Теперь я глядел из окна, как наперекор материнским приказам девчушка Лиза усаживается в песочнице поплотнее, и во мне росла догадка, что обе они играют в моем переселении в другое измерение какую-то роль. Может быть, даже могут помочь возвратиться. Иначе зачем бы другому Вале о них вспоминать?

Я распахнул раму и лег на подоконник животом.

Лидия, знакомо заломив руки, что-то кричала, а девчонка положила подбородок на согнутые коленки, и вся ее фигурка выражала такое упорство, что я даже посочувствовал ее беспомощной маме. Но тут все переменилось: Лидия внезапно умолкла, прикрыла лицо руками и почти упала на садовую скамью; тогда Лиза взметнулась из своей песочницы, обхватила мать и, бормоча и плача, стала отдирать от глаз материнские ладони.

Я отвернулся: смотреть на это было неловко. А когда глянул опять, мать с дочерью, умиротворенные и зареванные, шли в обнимку к подъезду. Раз! — и они скрылись за дверью. Это была та самая парадная, где жила Нина Александровна — папина сослуживица.

Я слонялся по скверу, заглядывал в окна. Как раз в этот день пришло лето, жара струилась от камней, а дом как вымер: те, кому не надо было на работу, предпочли отправиться куда-нибудь на пляж. Надо сказать, другая мама тоже рвалась отправить меня в лагерь или на дачу к знакомым, но я объявил, что все равно отовсюду убегу… Ну не мог же я торчать на какой-то там даче, когда надо добиваться возвращения в свой мир!

Окна на светлом от солнца фасаде темнели будто провалы. Многие были распахнуты, плескались на ветру пестрые занавески. Набрав горсть мелких с горошину камешков, я стал тихонько забрасывать их за растворенную тети Нинину раму: один камешек, второй… пятый… Ага! Из темноты показалось возмущенное лицо Лидии, и худая кисть захлопнула створку. Створка стукнула, будто бросила мне: "Хулиган!" Зато теперь стало ясно, что Лидия с дочкой в самом деле живут у другой тети Нины.

Но мне повезло еще больше: в сквере неизвестно откуда появилась тетя Инга — Никина мама. Она торопливо размахивала одной рукой, в другой был большой желтый портфель. Вот это да! То был портфель моего папы!

Не успел я ахнуть, как тетя Инга скрылась в тети Нинином подъезде, через минуту серые, как у Ники глаза, глянули на меня сквозь стекло захлопнувшегося недавно окошка, а еще через несколько минут тетя Инга уже протопала мимо в обратном направлении, кивнув мне мимоходом:

— Что, Валентин? Скучаем?

Я пошел за ней. Она почти бежала в сторону института, где работали и она, и Нина Александровна, и мой папа. Теперь тетя Инга размахивала обеими руками — папиного портфеля при ней не было.

Итак, все нити к интересующей меня Лидии тянулись почему-то с папиной работы… Я потоптался на углу у автоматов с газированной водой и отправился туда же.

Институт физики, где папа работал, выглядел в обоих измерениях совсем одинаково. Папин заместитель Позен сидел за огромным столом, напротив поместились тетя Инга и дядя Олег, а между ними лежал чертеж, и они будто бодались над ним головами.

— Тебе папу, Валентин? — сразу обернулась ко мне тетя Инга.

Папа был мне вовсе не нужен, наоборот, мне казалось, что без него мое расследование по поводу Лидии пройдет куда легче. Но я уже знал, что дверь папиного кабинета все равно заперта, и потому смело кивнул.

— Олег, не знаешь, где у нас Валентинович? — Но тут тетя Инга, видимо, что-то припомнила и, разом покраснев, пробурчала: — Ах, да… да… да…

Она поглядела на дядю Олега так, будто просила, чтобы он ее выручил. Но он лишь моргнул и сказал:

— Да-а-а-а… Э-э-э-э…

Все стало ясно: папа был сейчас в таком месте, про которое рассказывать нельзя: в очень секретном… Между тем тетя Инга оправилась от смущения:

— Папа ушел. Погуляй тут, а потом пойдем обедать.

— А куда ушел? — Я спросил просто по инерции.

— Куда-куда… Уехал в банк выбивать нам премию.

Вот уже это-то была неправда, за премией бы он не поехал ни за что — это дело бухгалтерии. Просто тетя Инга заговаривала мне зубы. Она работала с моим папой так давно, что познакомилась со мной сразу, как только я родился, и все-таки не поняла еще, что я — человек проницательный!

"Что же они скрывают? — соображал я. — Может быть, папа работает с той аппаратурой, от которой у него в прошлом году был ожог?"

Отогнав легкое беспокойство, я вышел в коридор. Думал потолкаться по этажам, позаглядывать в разные комнаты, и тогда, может быть, слушок о странной Лидии найдет меня сам собой. Был, конечно, и другой путь: расспросить тетю Нину (Лидия-то жила у нее!). Но что-то говорило мне, что вопросов на эту тему лучше не задавать.

Однако Нина Александровна догнала меня сама и, подцепив под локоть, спросила тихо:

— Тебе очень нужен папа?.. Валечка! Папа занят одним очень ответственным делом, но уже заканчивает и вот-вот должен быть…

Я знал, что это другая тетя Нина и голос у нее не добрый, а просто вкрадчивый, но был заинтересован поддержать разговор: а вдруг она в чем-то проговорится? И потому поинтересовался.

— А что это за дело, теть Нина?

— Рассказать я не имею права. Но только оно ответственное. Чрезвычайно. И в общем… в общем папе будет приятно, если после такого дела его встретит родной сын.

На слове «такого» она сделала ударение. А тон был таков, что сделалось не по себе… Я как-то почти забыл, что это не мой папа. И мысли о Лидии мгновенно отошли на задний план.

— Тетя Нина! Вы хотите сказать, что это опасно?

— Ну-ну! Сейчас, я надеюсь, все уже позади. Но, знаешь, ты подожди в отцовском кабинете. Только у нас такое не принято. Так что ни-ни! Ти-хо-нько!.. И запрись изнутри.

Быстро затолкнув меня в кабинет, она сунула мне отцовский ключ.

— Олег, ты не видел Валюху?

— Моторина-младшего, что ли? Только тогда. С тех пор — нет.

— Противный парень, ну куда пропал?

— Да ушел. И правильно сделал. Чего ему в такой день здесь париться?

— А обед? — Тетя Инга почти рассердилась.

— Да на что ему твой обед?

Они протопали по коридору прочь, следом за ними — все другие: начался обеденный перерыв. А я остался сидеть за папиным столом, по-папиному подперев щеку. Вообще-то папа не очень любил, чтобы я торчал в его институте: мол, забежал, если что-то надо, и иди домой, не мешай. В его кабинете я бывал лишь мельком, а один не оставался, конечно, ни разу. Здесь хранились приборы, какие-то реактивы и никому, даже сотрудникам, ходить сюда без хозяина было нельзя, я знал это точно.

Вот почему поведение тети Нины все больше и больше казалось мне странным. Странно уже и то, что у нее почему-то был папин ключ.

Впрочем, в другом измерении и порядки могли быть совсем иные… Примирившись на такой мысли, я стал думать, как это будет занятно папино изумленное лицо, когда он сюда войдет. Когда папа удивляется, кончик носа поднимается у него вверх, будто у веселого щененка… А глаза у папы прищурятся: "Ба, сир! — забасит он. — Мое научное место уже, значит, занято?" За ход папиного "ответственного дела" я почему-то больше не волновался. Ведь сказано же, что все позади. Зато передо мной был папин письменный стол, которым стоило заинтересоваться.

Стол был такой громадный, что тут могли бы играть в настольный теннис сразу две пары. На нем валялись кучи бумаг, книг, чертежей и какая-то штуковина под стеклом с прыгающей стрелкой.

Я поднес руку к штуковине — стрелка метнулась вправо, будто хотела выпрыгнуть наружу. Я отвел руку — стрелка вернулась назад, встала было посередке, где нуль, но передумала и скакнула до упора влево. Я чихнул — и она бросилась к нулю. Это было до того занятно, что я забрался в кресло с ногами и стал потихоньку дышать на стрелку через стекло. От дыхания она будто оторопела и остановилась, мелко подрагивая. А я сказал ей.

— О, великий Джин! Ты, кто заключен в этом странном сосуде! Чего ты хочешь, скажи? Хочешь, чтобы тебя освободили?

На самом деле я, конечно, вовсе не думал, что там сидит джин, а знал, что это папин прибор. Но стрелка перестала дрожать и замерла, будто задумалась над вопросом.

— Скажи! — шепнул я. — Если надо, я сумею разбить волшебное стекло, за которым ты заточен. Только не воображай, что мне нужна награда. Просто я против, чтобы кого-то заточали…

Я знал, что никто не ответит, потому что никакого джина нет. И все же на минутку представилось папино лицо, когда он увидит свой прибор с разбитым стеклом, — зрелище не очень приятное… А стрелка замоталась влево-вправо, влево-вправо, будто замотала головой: мол, нет, нет, нет… не разбивай!.. И почему-то именно в этот миг я внезапно отчетливо понял, что штуковина-прибор, и бумаги на папином столе, и тети Ингин чертеж — все-все это относится к антиматерии, все тут изучают не что-нибудь, а антиматерию… Как я это уловил — не знаю сам. Может быть, до меня с опозданием дошло, что всегда во всех институтских коридорах только и слышится «антимезон», «антинейтрино», «антикварк». А ведь это — частицы антивещества. Папа говорил, что их найдено уже очень много… И как я не догадался уже тогда, что, наверное, сам папа их и находит? И когда он обжегся в прошлом году — это, видно, было от античастиц, ведь антиматерия очень опасна…

— Знаешь что, Джин, — сказал я, — сиди уж действительно там.

И ко мне возвратились все прежние опасения. С беспокойством припоминалось, что тетя Нина сказала уходя, уже из-за двери:

— Ни в коем случае ты сам отсюда не выходи. Если что-то произойдет, приду за тобой я…

Что она имела в виду? Значит, папе еще что-то угрожает?

Папы все не было. Подойдя к двери, я выглянул осторожно в замочную скважину: коридор был пуст. Мне думалось: "А если что-то и вправду случилось? Случилось, но тетя Нина вгорячах про меня забыла, а остальные ведь просто не знают, где меня искать…" И в этот момент раздались странные звуки, будто позванивали маленькие колокольчики, — в коридоре совсем рядом с дверью висел телефон, и он звонил, но совсем по-особому… Может, это звонят о папе?.. Я высунулся, схватил трубку. Там произнесли;

— Тубинститут слушает.

Это было непонятно: тубинститут, где лечит больных мама, не имеет к папиному физическому институту никакого отношения. И почему это "тубинститут слушает"? Это мы здесь его слушаем, а он, наоборот, нас зачем-то вызывает… Я собрался было задать законный вопрос: "Алло! А кого вам надо?" Но услышал поскрипывающий голос тети Нины:

— Здравствуйте! Прошу вас как можно скорее сообщить вашему врачу Моториной…

Меня будто ударили в грудь, в голове пронеслось: "Случилось самое страшное и тетя Нина об этом звонит…" Трубка чуть не выпала из рук. А тетя Нина продолжала четко и громко:

— …сообщите ей, что ее сын Валя попал в уличное происшествие и в настоящее время находится в тридцать шестой поликлинике в рентгеновском кабинете.

Я бежал, бежал и думал только о том, чтобы скорее добежать. — Тетенька, простите. Очень нужно. Дайте, пожалуйста, две копейки. Спасибо.

В будку телефона-автомата я ворвался как шквал:

— Алло! Надежду Андреевну! Как ушла? Может быть, еще не совсем ушла, может, еще на лестнице? Ой, крикните, пожалуйста, это ее сын… Алло! Мамуль! Это я, Валя.

— Господи, Валенька, Валюшенька! Что с тобой? Что случилось? — Мама не то всхлипнула, не то икнула. — Где ты?

— На Невском. У кино «Октябрь», — безмятежно объявил я.

— Как у кино? Тебя отпустили? Ты один? Что-нибудь сломано? Как рентген?

— Какой рентген? Ты что, мамуль?.. Я хотел спросить, можно мне в кино? Хорошая картина…

— А как же?.. Погоди! Ты был в поликлинике?

— Какая поликлиника? Мамуль, я же спрашиваю, можно мне в кино? Ты поскорей, а то сеанс начинается,

— Господи! Милый мой, дорогой мой мальчик! Конечно, можно… — По-моему, мама плакала.

Дело в том, что телефон, висящий возле папиного кабинета, подключен параллельно к другому телефону — белому, блестящему, всегда стоящему в рабочем зале отдела у Позена на столе. Вот пo нему-то, когда все ушли на обед, звонила в мамин институт другая тетя Нина. Про аппарат в коридоре она, видимо, забыла — это был ее просчет… Что касается папы, никакого опасного эксперимента он на этот раз не проводил. Просто врунья Нина Александровна придумала засадить меня в кабинет, чтоб в самый момент ее коварного звонка я — непоседа — наверняка не оказался бы у мамы.

Я прыжком выбрался из будки автомата. Я ликовал, приплясывал, напевал. Будь толпа на Невском чуть пореже, я сплясал бы танец дикарей. Потому что, пусть это касалось мамы другого Вальки, я чувствовал, что просто не пережил бы, если бы у нее сделался инфаркт.

Да, сколько я ни говорил себе, что здешние родители — чужие, но до конца осознать этого не мог. То есть, конечно, мои папа с мамой — совсем-совсем иное… Но и за этих я тревожился и волновался. Я тревожился за них даже больше, ведь они — эти другие родители Моторины — куда менее удачливы, чем мои.

Со стороны Нины Александровны было неумно врать, что я в тридцать шестой поликлинике, ведь тридцать шестая — вовсе не детская, никто бы меня туда не послал… А вот зачем ей понадобилось такое вранье, это я еще намеревался выяснить.

И выяснил. Возле рентгеновского кабинета в кресле для ожидающих сидел папа. "А может, я не понял и тетя Нина говорила не обо мне, а о папе?" — это было первое, что пришло мне в ум. Но папа был непохож на пострадавшего. Он развернул газету и поглядывал то в нее, то на белую дверь. Дверь пискнула, растворилась и оттуда показалась Лидия.

Я замер. И, встав за колонну, наблюдал оттуда, как он подхватил бледную Лидию, как накинул на нее теплый плащ и почти понес к выходу. "Так вот на что намекала маме другая тетя Нина. И вот почему этот другой папа приходит домой поздно" — так мне думалось. Я уже хорошо знал, чем это может кончиться; в прошлом году такое случилось с отцом малыша Нильса: его отец Дмитрий Иваныч начал ходить к чужой женщине. И тогда он сразу стал задерживаться допоздна, вот так же как теперь другой папа. А мама Нильса смотрела на это, смотрела, а потом сказала Дмитрию Иванычу, что пусть он уж лучше не приходит совсем. С тех пор Нильс живет только с мамой, а папа встречается с ним по вторникам в Екатерининском садике. А мама Нильса с тех пор все болеет, говорят, что от грусти…

У меня даже заныл затылок. "Но это еще будет не сейчас, сейчас мама ничего еще, к счастью, не знает. А после пусть беспокоится другой Валя. Меня здесь после не будет" — так я пробовал себя утешать, хотя и знал, что эти верные по существу рассуждения не утешают почему-то ничуть…

Я все стоял возле дурацкого рентгеновского кабинета, приложившись к колонне пылающей щекой. Потом щеки стали остывать, а я сообразил, что ведь Лидия пришла сюда не так просто: она заболела. Ну а если один человек провожает другого, больного, то в этом не может быть ничего плохого.

Раздумывая так, я вышел на бульвар и, шагая вдоль скамеек, наткнулся на вытянутые ноги.

— Ах, простите! — Я обернулся.

Ноги принадлежали папе. А на его плече лежала Лидия с опущенными почерневшими веками.

Нет, то что она лежала на его плече, не означало еще ничего. Может быть, ей, больной, надо просто отдохнуть по дороге… Но вот сам-то папа… Сперва он будто не узнал меня, отвел глаза. Потом сообразил, что притворяется уж слишком явно, и обернулся ко мне, а сам покраснел. Я и не предполагал, что он может краснеть.

— Ах, это ты? Ты… Поди сюда, — с запинкой сказал он, а сам стал скорее придумывать, что бы такое мне соврать. Было просто видно, как он придумывает… Не вообразил ли он, что я стану слушать всякое вранье?

— Иди же сюда!

— А мне неинтересно. Не-ин-терес-но! — отчеканил я.

И ушел.

Мамина подруга Нина Александровна хотела, оказывается, чтоб мама увидела папу и Лидию вместе, для этого все и подстроила. Вот как понимали в этом чужом мире дружбу!

Хотелось затопать ногами и заорать на всю Вселенную: "Спасите! Не могу я больше оставаться в этом измерении!" Вот бы набрать побольше кирпичей и начать швырять их сверху в эту гнусную базу. Может быть, тогда бы они задумались о том, что наделали? Только я ведь и прежде пытался уже закидывать в эту каменную щель обломки кирпича, но они растворялись в воздухе, не достигнув цели…

Оставалось продолжать поиски, присматривая одновременно за тетей Ниной, чтобы она не осуществила все-таки свой «дружеский» план. Мама не должна узнать про Лидию. Ну зачем ей знать? Ведь ничего особого пока что нет, ничего рокового не случилось, и, значит, все еще может исправиться…

Да и во всех случаях, чем позже мама начнет болеть, как мама Нильса, тем, конечно, лучше.

Я размышлял, что бы придумать такое, чтобы раз и навсегда отучить Нину Александровну лезть в наши семейные дела. И меня осенило. Я как пуля понесся снова в папин институт. Позен, тетя Инга и дядя Олег опять сидели над чертежами. Тетя Нина, стоя за спиной Позена, зыркнула на меня довольным взглядом: представляла небось, как сейчас чувствует себя мама в тридцать шестой поликлинике…

— Теть Нин! — громко и наивно сказал я. — Зачем вы передали маме, что будто со мной плохо, и меня отправили на рентген, и чтобы мама бежала туда же?

Вот это был эффект! Тетя Инга, дядя Олег, Позен — все разом вскочили. И закричали в три голоса:

— Как так?.. Откуда ты это взял?.. Что с мамой?..

На это я и рассчитывал. Недаром же они скрывали, где отец. Знали, конечно, и про поликлинику, и про Лидию, но ни в коем случае не хотели, чтоб про это узнала не только мама, но даже и я.

Нина Александровна покрылась красными пятнами, но пропела с натуральным изумлением:

— О чем ты, Валечка? Какой рентген?

Никого это не обмануло. Коллеги глядели на нее все пристальнее. А я продолжил:

— Ну что вы, тетя Нина? Вы же сами закрыли меня на это время в папином кабинете… Вот, кстати, возьмите назад.

И я протянул ей у всех на виду давешний папин ключ.