословляя меня, он сказал, чтобы мы пробыли здесь три дня; благословляя жену мою, произнес: «Матушка, матушка! Не торопись детей-то учить по-французски и по-немецки, а приготовь душу-то их прежде, а прочее приложится им потом».

Благословляя же обоих детей наших, он удостоил назвать старшего «сокровищем своим». Так обличил праведный старец несправедливый ропот жены моей, да и потом, в течение всей своей жизни, до самой кончины не переставал предупреждать меня всегда касательно всех обстоятельств, радостных и печальных, случавшихся в нашем семействе, подкрепляя слабый мой дух отеческими своими советами.

В том же 1829 году я был свидетелем следующего обстоятельства из жизни о. Серафима. Один господин имел намерение жениться на такой особе, которая по званию своему никак ему не соответствовала, да и родители его не соглашались на этот брак. Но господин тот, зная, что родители его вполне уважают о. Серафима и не в состоянии будут после его одобрения противиться этому браку, хотел сначала преклонить старца на свою сторону. Для этого, приготовив предварительно доказательства на законность своего намерения и даже тексты Священного Писания на случай несогласия о. Серафима для его убеждения, прибыл он к этому праведному старцу. И вдруг, к величайшему своему изумлению, слышит он, что старец произносит имя и отчество той самой особы, о которой он думал делать ему свои запросы, что он говорит ему далее и те самые доказательства, которые он хотел ему представить, и наконец даже те тексты Св. Писания, на которые он хотел упереться, в случае несогласия старца. Пораженный этим неожиданным предупреждением своих мыслей, господин тот пал безмолвно на колени перед старцем. Отец же Серафим, поднимая его, сказал ему: «Богу и Божией Матери и твоей матери не угодно твое намерение — и его не будет». Действительно, с тех пор доныне брак тот не состоялся. По возвращении от старца этот господин сам сознался, что он никогда прежде не верил, чтобы могли быть праведники на земле, но что настоящий случай убедил его вполне в праведной жизни о. Серафима. В 1830 году по случаю бывшей болезни жены моей обещались мы съездить на богомолье в Тихвин к чудотворной иконе Царицы Небесной. Но в тот самый день, когда нам нужно было выехать, жена моя, сходя по лестнице со 2-го этажа, споткнулась и вывихнула себе чашку у колена. Хотя же, при помощи костоправа, нога и была поправлена, но при малейшем после того движении чашка сдвигалась опять со своего места, так что, по-видимому, невозможно было совсем нам ехать. Однако ж, имея полную веру к молитвам о. Серафима, мы не хотели отлагать поездки до другого времени и отправились в путь тогда же, что было зимой. На пути боль ее усилилась, и это заставляло меня при всем уповании на милость Божию и молитвы о. Серафима несколько раз предлагать жене совет о возвращении домой. Но она не соглашалась. А так как у нас принято было за священное правило не проезжать Саровской пустыни, не приняв благословения о. Серафима, то мы и на этот раз повернули к нему с большой дороги. Еще мы были далеко от обители, как вдруг боль в ноге жены моей начала уменьшаться и по мере приближения нашего к Сарову становилась все слабее и слабее и наконец, когда мы въехали в самую пустынь, она прекратилась совершенно: чашка установилась на своем месте, и опухоль исчезла. Мы явились к старцу в келью для получения его благословения, и он, благословивши нас, приказал нам прийти к нему в пустынку, к источнику, куда мы и прибыли около полудня. Старец принял нас очень милостиво, напоил водой из источника, дал на дорогу в Тихвин две ржаные корки и, благословляя на путь, сказал: «Грядите, грядите, грядите! Дорожка гладенькая!»

Последние слова о. Серафима мы вспомнили на возвратном пути из Тихвина, потому что хотя это было и в январе, но в ожидании проезда Государя Императора дорогу так уравняли, что на ней не встречали почти ни одного ухаба».

Даром прозорливости своей о. Серафим приносил много пользы ближним. Так, была в Сарове из Пензы благочестивая вдова диакона, по имени Евдокия. Желая принять благословение старца, она в среде множества народа пришла за ним из больничной церкви и остановилась на крыльце его кельи, ожидая позади всех, когда придет очередь ее подойти к о. Серафиму. Но о. Серафим, оставивши всех, вдруг говорит ей: «Евдокия! Поди ты сюда поскорее». Евдокия необыкновенно удивлена была, что он назвал ее по имени, никогда не видавши ее, и подошла к нему с чувством благоговения и трепета.

Отец Серафим благословил ее, дал св. антидора и сказал: «Тебе надобно поспешить домой, чтоб застать дома сына». Евдокия поспешила и в самом деле едва застала сына своего дома: в ее отсутствие начальство Пензенской семинарии назначило его студентом Киевской академии и по причине дальности расстояния Киева от Пензы спешило скорее отправить его на место. Этот сын, по окончании курса в Киевской академии, пошел в монашество под именем Иринарха, был наставником в семинариях, в настоящее время состоит в звании архимандрита и глубоко чтит память о. Серафима.

Раз пришли к о. Серафиму в монастырскую келью строитель Высокогорской пустыни иеромонах Антоний и приезжий из Владимирской губернии купец. Они вошли вместе. Строителя о. Серафим попросил сесть и подождать, а с купцом стал немедленно говорить. Милостиво и ласково он обличал его в пороках и делал наставления: «Все твои недостатки и скорби, — говорил он, — суть следствия твоей страстной жизни. Оставь ее, исправь пути твои». Пространная речь его на эту тему проникнута была столь трогательной теплотой сердца, что и купец, к которому она прямо относилась, и строитель, для которого она была делом сторонним, тронуты были в буквальном смысле до слез. В заключение о. Серафим советовал купцу поговеть в Сарове и причаститься Св. Тайн, обнадеживая, что Господь, в случае искреннего покаяния, не отнимет от него Своей благодати и милости. По окончании беседы купец, настроенный к благочестию, поклонился старцу в ноги, благодарил его от всей души за его душеполезную беседу, обещался исполнить, что слышал, и, прося молитв о. Серафима, вышел из его кельи весь в слезах.

Тогда строитель Высокогорской пустыни, много лет пользовавшийся вниманием и уважением о. Серафима, осмелился спросить его: «Батюшка! Душа человеческая пред вами открыта, как лицо в зеркале: в моих глазах, не выслушавши духовных нужд и скорбей бывшего сейчас богомольца, вы все ему высказали». Отец Серафим не сказал ни слова. Строитель продолжал: «Теперь я вижу: ум ваш так чист, что от него ничто не сокрыто в сердце ближнего». Отец Серафим положил правую руку на уста своему собеседнику и сказал:

«Не так ты говоришь, радость моя. Сердце человеческое открыто одному Господу, и один Бог сердцеведец, а человек приступит и сердце глубоко» (Пс. 63, 7). Засим рассказал он, как некоторые укоряли св. Григория Богослова за то, что приблизил он к себе Максима циника. Но святитель сказал: «Един Бог ведает тайны сердца человеческого, а я видел в нем обратившегося от язычества в христианство, что для меня велико».

Строитель опять спросил: «Да как же, батюшка, вы не спросили от купца ни единого слова и все сказали, что ему потребно?»

Отец Серафим, отверзши уста и распространив слово, начал изъяснять:

«Он шел ко мне, как и другие, как и ты, шел, яко к рабу Божию; я, грешный Серафим, так и думаю, что я грешный раб Божий, что мне повелевает Господь, как рабу Своему, то я передаю требующему полезного. Первое помышление, являющееся в душе моей, я считаю указанием Божиим и говорю, не зная, что у моего собеседника на душе, а только верую, что так мне указывает воля Божия, для его пользы. А бывают случаи, когда мне выскажут какое-либо обстоятельство, и я, не поверив его воле Божией, подчиню своему разуму, думая, что это возможно, не прибегая к Богу, решить своим умом, в таких случаях всегда делаются ошибки».

Весьма назидательную и многообъяснительную сию беседу старец заключил так: «Как железо ковачу, так я предал себя и свою волю Господу Богу: как Ему угодно, так и действую; своей воли не имею, а что Бог угодно, то и передаю».

Эту беседу передал почтенный отец архимандрит Антоний, бывший в то время строителем Высокогорского монастыря, а потом наместником Сергиевой Лавры.

Г. И. М. Кр. рассказывал о своей родственнице В. И. Бр., живущей в Нижнем Новгороде, следующее обстоятельство. Вышла она в замужество за вдовца, у которого было двое детей, и была в своем браке крайне несчастлива. Родственники пожелали наконец, чтобы она оставила своего мужа. Но прежде начала дела она поехала в Саров посоветоваться с отцом Серафимом. Старец сказал ей: «Ты никак не оставляй своего мужа, усердно прошу тебя об этом я, грешный монах Серафим; все же претерпеваемые тобою неприятности скоро кончатся». Действительно, не больше как через полгода муж ее умер, а сирот его Господь помог ей пристроить для воспитания в казенные заведения.

Одной благочестивой жене, бывшей в Сарове, он открыл, что наступает голод, и советовал запастись хлебом, чтобы не терпеть нужды. Жена же в простой беседе рассказала о сем предсказании Саровскому иеромонаху о. Иакову, который был ее духовником. Когда и братия за второй трапезой в тот же день узнали о сем от старца Иакова, то некоторые из них с верой приняли это известие, умоляя Господа Бога предотвратить Свой гнев, а маловерные и ропотливые стали порицать старца. Но обстоятельства оправдали слова его. В скором времени после предсказания действительно начался голод. Цены на хлеб с каждой неделей возвышались. Иссякли самые источники, из которых получался хлеб для голодавшего края. Цена за четверть хлеба стояла между 20 и 24 рублями, по прежнему счету на ассигнации.

С 1831 года старец Серафим опять возвещал многим о предстоящем голоде. Видясь с о. игуменом Нифонтом, он и ему твердил: «Голод будет, голод будет!» А для предотвращения бедствий он советовал монастырскому начальству сделать запас хлеба в шесть годовых потреб, заметив, что при его жизни уже в четвертый раз наступает голод, а обитель Саровская никогда не терпела недостатка в хлебе.

Пришел к нему еще один священник А. Н., впоследствии о. протоиерей в Арзамасском Николаевском женском монастыре. Старец о. Серафим поздоровался с ним по обычаю иерейскому. Затем он между беседой предсказал ему, что он будет благочинным, увещателем раскольников и много потерпит в жизнь свою от диаконов, недостойно имеющих благодать сию. Отец Авраамий уже видел на себе исполнение сих слов. Он подтвердил, что наставления, которые слышал от старца касательно обязанностей благочинного, весьма много способствовали ему к должному прохождению этого звания.

Благочестивая вдова Пелагея Ивановна Шкарина, проживающая в г. Арзамасе, свидетельствует, что она имела желание смолоду поступить в монашество. Но о. Серафим, знавши ее лет за пять до своей кончины, предсказал ей, что она будет сиротой, выйдет замуж, будет иметь семерых детей, назвал и имена всем им, потом лишится мужа. Как ни далеки были эти предсказания, но по настоящее время они все исполнились в точности (там же).

Была у о. Серафима также одна мещанка г. Балахны, по фамилии Заяева. Старец советовал ей непременно поступить в монастырь; та отказывалась. Он открыл ей и причины своего совета: «Ты будешь, — говорил он, — несчастлива замужеством, много будет у тебя детей, а мужа лишишься, останешься вдовой и будешь терпеть еще большую бедность, чем при муже». Заяева не послушала советов старца, вышла замуж и после горько жалела о том, ибо все слова о. Серафима исполнились над ней.

В другом случае пришла к нему из г. Арзамаса мещанская девица Ножевникова. Она находилась в большой бедности. Отец Серафим, услышав жалобу на недостатки, сказал, что в замужестве она будет богата, только после того опять будет влачить жизнь, исполненную многих скорбей.

В Арзамасском Николаевском женском монастыре проживали две сестры, крепостные девушки. Увидевши их, о. Серафим сказал: «Через год господа возьмут вас к себе в услужение на пять лет». Девицы были у старца со своим братом. Этому брату он сказал: «А тебе Господь продлит жизнь до 80 лет, что ныне редкость, если только ты сохранишь себя от грехов смертных». Брат их, находящийся уже в преклонных летах, доселе еще живет, а его сестры в подмосковном имении своих господ давно уже ими уволены, как предсказал о. Серафим.

Надежда Федоровна Островская рассказывала следующее: «Родной мой брат, подполковник В. Ф. Островский, часто гостил в Нижнем Новгороде у родной нашей тетки, княгини Грузинской, которая имела большую веру к о. Серафиму. Однажды по какому-то случаю она послала его в Саровскую пустынь к этому прозорливому старцу. Отец Серафим принял моего брата очень милостиво и между прочими добрыми наставлениями вдруг сказал ему: «Ах, брат Владимир, какой же будешь пьяница!» Эти слова чрезвычайно огорчили и опечалили брата. Он награжден был от Бога многими прекрасными талантами и употреблял их всегда во славу Божию; к о. Серафиму имел глубокую преданность, а к подчиненным был как нежный отец. Поэтому он считал себя весьма далеким от такого наименования, неприличного его званию и образу жизни. Прозорливый старец, увидев его смущение, сказал ему еще: «Впрочем, ты не смущайся и не будь печален: Господь попускает иногда усердным к Нему людям впадать в такие ужасные пороки, и это для того, чтобы они не впали еще в больший грех — высокоумие. Искушение твое пройдет по милости Божией, и ты смиренно будешь проводить остальные дни своей жизни; только не забывай своего греха». Дивное предсказание старца Божия действительно сбылось потом на самом деле. Вследствие разных дурных обстоятельств, брат мой впал в эту несчастную страсть — пьянство и, к общему прискорбию родных своих, провел несколько лет в этом жалком состоянии. Но, наконец, за молитвы о. Серафима и за свое простосердечие, был помилован Господом: не только оставил прежний свой порок, но и весь образ своей жизни изменил совершенно, стараясь жить по заповедям евангельским, как прилично христианину».

А. А. Тум-я, будучи еще малолетней (лет 12 от роду), однажды ездила со своей матерью в Саровскую пустынь, чтобы удостоиться видеть о. Серафима и получить его благословение. Это было в 1830 году. По приезде в Саров она случайно узнала от своей няни о каком-то бедном, изнуренном колоднике, который в тяжелых цепях шел мимо монастыря и был очень жалок. При виде сего несчастного она была очень тронута его положением, но тотчас не сделала ему подаяния только потому, что при ней в то время не было денег, но потом, отыскавши у себя серебряную монету в 50 коп., за неимением другой, более мелкой, решилась отдать сему несчастному. Когда же пришли они к о. Серафиму, то прозорливый старец, никогда еще их не видевший, тотчас подозвал девочку к себе и, благословив ее, ласково сказал: «Вот это хорошо, что полтинничек-то подала бедному», и при этом совершенно неожиданно назвал еще тогда «ваше превосходительство». Мать ее, крайне удивленная этим приветствием, старалась объяснить старцу, что этот титул им вовсе не принадлежит, но он, беседуя с ними, по-прежнему давал девочке тот же титул. Так и возвратились они домой, не узнав причины такого необыкновенного приветствия старца, и долго недоумевали, что бы это значило. Но после стало понятно для них, когда А. А. Тум-я, достигши совершенного возраста, вышла замуж за генерала. Тогда оправдались пророческие слова старца Божия, который задолго предвидел будущее по данной ему благодати от Господа.

Московский мещанин Вячеслав Андреевич Плетминцев никогда не думал жениться и всегда удивлялся тем людям, которые принимают на себя супружеские обязанности. В одно время случилось ему ехать из Рязани в Арзамас. Дорогой заехал он в Саровскую пустынь и там впервые услышал об о. Серафиме. «Дай зайду к нему, — подумал Плетминцев, — не скажет ли он и мне чего-нибудь». Пришел он к старцу, и тот прежде всего благословил его, а потом подал три сухарика, говоря: «Вот это тебе, это жене твоей, а это сынку». Плетминцев не поверил сначала словам старца, но, прибывши в Арзамас, действительно, через несколько времени женился и, по предсказанию святого старца, имел сына.

Наталья Ивановна Богданова, преданная всей душой к старцу о. Серафиму, часто посещала его, желая насладиться утешительными его беседами и наставлениями. Проводя свою молодость девицей, она вовсе не думала о браке, но однажды, бывши у о. Серафима, вдруг была поражена от него неожиданным для нее предсказанием. Отец Серафим, подавая ей сшитую из полотна шапочку, сказал: «На, возьми, она тебе пригодится, когда у тебя родится младенец. Ты выйдешь в замужество за знатного господина, но года три по вступлении в брак тебе придется переносить разные скорби; но не бойся, а уповай на Господа, и Он тебя утешит, и ты будешь счастлива». Взявши эту шапочку от старца, Богданова хранила ее, как неоцененный дар, и никому об этом не решалась открыть, ожидая исполнения чудного предсказания о. Серафима. Спустя довольно времени после сего свидания со старцем она действительно по его пророчеству вышла замуж, имея уже от роду за 30 лет. Когда же пришло время ей разрешиться от бремени, то данная о. Серафимом шапочка была надета на младенца. Слова же его насчет семейных неприятностей при выходе замуж также вполне оправдались. Но впоследствии она жила счастливо.

Иным же старец предсказывал смерть, желая, чтобы они не перешли в вечность без христианского приготовления. Так, пришел к нему некто Д. И., управляющий заводом, находящимся в Екатеринбургском уезде Пермской губернии, с женой и детьми. Отец Серафим, не зная никого и ни о ком из них не слыхав прежде, назвал всех их по именам и каждому назначил год, месяц и день смерти. Отцу сказал, что проживет 20 лет, а матери — 12. После известно сделалось в Сарове, что она действительно умерла в то самое время, какое предсказано было о. Серафимом. О самом управляющем сведений не имеется.

Одному жителю заштатного города Кадома (Тамбовской губернии) он предсказывал, для его исправления, наказание Божие, имевшее последствием своим его смерть. Пришла к о. Серафиму жена этого человека. Старец принял ее с отеческой любовью и, между прочими советами и наставлениями, убеждал ее поговорить своему мужу, избранному в то время в члены городского общества, чтобы он исправил себя от невоздержания, дерзости, несправедливых притеснений и немилосердия в отношении других. «Если муж твой не оставит этих страстей, вкоренившихся в нем, — говорил старец, — то он непременно будет за то наказан Богом». Говоря это, он взял с печки пучок спичек, подал их женщине и прибавил: «На, возьми эти спички, храни их».

Отеческое благословение о. Серафима, видимо, обрадовало ту женщину, а предсказанное им наказание ее мужу, в случае неисправления его, сильно смутило ее. Не раз после того рассуждала она с домашними и знакомыми своими о простом, но странном подарке о. Серафима; но никто из них не мог растолковать его значения. Наконец наступил страшный час, в который как значение подарка объяснилось, так исполнилось и само предсказание о. Серафима. В один день небо отовсюду начало покрываться страшными громовыми тучами, и к вечеру собралась ужасная гроза. Весь народ в Кадоме обратился с молитвою к Богу.

Стала молиться также вместе со своим мужем и женщина, бывшая у о. Серафима, между тем как двое маленьких детей ее спали в это страшное время, один подле окна, а другой несколько подальше. Вдруг сильный удар грома разразился над их домом, и в одно мгновение, вслед за сверкнувшей молнией, оторван был от окна деревянный карниз и расщепан в мельчайшие спички; большая часть их вонзилась в лицо и бороду мужа этой женщины. Пораженный этим ударом, он жил очень недолго и вскоре скончался.

Между тем ни дети, спавшие почти близ самого окна, ни опоры карниза в окне, ни мать, молившаяся возле своего мужа, нисколько не были задеты этим самым ударом. После того бедная женщина вспомнила слова о. Серафима и поняла все значение странного, по-видимому, его подарка.

Строителю Высокогорской пустыни о. Антонию старец Серафим предсказал его неожиданное перемещение в другой монастырь.

В январе 1831 года о. Антоний отправился к о. Серафиму в Саров для совета по случаю сильно смущавших его неотвязчивых мыслей о смерти. Приехавши в Саров вечером и никуда не заходя, о. Антоний пошел прямо к келье о. Серафима. Не доходя до нее, встретил он некоторых из братии Саровской обители, которые сказали ему, что о. Серафим в монастырь не возвратился еще из своей пустыни. Было уже близ 5 часов вечера, и темнело. Приехавший остановился в раздумье: идти ли ему куда или тут дожидаться? В это время стоявшие с ним братия, завидев издали грядущего старца, оповестили: «Вон о. Серафим идет». Старец шел в обыкновенной своей одежде, с мешком за плечами, опираясь на топор. Отец Антоний тотчас подошел к нему и поклонился обычно.

«Что ты?» — спросил его старец. «К вам, батюшка, со скорбной душой», — отвечал о. Антоний.

«Пойдем, пойдем, радость моя, в келью», — приветливо сказал старец.

Они вошли вместе. В келье наедине о. Антоний умолял старца Серафима сказать ему откровенно, свершится ли с ним то, что внушают ему скорбные помыслы. Не приближается ли в самом деле смерть его?

«Сижу ли я в келье, — говорил строитель Антоний, — выйду ли на монастырь, мне представляется, что последний раз я вижу обитель. Из сего я заключаю, что я скоро умру, и потому указал уже и место могилы для себя».

Строитель приехал к о. Серафиму затем, чтобы в случае приближения его смерти принять от старца благословение провести остающееся время в безмолвии и внимательном приготовлении себя к вечной жизни.

«Желаю знать о своей смерти, — заключил о. Антоний, — единственно для изменения моей жизни, чтобы, отказавшись от должности, посвятить остальные дни свои безмолвному вниманию», — прибавив к сему, что извещение о смерти не будет для него страшно.

Отец Серафим слушал рассказ, не изменяя своего положения и держа за руку строителя Антония. Когда же сей окончил, блаженный старец, взирая на него с любовью, сказал: «Не так ты думаешь, радость моя, не так! Промысл Божий вверяет тебе обширную лавру».

Отцу Антонию подумалось, что старец Серафим желает развлечь его от скорбных мыслей, посему, прерывая речь его, он сказал: «Батюшка! Это не успокоит меня, не усмирит моих помыслов. Я умоляю вас, скажите мне прямо: мысли мои о смерти не служат ли от Бога указанием на близкую мою кончину? И в таком случае я буду просить ваших молитв о душе моей и приму мирно и благодарно ваше слово. Мне хочется встретить час смертный с должным приготовлением».

Отец Серафим с ангельской добротой отвечал: «Неверны твои мысли; я говорю тебе, что Промысл Божий вверяет тебе лавру обширную».

Строитель же отвечал на это: «Где же Высокогорской пустыни быть лаврою? Дай Бог, чтобы не сошла ниже, чем теперь стоит».

К большому удивлению о. Антония, старец Серафим, не переменяя своих мыслей, стал просить его милостиво принимать из Сарова братию, кто придет в лавру или кого он пришлет.

Оставаясь в прежнем впечатлении, строитель продолжал: «Батюшка! Кто захочет из Сарова переходить в скудную Высокогорскую пустынь? А если бы кто пожелал или кого бы вы прислали, то вы знаете всегдашнюю мою готовность делать все, что вам угодно; да на деле сего не может быть».

Отец Серафим, как будто идя по одной и той же дороге, сказал: «Не оставь сирот моих, когда дойдет до тебя время».

Не выдержал строитель и, в порыве беспредельной любви и уважения к старцу, бросился к нему, обнял его и долго плакал. Не понимая значения прежде сказанных слов, он остановился вниманием своим на слове «сирот»; ему казалось, что старец говорит о скорой своей кончине. Блаженный Серафим продолжал: «Поминай моих родителей Исидора и Агафью». Затем стал советовать: «Покоряться во всем воле Господней, быть прилежну к молитве; строго исполнять свои обязанности, быть милостивым и снисходительным к братии: матерью будь, — говорил, — а не отцом к братии, и вообще ко всем быть милостивым и по себе смиренным. Смирение и осторожность жизни, — говорил он, — есть красота добродетелей». Потом о. Серафим несколько раз обнял строителя, благословил висевшим на его груди крестом и сказал: «Теперь гряди во имя Господне. Время уж тебе, тебя ждут!»

Выходя из кельи, строитель не мог себе дать отчета: какое значение имели слова блаженного старца и с чем он вышел из кельи. Однако же, как сокровище, он сложил сказанные старцем слова в сердце своем. Мысль о смерти осталась как бы подавленной свежими впечатлениями, но еще не была разрешена.

По выходе о. Антония из кельи его встретил посланный от Саровского игумена о. Нифонта с приглашением зайти к нему. Вот что значили слова старца: «Время уже тебе: тебя ждут».

Повидавшись с игуменом Нифонтом, который от болезни лежал тогда в постели, о. Антоний простился с ним и по делам обители спешил в свою пустынь. На гостинице он нашел экипаж свой уже готовым и с неопределенным впечатлением выехал в путь, чтобы наедине предаться размышлению.

Спокойно бежали лошади домой. Ничто, кажется, не мешало строителю о. Антонию углубиться в занимавшие его дела, обстоятельства и помыслы. Вдруг он слышит, что едущий с ним монах, сидя впереди, начал плакать, не имея сил удержать свой плач и совладать с собой.

На вопрос строителя, сказанный с участием — о чем он плачется? — инок отвечал: что по приезде в Саров он встретил о. Серафима, возвращавшегося из пустыни в монастырскую свою келью, который сказал ему: «Ну вот и вам предстоит разлука с вашим строителем». Более не открыл ничего, только прибавил: «Поди же, зови его ко мне». Так определенно о. Серафим знал о предстоявшей перемене в жизни строителя Антония.

Между тем время шло; прошел январь, февраль, настал март и наступил Великий пост. На 2-й день месяца, в понедельник первой недели поста, отправив чреду неусыпаемого чтения Псалтири, отправляемую каждым братом по два часа, строитель встал на свое место. Здесь подали ему письмо от митрополита Московского. Отец Антоний вошел в свою келью. В письме Высокопреосвященный Филарет приглашал строителя занять место наместника в Троице-Сергиевой Лавре, по случаю смерти архимандрита Афанасия. Тут же вложен был конверт к Нижегородскому Преосвященному Афанасию о скорейшем увольнении о. Антония от должности строителя Высокогорской пустыни в Москву.

С этой минуты раскрылись о. Антонию все слова старца Серафима, за два месяца определившие перемещение его в обширную лавру, когда был жив и здоров прежний еще наместник и не было речи о его замещении.

Сообщивший сей рассказ присовокупил, что и события, последующие за перемещением о. Антония в Свято-Троицкую Сергиеву Лавру, предсказанные старцем Серафимом, все исполнились и выполняются с величайшей точностью, как будто бы о. Серафим читал в книге судеб Божиих будущие определения людей.

Обители Саровской он делал не раз предсказания о событиях, с какой-нибудь стороны ее касавшихся, ближайших и отдаленных. Когда, например, явилась первая холера в России, о. Серафим открыто предвозвещал, что ее не будет ни в Сарове, ни в Дивееве. Саровские старцы, своими очами видевшие о. Серафима и слышавшие его одобрительные беседы, были живыми свидетелями того, что предсказания его исполнились во всей точности, так что от первой холеры ни в Дивееве, ни в Сарове не умерло ни одного человека. Также раз пришел к нему генерал-майор А. Е. М., чтобы вместе с женой, имевшей веру к старцу, получить благословение и наставление. Отец Серафим, похристосовавшись, милостиво говорил с ним. Это случилось в пятницу. Старец спросил пришедших, долго ли они пробудут в обители, и советовал им не раньше, как в воскресенье, после поздней литургии выехать: «В воскресенье у нас в обители, — говорил он, — будет торжество и молебствие». Генерал спрашивал о причине этого торжества и молебствия у монаха на гостинице, даже у строителя о. Нифонта. Все отвечали: «Никакого торжества не будет и не предвидится». Но когда строитель говорил о сем с генералом, вошел монастырский служитель и подал принятый с почты пакет с письмами. Между бумагами оказался, ни для кого неожиданно, указ о рождении великой княжны, по которому на следующий день, в воскресенье, в соборном Саровском храме перед литургией отправлено было торжественно Господу Богу благодарственное молебствие и во весь день раздавался звон в обители. Это сказание генерал заключил тем, что и игумен о. Нифонт разделял в то время с ним удивление к дару прозорливости о. Серафима.

Саровский лес при игумене Нифонте приносил много пользы монастырю. Все стали смотреть на него как на источник дохода для обители; между тем о. Серафим предусмотрел и предсказал за несколько времени бурю, которая много поломала деревьев в лесу, о чем крайне сожалело саровское начальство.

Алексею Гурьевичу Воротилову не раз говорил о. Серафим, что некогда на Россию восстанут три державы и много изнурят ее. Тогда эта речь, как сказание о будущем, непонятна была; но события объяснили, что старец говорил это о Крымской кампании.

Однажды приехал помещик, желая на обратном пути из Крыма получить благословение о. Серафима. Он объяснил, что уже раз был в Сарове, но не сподобился видеть старца. Все видели, как он во время обедни на коленях и со слезами молился пред образом Божией Матери, а потому предполагали, что этот помещик — благочестивый человек. Отец Серафим был в пустынке, и помещику дали провожатым одного послушника, который, подойдя и благословясь, доложил старцу, что такой-то помещик желает его благословения. Но о. Серафим, вместо благословения, ответил: «Я умоляю тебя, именем Господним, чтобы ты и впредь бегал таких людей; этот человек — притворщик… Он самый несчастный, самый потерянный человек…» Нечего делать, послушник вернулся к помещику с отказом и понемногу объяснил причину нежелания старца видеть его. Тогда помещик зарыдал и признался, что действительно его душа исполнена самых нечистых чувствований.

Вскоре после помещика пришел в пустынь другой странник, из простого сословия, с этим же послушником. Старец жал голыми руками осоку и как только услышал, что какой-то странник из Киева желает получить его благословение, тотчас же сказал: «Приведи его!» Когда они подошли, благословились и сели подле о. Серафима, старец начал говорить страннику, чтобы он оставил избранный им путь, снял бы с себя вериги, обулся бы и возвратился в свой дом, потому что там жена, мать и дети очень тоскуют по нем; а дома занялся бы хлебной торговлей. «Мню, — говорил старец, — что весьма хорошо торговать-то хлебом; у меня же есть знакомый купец в Ельце; тебе стоит только прийти к нему, поклониться и сказать, что тебя прислал к нему убогий Серафим, он тебя и примет в приказчики». На обратном пути в монастырь этот странник рассказал послушнику, что действительно он мещанского сословия, всегда занимался хлебной торговлей, чем и содержал свое семейство; но из любви Божией, без рассуждения, без наставления и старческого благословения, пожелал странствовать. И поэтому, оставив без всякой помощи свое семейство и выпросив от общества только годовой паспорт, босиком и в веригах отправился в Киев на поклонение св. мощам.

Купчиха Елизавета Петровна Гусева (из г. Елатьмы, тетрадь № 1) рассказывала, что она 24-х лет была у батюшки Серафима, и он взял ее за руку, привел к себе и, поцеловав в голову, сказал: «Эта голова много горя увидит! В горести зачнешь и в радости всех пожнешь!» «Детей у меня было много, — говорила она, — а он притчей предсказал мне правду, потому что после я зачала их в горе, а пожала в радости, так как вырастила их, всех поженила и всех же схоронила, и сама осталась теперь одна на белом свете».

Рассказ помещицы вдовы Анны Петровны Еропкиной полон интереса (тетради № 2 и № 6).

“Родителей своих, — говорила она, — я лишилась еще в детстве и получила образование в Смольном монастыре в Петербурге. Шестнадцати лет я поступила жить к моему родному дяде. Он по доброте своей был для меня истинным отцом; нисколько не стесняя моей воли для моего счастья, вскоре решился устроить меня замужеством. Сама я, по правде сказать, не лишена была приятной наружности, имела нужное образование и состояние. Заметив в окружающем обществе одного молодого человека со всеми достоинствами, я прилепилась к нему всем моим сердцем. С детским, живым воображением я рисовала себе будущность в прекрасных чертах патриархальной семейной жизни. Молодой человек отвечал взаимностью. Наступил январь 1829 года. Я тогда помещалась у дяди в одной комнате с двумя его дочерьми и с гостившей у нас посторонней барышней. Естественно, что счастливая моя будущность была у нас предметом всегдашнего разговора. Однажды вечером после таких льстящих моему самолюбию занятий все мы легли спать. Не знаю, как другие, а я сама не могла крепко заснуть и оставалась в дремоте. Вдруг вижу, что дядя с каким-то старцем входит в нашу спальню. Я тотчас постаралась прикрыть себя одеялом с головой. Слышу, что дядя подходит со старцем к моей кровати и говорит: «Вот она спит!» А старец на его слова замечает: «Напрасно она идет замуж, много-много два или три месяца ее муж проживет, каково же ей будет из сирот попасть во вдовы, ведь это все равно, что из огня да в полымя». Затем они ушли. Я боялась раскрыться, горько заплакала и стала под одеялом уже горячо молиться Богу о помиловании меня. Недолго я находилась в таком положении; сильное душевное потрясение заставило меня проснуться, и когда я пришла в полное сознание, тогда ознаменовала себя крестом. Слезы так и лились ручьем из моих глаз. Тяжело мне было дожидаться утра, пока не встали подруги. Один Бог знает, что я тогда перечувствовала. Мое бледное и заплаканное лицо выдало меня, и подруги заставили меня все им рассказать. От них тотчас узнали все домашние, которые старались разуверить меня в истине сна. Сначала я много возражала, но затем они все-таки меня успокоили, так что я готова была даже смеяться над своим легковерием. 8 февраля 1829 года я вышла замуж. Радости и удовольствию не было конца. Но через несколько недель мой муж начал ощущать перемену в своем здоровье. Ослабевая в силах мало-помалу, он слег в постель. Мы пригласили опытных врачей, имели о нем неусыпное попечение, а ему нисколько не становилось лучше; напротив, со дня на день он как будто увядал. Предложить ему приготовиться к покаянию и принятию Христовых Тайн я боялась, чтобы не испугать его, а он, хотя был очень религиозен, вероятно, боялся испугать меня приглашением священника. 10 мая, на другой день святителя Николая, однако, муж мой неожиданно скончался. Сначала я даже не хотела верить своим глазам, но когда убедилась в действительности совершившегося факта, то я сделалась без памяти. Умереть без напутствования Св. Тайнами мне казалось карой Божией за грехи мои и мужа. После похорон мои родные и близкие не знали, что делать, как успокоить меня; от скорби и отчаяния я доходила до сумасшествия. Не знаю, как и от кого мой дядя узнал о подвижнической жизни и благодатных дарах Саровского старца о. Серафима, но он нашел единственным средством к моему избавлению от скорби и болезни ехать мне в Саров просить молитв и наставлений о. Серафима, несмотря на то, что обитель была от нас в 500 верстах и приближалась весна. Собравшись поспешно, я отправилась в Саров с надеждой найти себе утешение и остановилась в монастырской гостинице. От служащих при ней иноков я узнала, что, к счастью, о. Серафим теперь в обители и мне можно к нему идти. Не теряя ни минуты, я поторопилась видеться с ним и получить от него какое-нибудь облегчение в своей скорби. Прежде всего меня поразило необыкновенное зрелище. Между Успенским собором и противоположным одноэтажным корпусом, точно волна, двигалась густая масса народа. Из расспросов других я узнала, что в этом самом корпусе живет о. Серафим. Тогда я смешалась с толпой и начала пробираться к крыльцу, куда и все также стремились. С большим трудом я проникла в самую келью о. Серафима и по примеру других протянула руку для принятия его благословения. Благословляя и вручая мне сухарик, он сказал: «Приобщается раба Божия Анна благодати Божией!» Каково же было мое удивление, когда я услышала свое имя, а посмотрев о. Серафиму прямо в лицо, узнала в нем того самого старца, который предостерегал меня во сне от несчастного замужества. Затем, вытесненная в сени, я около стены ощупала ногами несколько поленьев и, приподнявшись на них, стала сквозь дверь смотреть пристально на о. Серафима. Ангельский его образ, кротость в обращении со всеми показывали в нем необыкновенного человека. Следя за всеми его движениями, я вскоре заметила, что он как будто хочет прекратить прием народа, и услышала слова: идите с миром! идите с миром! Потом он взял одной рукой скобку двери, у которой я стояла, а другой совершенно неожиданно ввел меня в келью и прямо сказал: «Что, сокровище мое, ты ко мне, убогому, приехала? Знаю, скорбь твоя очень велика, но Господь поможет перенести ее». После нескольких утешительных слов он велел мне отговеть у них в обители, исповедаться у о. Илариона и приобщиться. Все это было исполнено. В отношении же покойного мужа батюшка мне сказал: «Не сокрушайся, что муж твой перед смертью не приобщился Св. Христовых Тайн, не думай, радость моя, что из этого одного погибнет его душа. Бог может только судить, кого чем наградить или наказать. Бывает иногда и так: здесь на земле приобщается, а у Господа остается неприобщенным; другой хочет приобщиться, но почему-нибудь не исполнится его желание, совершенно от него независимо. Такой невидимым образом сподобляется причастия через Ангела Божия». Отец Серафим приказал мне еще по приезде домой в течение 40 дней неопустительно ходить на могилу мужа и говорить: «Благослови меня, Господи мой и Отче! Прости мне, елико согреших пред тобою, а тебе Господь Бог простит и разрешит!» В течение также 40 дней велел брать из храма Божия от совершающихся служб пепел из кадила и после, выкопав в могиле ямку глубиною две четверти, высыпать в нее пепел и прочесть три раза «Отче наш», Иисусову молитву, Богородице и один раз Символ веры. О своем намерении ехать домой и опасении, как бы скоро не испортилась дорога, я сообщила старцу, а он сказал мне: «Радость моя, не бойся ничего, Бог даст тебе дорожку; снежок выпадет еще на пол-аршина, и ты поедешь лучше, чем приехала, а в Петров пост опять будь здесь». Действительно, 17 марта, в день Алексея Божия человека, выпал такой точно снег, как предсказал старец, и я очень удобно совершила обратный путь. После исполнения приказаний старца я как будто совершенно переродилась; в душе моей водворилось такое спокойствие, какого со смертью мужа я никогда не чувствовала. Так провела я в деревне два месяца. Наступили Петровки, и, по назначению о. Серафима, я опять поехала к нему. Весела мне была тогда дорога; я думала, что еду к родному отцу. По прибытии в обитель как лань бросилась я к нему в лес, узнав, что он там в пустыни. С трудом я могла рассмотреть, что он копошится в воде, вынимает оттуда крупный булыжник и после, выйдя из воды, потащил его на берег. В эту минуту я сквозь народ пробралась к нему, и лишь только он меня заметил, как с веселым лицом приветствовал: «Что, сокровище мое, приехала! Господь благословит тебя, погости у нас». Вскоре он стал отсылать и меня и народ в монастырь, приказывая туда торопиться, но никому не хотелось с ним расстаться. К тому же день был прекрасный, и до вечера оставалось много времени. Промешкав довольно долго в лесу, мы все потянулись длинной, беспрерывной вереницей к монастырской гостинице, и вдруг нашла страшная громовая туча, и от проливного дождя ни на ком из нас не осталось ни одной сухой нитки. На другой день, когда я пришла к нему, он принял меня очень милостиво и с ангельской улыбкой сказал мне: «Что, сокровище, каков дождичек, какова гроза? Не попала бы ты под них, если бы послушала меня. Ведь я тебя заранее посылал от себя!» Как теперь, так и после о. Серафим неоднократно удостаивал меня бесед о разных предметах в течение 8 дней, кроме пятницы. В этот день он оставался в безмолвии и, как надо полагать, весь погружался в размышление о страданиях Христа. Когда я увидала у него перед св. иконами толстую восковую свечу, он спросил: «Что ты смотришь? Когда ехала сюда, не заметила ли у нас бури? Она поломала много лесу, а эту свечу принес мне любящий Бога человек во время грозы. Я, недостойный, зажег ее, помолился Господу Богу, буря и затихла». Потом, вздохнув, прибавил: «А то бы камень на камне не остался, таков гнев Божий был на обитель». Впоследствии некоторые говорили, что монастырский убыток простирался тысяч до одиннадцати. Как-то в другой раз, по милости Божией, я удостоилась услышать от него утешительный рассказ о Царствии Небесном. Ни слов его всех, ни впечатления, сделанного на меня в ту пору, я не в силах передать теперь в точности. Вид его лица был совершенно необыкновенный. Сквозь кожу у него проникал благодатный свет. В глазах у него выражалось спокойствие и какой-то небесный восторг. Надо полагать, что он по созерцательному состоянию духа находился вне видимой природы, в святых небесных обителях, и передавал мне, каким блаженством наслаждаются праведники. Всего я не могла удержать в памяти, но знаю, что говорил мне о трех святителях: Василии Великом, Григории Богослове, Иоанне Златоусте, в какой славе они там находятся. Подробно и живо описал красоту и торжество св. Февронии и многих других мучениц. Подобных живых рассказов я ни от кого не слыхала, но он сам как будто бы не весь высказался мне тогда, прибавив в заключение: «Ах, радость моя, такое там блаженство, что и описать нельзя!”»