24

Рудольф ударил копытом о мостовую, как бы сообщая ездоку о том, что пора выдвигаться. На сей раз Иво не испытывал цеховой гордости за выполненную работу. Понимание того, что он так и не смог отомстить за Войцеха, паршивой кошкой скреблось на его душе.

— Главное, заказчик доволен, — произнес Иво, но врать самому себе было сложно.

— Не кисни, Псарь, — улыбнулся Дирк, взяв Рудольфа за уздцы и поведя вдоль по улице. — Ты уходишь из города и теперь едва ли встретишься с мышешутами. — На последнее слово он возлагал большие надежды, считая, что хоть оно развеселит человека, за последние несколько дней не проронившего ни единого слова. — В любом случае ты пытался. Как говорил начальник полевого госпиталя, делай что должно, а об остальном позаботится Господь.

— Позаботится… Спасибо тебе, парень.

— Пустяки. Ты, главное, двигайся поменьше и не давай швам разойтись. Мажь мазью и выздоравливай. Тебе крепко досталось.

— Дирк.

— Да, друг.

— Я бесполезный кусок дерьма.

— С чего ты решил?

— Помнишь тот лоскут ткани с пуговицей, который ты вытащил из Войцеха?

— Ага.

Они проходили через район, в котором селились сытые, не знающие бедности люди. Наемнику бросилось в глаза то, что горожане, последовав его примеру, начали ладить перед своими порогами ловушки. «Во что превратился город…» — подумал он и, опустив голову, дабы видеть человека, что ведет его коня, продолжил:

— Это был кусок одежды Кухара. Войцех добрался до него, а я не смог. Не понял как.

— Радуйся в таком случае и кончай уже скулить. Если бы ты был столь же умен, как и ловок, я бы уже рыл для тебя могилу неподалеку от ямы, в которую скинул тело Войцеха.

— Слушай, ты можешь провести нас с Рудольфом через малую торговую, а?

— Это еще зачем?

— Хочу попрощаться с Уммой…

— Ты о ювелирной лавке? Так можешь не волноваться. — Он понимал, что спорить с человеком из златоградского цеха бесполезно и потянул на себя вожжи. Рудольф послушно свернул с прямой дороги. — Пока ты отлеживался, я заглядывал в тот дом и… Там правда никого нет, друг мой. Ты не найдешь там ту женщину.

— Ты видел там ларец?

— На чердаке? Да, видел, — Дирк поднял голову и с напускной жизнерадостностью произнес: — Груда барахла. Твоя Умма, должно быть, не в своем уме. Или ведьма…

— Это её приданое, — процедил Псарь, словно защищая незнакомку. — Я хочу взять что-то из ларца и подарить своей…

— Своей? У тебя есть женщина? Ты не говорил об этом, — Дирк провел ладонью по волосам, растерянно и виновато посмотрел на собеседника. — Прости, но ты не похож на семейного человека.

— Племянница. Агни.

— Зачем твоей Агни кости на нитке? Себе бы оставил.

— Вдруг эти кости заколдованы. Вдруг они помогут мне вылечить Агни.

— Чем больна девочка?

— У нее очень слабые кости, Дирк. Она ломает себя, просто упав на пол.

— Друг… — начал помощник коронера и осекся. — «Да он и сам все понимает», — подумал парень. — Знаешь, что я думаю?

— Что?

— Если ты считаешь свою Умму ведьмой, а её приданое может помочь Агни… Я бы забрал весь ларец. Так оно, наверное, точно поможет. Верь в это, и пусть твоя племянница верит.

— Она не ведьма, Дирк, но это и не важно. А за верой следует идти в храм.

Когда они вышли к малой торговой площади, моросил дождь. Жара окончательно спала, и солнце на последних издыханиях лета не пекло, но грело, и было в том тепле нечто печальное.

— Что там такое? — спросил Псарь, увидев лежащие на брусчатке цветы, которые кто-то повырывал из клумб подле ратуши, в которой он впервые увидел гнездовского бургомистра.

— Жены убитых той ночью стражей приносят сюда цветы.

— Почему не на кладбище?

— Пес их, этих баб, разбери, — сказал он. — Вон твоя хибара, гляди.

Дверь все-таки сняли с петель, и теперь она валялась неподалеку. Иво пришло в голову, что, возможно, именно такой была судьба у этой двери. Не он — так кто-то другой. Псарь кое-как спешился.

— Подожди здесь, — сказал он Дирку и, держась за больной бок, заковылял в сторону жилища оборотня.

— Ты забыл меч, — заметил Дирк. — Псарь, ты изменяешь своим привычкам.

— Посмотри на меня, парень, — Иво повернулся к помощнику коронера и одернул поношенный дублет, который он купил на блошином рынке. — Какой мне меч, если я его и удержать-то не смогу?

— Ты напоминаешь мне избитого пса, друг мой. Не забывай, ты грозный убийца и кошмар Гнездовья.

— Ага, — ухмыльнулся Иво. — Я гончая, которую сломали.

Он вошел в уютный полумрак лавки. Осмотрелся. Стены были в багровых пятнах, ступеньки лестницы поломаны. На перевернутом столе красовались следы когтей.

— Ты не далась им без боя, подруга, — произнес златоградский наемник. — Жаль, что так вышло.

Убегая от одной, известной лишь Умме опасности, она угодила в другую. Солнечные лучи, просачивающиеся сквозь мутные стекла, разбросанные по полу безделушки, некогда принадлежавшие семье ювелира, и запах Уммы, так и не выветрившийся из дома, — все это вызывало в душе наемника до паскудства грустные мысли, будто он попал в середину осени и, закрыв глаза, оказался посреди леса, полыхающего огнем рыжих листьев. Иво закрыл глаза и вдохнул полной грудью знакомый запах. Нечто такое, что уже без труда смог различить. «Похлебка из голубя с ягодами», — понял Псарь и, убедившись в том, что обоняние его не обманывает, поспешил наверх. Лестница далась ему с большим трудом.

Тщетно стараясь не скрипеть половицами, поднялся на чердак. Все было на месте, все было, как и прежде. На полу были разложены одеяла, пледы и иное тряпье. У стенки валялась подушка Уммы, а в крохотной печи слабый огонек жевал хворост.

— Как ты смогла спастись? — не веря собственным глазам, спросил он. — Умма, чудес не бывает. Говорили…

Она сидела, укутавшись с головой в старый плед, сшитый из разноцветных лоскутов ткани.

— Умма, — Псарь вновь окликнул девушку.

— Подойди, я должна тебе кое-что показать, — прошептала она еле слышно. — Я знала, что ты придешь. Ты же дурак и не учишься.

Он сделал лишь шаг и остановился. Под его сапогом что-то едва различимо хрустнуло.

— Умма, — сказал Псарь. — Я уезжаю из Гнездовья.

— Ты сам это придумал? — прошептала девушка. — Жаль. Я считала, что ты будешь более настойчив, а вместо этого ты бежишь, поджав хвост.

Под сапогом Псарь увидел костяное ожерелье, быстро переместил взгляд и бросил его на старый стол ювелира. Ларец с приданым оборотня был перевернут, а все лисьи сокровища теперь были разбросаны по углам.

Псарь потянулся за мечом. По привычке.

— Твою мать! — вырвалось у него, и тут сидящая у огня девушка повернулась.

Замотанный в плед карлик с уродливыми желтыми зубами замер не шевелясь, выжидая.

— Ты пришел попрощаться, а пришлось поздороваться. Чудеса — это как раз по моей части, — захохотал Кухар, и позади Гончей громко скрипнула половица. Иво хотел обернуться, но не успел. Удар в затылок был скор и мощен. Человек из златоградского цеха рухнул на пол.

— Вот видишь, мальчик мой, — довольно процедил Кухар. — Я всегда держу свое слово.

Лукаш навис над лежащим наемником, сжимая в руке окованную сталью дубинку:

— Я могу прикончить его?

— Пока рано, мальчик мой. Я хочу видеть это лично.

— Так ты же здесь. Все и увидишь.

— Ты не понимаешь, да тебе и ни к чему, — Кухар щелкнул пальцами, и ошейник на шее Лукаша затянулся сильнее. — Это так, чтоб мне было спокойнее.

— Кухар, — серьезным тоном произнес Лукаш, терпя удушье. — Ты обещал еще кое-что.

— М? — карлик удивленно приподнял брови. — Ах да. Что освобожу твоих дружков, если ты будешь куда полезнее их. Я помню.

— Я принес пользу. Отпусти их, — Скорпион поднял с пола наемника и закинул его через плечо. — Мы же договаривались.

— Всему свое время, мальчик мой.

Дирк ожидал Иво на улице, и, стоило яркой золотой вспышке выбить ветхие ставни, помощник коронера выхватил меч из прилаженных к седлу ножен. Конь испуганно захрапел и ударил копытом брусчатку. Он не рассчитывал на победу и даже не надеялся на сколько-нибудь долгий бой, но тем не менее бежал Псарю на помощь.

— Держись! — прокричал он и, ввалившись на чердак, не обнаружил там никого.