Книга: В мире фантастики и приключений. Выпуск 8. Кольцо обратного времени. 1977 г.
Назад: Глава 12
Дальше: Феликс Суркис Сердце плато

Александр Шалимов
Эстафета поколений

В 1967 г. в США впервые заморожено тело человека, умершего от рака легких. С тех пор заморожено уже 15 человек. В состоянии криоконсервирования они будут находиться до того времени, когда дальнейший прогресс медицины позволит оживить и вылечить их.
Процесс замораживания осуществляется следующим образом: из тела умершего при температуре десять градусов по Цельсию выпускается вся кровь и в кровеносные сосуды вводится особая консервирующая субстанция. Затем тело, обернутое алюминиевой фольгой, замораживается до температуры минус семьдесят девять градусов по Цельсию и помещается в особую капсулу, наполненную жидким азотом. Господствующая в капсуле температура — минус сто девяносто шесть градусов — обеспечивает идеальное консервирование тела.
По словам секретаря Нью-йоркского криогенного общества, шансы оживлунпя "замороженных хрононавтов" пока минимальные. Главная причина в том, что метод еще заключает в себе серьезные дефекты, а тола заморожены в плохом состоянии, после смерти от тяжелых заболеваний. Стоимость криоконсервирования довольно велика и превышает десять тысяч долларов.
(Из газет. Сентябрь 1972 г.)
Рассказ
— К вам специальный корреспондент Публичной информации, профессор.
— Сколько у нас осталось времени, Вил?
— До начала операции — двенадцать минут.
— Соедините его со мной. Но предупредите, что могу уделить только четыре минуты.
— Соединяю, профессор.
Несколько слов по видеофону, чуть слышный щелчок — и большой экран над столом профессора засветился. На экране ослепительная мебель приемной, расположенной в наземном корпусе Академии холода. Синева неба в строгих прямоугольниках окон. У окна в низком белом кресле крупная пышноволосая блондинка с вздернутым носом и очень яркими губами. На ней поверх темного с белой отделкой костюма эластичный прозрачный комбинезон, оставляющий открытыми лишь шею и голову.
"Ну и чудо, — думает Вил. — Впрочем, если бы разрешили спуститься сюда, ей пришлось бы напялить еще маску и капюшон на свою гриву…"
Он быстро меняет план изображения. Блондинка надвигается, и вот она уже занимает весь экран. Кажется, она немного волнуется? Слишком блестят глаза… Она чуть покусывает яркие губы.
"Первое интервью! — мелькает в голове Вила. — Для такого случая могли бы прислать кого-нибудь поопытнее. Беседа с профессором Норбертом, конечно, пойдет первой программой на всю планету".
— Здравствуйте, профессор, — звучит с экрана. — Меня зовут Элина… От имени сотен миллионов ваших друзей во всем мире позвольте задать вам несколько вопросов.
"Голос приятный, — констатирует Вил, — да и глаза… Нет, она в общем ничего, эта блондиночка, несмотря на ее рост, гриву и дурацкий комбинезон. Жаль, что профессор согласился только на четыре минуты".
Вил старается как можно лучше сфокусировать Элину на экране. Вот так… Теперь это не кажется изображением. Это она сама по ту сторону стола в раме экрана.
— Итак, слушаю вас, Элина, — говорит профессор.
— Вы надеетесь на успех сегодняшней операции?
— Конечно, иначе я не взялся бы за нее.
— Кто он?
— Его звали Джим Бокстер. Умер в конце семидесятых годов прошлого столетия.
— Отчего он умер?
— Диагноз уточним позднее. По сопроводительным документам — рак печени. Но опыт показывает, что их заключениям не всегда можно верить. Врачи в ту эпоху довольно часто ошибались.
— Поэтому и сплавляли своих покойников нам?
— Я позволю себе воспользоваться вашим термином, Элина. "Сплавляли", если у их пациентов, перед тем как они становились покойниками, было много денег. Путешествие в будущее всегда стоило дорого.
— Так это не был научный эксперимент наших предков?
— В какой-то мере его можно рассматривать таким образом. Поэтому мы и продолжаем его. К сожалению, все, кого до сих пор удалось оживить, оказались интеллектуально… неполноценными…
— А это не может быть следствием длительного криоконсервирования, профессор?
— Не думаю. Скорее — следствие того, что все они — выходцы из чуждой нам среды, давно отошедшей в историю… Это так называемые дельцы, промышленные и финансовые деятели, коммерсанты — люди обычно недалекие, очень ограниченные, круг интересов которых нам сейчас зачастую непонятен, как и их язык, в ряде случаев упрощенный до профессионального жаргона. А кроме того, многие подверглись консервированию в таком возрасте, когда у них уже начались необратимые мозговые изменения.
— Неужели среди них нет ни ученых, ни писателей, ни философов?
— Среди тех, кого оживили, ни одного.
— А среди тех, кто еще находится в ваших подземных хранилищах?
— Трудно сказать. Во-первых, нельзя полностью верить документации. Это как с диагнозами: в сопроводительных документах могли написать все что угодно. Аннотации, вероятно, составлялись со слов покойника, или, во всяком случае, с учетом его пожеланий. А едва ли кто-нибудь хотел отправиться в будущее с плохой характеристикой. Вот и получается как с надгробными эпитафиями на старых кладбищах: чем больше написано, тем меньше можно верить. А когда одно имя или только две даты — наверняка кто-то стоящий, но тут нам часто не хватает информации.
— Простите за несколько, может быть, нескромный вопрос; их у вас еще много, профессор?
— На наш век хватит. Криоконсервирование по разным причинам было прекращено в конце прошлого столетия. К тому времени в разных хранилищах их скопилось несколько тысяч. Когда создавали нашу академию, все это собрали в одно место, но при транспортировке кое-что было испорчено, часть уже не годилась для оживления, часть вообще не удалось оживить. Точные сведения вы можете получить в наших архивах, но в целом мы не освоили еще и третьей части имеющегося у нас материала.
— Осталось полминуты, профессор, — шепчет Вил.
— Еще только два вопроса, — говорит с экрана Элина, и Вил чувствует на себе ее быстрый, чуть насмешливый взгляд.
Профессор наклоняет голову в знак согласия.
— Первый: чем мотивируется срок окончания криоконсервирования?
— Это по-разному. Пожелание покойника: некоторые сами устанавливали возможный срок оживления. Успехи медицины: оживить тогда, когда будет разработан надежный способ лечения той болезни, от которой человек умирал. Поэтому очень многих мы пока не имеем права оживлять: не найдены еще радикальные методы лечения их заболеваний. Имеются и другие мотивы…
— И последний вопрос: сколько они в среднем живут, после того как вы их разморозите.
— Пока, к сожалению, немного. От нескольких часов до нескольких недель. Сейчас, например, никого из ранее оживленных уже не осталось. Но мы надеемся, что со временем удастся удлинить сроки их второй жизни и даже попытаемся включить некоторых… в орбиту нашей действительности.
— И вы уверены, профессор, что это необходимо?
— Как эксперимент…
"Она определенно не глупа, — думает Вил. — Конечно, мы все, не исключая и самого профессора, занимаемся тут страшной чепухой. Размораживаем кретинов, которых нам подбросили предки. Ну те еще куда ни шло… Они в свое время и не такие штучки вытворяли. Но мы-то, почему мы тратим на это время и силы? Специальную Академию создали. И зачем только я согласился стажироваться здесь!.. Заинтересовала проблема бессмертия? Ну вот теперь наслаждайся ею… в одном из вариантов двадцатого века".
Интервью окончено. Перед тем как выключить экран, Вил посылает Элине воздушный поцелуй. Кажется, она приняла его. Во всяком случае, пока экран угасал, она не опустила глаз.
— Пора, — говорит профессор.
— Приготовиться, — бросает Вил в сторону экрана операционной.
Стена кабинета отодвигается, открывая белый ярко освещенный коридор.
Сопровождаемый Вилом, профессор неторопливо шагает по коридору мимо вереницы белых дверей, туда, где в ярчайшем свете невидимых ламп ждет оживления ледяная мумия некоего Джима Бокстера, распростившегося с жизнью более ста лет тому назад.
Через несколько часов все было кончено. На столе операционной под прозрачным герметическим колпаком лежал обнаженный человек небольшого роста, худощавый, смуглый, с рыжеватой растительностью на груди и ногах. На вид ему было лет сорок — сорок пять. Лицо какое-то плоское, бледное, почти безбровое, с выдающимися скулами и приплюснутым носом, большие оттопыренные уши, гладко обритая голова, как у всех, кто подвергался криоконсервированию. Глаза его были закрыты, но он дышал глубоко, мерно, и в такт дыханию поднималась и опускалась худая, заросшая волосами грудь.
Все, кто участвовал в операции, собрались вокруг стола, прикрытого прозрачным колпаком. Молча смотрели на возвращенного к жизни.
— Дыхание и пульс нормальные, — наконец негромко произнес кто-то.
Напряженная тишина разрядилась. Заговорили все сразу, перебивая друг друга:
— Он не похож на больного, умершего от рака печени…
— В диагнозе — определенно вздор. Вы посмотрите на его фигуру. Можно подумать, что он до самой смерти занимался спортом.
— А что за рисунки у него на руках?
— Это так называемая татуировка. Она служила для украшения.
— Смыть нельзя?
— Нет, это накалывалось специальными иглами. Чтобы убрать, надо пересаживать кожу.
— Какое варварство! Чем они занимались в двадцатом веке!
— В его эпоху это встречалось уже редко: у некоторых народов Африки, Южной Америки…
— Но ведь он, кажется, не оттуда.
— Мог побывать там в молодости. Это остается на всю жизнь.
— Посмотрите, у него шрамы — на бедре, под ключицей, на виске.
— Да, да, да… На спине я тоже видел.
— Вероятно, следы ранений. Он мог участвовать в каких-то войнах. Они тогда много воевали.
— Подумать только! Он был мертв сто лет, а теперь дышит так спокойно… И мы совсем ничего о нем не знаем…
— Ну, кое-что знаем. Вот, пожалуйста, тут написано: "Джим Эммануил Гордон Мария Бокстер, сын Эммануила Филиппа Бокстера и Эльзы Марии Бокстер, урожденной Финкельштейн, баптист, президент акционерного общества PMS Согр, почетный президент правления Банка Святого духа, вице-президент UCP Согр, вице-президент…" и так далее… Тут еще две страницы такой же абракадабры.
— Можно попросить историков расшифровать.
— Зачем? Он сам объяснит, когда проснется. Это они обычно помнят. Беда в том, что нас интересует совсем другое, чего они, как правило, не помнят или не знают.
— Сколько же ему было лет, когда он…
— Сейчас посмотрим. Дата криоконсервирования… Вот… Дата рождения и смерти… Минутку… Что такое?.. Получается, что ему было… восемьдесят семь лет…
— Что за вздор?
— Смотрите сами! Даты пропечатаны четко, и текст здесь хорошо сохранился.
— А фотография, фотография? — послышались сразу несколько голосов.
— Фотография, как обычно… Вы же знаете, что цветные фотоизображения конца прошлого века оказались нестойкими и не выдержали проверки временем. Вот… блеклое пятно. Разобрать ничего нельзя.
— Они не восстанавливаются?
— Пробовали — не получается.
— Придется все-таки обращаться к историкам. Портрет этого президента, почетного президента и прочее должен же где-нибудь сохраниться.
— Либо да, либо нет. Их ведь столько было…
— Найдут, если это необходимо.
Профессор Норберт, который не принимал участия в разговоре и лишь следил за показаниями многочисленных датчиков, фиксирующих состояние пациента, поднял палец.
В операционной мгновенно стало тихо.
— Завтра, — негромко сказал профессор, — постараемся все выяснить. Если в его состоянии не произойдет изменений, разбудим его завтра в полдень. Вил, сообщите, пожалуйста. Публичной информации, что операция прошла успешно и состояние нашего пациента удовлетворительное. Благодарю вас, коллеги. До завтра…
— Сегодня я попрошу вас, Вил, быть возле него в момент пробуждения, — сказал профессор Норберт. — С ним в палате будете только вы. Я останусь на пульте управления и в случае необходимости помогу вам. Но входить к нему я пока не хотел бы. Пусть он сначала привыкнет к вам. Чтобы не волновать его, наденьте поверх комбинезона халат и шапочку, которые носили врачи в прошлом столетии. Вопросы как обычно… Первый контакт не более трех-пяти минут. После этого, если он не заснет сам, усыпите его.
— А видео- и звукозапись, профессор?
— Мы позаботимся об этом с пульта управления. Ваша задача — быть рядом с ним в момент пробуждения, успокоить его, задать первые вопросы, если он способен отвечать.
Через несколько минут Вил, облаченный в старинный медицинский халат и круглую белую шапочку, уже входил в палату, где под прозрачным колпаком лежал спящий пациент. В палате теперь царил полумрак, чтобы яркий свет не потревожил больного при пробуждении. Светился лишь контрольный экран за изголовьем, установленный так, что больной его видеть не мог. Вил внимательно оглядел пациента, бросил быстрый взгляд на экран. На экране застыли напряженные лица профессора и его двух помощников.
"Волнуются, — отметил про себя Вил, — ясно. Я — тоже… Хотя меня все это мало трогает".
Вил перевел взгляд на лицо пациента. Сегодня оно уже не было таким бледным, как вчера. Это было нормальное лицо спящего человека. Правда, привлекательнее оно от этого не стало…
"Едва ли он в свое время нравился женщинам", — подумал Вил, и ему вдруг стало чуть жаль этого человека. Но потом Вил вспомнил, сколько этому человеку лет, и усмехнулся.
— Что вы сказали? — спросил с экрана профессор.
— Ничего, — ответил Вил.
— Вы готовы?
— Да.
— Начинайте…
Вил нажал клавишу у изголовья больного. Прозрачный колпак бесшумно скользнул вверх и слился с белым потолком. Спящий шевельнулся и громко всхрапнул. Вил отпрянул испуганно.
— Ничего страшного, — сказал с экрана профессор. — У него не в порядке носоглотка.
Вил почувствовал, как краска заливает его лицо. Не взглянув на экран, склонился над больным, сделав вид, что прислушивается к его дыханию.
— Что там? — спросили с экрана.
— Все нормально, — буркнул Вил.
— Разбудите же его.
Вил положил одну руку на лоб спящего, прикрывая ладонью его глаза, другой повернул гофрированную головку крана на панели управления, смонтированной в боковой стенке ложа. Послышалось шипение, резко запахло озоном, и Вил почувствовал, как дрогнули ресницы спящего.
Не отнимая руки, Вил тихо сказал:
— Спокойно, вы просыпаетесь. Все хорошо… Глаза открывайте постепенно. Если почувствуете боль, зажмурьте их снова.
— Руку… — послышался хриплый шепот.
— Спокойно, — продолжал Вил, — спокойно. Вы просыпаетесь…
— Руку убери, — прозвучало громче, — кому говорю… — Голова дернулась и резко оттолкнула пальцы Вила.
— Спокойно… — начал было Вил, отодвигая руку.
— Помолчи, — явственно сказал больной. — Заладил, как попугай… Ты кто такой?
На Вила подозрительно уставились два маленьких бесцветных глаза. Один немного косил.
— Я? — растерянно повторил Вил. — Я врач, доктор…
— Обманули, сволочи! — злобно пробормотал больной.
Он сделал попытку приподняться, но голова его тотчас же откинулась на изголовье.
— Лежите, лежите, — быстро сказал Вил. — Вам нельзя двигаться.
— Это еще почему? Что они со мной сделали? — Он снова приподнял голову, пытаясь оглядеть себя. — Голый-то я зачем?
Вил должен был сам задавать вопросы… Еще не было случая, чтобы оживленный перехватывал инициативу при первом контакте. Вил вопросительно глянул на экран. Профессор Норберт успокоительно кивал головой, но Вил успел разглядеть, что оба его ассистента явно обескуражены.
— Почему я голый? — настойчиво повторил больной.
— Так надо, — возможно убедительнее сказал Вил. — Мы должны были вас осмотреть. Ведь вам удобно сейчас и, надеюсь, вы не испытываете холода?
При слове "холод" взгляд больного, который блуждал по палате, снова задержался на лице Вила.
— Так они меня только усыпляли или что? — спросил больной, помолчав.
— Да, это был сон, довольно долгий.
— А они сейчас небось там? — Больной шевельнул рукой в сторону изголовья, где находился экран.
— Кто "они"? — попробовал уточнить Вил.
— А ну не прикидывайся придурком, парень, — хрипло крикнул больной.
Вил снова глянул на экран. Профессор энергично и крайне неодобрительно тряс головой.
"А, чтоб всех вас…" — подумал Вил.
— Там, — сказал он решительно. И даже кивнул, чтобы выглядело убедительнее.
Больной сразу успокоился.
— Я так и знал, — пробормотал он и принялся барабанить пальцами левой руки по эластичной обивке своего ложа. — От этой сволочи ничего другого нельзя было ожидать, — добавил он немного погодя.
— Разрешите задать вам несколько вопросов, — снова начал Вил, решив, что сейчас благоприятный момент, чтобы перехватить инициативу.
— Нет, — отрезал больной. — Не воображай, что тебе удастся что-нибудь разузнать от меня. Спал я или нет, ничего не изменилось.
— Но… — начал Вил.
— Помолчи, не раздражай меня. Скажи лучше, какое сегодня число?
— Число или… год?
— Год я без тебя знаю. А хотя интересно, что они еще придумали… Валяй, и число, и месяц, и год.
Вил вопросительно глянул на экран. Головы профессора и его помощников исчезли, и через мгновение появилась надпись: "Назовите дату, спустя десять лет после его смерти".
Не отрывая внимательного взгляда от лица больного, Вил раздельно произнес дату. Как ни странно, она не удивила воскрешенного. Он что-то мысленно прикинул, усмехнулся и качнул головой.
— Ничего у них не выйдет, — пробормотал он, словно говоря сам с собой, потом, обращаясь к Внлу: — Ступай и принеси мне какие-нибудь штаны.
— Я полагаю… — начал Вил.
— Штаны! — заорал больной и вдруг сел на своем ложе и спустил ноги на пол.
— Что вы делаете, — не своим голосом крикнул Вил, — ложитесь сейчас же.
Он попытался уложить больного, но получил вдруг такой удар по уху, что едва удержался на ногах. Белая шапочка вспорхнула под самый потолок и приземлилась в углу палаты.
Дальше все пошло как в скверном сне.
— Усыпляйте его быстрей, — послышалось с экрана.
— А ты, парень, оказывается, чревовещатель, — заметил больной, не отрывая неподвижного взгляда от живота Вила и силясь встать.
"Как усыплять? — металось в голове обескураженного ассистента. — Я теперь не доберусь до панели управления. Она возле его руки. Что они там, сами чего-нибудь не придумают? Ох, как звенит в ухе…"
Больной все-таки встал и сделал шаг по направлению к Виду. Ассистент поспешно отступил. Ростом больной оказался ниже Вила, но в силе его длинных мускулистых рук ассистент уже успел убедиться. И потом, не драться же с человеком, только что воскрешенным после…
Вил почувствовал, что у него в голове все перепуталось: "После чего воскрешенным?.. Такой не мог быть покойником"…
Озираясь, больной заметил экран.
— Телевизор? — гаркнул он. — Только этого мне не хватало. А ну, выключай.
Вил не успел пошевелиться, как экран погас сам. Теперь связь с внешним миром прервалась окончательно. Правда, в стенах и в потолке палаты находились скрытые экраны, но посоветоваться с центральным пультом управления Вил уже не мог. Он растерянно завертел головой.
Однако больной успокоился. Убедившись, что изображение на экране исчезло, он снова присел на свое ложе и сидел тихо, опустив голову и почесывая волосатую грудь.
— Так пойдешь ты за штанами? — спросил он довольно миролюбиво.
— Сейчас, — сказал Вил, соображая, как дотянуться до панели управления. Вдруг его осенило: — Я принесу вам одежду, — пообещал он, — но после того, как вы ответите на три вопроса.
— Шантажируешь! — сказал больной.
— Что? — не понял Вил.
— Шантажируешь, говорю. — Больной снова повысил голос.
— А, да-да, — согласился Вил, понятия не имея, что это такое.
— Ну раз так, ладно, — сдался больной. — Спрашивай.
— Ваше имя Джим Эммануил Бокстер?
Кажется, этот вопрос удивил воскрешенного. Он внимательно поглядел на Вила, подумал, потом сказал:
— Можешь называть меня так.
— Но вы Бокстер?
— Это второй вопрос?
— Нет, еще первый.
— Считай, что я ответил на него.
— Значит, Бокстер. Хорошо… Вы — президент… — Вил запнулся.
— Конечно, президент, — подтвердил Бокстер не моргнув глазом.
— Благодарю вас. И третий вопрос — чем вы болели перед тем, как… ну перед этим, понимаете…
— Значит, чем болел перед этим, — процедил сквозь зубы больной, — так, ясно… Все об том же… Не понимаю, — вдруг завопил он, разъяряясь. — И понимать не хочу. Не поймаешь на слове… И не тяни лапы, гнида.
Схваченный железными пальцами в тот момент, когда он уже почти дотянулся до панели управления, Вил попытался вырваться, но получил такой удар в челюсть, что отлетел в дальний угол палаты.
Теряя сознание, он еще расслышал доносящийся откуда-то издалека голос профессора Норберта:
— Достаточно, на сегодня достаточно. Усыпляйте обоих…
"Не могли раньше", — мелькнуло в голове Вила. Затем все утонуло во мраке.
Прошло несколько дней. В малом колонном зале Академии холода под председательством профессора Норберта заканчивалось очередное заседание ученого совета.
— Итак, я позволю себе подвести итог, — говорил профессор Нррберт. — Впервые с момента создания нашей Академии удалось получить реальный и чрезвычайно важный результат. Человек не только воскрешен после длительного криоконсервирования, но, повидимому, находится на пороге возвращения его обществу. Здоровье нашего пациента в отличном состоянии, и я не поколебался бы уже сегодня продемонстрировать его на общем собрании Всемирной Академии, если бы не одно обстоятельство — правда, малосущественное в свете главных результатов. Мы до сих пор не можем установить, кто этот человек. Ясно, что он не тот, за кого пытается выдавать себя… после неудачно проведенного первого сеанса…
Тут профессор бросил недовольный взгляд в сторону Вила, мрачно сидящего в дальнем конце стола.
— Я далек от того, чтобы винить только нашего молодого коллегу. — Новый недовольный взгляд в сторону Вила. — Мы все оказались не на высоте при первой попытке установить контакт с воскрешенным. Но никто не мог предполагать, что к нему столь быстро возвратятся силы, что это человек по природе своей агрессивен, наконец, что произошла такая путаница с сопроводительной документацией. Наружные надписи на некоторых саркофагах были повреждены и даже утеряны при транспортировке в хранилища Академии. Это произошло лет семьдесят тому назад. Наше поколение не несет за это никакой ответственности, но, — профессор Норберт многозначительно поднял палец, — мы знали об этом и обязаны были считаться с возможностью путаницы. Хорошо еще, что мы открыли саркофаг, в котором по неизвестной причине находился человек практически здоровый. Мы оживили его, и все. А если бы мы открыли саркофаг с трупом, простите, я хотел сказать с пациентом, которого не смогли бы сейчас вылечить, что тогда?..
— Заморозили бы и отправили обратно в хранилище, — заметил кто-то.
— Увы, — возразил профессор. — Боюсь, что это не так просто. Случаев повторного криоконсервирования наука пока не знает. Это следовало бы сначала проверить на… — Профессор запнулся.
— Обезьянах, — подсказали сзади.
— Не знаю, не знаю… Разрешит ли сейчас Всемирная Академия подобные эксперименты на высших млекопитающих? Не гуманно, коллеги! Как видите, сразу возникают сложности. Кроме того, мы не владеем сейчас в достаточной степени техникой криоконсервирования. Да-да, как это ни прискорбно. Мы научились хорошо снимать криоконсервацию. Но я затруднился бы назвать имя ученого, которого мог бы рекомендовать сейчас для замораживания, скажем, кого-нибудь из присутствующих здесь.
Вил почувствовал, что взгляд профессора снова мимолетно задержался на нем.
— Так вот, — продолжал профессор, — все это достаточно сложно. Мы не имеем права ошибаться, открывая саркофаги. И я надеюсь, что случай с "Джимом Бокстером" — наша первая и последняя ошибка подобного рода. За минувшие дни, как вы знаете, были тщательно проверены и хранилища и архивы. Мы обнаружили еще несколько саркофагов, более или менее сомнительных в смысле документации. Мы уточним их содержимое позднее. В этом случае целиком оправдает себя старая пословица: "Лучше позже, чем раньше". Но мы, к сожалению, не нашли в архивах документов, которые могли бы быть документами нашего "Бокстера". Что он не Бокстер — это совершенно ясно. Но кто он, мы не знаем… А он пока не хочет помочь нам. И, чтобы не травмировать его психику, мы вынуждены условно принять подсказанную ему нами же версию. — Снова взгляд в сторону Вила. — Сейчас мы попросили помощи у историков. Может быть, они сумеют установить, кто в действительности этот человек. Может быть, он сам, поразмыслив, скажет нам правду. Ведь пока остается непонятным и то, зачем было криоконсервировать совершенно здорового человека, далеко не достигшего предельного возраста той эпохи. Я исключаю, чтобы это могло быть сделано вопреки его желанию…
— А если это все-таки особый эксперимент? — предположил кто-то.
— Тогда и документация сохранялась бы особенно тщательно, — возразил профессор. — Мы нашли бы ее. Наконец, были бы публикации на эту тему.
— А преступление? В ту эпоху преступления нельзя исключать. Например, ради получения наследства. Не могли его заморозить обманным путем?
— Очень мало вероятно, — задумчиво произнес профессор Норберт. — От него легко могли избавиться более простым способом… Итак, заканчиваю. До вынесения наших результатов и достижений на суд Всемирной Академии мы решили показать "Бокстера" широкому кругу современников. Общественность чрезвычайно заинтересована результатами эксперимента и служба Публичной информации уже неоднократно обращалась к нам с просьбой организовать интервью с воскрешенным предком для всей планеты. Такое интервью состоится завтра. Вопросы есть? Нет… Заседание закрывается.
На лестнице, ведущей из зала заседаний, к профессору Норберту подошел высокий совершенно седой человек с очень резкими чертами смуглого, словно вырубленного в камне лица и внимательными темными глазами. Одет он был изысканно, хотя и несколько старомодно.
— Профессор Усам, — представился он.
Имя это ровно ничего не сказало профессору Норберту. Он молча поклонился и вопросительно взглянул на гостя.
— Я психиатр, — продолжал тот, — представитель профессии, достаточно распространенной в нашу эпоху. Меня пригласили ваши коллеги-психологи из отдела… забыл, как он у вас тут называется…
— Слушаю вас, коллега, — очень вежливо сказал профессор Норберт, все еще недоумевая, чего от него хотят.
— Так вот, я смотрел вашего Бокстера, даже разговаривал с ним…
— Гм… Ничего не знал об этом. Никто меня не предупредил, — сухо заметил профессор Норберт, крайне недовольный тем, что к его пациенту подключили постороннего.
— Повторяю, меня пригласили ваши психологи, — объяснил гость, словно догадавшись о мыслях собеседника. — Это было перед самым заседанием совета, и вас не стали тревожить. Прошу извинить за невольное вторжение в ваш эксперимент без вашего разрешения, но у меня было слишком мало времени. Через несколько минут я должен уехать.
— Вы с чем-то не согласны? — Профессор Норберт потер переносицу и заставил себя улыбнуться.
— Напротив. Я присутствовал на заключительной части заседания и не имею никаких возражений. Единственно — завтрашнее интервью для широкой публики… Вы не считаете его преждевременным? Я, конечно, понимаю — интерес широкой общественности, настойчивость службы информации, но…
— Но?.. — повторил профессор Норберт. — Продолжайте, пожалуйста.
— Я совершенно согласен с вами относительно состояния здоровья и психики вашего подопечного. Несмотря на некоторую нервозность, вполне понятную в его положении, некоторую растерянность и крайнюю нестабильность характера, я не нахожу в его психике патологических отклонений. Он неотесан, груб, недоверчив, но это, в определенной степени, черты эпохи. Он ее представитель…
— Типичный представитель! — поднял палец профессор Норберт.
— Не знаю, типичный ли… Впрочем, вам виднее. Он у вас далеко не первый. Дело не в этом. Он отдает себе отчет в своих действиях, он может их полностью контролировать, может, но…
— Но?.. — снова повторил профессор Норберт.
— Но не всегда хочет. И вы, вероятно, это заметили. Может быть, это тоже одна из особенностей той эпохи. Ею, кстати, можно было бы многое объяснить, многое из того, что было и что теперь кажется нам совершенно бессмысленным… Вот это первое… И второе — ведь он же ничему, абсолютно ничему из того, что вы ему рассказываете и даже показываете, не верит…
— Придет время, убедится, поверит.
— Может быть, тогда и показать его на экранах?
— Мы покажем его не один раз. Пусть люди собственными глазами увидят его постепенную адаптацию в современности.
— А вы не думаете, что интервью перед лицом всей планеты отрицательно подействует на его психику?
— Помилуйте, дорогой коллега, а кто ему скажет, что его смотрит и слушает вся планета? — Профессор Норберт пожал плечами и сделал паузу, испытывая сладчайшее удовольствие при мысли, что сейчас он возьмет реванш. — Боюсь, что вы несколько недооцениваете наш опыт и традицию исследований. Я вам объясню: его приведут в отдельную комнату, посадят перед экраном, и очаровательная девушка задаст ему несколько вопросов. А он ответит. Вот и все. Он не будет и подозревать о масштабах аудитории. Кстати, с девушкой, поторая поведет интервью, его уже познакомили. Она нашла к нему подход. Оказалось, что он умеет быть вежливым, даже попытался сочинить какой-то комплимент…
Вероятно, профессор Усам был совершенно лишен чувства юмора, потому что он нахмурился и сказал:
— Если это интервью так необходимо, я бы на вашем месте вместо очаровательной девушки предпочел опытного пожилого комментатора.
Профессору Норберту не оставалось ничего иного, как улыбнуться и развести руками.
После этого они раскланялись и разошлись.
— Ты готова, Элина? — Вил приоткрыл дверь и заглянул в студию, из которой должна была вестись передача. — Мы привели его. Он в коридоре с Ником.
— Минутку, Вил. — Элина отвернулась от большого матового экрана, перед которым сидела. — Входи и закрой дверь. Сейчас я объявлю, что можно начинать. — Она поправила волосы, критически оглядела себя в маленькое зеркало, пригладила какой-то волосок на брови, взглянула на Вила: — Ну как?
— Изумительно… Вижу, что передача строится на контрастах. Ты, как живое воплощение конца двадцать первого века, и он…
— Кстати, как он сегодня? — поинтересовалась Элина, подправляя краску на губах.
— Нормально… Не хуже, чем вчера… За завтраком ему дали успокоительное.
— А он не будет слишком пассивен?
— Ты его расшевелишь…
— Куда мне стать, чтобы не оказаться в поле зрения этого адского глаза? — спросил Вил, кивнув на экран.
— В поле его зрения вся студия, но сейчас это неважно. Нас увидит только оператор Центра.
Пальцы ее пробежали по клавишам, и большой матовый экран посветлел, стал прозрачным и глубоким, Тотчас на маленьком экране, вмонтированном в пульт управления, появилось лицо оператора.
— Здесь все готово, Ив, — сказала Элина. — Я могу включиться в передачу через несколько минут.
— Комментарий уже идет, — объявил с экрана Ив. — Сейчас рассказывают о предыдущих опытах. Потом покажут фрагменты из научных фильмов. Через шесть минут начнется твое время, и я смогу дать тебя в эфир в любой момент…
— Имей в виду, что я, может быть, не использую всего времени целиком, или мне придется выключиться на несколько минут… Герой передачи не совсем обычный…
— Не волнуйся. На эти случаи у меня приготовлены фрагменты из хроники прошлого столетия.
— Тогда все в порядке, Ив, — сказала Элина, выключая экраны.
Несколько секунд она сидела молча, потом тряхнула головой, улыбнулась и кивнула Вилу:
— Давай его.
— Ты не беспокойся, в случае чего мы с Ником сразу будем здесь. — Голос Вила прозвучал хрипло, и Элина удивленно взглянула на ассистента:
— Не вздумайте влезть мне в передачу…
— Это на всякий случай, — оправдывался Вил.
Элина расхохоталась:
— Неужели ты думаешь, что он станет драться со мной? Вы смогли его только оживить, — добавила она, сразу став серьезной, — понять его вы решительно не в состоянии. Предоставьте это нам, женщинам…
Выйдя из студии, Вил осторожно потрогал пальцами свой подбородок и пожал плечами.
Через минуту дверь в студию снова открылась. На пороге появился тот, встречи с кем ожидала сейчас вся планета. Его настороженный взгляд быстро обежал помещение: ярко освещенная комната без окон, два кресла, стол с кнопками и клавишами, экран… Всюду у них эти экраны.
— Входи, Джим, — крикнула от стола Элина.
Он нерешительно переступил порог, оглянулся на провожатых, но они остались в коридоре. Дверь бесшумно закрылась.
— Садись. — Элина указала на свободное кресло рядом с собой. — Поговорим.
— О чем? — Он глядел на нее исподлобья, не двигаясь с места.
— О чем ты захочешь. Садись же. Знаешь, ты сегодня просто элегантен.
По его лицу промелькнуло подобие улыбки. Он оглядел свою пижаму, засунул руки поглубже в карманы куртки, подошел к креслу, сел. Взглянул на Элину и тотчас опустил глаза.
Она, улыбаясь, смотрела на него. Чисто выбрит, лицо свежее, моложавое, на голове уже поднялась густая поросль рыжеватых с проседью волос. Вот только уши слишком оттопырены, и нос… не то расплющен, не то такой от природы. Конечно, не красавец, но что-то в нем есть истинно мужское. Сейчас это встречается все реже… И подумать только, сто лет пролежал в ледяном саркофаге. Она невольно вздрогнула. Он быстро взглянул на нее и отвел глаза.
— Джим, расскажи что-нибудь о себе…
Он нахмурился.
— Что сам захочешь. — Ее голос звучал вкрадчиво, почти нежно. — Может быть, о своем детстве?
— Зачем?
— Мне интересно… Знаешь, мне почему-то кажется, тебе до сих пор не особенно везло в жизни…
— Как сказать. А в общем, пожалуй, ты права.
— Так расскажешь?
— Ладно…
Она положила руку на клавиши пульта:
— Ты не будешь возражать, если я включу это?
— Зачем?
— Пусть они тоже слышат — кому это интересно.
— А сейчас они не слышат?
— Сейчас нет.
— И не видят нас?
— Конечно нет.
— Ладно, включай… А выключишь, когда я скажу?
— Тотчас же, Джим.
Некоторое время он молча всматривался в посветлевший экран. Потом повернул к ней встревоженное лицо:
— Разве я их не увижу?
— Нет. Это только приемный видеоэкран. Передающего здесь нет. Их ты увидишь позже.
— А когда?
— Когда сам пожелаешь.
— Когда сам? — Он усмехнулся. — А если не пожелаю?
— Тогда ты будешь встречаться только с профессором, его помощниками и… со мной.
— Шутишь?
— Нисколько, Джим.
— Не зови меня Джимом.
— Но почему, Джим?
— Это… это имя мне не нравится…
— Как же называть тебя?
— Том.
— Сколько же у тебя имен?
— Много… Но Томом меня называла мать.
— Хорошо. Я тоже буду звать тебя Томом. Расскажи о своей матери, Том.
Губы его зашевелились беззвучно. Потом он опустил голову и тихо сказал:
— Нет, я не могу рассказывать о ней сейчас…
— Почему? Тебе так тяжелы эти воспоминания?
— Нет… Просто я никогда, никому не рассказывал о ней. Это ни к чему…
— Хорошо, Том. Тогда расскажи о себе, как обещал. Ты родился…
— Я родился на дальнем Западе. Помню пустые, сожженные солнцем равнины и маленькие пыльные поселки около рудников. Мой отец работал в шахте. Мать рассказывала, что он там и погиб. Отца я не помню… А мать… Нас было у матери шестеро. Братья и сестры вырастали и уходили. Но они уже никогда не возвращались в наш поселок. Потом я встречал некоторых из них. Они нашли, что искали…
— А ты, Том?
— Я ушел из дома последним, когда умерла мать. Стал работать в городе. Потом меня взяли в армию и послали воевать за океан.
— И ты был на настоящей войне, Том?
— Да. Меня научили убивать, и я убивал. Я научился очень хорошо убивать. Меня сделали за это сержантом. Потом меня ранило, и я должен был возвратиться домой. Но дома у меня не было. И я ничего не умел делать. Только убивать…
Он замолчал.
— Что же потом, Том?
— Это все.
— Нет, после того как кончилась война?
Он удивился:
— Разве она кончилась? Война не может кончиться. Люди не могут жить без войны…
Элина мысленно ликовала: вот когда он начал раскрываться, вот какие они были в действительности. В то же время она испытывала острую жалость: "Бедный Том… Представляю, что сейчас творится у стереоэкранов".
— Ты глубоко заблуждаешься, Том. — Она положила руку на его плечо и почувствовала, как он вздрогнул. — Все войны давно кончились. Человечество уже много десятилетий не знает, что такое война.
Он резко дернулся, и рука соскользнула с его плеча.
— Зачем? Зачем ты говоришь это? Я думал, тебе можно верить… А ты…
— Но это правда. Том… Ты… Просто прошло очень много времени с тех пор, как ты воевал.
— Молчи!
— Хорошо, оставим это. Чем все-таки ты занимался после того, как ушел из армии?
— Хочешь знать?
— Очень.
— Тогда выключи это. — Он указал на экран.
Она молча щелкнула клавишами, экран потускнел, снова стал плоским и погас.
— Ну, Том?
Он приблизил лицо к самым ее глазам:
— Я продолжал убивать, девочка.
— Как это, Том? — Она отодвинулась, но он схватил ее за руки.
— А вот так… И стал богатым. Очень… У меня появилось все: виллы, яхты, машины, девушки… Такие, как ты… Хотя нет, ты гораздо красивее.
Она попыталась оттолкнуть его, освободиться, но он сжимал ее руки все сильнее.
— Что ты делаешь. Том! Отпусти меня! Ну! Том… Том, не смей… Том…
Через несколько минут все было кончено. Полураздетая Элина ошеломленно рыдала, сидя на полу в углу студии. А он стоял возле и пытался успокоить ее:
— Ну чего ты. Перестань реветь, дура. Ну не удержался… Уж очень ты мне по душе пришлась. Так ведь я же по-хорошему… Ну хочешь, женюсь…
Он хотел помочь ей встать, но в этот момент дверь распахнулась и в студию ворвались Вил и Ник. При виде их Элина оттолкнула Тома, вскочила и пронзительно закричала:
— Уходите сейчас же, уходите все отсюда! Все до одного! И ты тоже!
— А ну, — угрожающе процедил Вил, приближаясь со сжатыми кулаками к Тому и указывая ему глазами на дверь.
— Вон, все вон! — продолжала кричать Элина. Вспыхнул экран на пульте управления, и Ив сердито заговорил что-то, однако на него никто не обратил внимания.
Том попытался подойти к Элине и что-то сказать, но Вил и Ник преградили ему дорогу. Тогда, махнув рукой, Том пробормотал:
— А, семь бед — один ответ…
И выбежал из студии. Вил и Ник устремились следом за ним.
В просторном кабинете президента Всемирной Академии сидели трое: сам президент — седой розовощекий старик в черной бархатной шапочке и парадной белой мантии и профессора Норберт и Усам. Все трое молчали. Президент постукивал пальцами по полированной поверхности большого письменного стола и выжидательно поглядывал то на одного собеседника, то на другого.
— Ну, и что же будем теперь делать? — спросил он наконец, откидываясь в кресле.
— Если считать, что ситуация не выходит за рамки эксперимента, — нерешительно произнес профессор Норберт, — то решать вправе Академия.
— Ничего себе экспериментик, — заметил профессор Усам.
— Это он что же, на глазах всей планеты? — поинтересовался президент, тщетно пытаясь скрыть улыбку.
— Нет, экраны в студии были выключены, — сердито ответил профессор Норберт. — Поэтому ему и не успели помешать.
— М-да… Так что же, коллега, как по-вашему, можно считать происшествие в студии экспериментом? — спросил президент, обращаясь к профессору Усаму.
— Этот вопрос я прежде всего адресовал бы Элине…
— Категорически возражаю, — перебил профессор Норберт. — Один человек не вправе решать судьбу такого эксперимента. Нам дан случай неповторимый… Мы должны продолжать наблюдения. Если его теперь изолируют ради торжества справедливости, как здесь говорили, потери науки будут невосполнимы.
— Наблюдения вы, вероятно, сможете продолжать и в том случае, если сочтут необходимым изолировать его, — сказал президент.
— Это будет совсем не то. Я имею в виду его адаптацию в нормальной обстановке, адаптацию в обществе, а не на обитаемом острове или в одиночной камере.
— А вы можете поручиться, коллега, что он не натворит еще чего-нибудь? — Профессор Усам скрестил руки на груди и не мигая уставился в лицо профессора Норберта.
— Эксперимент всегда несет в себе элемент риска, — не сдавался тот.
— Но ведь он может и убить. Запросто… Теперь, когда точно установлено, кто это, мы должны быть особенно осмотрительны.
— Кстати, кем он оказался в действительности? — спросил президент. — Подтвердилось, что он рассказывал о себе во время того злополучного интервью? Мне что-то говорили, но я уже запамятовал…
— Все, что он говорил, подтвердилось. — Профессор Норберт достал из небольшого портфеля лист бумаги и положил на стол. — Вот заключение Института новейшей истории. Его настоящее имя — Томас Джонсон. Он уроженец западного континента, молодость его прошла в очень трудной обстановке, потом служил в армии, потом… Ну, потом связался с преступным миром, стал, как это у них называлось, гангстером, одним из руководителей какой-то крупной организации. В конце концов попался и, так как не назвал соучастников и шефов, был приговорен к смерти. Смерть в газовой камере, с его согласия, заменили криоконсервированием на пятьсот лет. Его заморозили, поместили в одно из хранилищ, а все документы почему-то остались в тогдашнем министерстве юстиции и потом попали в архив. Там они каким-то чудом сохранились, и вот теперь историки их по нашей просьбе откопали.
— Так вы, значит, оживили его раньше срока, — покачал головой президент.
— Да, и не жалею, — запальчиво возразил профессор Норберт, — потому что он, по-видимому, единственный, кого заморозили совершенно здоровым.
— А как это все-таки получилось?
— Сейчас трудно сказать… По-видимому, на его саркофаге не было никаких надписей, только номер. Когда все это было свезено в хранилище Академии холода и началась реставрация саркофагов, на его саркофаге по ошибке поместили табличку с надписью с другого саркофага. И он стал числиться у нас Бокстером. А саркофаг настоящего Бокстера, вероятно, привезли в таком состоянии, что хранить его было бессмысленно, и его уничтожили. Документы же на Томаса Джонсона в Академию вообще не попали, и о его существовании у нас никто не знал.
— Послушайте, коллега, а много у вас там может оказаться еще подобных сюрпризов?
— Не знаю, не знаю, ведь не я их замораживал… И с подавляющим большинством я, на их месте, не стал бы возиться… Зачем они все это делали?.. Переправлять в будущее преступников и трупы богатых бездельников — трудно усмотреть в этом акт гуманности. Но они поставили нас перед этой проблемой, и мы вынуждены пытаться ее разрешить. И хотя мы сейчас не подбрасываем своих покойников медикам будущего, проблема криоконсервирования, конечно в каком-то усовершенствованном виде, представляет для нас очень большой интерес. Может быть, к ней придется возвратиться, когда мы станем посылать космонавтов в длительные путешествия к иным галактикам. Она может стать актуальной и в других областях человеческой деятельности в ближайшем или более далеком будущем. Поэтому заниматься ею мы обязаны. А что касается возможных "сюрпризов" при размораживании — в какой-то мере каждый из оживляемых может им оказаться… Но боюсь, таких, как Томас Джонсон, больше не будет.
— Посмотрите на него, он боится, — президент покачал головой, — боится, что больше ничего такого не получится. А мы теперь ломаем головы, что нам делать с тем, что уже получилось… Итак, слушаю ваши окончательные предложения, коллеги.
— Рассматривать случившееся как эксперимент, — буркнул профессор Норберт.
— Передать все на решение Высшего совета народов, — твердо сказал профессор Усам. — В прошлом это преступник, он и у нас совершил преступление, едва профессор Норберт разморозил его. Надо передать его органам справедливости. Пусть они и решают, что он заслужил.
— Это ужасно, — произнес профессор Норберт, — и это говорит ученый двадцать первого века.
— Да, потому что не хочу, чтобы бациллы преступности снова распространялись в нашем обществе. Человек все еще слаб… А такое весьма заразно. Мы почти покончили с преступностью не затем, чтобы все начинать сначала.
— В таком случае я настаиваю, чтобы решениз было обсуждено на Большом совете Академии, — сказал профессор Норберт. — Пусть выскажут свое мнение ученые всей планеты.
— Всемирная Академия не компетентна, когда речь идет о преступлении, — возразил Усам.
— Повторяю, речь должна идти прежде всего об эксперименте, небывалом эксперименте огромного значения.
— Но вы забываете об Элине. Она даже не сотрудник Академии холода. Она — жертва преступника.
— Для науки люди шли и не на такие жертвы.
— Нет, с вами, профессор Норберт, невозможно спорить. Вы просто фанатик!
— А вы формалист, сухарь; вы лишены элементарных качеств настоящего ученого.
— Коллеги, коллеги, — заволновался президент. — Успокойтесь. Сохраняйте необходимую всем нам объективность суждений.
Наступило напряженное молчание.
— Может быть, действительно поговорить с Элиной, — заметил наконец президент, словно рассуждая сам с собой.
— Зачем? — взорвался профессор Норберт.
Профессор Усам пожал плечами и отвернулся. Этот жест мог означать и одобрение и порицание.
В кабинете снова воцарилась тишина. Такая тишина, что стал слышен еле различимый напев кондиционера, напоминающий, что за окнами лето.
— Хорошо, — со вздохом сказал президент. — Я предлагаю поступить следующим образом…
Он не успел объяснить, как следует поступить, потому что вспыхнул световой сигнал на настольном экране и голос невидимого секретаря произнес:
— Прошу извинить, но к вам обращаются из службы Публичной информации. Говорят, что-то важное и срочное. За последние полчаса обращались уже несколько раз. Вы разрешите?
— Да, — сказал президент.
Тотчас осветился большой переговорный экран, занимавший одну из стен кабинета. Откуда-то из самой его глубины выбежала женская фигура в очень коротком ярком платье. Она стремительно приблизилась, и профессор Норберт узнал Элину. Ее лицо в пышном ореоле золотистых волос выглядело спокойным, но грудь высоко поднималась, а глаза блестели ярче, чем обычно. Казалось, она соскочит сейчас на мягкий ковер, которым устлан был пол кабинета, но она резко остановилась в раме экрана, не отрывая взгляда от сидящего за столом президента.
— Простите меня за вторжение, — начала она. Тут голос ее прервался и она глубоко вздохнула. — Я… мне сказали, что сейчас решается судьба Тома Джонсона. Так вот я хочу вам сказать: мы только что говорили с ним и решили, — она на мгновение опустила глаза, — решили, что будем вместе… Вообще вместе… Вы поняли?.. Я беру на себя всю заботу о нем, пока он не привыкнет к новому для него миру… Вы меня поняли?..
— Конечно, — медленно заговорил президент. — Но я не знаю, как на это посмотрит профессор Норберт. Ведь Томас Джонсон, как бы это точнее выразить, его пациент и подопечный — центральная фигура весьма важного эксперимента, столь успешно проводимого профессором Норбертом…
— При чем тут Норберт, — возмутилась Элина. — Разве Том пленник Норберта? Или морская свинка? Ну Норберт оживил его. Очень хорошо, спасибо ему за это… Но теперь каждому пора идти своим путем… Норберт пусть возвращается к своим замороженным саркофагам, а Том…
— Возмутительно! — произнес профессор Норберт.
— Ах, вы здесь, профессор, — не растерялась Элина. — Очень хорошо. Пожалуйста, не думайте, что я хотела вас обидеть. Вы же знаете, что Том совершенно здоров, и чем скорее он покинет клинику и окунется в нормальную жизнь, тем будет лучше для него и… всех нас.
— Возмутительно! — повторил профессор Норберт, все еще не веря своим ушам.
— В общем, мы хотели бы уехать еще сегодня, — закончила Элина.
— Куда? — поинтересовался президент.
— Сначала в какой-нибудь тихий уголок… В Полинезию или на Багамские острова, а потом посмотрим. Если профессора Норберта интересует дальнейшая судьба Тома, я буду держать его в курсе дел…
— Нет, это просто… — Профессор Норберт попытался подыскать какое-нибудь крепкое слово, чтобы выразить возмущение, обуревавшее его, но не мог вспомнить ничего подходящего. — Кто в этом случае может распоряжаться, планировать, решать, я или…
— Мне кажется, в этом случае мое решение и желание тоже что-нибудь да значат, профессор, — отчеканила с экрана Элина.
Профессор Норберт потер переносицу и отвел глаза, стараясь избежать спокойного и твердого взгляда молодой женщины.
— Я все-таки полагаю, — сказал президент, — что кое-какие детали вам, моя дорогая, следовало бы согласовать с профессором Норбертом. Ведь во всем, что произошло, его роль тоже не последняя, и он, как и вы, желает Тому только добра…
— Хорошо, — кивнула Элина, — я буду ждать профессора Норберта в его кабинете. Я говорю сейчас из Академии холода, — пояснила она. — Благодарю и до свидания. С вами я не прощаюсь, профессор Норберт.
Экран померк, и изображение Элины исчезло.
— Ну как? — спросил президент с улыбкой, поглядывая на своих собеседников. — Какова!
— Придется предложить ей место ассистента, — задумчиво сказал профессор Норберт. — Мой ассистент Вил решил покинуть Академию холода…
— Попробуйте… Но не препятствуйте особенно, если они будут настаивать сейчас на отъезде. Неколько недель на Багамских островах — прекрасный вариант в этом эксперименте. Тем более что рядом с вашим подопечным будет находиться ваш ассистент.
— Подумаю, — многозначительно произнес профессор Норберт.
— А вы что скажете, коллега? — обратился президент к профессору Усаму, который с момента появления Элины не произнес ни слова и, сидя спиной к экрану, внимательно разглядывал что-то на потолке кабинета.
— Моя дочь всегда отличалась странностями, — заметил профессор Усам, не отрывая взгляда от потолка. — Думаю, это у нее от матери…
— Ваша дочь! — хором воскликнули президент и профессор Норберт.
— Да… И скажу вам откровенно, коллега, — Усам повернулся к профессору Норберту и похлопал его по колену, — вам с ней будет нелегко. У нее довольно твердый характер.
— Это как раз то, что мне надо, — заверил профессор Норберт и многозначительно поднял указательный палец.
— А относительно всей этой истории, — продолжал профессор Усам, — я далеко не уверен, что нами сейчас принято наилучшее решение. И отнюдь не потому, что Элина моя дочь. Она совершенно самостоятельный человек и вправе поступать, как находит нужным. Меня беспокоит он, его прошлое… Кто победит в этом столкновении прошлого с настоящим? Не знаю… Но мне страшновато.
— Мы постоянно сталкиваемся с прошлым, дорогой коллега, — мягко сказал президент. — Оно постоянно напоминает нам о себе, но до сих пор мы выигрывали сражения с ним… А в данном случае у коллеги Норберта теперь появился такой союзник, что лучшего и не пожелаешь. Неужели вы продолжаете считать, что Тома Джонсона лучше было бы передать органам справедливости?
— Во всяком случае, он заслужил это.
— Может быть… Но даже в далеком средневековье существовал обычай: женщина имела право спасти приговоренного, если ему грозила смертная казнь… И история знает немало случаев, когда женщины спасали преступников, становились их женами и возвращали этих людей обществу. Неужели вы, коллега, откажете в подобном праве женщине нашей эпохи?
Назад: Глава 12
Дальше: Феликс Суркис Сердце плато