28
Смерть стала для Псаря избавлением от боли, и, стоило последней уйти, на смену пришло спокойствие и приятие всего, что он когда-либо сделал. Он видел каждого, кто попадал под острие его ножа. Он видел и помнил, кого, за что и при каких обстоятельствах отправил к праотцам. Раскаяния не было, никакой Господь не явился к нему, и Страшный суд, которым пугали людей церковники, не состоялся или же по какой-то причине прошел без Иво.
Псарь провалился в глубокую флуоресцентно-черную тьму. Он вглядывался в неё, и тьма, судя по всему, не сводила с него глаз.
— Я Аур, — произнесла тьма. — Я дороги Мертвых.
Он знал, что находится пред сыном Рогатого Пса. Понимание пришло само собой.
— Здравствуй Аур, — ответил Иво тьме. — Что мне теперь делать?
— Иди дорогой Мертвых.
— Как скажешь, Аур. Блуждание во тьме — не самая страшная плата…
— Кто сказал, что ты будешь блуждать во тьме?
— Я мертв и буду ходить среди мертвых. Здесь темно и потому…
— Глупости. Ты будешь идти дорогой Мертвых среди живых. Ты стал частью чужого плана, и тебе пока рано умирать. Ты второй человек, до которого я не могу добраться.
— План?
— Да, — холодно ответила тьма. — Но если ты узнаешь о замыслах Отца, все начинания Гхарра обратятся в прах. Я заберу твою память, и постарайся жить с тем, что сделал, и с тем, что тебе еще предстоит сделать.
— Что же мне предстоит?
— Для начала ты похоронишь свою Агни. Это часть замысла. Тебе следует потерять, чтобы обрести, но тебе не следует этого помнить.
— Что же это за план такой? — Он хотел кричать. Хотел, чтобы ему было больно, но здесь были лишь тьма и смерть. Ничего кроме. — Твой отец — жестокая тварь, раз замыслил такое.
— И ты не представляешь, насколько ты прав. Проваливай, Иво. Мы встретимся в начале войны, когда ты наконец прогонишь того единственного человека, которого не захочешь прогонять никогда. До встречи.
Псарь вновь погрузился во мрак, но мрак не был Ауром, в этом мраке было нечто трагичное. Запах осени, грязи и летнего ливня. Вкус металла на губах и боль. Боль, которую невозможно терпеть, даже будучи мертвым.
— Открывай! — крик отчаяния порвал пелену тьмы. — Открывай! — частые и глухие удары о дерево. — Открывай, человек. Он верил тебе!
Запахи осени и на сей раз настырный смрад гниения, вонь лекарств.
— Какого хера случилось?! — испуганно закричал кто-то. Иво не мог разобрать, кто именно кричит, но голос был знакомым:
— С такими ранами не живут!
— Умма? Дирк? — удивился Псарь. — Тоже мертвы?
— Нельзя вытаскивать меч!
— Ты лекарь, лечи!
— Сердце еле бьется. Если убрать меч, он истечет кровью и… Да он уже почти мертв!
— Иво! Иво! Ты слышишь меня, я знаю. Все будет хорошо, Аур почему-то не принял тебя.
Его волокли по полу, а он даже не мог поднять веки.
— Больно… — прохрипел он. — Я не смог убить этого гада…
— Убери руки от меча. Он кровью истечет! — Дирк кричал на Умму. Грохот склянок и плеск воды. — Не трогай, кому говорю!
— Я сама вытащу меч, хуже не станет. Иво, просто поверь мне.
— Дирк… — прошептал Иво. — Если не доверять военному врачу, то больше доверять некому. Давай лучше ты.
— Вы хуже баб! — Умма с легкостью вырвала меч из тела человека, работающего на Псарню. — Гляди.
Иво вскрикнул и провалился во тьму.
Пожилой коронер, которого разбудили крики, протрезвел, стоило ему увидеть, как из человека, который по всем законам природы уже должен быть на том свете, вытащили оружие. Для коронера развязка данного действа была очевидна.
— Я отказываюсь верить, — пробубнил Дирк, — такого не бывает.
— Такое бывает, если от смертного отказывается смерть, — равнодушно бросила лисица таким тоном, словно объясняет ребенку, что вода мокрая, а небо синее. — Такое бывает, но редко.
Коронер подошел к своему ученику и, окончательно протрезвев, склонился над телом наемника.
— Мне рассказывали о ребенке, с которым произошло подобное.
Раны на теле Гончей медленно зарастали, а сам Иво видел сон. Черный баран был гостем его сна. Гриммо заставлял Псаря смотреть на то, как падаль, которую зовут Слепым Кузеном, лапает совсем еще юную девочку.
— Смотри, — говорил Гриммо. — Смотри внимательно. Это твоя судьба, но ты и об этом забудешь. До поры, — шепот пронизывал сознание наемника, словно сотня стрел, — до времени. Забудешь, пока не встретишь.
Слепой Кузен посадил девочку на стол, и своей единственной рукой он пригладил волосы ребенка, который уже не мог плакать. Где-то неподалеку смеялся Крыса. Где-то неподалеку играли на лютне.
— Ты все запомнил? — прошептал Гриммо Псарю на ухо. — А теперь обо всем забудь, чтобы однажды вспомнить.
