5
Дом со стороны въезда в Репьи полыхал. Если бы в тот час нашелся желающий залезть на одну из соломенных крыш и оглядеться по сторонам, вид бы открылся ужасающий. Села, храмы и деревни вдоль реки были разорены и преданы огню.
— Из всех деревенских баб лишь одна на что-то да годится, — сплюнул голова конного разъезда, спрыгивая с коня. — Эй, друзья! — он подал знак, и двое принялись заколачивать дверь избы, в которую загнали жителей Репьев.
По пыльной дороге полз старик, оставляя за собой кровавый след.
— Сподручно вам…
— Что? — голова подошел к старику и толкнул так, чтобы тот перевернулся на спину. — Что ты сказал, собака?
— Вам… — Кашель с кровью заменил слова. Седая борода была вся в крови. — Сподручнее со слабыми.
— Так с мужиками мы уже повоевали.
— Страховидлы…
— Ты думаешь?
Дед снова закашлялся, свернувшись на дороге калачиком.
Голова провел рукой по густой черной щетине и закусил губу.
— Вот ты лежишь и думаешь, что мы звери. Так же? Эти твои, — он указал на избу, в которой люди, не надеясь на чудо, выли от страха, — вообще не понимают, за что их сейчас сжигать будут. А я объясню, — голова сплюнул, — не люблю я о таком говорить. Для людей это понятно должно быть с рождения, но вам, Трефам… — голова сжал кулаки и со всей силы пнул старика по ребрам, туда, где кровила глубокая колотая рана. — Вы же цель себе поставили, чтоб лилии были на каждом сраном доме Гриммштайна! А! — он ударил еще раз. — Ваши подвиги множат по этой треклятой стране сирот!
Старик не отвечал.
— Говори со мной, а, отец изверга, брат палача!
Иной конник, наблюдая за происходящим, окликнул своего воеводу, сказал:
— Старый уже остывает, оставь его.
— А?!
— Мертв он. Ты труп колотишь.
— Сука…
— Да не беснуйся. Там парни изловили бабу, айда душу отведем.
— Да надо бы… — голова вытер сапоги о рубаху покойника. — Нельзя затягивать. Мы еще не знаем, как прошел бой у Искорки. Если псы Дидерика отступают, мы рискуем попасть под молотки.
— Молотки…
— Да, самому не верится, что кузнец укокошил Одо, да еще так…
— Как яйцо разбил.
— Глупая смерть. Парень бы еще повоевать мог.
Они направились к дому, в котором прежде с семьей жил землепашец Эбба, а теперь трое кавалеристов насиловали его жену на той же постели, на которой супруги некогда заделали Фриду и Фридриха.
На полу лежал разбитый кувшин, лоскутки тряпья, которые еще утром были частью фартука Ханны. Они прошли мимо оцепеневших от ужаса детей, и, обернувшись, десятник поймал на себе взгляд девочки, по щеке и с верхней губы которой текла кровь. «Волчонок», — подумал десятник. А вслух произнес:
— Кто ребенку в сани дал? Если я узнаю, что кто-то из вас пытался взять соплячку, шкуру спущу!
Ханна, на которой прямо сейчас находился кавалерист, беззвучно рыдала, глядя в покрытый копотью потолок.
— Девку никто не собирался брать.
— А что же тогда?
— Танкред ей по зубам дал да перестарался. Она бабу защищала, — солдат натянул портки и, подпоясавшись ремнем, отмахнулся: — Баба как баба, следующий…
И на Ханну полез другой боец армии Вранов.
— Детей отпустите, прошу, — прошептала она. — Умоляю.
Оглушительная пощёчина тут же заставила её замолчать.
Избу, в которую согнали деревенских, подожгли. Голова понял это по крикам.
— Детей насиловать мы не станем, — ответил воевода Ханне. — Это я тебе обещаю. Мы не Пурпурная Саламандра, чтобы детей насиловать. Но… Большего обещать я не могу. Твой сын, уцелей он сегодня, вырастет в жадного до войны гада. Все вы, Трефы, одной масти.
Очередной кавалерист закончил с женщиной и вопрошающе уставился на десятника.
— Нет, я не буду. Гаси.
Не натянув до конца штанов, боец извлек из лежащих на столе ножен меч и хладнокровно пронзил грудь Ханны. Все случилось быстро.
Фрида, закричав, вскочила на ноги и побежала к маме. Глаза Фридриха закатились, и мальчик в рубахе, испачканной кровью рыжего щенка, потерял сознание.
— Танкред, зайцев утопишь в колодце, — выдавил из себя командир конного разъезда. — Быстро и не издевайся над ними. Пора уходить.
Голоса и крики на улице стихли. Казалось, даже воздух наполнился болью. Глухие чавкающие удары чередовались друг с другом. Если бы им было до шуток, кто-нибудь, а скорее всего, этим кем-то оказался бы сам голова, пошутил бы, мол, на улице без устали работает лихой молотобоец.
— Танкред, оставь девку. Пойди глянь, чего это парни затихли.
— Слушаюсь…
Вальяжно он прошел до двери, но вся легкость его походки испарилась, стоило Танкреду увидеть, что же стряслось. Пятеро бойцов и их скакуны валялись в пыли деревенской дороги. Изувеченные, переломанные, разодранные на части.
— Ах, ты! — прорычал Танкред. — Шельмина! Всю сюда.
Фрида гладила руками волосы мамы, и слезы смешивались с кровью. Люди, ввалившиеся в их дом, похватав оружие, выбежали. Но девочке не было до них никакого дела, ибо сейчас она лишилась самого дорогого, что было в её жизни. Человека, который был для Фриды солнцем даже в самые пасмурные дни.
Мгновения были кратны вечности, а воцарившаяся тишина — смерти.
Она обернулась к двери, услышав тяжелую поступь шагов, звон стали и шелест сухой травы. Золотые песчинки наполнили воздух и искрились, преломляя проникающий в дом свет.
— Кто из вас Семя? — прозвучал голос, от которого кровь стыла в жилах. — Твой брат проявлял задатки воина?
Фрида не отрывала глаз от ряженного в рыцарский доспех пугала, с молота которого на пол текла кровь.
— Твой брат в душе воин?
Девочка не отвечала.
Фридриху виделся все тот же мираж, в котором его отец возвращается с войны, ведя под уздцы коня в цветах Вранов. Что-то вырвало его из забытья, но, открыв глаза, Фрид увидел склонившегося над ним отца. Увидел Эббу в доспехах, которые готовил для барона кузнец Юалд. Рядом на полу лежал и молот Юалда. Мальчик не верил, что это все происходит взаправду, но позади отца в луже крови лежала обнаженная мама, и испуганная сестра с окровавленным лицом таращила на него свои огромные зеленые глаза.
— Сынок, — заговорил отец, — я не успел спасти маму.
— Папа…
— Я должен уйти… — Гхарр прикоснулся к груди мальчика и почувствовал, как неистово бьется его сердце.
— Но… А как же мы?
— Ты теперь мужчина в доме. Ты теперь за главного.
— Не разговаривай с ним! — закричала Фрида. — Не разго… — В голове девочки зашипела сотня змей, и её крик оборвался. — «Не смей перебивать меня!» — голос звучал уже в её сознании.
— Папа, не уходи. Пап.
— Что?
— Они маму убили и нас с Фридой хотели тоже убить. А еще щенка и…
— Отомсти за нее, сын. Отомсти за всех. Стань великим воином. Таким, чтобы дороге Войны не было за тебя стыдно.
Фрида, находясь в глубочайшем ужасе, видела куда больше, чем мог увидеть её брат. Помимо того, что с Фридрихом разговаривало пугало, так еще и весь дом был наполнен золотым свечением. «Как в сказке», — подумала девочка, но понимала — это не может быть сказкой.
— Какая дорога?
На мгновение глаза Эббы изменили цвет, и золото змеиных очей проникло в сознание ребенка, что-то навсегда изменив в нем. На вопрос мальчишки ответа не последовало, лишь с грохотом упали доспехи и перевязанная веревками солома разлетелась по полу, обрела покой в луже крови, перемешанной с молоком и топленым маслом.
Когда оцепенение и ужас сменятся неестественным спокойствием, Фридрих скажет своей сестре о том, что нужно похоронить маму, и то, во что превратился отец. Похоронить и уйти из дома навсегда, ведь вблизи границы безопасных мест более не существовало.
